Гончий за аномалией

Когда Лёша выходит из душа, Кирилл накладывает на шею серебряную цепочку со звенящей подвеской. Щелкает замочком и воровато прячет украшение под просторную футболку; задумавшись ненадолго, поднимает голову, невольно засматривается на Стрелка и его чуть влажный оголённый торс. Не с желанием или усмешкой, а банальной усталостью, которой прожигают дыры в стенах, как лупой муравьёв. Последний нервно сглатывает, неуверенно приподнимает уголок губ и как-то по-мальчишески застывает на месте, не решаясь какой-либо звук выдать. Богач от неприятно-громкой тишины словно оживает, отворачивает голову и с ногами садится на скрипящую кровать. Выдыхает шумно, оглаживает пальцами подвеску под тканью на груди, но носом шмыгает тихо и словно бы смущённо. — Слушай, — неожиданно подаёт он голос. Лёша садится на постель напротив и щёлкает кнопкой в панели маленького воздушного обогревателя. Тот издает длинный трещащий галдеж, затем запах пластика и металлической ржавчины. Оба мужчин удивляются, но вкус железной крови, оседающей на пазухах слизистой носа, быстро их отрезвляет. Вскоре из сборок пластин решетки вырывается тёплый воздух. Кирилл с некоторым успокоением рассматривает чуть движимую от потоков тепла свежевыстиранную вручную одежду, пока Лёша рассматривает его. Бледная кожа, острые скулы, перекатом плывущие к уголкам губ. Лицо осунувшееся, уставшее, с маленькими ссадинами и пробивающейся сквозь кожу щетиной. Волосы, выгоревшие на редком солнце Зоны, влажные и в полном беспорядке, который неимоверно сильно хочется расчесать. Макаров всей этой шушеры с средствами для ухода не понимает, а такие мысли компенсирует банальной симпатией к вечно молчащему коллеге. Не романтической, обычный интерес и только. — Слушаю, — решается он прервать чужую задумчивость, почесав кончик носа. Кирилл отворачивает голову и теперь смотрит в ответ, кажется, ничего не заметив. — Да я спасибо хотел сказать, — морщится он. — Если бы не ты, давно в подвалах трупом лежал. — Если бы не я, ты в «петлю» не попал. И не спасал мою задницу от вояк и прочей нечисти Зоны, — хмыкает Лёша в ответ, кивнув на руку Кира головой. — Давай-ка лучше заживлю. — Нет, — категорично отказывается мужчина, по-детски спрятав руку в складке футболки. Лицо у Лёши от удивления вытягивает, а он сам исправно свою руку к нему подводит, за колено зацепившись. — Нафиг сходи. Я тебя не хочу ночью откачивать. — А, так ты из-за этого. Ну, подумаешь, иногда накрывает, потому что Зона обиделась, — парирует Макаров, не сдвинувшись с места. — Тебе правда так больно? И как часто? — словно бы виновато интересуется Гречкин. Натягивает на плечи пушное одеяло и сонно моргает в сторону собственной ноги. — Не сказать, что часто, да и не особо больно, — неожиданно даже для себя тяжело вздыхает Лёша, отведя мутный взгляд серых глаз чуть в сторону. — Я просто уже привык. В ту ночь было особенно тяжело, но это потому что я излечил тебя и ещё парочку раз воспользовался «даром». Хочу помочь тебе, Кир, давай же. Мне раненый боец в отряде не нужен. Богач долго разглядывает его обрамлённые чёрной окантовкой радужки глаза, переводит взгляд на чуть пухлые от молодости щеки, сухие подрагивающие от нервных переживаний губы и мягко вздымающуюся грудь. Задумывается: сколько же ему лет? Цыкает, вырывается из тепла одеяла и протягивает руку вперёд. Лёша подхватывает её свободно, словно пёрышко нежное, едва имеющее какой-то вес. Пальцы плавно скользят по тыльной стороне ладони, гладят запястье, сжимая покрепче, а свободная конечность плавно разрывает неаккуратные завязки пропитанного кровью бинта. Приходится буквально рвать его на коже, сдирая резкими движениями застывшие корочки чёрной крови. Подняв взгляд, Лёша невольно засматривается. Раскрасневшиеся карие глаза смотрят в ответ с претензией и молчаливой болью, но раскрытые пересушенные от частого дыхания губы так и не выдают хотя бы малейшей фразы, что может обозначить степень боли. По руке у Кирилла уже свободно течёт кровь, капая на безжизненный, выцветший, но до сих пор уютный пыльный ковёр, а пальцы Лёши, сжатые на запястье, чуть вздрагивают от горячего ощущения липкой влаги. — Я… У Богача голос срывается, пока он неотрывно видит в цвете чужих глаз взгляд тех самых, родных. Только Лёша не улыбается, а смотрит с серьёзной гримасой отчаянного одиночества и желания помочь, пока сам может. Кирилл облизывает взглядом покатые мышцы худых, но крепких рук, покрытые сплошь и рядом вздутыми венами, давними и свежими шрамами вкупе с ало-фиолетовыми синяками вечных битв. Макаров моментом замешательства пользуется, тянет запястье к себе и касается губами до засохшей в крови раны так, что у второго дыхание сбивается. Бренчит под футболкой подвеска, а в плечо утыкается горячий лоб. Кирилл гулко стонет, жмурясь от неприятных ощущений. Рана затягивается моментально, оставляя за собой лишь капли крови и маленький рубец аккуратного шрама. — Вот и всё. Как комарик, правда? — усмехается Стрелок, не прекращая сжимать запястье Богача, словно вовсе прилип. А тот и не торопится отрываться, мерно вдыхая запах шоколада. И ЕГО запах. Так и сидят, словно бы в недоговорённости, но всеобщем тепле. На Кирилла накатывает усталость. Не получив запрета на едва удобную позу их обоих, лбом по плечу елозит, фыркает негромко. Кожу покрывает мурашками, а от чужой руки исходит плавное покалывание электрических разрядов, из-за которых становится тревожно-приятно. Гречкин голову поднять не решается, боясь встретиться с глазами прошлого, но спросить гулко додумывается прямо у горячей кожи. — А это что…? Макаров словно оживает, случайно тычется носом в мягкие волосы, а после скользит им по щеке дернувшегося, чтобы подняться, Кирилла. Так неловко и странно, но они останавливаются в паре сантиметров друг от друга, непозволительно близко оставаясь в руках и коленях. — Ну это, — смущается Лёша, сбивая внутри солнечного сплетения зарождающееся странное давление. Через пальцы вновь проходят лёгкие разряды, отчего по лицу Кира проносится удивление, страх, интерес и ещё что-то едва уловимое, что Макаров прочитать не успевает. — Я не знаю. Просто проявляется порой и чёрт знает зачем. Гречкин кивает и резко отводит взгляд прочь, вздыхая страдальчески-шумно и со свистом воздух выпускает из глотки. — Спасибо, Лёх. Спать пора ложиться, а то завтра рано выходим. До Янтаря надо успеть, а там ещё через болота радиоактивные болтаться до места. Кирилл договаривает, поднимаясь с кровати, в душе отмывает руку от остатков крови. Лёша молча стягивает ненужное мокрое полотенце, вешает его на верёвку и забирается под одеяло, скрывая дрожащее в накатах слабого приступа тело. Кирилл, замешкавшись у шкафа, возвращается на собственную постель, зарывается почти что с головой и буркнув что-то про добрую ночь и носом ткнувшись буквально в стену, шевелиться прекращает.

Lacrimosa dies illa,      Полон слез тот день,

Qua resurget ex favilla      Когда восстанет из праха

Judicandus homo reus.      Чтобы быть осуждённым, человек.

Wolfgang Amadeus Mozart III.Sequenz. Lacrimosa

За стеной едва сверчки не поют. Окутанный тишиной и молчаливой сонливостью, состав вагонов издаёт тихий скрип давно прогнивших мостов и колёс. От стен, искажаясь, отражается звук отдалённо расположенного бара с его своеобразной спокойной музыкой из скудного репертуара местного проигрывателя. А у Лёши сон не идёт. Он смотрит в чёрный потолок, изредка жмурится от особо назойливых мыслей и дышит тяжко. Глаза скользят к ПДА, пальцы поднимают его, снимают блокировку, зажимают на беззвучный режим. Стрелок фыркает негромко, не находит новых сообщений, кроме тех, что про умершего Селецкого, на время смотрит с какой-то нечитаемой обидой.

02:16

Гаджет откладывает под подушку, выдыхает совсем отчаянно и поворачивает голову на соседнюю кровать. Там, во тьме, можно заметить съехавшее к бёдрам одеяло, задравшуюся футболку и проблеск молочной кожи, покрытой синяками. Досталось Кириллу знатно в процессе ожесточённой битвы на окраинах железнодорожного депо. Визг проносящихся снорков, их смрад текущей с кожи гнилья и слизи, цепкие ледяные пальцы, вкрадывающиеся острыми когтями ровно в то, что при рождении было чистой душой. Лёша жмурится от ужаса, с которым гнался вслед прытким убийцам Зоны. А в ответ смотрели глаза отчаяния, страха перед знанием и слабостью от настигающей судьбы. Перебирающие по полу ботинки, размазывающие останки уже полёгших трупов, сипы, хрипы, стоны от ранений и опасное рычание булькающей слюны в глотке. Макаров рывком поднимается с места, натягивает ботинки и тёплую куртку. Мерзко, так мерзко, что он вспомнил те глаза и нашивки на остатке бронекостюма. Эту подвеску и маленький порез на глотке, посмертно и во веки веков оставшийся на синей коже. Свежий воздух одуряет, несмотря на то, что он всё ещё в душном амбаре. Оглядывается на наличие людей, не замечает ни единой души, кроме раздражающего мужика, что сейчас сонной мухой ткнулся носом ровно в поверхность деревянного стола и выразительно захрапел на высокой, завистной даже для оперных певцов, ноте. От почти невыносимого звука Лёша закатывает глаза, кутается головой получше в капюшон куртки и медленно шагает к бару. Неспешно приобретает пачку дорогих сигарет, не менее ценную зажигалку и оглядывается на предмет курилок. — Друг, а где здесь это, ну, можно? — салютует неброско сигаретой между пальцев бармену, что протирает поверхность стойки, сонно рассматривая на ней разводы воды. Запоздало, словно информацию вопроса переваривал долго, мужчина поднимает взгляд к хлипкой лестнице, ведущей на платформу у самой крыши и пару раз в ту точку моргает пышными ресницами на невзрачных глазах. Кивнув с некой благодарностью и сочувствием от службы перед грязными тарелками человеку, Лёша спешит ретироваться к месту курилки. Вообще, таковой ее сложно назвать. Скорее очередной наблюдательный пост с зияющей небольшой дырой в углу стены и потолка, которая служит вытяжкой для сигаретного дыма и тихих разговоров. Приставленный к ней шифер, а за ним приваренная к каркасу металлическая преграда, дырками от пуль просвечивающая лунный свет, выразительным скрипом друг о друга приветствуют ночного путешественника. Леша упирается поясницей в металлические перилла, кое где от ржавчины разорвавшиеся в месте сварки. С почерневшего от вечной влаги потолка, ровно перед носом, опадают куски побелки. Брякают по прутьям платформы, разбиваются на более мелкие детальки и, просочившись через дыры, по закону гравитации оседают на пол. Стрелок провожает их ленивым взглядом, привычным, едва для него самого же заметным, жестом прикуривает кончик сигареты. Затягивается. Дым заволакивает губку легких, оседает никотином на стенках черной смолой, пачкает и без того грязный от вечных выбросов химикатов орган дыхания. Остается лишь с наслаждением выдохнуть ненужный сизый остаток, что тучкой пропадает в развороченной дыре. А на небе яркие звезды и луна в середине своей фазы, не менее мерцающая и по своей натуре ледяная. Ровно как сердце у Макарова, видевшее умирающую легенду Зоны. Глаза приходится прикрыть, вспомнить тот крик одиночества и ужаса, когда энергоблоки его питания отключились. Исполнитель был живым, дышал, имел поклонников-монолитов и дары ведомых байками сталкеров. К нему бежали и просили. На середине пути кто-то сдавался в руки Выжигателя и доходил до ЧАЭС трупом с единственным чувством: утолить голод. — Иди ко мне, — шепчет сам себе чужим голосом. Никто не слышит, это его личный Чертог Разума. — Твой путь завершен. Неудачное детство, где отец и мать перестали быть хоть какой-то опорой и защитой от опасной реальности, школа-интернат для детей с плохим характером, хождение под кнутом преподавателей, которым позволялось слишком многое. Технарь, университет, военное дело, смерти, убийства, убийства, убийства!

Зона.

Огонь доходит до фильтра, пальцы подпаливает так, что приходится отбросить ненужный окурок раковой палочки подальше. Макаров раскрывает влажные от слез глаза и задыхается. Фигура в темноте чуть шевелится. В зубах желтых, подгнивших от истязающего эмаль кариеса и вредителей, крепкую сигарету зажимает. Щелкает металлической зажигалкой, сделанной под заказ в Минске у местного мастера-ювелира, подкуривает, в карман ее прячет. Вздыхает плавно, вознеся зеленые глаза к разрыву потолка, что так просто дает доступ к виду на космос. — Привет, Лёшка, — издевательски тянет оно. — Руслан? — Он самый. — Ты же… — Умер? — смешок, отдавшийся рикошетом у Стрелка в середине груди. — Так ты же труп видел. Ясно дело, что не жив. А тебе как живется? Фигура продолжает курить невозмутимо, словно говорит о вышедших этой весной почках на иве ломкой. А у сталкера тем временем глаз дергается, бегая по едва различимому во тьме бронекостюму на собеседнике. — Я не понимаю, — сипит в ответ, нервно с глаз слезы стирая. — А что тут не понимать? Сколько лет прошло с того момента? Пять? Десять? Пятнадцать. Ты все такой же молодой, дерзкий. Зона тебя покарала и ты сам знаешь за что. — Я не виновен. — Еще как виновен. — Это неправда… — Ты не увидел того контроллера, Макаров. Ты, сука уродливая, не сообщил мне. Перерезал глотку, когда он захватил контроль! — орет зверьем Руслан, неожиданно подлетев за один резкий, уверенный шаг. Только сейчас Леша замечает ту самую разодранную когтями военную одежду, остатки дорогой одежды, блеклый взгляд зеленой радужки и маленький порез на шее, глубоко уходящий в яремную вену. От него веет запахом продрогшей от зимы почвы и гнилью разлагающегося трупа, — У тебя руки до конца дней в моей крови. — Ты бы убил меня! — орет в ответ Стрелок, пальцами дрожащими сжимая балки металлических перилл за своей спиной. — Ты уже был мертв, я не мог спасти! — Мог, — лицом к лицу приблизившись, шипит его личный Дьявол. Издевательски губы изгибает в хищной улыбке, упивается слабостью ополоумевшего от видений сталкера. А тот дрожащую челюсть унять не может, грудь беспокойно вздымается от частого дыхания, тело околевшее и застывшее в непослушании орет тревожную сирену. — Ты мог меня спасти. А теперь и Кирилл узнает об этом. Он не станет помогать, когда все поймет. Ты умрешь в муках, потому что останешься один. Бледная рука мертвеца ложится на бедро, плывет вверх-вниз, ласкает на талии. У мужчины от отвращения пережимает в глотке, но взгляда свести так и не может: что-то цепкое удерживает, заставляет молчать и повиноваться. — Мы будем вместе вечно, — синие губы почти касаются уха, когти зарываются во влажные волосы, тянут чуть назад, кожу головы сцарапав. Из уголков напуганных глаз вновь брызжут слезы, крылья носа движутся хаотично в тяжелых потугах наполнить воздухом легкие. Но вместо него они горят, получив огромную порцию адреналина. — На-все-гда. — Уходи. Я тебя уничтожил, — дрожащим голосом сопротивляется Стрелок, до побелевших костяшек рук сдавливая опору. — Это я тебя уничтожу, — чуть оторвавшись от виска, шепчет мертвец. Душит в властных объятиях и затыкает грубым поцелуем с дыханием могильной плиты. Одиночеством окутывает с ног до головы. Ужас, порождающий бесчувственность. Неконтролируемую и опасную в своей неповторимой натуре.

04:32

Затихло в баре радио, не слышно трепета птиц или шепота местных охранников. Унялось дребезжание лестниц и пригодных только для жилья вагонов. Замолк и храп, из отдаления разлетавшийся по огромному помещению. Смолк стук сердца и шум сдавленных сипов глотки. Легкий ветер пробегается по ногам, ласкает тысячей колючих поцелуев голые ладони и шею, щекочет щеки, добирается до вытянутых в линию губ и убегает прочь. Продолжает свой осмысленный путь. Через тернии и в кругосветное. Все словно умирает на одну секунду и по ее окончанию оживает, посылая из дыры потолка яркий проблеск утреннего солнца. Ровно в застывшее в гримасе ужаса, бледное и почти безжизненное лицо. Теплом лучей оно согревает изнутри, по стенам от маленьких осколков стекол неподалеку пускает зайчиков. Кажется, что это маленькие фонарики, развеивающие фигуры прошлого и усмиряющие их громкие крики. — Лёх? — над ухом слабый голос. По зову Стрелок оборачивается нервно и быстро. Заспанными глазами на него смотрит Кирилл. Одетый в несуразно-огромную футболку орехового цвета и недосушенные штаны от комбинезона с кевларовой защитой в самых нужных местах, он выглядит как маленький птенец, поспешивший выбраться из собственного гнезда. — Ты чего? — Леша сам удивляется насколько сильно его голос осип. У собеседника от этого скрежета старой колымаги лишь бровь вздергивается чуть вверх. — Ты спать ложился вообще? — он достает из кармана сигареты, лениво закуривает одну и упирается в перилла рядом. Шумно выдыхает дым, брякает в дрожи подвеской на груди. — Нет, — кратко и честно отвечает на поставленный вопрос. Уверенным движением расстегивает куртку, стягивает ее с плеч и на чужие перекладывает. Невольно приглаживает, явно желая таким образом согреть. У Кирилла вторая бровь побеждает первую в гонках на перемещение в середину лба. — Мне жарко, а у тебя уже гусиная кожа пошла. Леша уперто смотрит в новые проблески ярко-оранжевого, с золотым распылением, рассвета, пока Богач изучающим взглядом облизывает его точеный профиль лица. — У тебя был приступ? — делает еще одну попытку мужчина, из-за чего Макаров начинает сдавленно смеяться. — Ты всегда такая заноза? — весело парирует вопросом на вопрос, с улыбкой голову повернув на собеседника. А у того ни единый мускул на лице не двигается, пока через прутья пола опадает вниз пепел с, зажатой в пальцах, сигареты. Губы плавно приоткрываются, сменяется ритм дыхания и биения сердца. У Лёши что-то ёкает внутри. Вновь то задавленное чувство скребущих на душе диких кошек. В голове гул пустоты, дрожащая рука сдавливает чужое крепкое колено, пока её владелец, не моргнув ни разу, продолжает изучать. — Не было приступа, — едва из себя выдавливает Лёша, спускаясь вниманием к оголившимся из-под ткани футболки ключицам. — Просто не спится, Кир. Зона любит поболтать, я ее любимый собеседник. Прекрати…так на меня смотреть. Богач делает глубокий вздох, отводит взгляд на открывшийся вид рассвета и до жара в груди обоих накрывает на собственном колене бледную конечность, бережно переплетает пальцы и прикрывает покрасневшие в недосыпе глаза. Благоволящее солнце плывущими движениями обводит неровности острых скул и медленно двигающегося кадыка, привлекая Лёшино внимание без стеснения и вопросов. — Когда доберемся до Янтаря, ты расскажешь мне всю свою историю. От «а» до «я». Понял? — Понял.