Людям надоели герои

Алекс куда-то пропала, не появлялась — а Артур специально выходил на улицу почаще — номер телефона не дала, пропала с радаров полностью, заставляя волноваться и без того беспокойный разум. Неужели бросила? Или что-то случилось? Им же вроде как хорошо было, значит, случилось что… У Артура сдавали нервы. Он нервно курит в пустой квартире — прошло много времени, он успел побывать в доме Уэйнов, разочароваться, почитать историю болезни матери, разочароваться ещё раз… Столько всего произошло, его колотит, лёгкие сжимаются от ёбанного смеха, а тут ещё и Алекс, заставляет волноваться за себя, ведь вроде не чужие люди… Смешно, да? Она сказала быть лучше — он ей сказал так повторить — но сам провалил эту задачу с треском. Он говорил ей не злиться, а сам разозлился и всё снова испортил. Пенни не хватает, но злость на неё за неисправимую ложь гнетёт, подсказывая самые последние ругательства. Что-то изменилось, неуловимо и безвозвратно, запустился какой-то необратимый процесс, потому что Артур уже не боится. Улицы, наполненные страданиями и безразличием не пугали больше, общественные рамки не казались такими уж незыблемыми, непроходимыми — оказалось не сложнее, чем проигнорировать учителя и писать за поля. Что-то как будто сломалось, щёлкнуло в голове, озаряя осознанием, что ты не шахматная фигурка и можешь ходить как тебе вздумается. Такая простота стала для Артура открытием. То, что казалось едва ли не ощутимым каркасом из арматуры на деле оказалось пустотелой, шаткой конструкцией; Артур как будто увидел истину через все эти картонные запреты. После этого осознания чередом шла свобода действий. Свобода мыслей. Свобода в целом. Не об этом ли говорила Алекс когда-то?.. Но для человека, привыкшего жить — вынужденного жить — по правилам открывшиеся возможности всё равно отзывались паникой где-то внутри сознания. Всё равно что норное животное выпустить в огромном зале. Поэтому Артур так нервно курит больше обычного, одну за другой сигарету, одну за другой сигарету; руки дрожат, колени нервно дёргаются. Уже который день? Он вроде спокоен, разум не мечется, а вроде нет. Странное состояние. Нужно выйти на улицу… Ну, или квартиру проветрить… Артур нехотя натягивает куртку — погода в Готэме всегда ни к чёрту. У обшарпанной двери, чуть поодаль, на разломанной лавочке сидит Алекс, привалившись боком на спинку. Рядом полупустой дорожный рюкзак. Артур еле сдержал первый порыв с радостью броситься с объятиями, сдержанно, но спешно подходя ближе. Алекс дремала. — Эй, — негромко позвал он, протягивая руку, но тут же запоздало ойкнул — реакция у девицы была мгновенной. — Ты мне пальцы сейчас сломаешь! — Блин… — с заторможенной сонливостью выдохнула та, проморгавшись. — Прости… Сам понимаешь, город небезопасный, всё такое… ещё эти протесты… Артур несколько обиженно растёр заломленную кисть. — А что ты здесь делаешь? — Когда ты не спишь сутки, то организм мобилизует все ресурсы и ты бодрячком, на вторые тебя вырубает, а у меня вот третьи пошли и я еле соображаю, — вяло выдала Алекс. — Меня выгнали, как и грозились. Вот, третьи сутки ошиваюсь по улице. Была бы гитара хотя бы, да умей я играть… Всё, что я умею — ссориться с людьми. Если б за это платили, то у меня была бы собственная квартира. — Выгнали? — тупо повторил Артур. И снова его язык оказался впереди мыслей, хотя такое случается почему-то только рядом с ней. — Ты могла бы переехать ко мне. И он сжался, потому что это предложение звучало ну очень подозрительно и странно, это по крайней мере. Алекс подозрительно прищурилась, отчего Флеку захотелось провалиться сквозь землю — её выразительные взгляды продолжали его наизнанку вытряхивать. — Твоей маме вряд ли это понравится, — будто ища подвох, говорит девица. — Ох, она в больнице. Одна комната свободна. Возможно, это прозвучало слишком легко для такой новости, без должного трагизма, потому что Алекс что-то явно пыталась уловить. Или это так сказывается недосып? — Мне так жаль, — наконец выдала она, опустив взгляд. — она же поправится?.. Не знаю просто, что сказать, поддержка из меня отстойная… — Она стара, — говорит Артур, присаживаясь напротив на корточки. — Боюсь, что вряд ли. Все люди рано или поздно умирают, это нормально. Эй? — Он наклонился ближе, убирая с чужого лица волосы. — Ты опять плачешь? — Прости, я… когда устаю, я становлюсь такой сентиментальной… Хоть кто-то поплачет о тебе, Пенни, — думается Артуру и он невольно хихикает, потому что который день вынашивает нехорошие мысли. Прячет это в неловком кашле, притягивая девицу к себе, заставляя наклониться и уткнуться себе в плечо носом. — Всё хорошо, — повторяет он. — Ты, главное, в меня не сморкайся, — добавляет на громкий всхлип. Алекс хихикает на это сквозь слёзы. — Ну? Всё? Я ж не плачу, посмотри, хотя это моя мать. Алекс встрепенулась как нахохленный воробей. — Действительно. Но… Но мы едва знакомы, — нерешительно говорит она, хотя Артур чётко видит усталость и огонёк в глазах. — Многие снимают квартиры напополам, даже не познакомившись, — парирует тот. И добивает последним аргументом. — Ты не спишь третьи сутки, в городе было небезопасно, а становится ещё хуже. Дай угадаю — я единственный знакомый тебе человек? Так дай мне тебе помочь. В яблочко. Алекс подняла на Артура опустевший взгляд и тут же его уткнула в грязный асфальт. Артур же краем сознания подумал, что это похоже на одержимость и, возможно, с этим надо что-то делать, это испугает доверчивую девчушку, но это будет потом, а сейчас он в самом деле беспокоится о ней. Момент нерешительности, она смотрит ему в глаза — не стыло, как при первой встрече, а заглядывает, будто спрашивая разрешения — и кивает, утерев не очень аккуратный нос рукавом. Они поднимаются на шестой этаж молча, идут в конец коридора и всё это время у Алекс очень напряжённый вид, однако она больше жмётся к Артуру, чем от него. Вид здания вызывает в ней противоречивые чувства. О, Артур знает это состояние — когда не знаешь, кому доверять и можно ли вообще — а так хочется!; когда потерян и боишься всего; весь мир кажется враждебным, хотя это не так. Точнее, не совсем так. Город огромной птицей наблюдает за каждым, достаточно его пустить в сердце — это Артур вдруг осознал совсем недавно. Подобно крысам, которые чувствуют изменения, он внезапно понял, как это работает, как устроен мир, и нет, мир — не дерьмо, им можно управлять, мир сам позволит тебе собой управлять. Кто бы что ни говорил о предназначении, а случай и судьба друг друга не исключают — что-то тёмное внутри подсказывало. Алекс поморщилась от стоячего запаха табака и старья в квартире, отчего Артур поспешил открыть окна. — Располагайся как дома, — обронил он, поспешно скрываясь на кухне — он не ожидал таких спонтанных гостей — сам от себя не ожидал — и из всего, что он может предложить осталась только чайная пыль. — Ты будешь чай? Или кофе? К нему у меня ничего нет, прости, но хоть так… — Артур пытался быть максимально гостеприимным, хотя радость, что Алекс будет жить с ним, посылала дрожь в руки, и он рассыпал сахар. — Тебе сколько ложек? — Две, — смущённо говорит девушка. Она так и стоит в дверях, переминаясь. — Тебе помочь чем-то? — Проходи в гостинную, я сейчас. Артур бегло заглянул в хлебницу с засохшими крошками и поспешил принести чай, потому что помнил, что в «Pogo» Алекс пила именно его, неловко управляясь с горячими чашками, чтоб не разлить на себя. Алекс несколько растерянно комкала свой рюкзак. — Спасибо, — она кивает. — Я просто… Просто это так неожиданно… — Честно, для меня тоже, — признаётся Артур. — Но так дешевле мне в первую очередь, а ещё я помогаю в ответ. Я вроде как… пытаюсь быть лучше? — У тебя получается, — Алекс наконец улыбается. Видимо, что-то, чего она опасалась, не подтвердилось, и она расслабилась. — Всё-таки ты хороший человек, чтобы на себя не наговаривал. Артур вздыхает — глубоко и тяжко — и отеческим жестом притягивает девушку к себе. Та уже не сопротивляется, просто позволяет себя обнять. Артур наконец-то оказался выше и крупнее — хоть так — и делает то, что хотел уже давно: кладёт подбородок ей на макушку в покровительственном жесте полной защиты. Ему самому становится спокойнее на душе. Он думает, что стать лучше уже вряд ли получится, но он старался. Всё это грёбанное время он честно старался жить как все, работать, как все, хранить подобие семьи, как все. Как все — заблуждаться. Он искренне старался — не вышло. Будто сам мир ему мешал. Может, впору уже поверить в судьбу неудачника или начать об этом думать с понедельника? Как все. Но он может стать лучше для единственного существа, которое ему доверилось — а он чувствует это, нутром ощущает, что Алекс ему доверяет, раз прислушалась тогда. Да и пришла тоже. С другой стороны у неё выбор-то невелик… Но тем не менее, она сейчас засыпает у него на руках, и что это, если не доказательство доверия? Сидя какое-то время неподвижно, Артур складывает уставшее тельце на диван, сам отходя к окну — с улицы тянет неприятным, промозглым холодом, выхлопными газами и дымом заводов, отчего родной, въевшийся в стены запах табака кажется куда более привычным и не столь мерзким. Он оглядывается на девушку — ладно, пусть ещё проветрится… Алекс казалась совсем ребёнком, точнее, шли вразрез её по-взрослому философские слова и тяжёлая работа с совершенно наивными действиями. Она действительно помойный котёнок — наученный никому не доверять, но на свой страх и риск доверяющий. Артур тоже своего рода помойный кот. Точно так слепо, так отчаянно ухватился за единственную ниточку понимания, что… что оказался… вознаграждён? Эта мысль застала его врасплох. Он действительно готов терпеть какой бы ни был характер Алекс, лишь бы она осталась. А если характер скверный — воспитать. В конце концов в обществе живём, и нужно уметь себя вести правильно. Забавно, — думает про себя Артур, — ненормальный, который хочет воспитать нормального человека. Хотя вроде у девицы характер покладистый, наглый немного, но в целом спокойный, и не должен приносить много проблем. Она даже благодарна. Он ловит себя на том, что ему категорически не нравится её осанка — ну в самом деле, это вредит здоровью, в старости может превратиться в горб. Она могла бы быть одной из тех роскошных женщин, которые появляются с влиятельными людьми, будь чуть более… не такой. Да, Алекс вряд ли когда-нибудь наденет платье с декольте ради богатенького мужика. Она скорее специально придёт в своём мешке из многочисленных карманов, чем будет потакать чьим-то желаниям. Артур как-то встречал таких людей, с таким типом характера. Они не столько принципиальны, сколько, скорее, именно упрямые, делающие всё наперекор, назло всем и вся, всё по-своему, так, как хотят сами, однако стоит найти к ним подход — они поразительно меняются. Очень часто оказываются преданными, как сторожевые псы — интересно, Алекс будет теперь за ним таскаться, словно питомец, или будет терпеливо ожидать с работы? Артур почему-то не сомневался, что какой-то вариант всё равно подойдёт. Он присел рядом, уже не рискуя пальцами и не прикасаясь к девушке, но рассматривая сблизка — её нельзя назвать красивой. Длинный нос из-за худобы сильно выделялся; брови опущены, но внешние уголки вздёрнуты вверх, придавая взгляду агрессивности; тонкие губы всегда напряжённо сомкнуты в нитку. Разве что глаза… Большие, ясные, печальные, горящие изнутри. Артур наконец понял, что она имела ввиду, говоря, что его глазам можно верить. Сколько бы он не смотрел в глаза — а иногда приходилось, собрав остатки самообладания — никогда не видел там души. То есть, они были влажные, как и полагается, он видел в глазах Хойта отражение себя, в глазах Пенни была мутная поволока, в глазах прохожих — безразличие. Он всегда оправдывал это самим городом, паршивой работой, отвратительной экологией и таким же правительством. Всем, в чём принято обвинять свои неудачи. Но, вот беда — что-то полуживое, ещё трепещущееся, Артур встречал только у Гэрри. Все они картонные куклы, — небрежно выплюнул он, закуривая в форточку. И дело тут даже не в отсутствии эмоций, а скорее в самих эмоциях. Их качестве. Вот что чувствует среднестатистический житель Готэма? Страх? Подавленность? А может тайное желание задушить соседа подушкой во сне? Всё это витает в воздухе подобно смогу, едким ядом впитываясь в мозг, прорастает изнутри. Артур сам из таких вот, Алекс тоже, однако они ещё борятся, и эта борьба заметна по степени усталости, по словам, делам… Глазам. Эта борьба и несправедливость отражается на дне зрачков. Это заметно. Это приятно. Вечером уже, допивая остывший кофе, Артур выглядывает на улицу на крики — в соседнем доме снова кого-то мучают — и закрывает окно. К чёрту. Сегодня у него вечер, посвящённый одному единственному человеку. — Разбудили-таки? — Алекс только что-то недовольно ворчит в ответ, выкапываясь из-под одеяла, заботливо накинутого Артуром. — Тут много дыма было, вот я и решил… — Ничего, а то спать ночью не буду, — буркнула та. Потянулась за холодным чаем. Застыла. — Спасибо?.. — За что? — в который раз переспрашивает Артур — ему сложно подавить улыбку. — За всё. Нет, серьёзно. На улице ночевать страшно в самом деле, да и мерзко. Только… — Что? Алекс замялась. — Мне надо кое-что забрать из прошлой квартиры. Холсты, краски… Там несколько картин. У Артура брови полезли вверх. — Ты художник? — он сам себе не мог объяснить, почему так радуется и удивлён. — Впервые встречаю художника. — Есть такое… Но в Готэме, как известно, картину продать некому, поэтому, чтобы не сойти с ума, я рисую. — Может, мне тоже начать рисовать? — Это не помогает, — печально хмыкнула девушка, рассматривая яркую, как бензиновую, плёночку на чае. — Я рисую по большей части потому, что не могу иначе. Оно лезет из меня, всё равно что пытаться сдержать рвоту. Поэтому много денег уходит именно на это и их не возвращает. Впрочем, по классике, художник должен быть голодным. Артур слушал не переебивая. Вообще, с творческими людьми он действительно не встречался и почему-то не думал о такой терапии — возможно, это действительно нужно, чтобы из тебя образы лезли. — Хозяину квартиры они не очень нравятся, но он разрешил их пока оставить, нужно поспешить забрать, пока не передумал. — Завтра уже, — говорит Артур. — Сегодня поздно. Я могу помочь. Та благодарно кивает. Какое-то время нервно теребит кружку в пальцах. — Я срочно найду работу, — глухо, решительно говорит Алекс, опустив голову так, чтоб спрятать лицо за волосами. — Не могу позволить себе сидеть на шее у тебя, к тому же, ты тоже безработный, а ещё и мать в больнице, и вообще, я могла бы помочь, и… — Алекс. Успокойся. Артуру очень понравилось обниматься, поэтому данный момент ему кажется тоже подходящим. Он аккуратно сдавливает ссутуленные плечи, вдруг нахмурившись. — А ну, выровняйся, — говорит он строго. Алекс удивлённо оборачивается. — Выровняйся, говорю. — И сжимает руки, большими пальцами упираясь в точку на позвоночнике. Девушка от этого ойкает и мгновенно принимает ровное положение. Так-то лучше. — И не горбись больше, — наставительно говорит Артур на недовольный взгляд. Он ждёт каких-то возмущений или комментариев, но Алекс только нечитаемо пялится на него и приходится собрать силы и выдержать этот взгляд, за что он оказывается вознаграждён — девушка приваливается к его плечу. Впрочем, даже если б она что-то сказала, Артуру всё равно было бы хорошо, а так — ещё лучше. Он поднимается, включает телевизор, на этот раз притягивая Алекс сам, позволяя упасть на себя. Совсем как семья. — У-у-у, зомбо-ящик, — тянет вдруг презрительно Алекс. — Я свой бы выкинула в окно, не будь он хозяйский. Ни грамма правды, ни слова хорошего. И ты его ещё смотришь? Не разочаровывай меня. Последняя фраза могла бы задеть, не будь сказана таким небрежным тоном. Всё-таки Артур понял, что позволило двум незнакомцам так легко сойтись — ощущение понимания, свободы и безопасности. Последнее, пожалуй, самое важное. Артур отчего-то твёрдо знает, что Алекс не будет давить на его слабые стороны — а он уверен, что она их уже заметила, она девочка не глупая; а он не позволит глубоко закапываться в себя, потому что эта надломленность в её беспочвенных извинениях и зацикленной вине себя, явно исходит из глубин души. Они смотрят шоу Мюррея, Алекс отпускает едкие шуточки в его адрес. Несмотря на детский восторг от любимой телепередачи, Артур прощает их и даже смеётся сам — Алекс можно. А потом засыпают бок о бок.