Приручение

Почувствовав невесомое прикосновение к своей щеке, Игорь вздрогнул и резко сел в постели. Его сонные глаза едва различали что-либо в непроглядной ночной темноте, но смутный чёрный образ перед ним постепенно обретал очертания, и чем внимательнее Гром его рассматривал, тем сильнее себе не верил. — Птенец? — тихо окликнул он, вслепую протянув руку во тьму, и когда пальцы зарылись в мягкие перья, его сердце будто остановилось, — Как… Как это возможно? Птица ничего не ответил, только склонился к его лицу, словно хищник над пойманной жертвой, и медленно расправил крыло, демонстрируя его опешившему Грому, который окончательно проснулся и пытался не потерять рассудок от увиденного. — Подожди, это ведь не может быть правдой, — ладонь Игоря машинально гладила Птицу по шее и груди, совершенно точно ощущая тепло мягкого оперения, и когда Гром вдруг оказался полностью укрыт огромным чёрным крылом, Птица прильнул к нему всем телом, ласкаясь и сверкая цитриновыми глазами. — Ты удивляешься тому, что я птица, хотя всегда так меня называешь? — он чувствовал мелкую дрожь Игоря и откровенно ею наслаждался. — Я не думал, что так… Буквально, — Игорь попытался пошевелиться, но свинцовая тяжесть крыла этого не позволила, — Птенец, пусти. — М? — Птица издевательски изогнул бровь и, прижавшись вплотную, прошептал на ухо, — Нет. Не пущу, пока ты не ответишь мне на вопрос. — На какой? — Игорь повернул голову и коснулся своим кончиком носа до носа Птицы. — Зачем ты меня приручил? — жёлтые глаза сверкнули секундной яростью, — Я же не хочу… Птица выглядел беспомощно гневным, обиженным, и в то же время безнадёжно влюблённым, но это светлое чувство его не вдохновляло и не красило, наоборот, близость Игоря словно причиняла ему невыносимую, обжигающую боль от которой его лицо то омрачалось, то вдруг светлело. Водоворот эмоций сбивал Грома с толку: Птица винил его в своих страданиях и будто хотел придушить своим невыносимо тяжелым крылом, но одновременно клянчил поцелуи, нарочно опаляя его губы обжигающе горячим дыханием. — Я не хочу тебя любить! — гордо заявил ему Птица, стараясь звучать максимально уверенно, и продолжил смаковать слова, произнося их медленно, словно капая тягучим ядом на рану, — Не хочу. И не буду. Издав нечеловеческий инфернальный крик и взмахнув огромными крыльями так, что все лёгкие вещи в квартире взмыли в воздух, Птица развернулся и плавно выпорхнул в распахнутое окно, оставив на прощание лишь пару чёрных перьев.

***

Игорь проснулся в холодном поту и тут же подхватился с дивана, ещё слабо отличая сон от реальности. Он метнулся к окну и дрожащими руками ощупал раму — ничто не говорило о том, что её открывали, и стекло было абсолютно целым. Все зазоры оставались заклеенными, никто не пытался оторвать малярный скотч, вокруг не валялись чёрные перья — сон оказался лишь сном. Немного успокоившись, Гром провёл ладонью по лицу и медленно выдохнул, процедив сквозь зубы: — Приснится же хренота… И всё же что-то было не так. Обернувшись, Игорь обнаружил, что диван был пуст, Серёжа не лежал рядом, и дома было непривычно тихо. — Серёж? Птенец? — Игорь заглянул на кухню, но никто не откликнулся, ванная также была пуста. Ноутбук Сергея был выключен, рабочий внешний диск лежал на месте, рядом был даже телефон — значит он точно не уехал в офис. «Даже если бы собрался уехать, сказал бы или оставил записку на холодильнике — это ведь Серёжа! А вот Птица… Блин, нахрена я его дразнил? Сам же ему сказал, что он может уйти в любой момент… Дебил ты, Игорь, самый настоящий!» — ругался на себя Гром, изучая обстановку квартиры словно место преступления. Вещей Серёжи в коридоре ожидаемо не оказалось, зато едва уловимый аромат его одеколона говорил о том, что из дома он вышел недавно. «Отлично, успеваю!» — одевшись за считанные секунды, Игорь сунул ноги в ботинки, резко открыл дверь и почти сбил с ног Серёжу, который как раз собирался её открывать. — Игорь! — Разумовский смотрел на него, непонимающе моргая и прижимая к груди большой крафтовый пакет, — Тебя что, на работу вызвали? Уже? А я на пять минут в булочную вышел… Гром смерил его тяжёлым хмурым взглядом и хотел было отчитать за то, что ушёл и не предупредил, но затем вдруг заулыбался и стиснул в крепких объятиях, прижав к своей груди. — Ой! — Серёжа тихо рассмеялся, не ожидав оказаться в сильных руках Грома так быстро, и обнял его в ответ, позволив втащить себя в дом, — Осторожно, а то мы помнём всё, что я накупил. Жалко будет… — Давай уберу, — Игорь забрал пакет и поставил его в сторону, не отпуская Разумовского от себя. — Я ужасно соскучился, — Серёжа с нежностью смотрел на Грома, но в его глазах читалась глубокая вина, — Прости меня, пожалуйста — не так мы должны были сегодня встретиться. Ты очень крепко спал, я даже не подумал, что… — Да брось ты, — отмахнулся Игорь, поглаживая его по спине, — Главное, что всё в порядке. — Так ты… На работу не идёшь, да? — робко спросил Серёжа, опасаясь услышать обратный ответ. — Не иду, — Игорь ободряюще ему улыбнулся и вновь крепко обнял, словно ещё раз желая убедиться в том, что стоящий перед ним Сергей был настоящим, живым и невредимым, — За тобой бежал. За Птенцом, точнее… Сон приснился дурацкий. — За это тоже прости, — Разумовский прижался щекой к его щеке и прикрыл глаза, — Я не хотел так надолго оставлять вас наедине. — Я ж сказал — не извиняйся, — легонько встряхнув его за плечи, Гром взглянул в океан любимых глаз и утонул в их бесконечной доброте, на мгновение потеряв нить разговора, — За эти пару дней столько всего навалилось… Ты ничего не помнишь? Совсем? — Я абсолютно ничего не помню, но видел фото в телефоне и какие-то выводы уже смог сделать, — Сергей взял его за руки и крепко сплёл пальцы, не отводя взгляда, — Ты должен мне всё рассказать. — Обязательно, — Игорь тепло улыбнулся и тут же почувствовал трепетный робкий поцелуй на своих губах, от внезапной чувственности которого перехватило дыхание — у Серёжи была привычка останавливаться то на полуобъятиях, то на едва ощутимых поцелуях и немного выжидать, словно спрашивая разрешение на подобную дерзость и боясь получить отказ. Прильнув к мягким губам со всей нежностью, на которую только был способен, Гром взял его лицо в свои ладони и бережно убрал за уши мокрые медные волосы, мысленно отметив, что Серёжа снова вышел на улицу, проигнорировав зонт. — Я тоже соскучился по тебе, — прошептал Игорь, поглаживая по влажной голове, и посмотрел в осоловевшие от нахлынувших чувств глаза. Ему так хотелось сказать о своей любви, но все слова снова будто пропали из его речи, а те, что приходили в голову, казались какими-то тусклыми, пресными и неловкими. В который раз прокляв своё косноязычие, Гром принялся осыпать поцелуями раскрасневшиеся щёки Серёжи, заставляя его довольно хихикать и смущаться сильнее. — Так забавно, что мы стоим в дверях, но никуда не собираемся уходить, — Разумовский заулыбался и снял с Игоря кепку, легонько взъерошив его волосы, — Очень рад, что тебе не на работу! У меня, правда, за это время наверняка скопилась гора дел, но ничего, не впервой. Сотрудники знают, что весной и осенью я, мягко говоря, не совсем в строю. — Успеется, главное чтоб ты жив-здоров был, — Гром развязал его чёрный кашемировый шарф и повесил на крючок, — Как себя чувствуешь? Как голова? — Всё хорошо, — Сергей расстегнул куртку Игоря и помог ему стянуть куртку с себя, — Голова прошла совсем, чувствую себя отлично, но немного сонно из-за погоды — на улице опять то ли снег, то ли дождь… Будем пить чай? — Будем! — оставив мягкий поцелуй у виска, Игорь взял пакет и с любопытством заглянул в него, направляясь на кухню, — Так, что там у нас… — Я взял багет, твой любимый бородинский хлеб, печенье овсяное… Медовика не было, правда, — с ноткой печали в голосе предупредил Серёжа и прошёл на кухню следом, попутно стягивая с себя тёплый свитер, — Но зато были орешки со сгущёнкой! — Зашибись! — довольно заулыбался Игорь, выгрузив неприлично огромный пакет, — Ты захватил все орешки, что были в пекарне? — Ну… — Сергей неопределённо повёл рукой, хитро улыбаясь, и Игорь рассмеялся. — Ясно, можешь не отвечать. — Просто это не то, в чём стоит себе отказывать, — Серёжа достал один орешек из пакета, разломал его пополам и отдал одну половинку Игорю. — Поддерживаю полностью, — согласился Гром, с довольной улыбкой жуя печенье, — Кстати, ходит семейная легенда о том, что у моей бабули была чугунная формовая сковорода, на которой можно было делать вот такие же орешки. — Да-а? — заинтересованно посмотрел на него Разумовский, поставив чайник, — А где она теперь? — На то это и легенда, — Игорь взял ещё один орешек и загадочно повёл бровью, — Все знают, что сковородка была, но никто её не видел. — Ууу! — рассмеялся Серёжа, доставая кружки, — Мне кажется, в полнолуние можно заметить её холодный чугунный отблеск в зеркалах… — И услышать, как на неё с шипением льётся призрачное тесто! — перешёл на таинственный шёпот Гром и обнял его со спины, легонько пощекотав. — Точно-точно! — Разумовский гладил обнимающие его руки и счастливо улыбался, — Кстати, лайфхак — если в доме что-то потерялось, Птица это найдёт, так что озадачь его сковородкой, вдруг она где-то здесь. Мне она нужна! — Я уже представляю, — фыркнул Игорь, уткнувшись лбом в его плечо, — Сидит Птица, красуется, изящные руки-ноги свои тянет, платок на плечах, как крылья, весь такой… Такой! И тут я со сковородкой. Но справедливости ради надо сказать, что окно он мне заклеивать помогал, и завтрак приготовил вкусный, да и с Диминой сорокой как с ребёнком носился… — Что? — Серёжа обернулся, удивлённо моргнув, — Погоди, стой, давай по порядку. Красуется? — Ну да, — Гром пожал плечами, — Если я на него смотрю, то он старается продемонстрировать всю свою красоту, будто… Будто балет танцует. Не знаю, как выразить. Красуется. Красивый он. Ты красивый. Вы… В общем, ты понял. Игорь поджал губы и нахмурился, посмотрев куда-то в потолок, чтобы не встретиться взглядом с Разумовским и не сгореть от неловкости своих слов окончательно. — Нам очень приятно это знать, — Сергей мягко поцеловал Игоря в щёку, улыбнувшись, и в это мгновение на плите засвистел закипающий чайник, — О, вот и чай. — А ты можешь мне сварить свой волшебный кофе, м? — справившись со смущением, тихо спросил Гром. — Конечно! — достав из шкафчика турку, Серёжа насыпал в неё кофе, чтобы им было закрыто дно, и бросил туда зёрнышко кардамона, — Говоришь, Птица помогал тебе? — Да. Рама теперь надёжно заклеена до поздней весны, — поцеловав родинку на шее Серёжи, Игорь потёрся о неё носом, — Птенец переживал, что я в окно выпаду. — Переживал? — Цеплялся за меня, когда я на стекло облокачивался. Просил не начинать ничего делать с рамой без него. В ванную он меня теперь тоже просто так не пустит. — Что?! — фыркнул Разумовский, залив водой кофе и поставив турку на маленький огонь, — Это ещё почему? — Да я умудрился в ванне заснуть, а он меня вытащил. — Ох, Игорь… — Я устал, как собака, вот и получилось, — Гром улыбнулся уголком губ, — Да фигня это всё, но Птенец помог — факт. Хотя и говорил, что сделал это только потому, чтобы вас в моей смерти не обвинили. — Птица любит оправдывать своё добро какими-то циничными вещами, — понимающе кивнул Серёжа и переместил свою кружку с чаем на стол, — Так всегда было. Дело в том, что он считает и добро, и любовь либо оружием, либо слабостью. Оружием потому, что и за тем, и за другим можно замаскировать совершенно иные намерения. Слабостью потому, что добро велит жалеть врагов, а любовь делает уязвимым тебя самого. Птица говорил, что без любви есть только одно сердце, которое враг может поразить — твоё собственное, а с любовью уже два — вдвое больше шансов на проигрыш. Кроме того, любовь порождает страх, который мешает трезво мыслить, а значит мешает выживанию. — Поэтично. — Весьма. Правда, он тактично умолчал про то, как ослепляет ярость, и что она тоже не имеет с выживанием ничего общего, — усмехнулся Разумовский и сел за стол, сняв турку с огня. — Когда я сказал Птенцу, что люблю его, он разрыдался, — Игорь сел напротив и задумчиво постучал пальцами по столу. — Думаешь, это не было манипуляцией? — осторожно спросил Серёжа, взяв овсяное печенье. — Нет, точно не было, я уверен, — покачал головой Гром и налил себе немного ароматного кофе из турки, — Его тогда на такие откровения пробило… Да и меня тоже. Наверное, это был наш первый серьёзный разговор, который расставил многое по своим местам. И ещё, Серёж… — М? — У нас больше нет таблеток. — Ч… Что? — глаза Разумовского сначала удивлённо округлились, а затем потускнели печалью, — Как? Игорь, всё-таки это была манипуляция… — Нет, — Гром улыбнулся уголком губ, — Он хотел доказательства моих чувств, и это было единственным, что я мог предложить. После того, как я избавился от таблеток, он стал… Ручным, что ли. Понимаю, звучит, будто я влюблённый идиот, которого обвели вокруг пальца, но он правда оценил кредит доверия. Именно после этого случая от него стала исходить забота, беспокойство, и они не были наигранными, клянусь. — Допустим, — уклончиво ответил Сергей, жуя печенье и внимательно глядя на Грома, — Но у Птицы всегда было плохо и с доверием, и с добром, и с любовью. Говорю же, он мне с детства внушал, что под добром и любовью можно замаскировать что угодно. — Но у него была полная свобода действий, когда мы поехали к Диме, — Игорь чувствовал себя адвокатом дьявола, — Таблеток не было, улица, толпа вокруг, с которой можно слиться — но он держал себя в руках, Серёж, я видел это своими глазами. — Он ведь понимает, что ты его вычислишь. Ты для него безусловный авторитет, отсюда и его своеобразная любовь к тебе. — Да, я ему напомнил, но это не умаляет того, что он честно держался и был бесконечно вовлечён в помощь сороке. С Димой они, кстати, хорошо поладили, хотя, конечно, Птенец на него лихо наезжал, но Дима умеет фильтровать, так что тут проблем не возникло, — Игорь сделал глоток кофе и ненадолго замолчал, позволив Серёже переварить информацию. — Я ничего не понимаю, — Разумовский смотрел на Грома так, словно тот рассказывал ему какие-то сказки, — Точнее, я искренне рад, что вы нашли общий язык, но я не верю, что Птицу можно приручить за пару дней. Невозможно за два дня сломать его колоссальные догмы — то, чем он всегда жил и во что свято верил. Знаю, что ты их уже сломал до этого, но то, что Птица пойдёт навстречу… — Может он ждал чего-то такого? Ждал шага с моей стороны. Сам бы наверняка его не сделал — гордость бы не позволила. — Может и ждал. Как же сложно… — взяв со стола телефон, Сергей снова нашёл фотографии и видео со счастливым Птицей и начал внимательно их пересматривать, словно пытаясь подловить его на лжи в каком-нибудь жесте или взгляде, но Птица выглядел расслабленным и довольным, каким на памяти Разумовского не был никогда, — …Или наоборот, слишком просто. Ты сказал, что тебе приснилось что-то? — Ага. Сон о том, что Птенец реально оказался птицей. Огромной такой вороной, блин, с крыльями во всю комнату, — усмехнулся Гром и нервно провёл ладонью по лбу, — Он будто опять закрылся от меня за своими масками величия, в нём не осталось той человечности, которую я успел рассмотреть. Сказал, что не хочет меня любить, и не будет. И упорхнул. Серёжа изогнул брови, с бесконечным сожалением глядя на Грома, будто тому только что разбили сердце, и накрыл его ладонь своей, поглаживая. — Это всего лишь сон, Игорь, — он чуть улыбнулся ему уголками губ, — Сны отражают наши переживания, а ты переживаешь. Боишься, что Птица предаст твоё доверие, внутренне сам не веришь тому, что нашёл с ним общий язык, и ждёшь его хода в этой большой игре. — Всё так, — Игорь взял легкую ладонь Сергея в свои, бережно поглаживая, — Я постоянно живу мыслями в минувших двух днях, уже проанализировал каждое его слово, каждое действие, и то, как они соотносились с моими. Возможно, я где-то перегнул палку, потому что его слова «зачем ты меня приручил» звучали скорее обиженно, чем нейтрально, а если ему что-то не нравится… — Если ему что-то не нравится, он… Устраивает сцены! — Серёжа щёлкнул пальцами, когда его озарила мысль, — Что было после этих слов? — Я его поцеловал, и он не очень-то был против, — оттянув воротник свитера, Гром продемонстрировал цепочку лиловых засосов на шее, и Разумовский удивлённо заморгал, краснея до кончиков ушей. — А… А потом что было? Было… Что-то? — с намёком спросил он, прислушиваясь к своему телу. — Конечно было — потом мы легли спать! — развел руками Игорь, смеясь, — Сначала он меня раздел, затем уложил в кровать, заботливо закутал в одеяло, пожелал доброй ночи и отрубился. Сказать, что я охренел от такого поворота — ничего не сказать. А вообще, Серёж, это так странно, что я тебе рассказываю как целовал другого, но вроде как тебя, но в то же время и нет… — Да ладно, я же не ревную! — добродушно рассмеялся Разумовский и отпил немного чая. — Зато Птенец ревнует, — усмехнулся Гром, — Ему важно, чтобы я воспринимал его отдельной личностью. — Да кто ж против! Я тоже его отдельной личностью воспринимаю — у него даже личный аккаунт в Spotify, — пожал плечами Серёжа, — Его не устроила отдельная папка с плейлистами на моём аккаунте, потому что, цитата, его унижает соседство его любимых неоклассиков с группой «Перемотка». Ладно, мне не жалко. Тем более, музыка на него хорошо влияет. — Эстет пернатый, — повёл бровью Игорь, — Только классику любит? — О да! Неоклассику в основном. Он мне рассказывал, что его привлекает простота неоклассики и её структура. Мелодия может быть незамысловатой и повторяющейся, но в процессе она усложняется, и ему очень нравится за этим наблюдать. Кроме того, звуки фортепиано его успокаивают, почти вводят в транс. Одно время я даже так боролся с его чрезмерной активностью — помогало. Я тоже неоклассику люблю, конечно, но далеко не так фанатично. — У него есть любимый композитор? — Я давно в его аккаунт не заглядывал, но мелодии Ильи Бешевли он до дыр заслушивал в своё время, — Серёжа задумался и сделал ещё глоток чая, — Арво Пярт ещё в фаворитах, кажется. — Чувствую себя чурбаном полнейшим — ни одно, ни другое имя мне ни о чём не говорит, — усмехнулся Игорь и взял орешек из пакета, — Ладно, будет что обсудить, пусть поблещет интеллектом. Расскажи мне ещё про Птенца, пожалуйста, если эта тема тебе не надоела. Помню, что мы разговаривали о нём, но давно и достаточно вскользь, а сейчас мне нужна любая информация. — Нет, что ты! Давай тогда начнём с самого начала. Птица… — Серёжа задумался над тем, как точнее его описать, и обвёл пальцем ручку кружки, — Он мой демон-хранитель, если можно так выразиться. Врачи говорят, что это результат чрезмерного компенсаторного поведения, и таким образом я восполнял то, чего мне не хватало, но не суть. Его действия предугадать сложно, они мотивированны моим комфортом и дискомфортом в равной степени. — Не понял, — нахмурился Игорь, не сводя взгляда с Разумовского, — В смысле, я понимаю, что Птица всячески защищает тебя, так как его существование напрямую связано с твоим, но… — Да, это одна сторона, — Сергей кивнул и разломал орешек со сгущёнкой напополам, — Прежде всего он исходит из своих интересов, хотя я уверен, что за этим стоит нечто большее, — запив печенье чаем, он продолжил, — Например, меня ведь было совершенно необязательно утешать после ночных кошмаров в детстве. На Птицу они не влияли никаким образом, и он спокойно мог бы оставить меня в те минуты, но никогда не оставлял. Игорь внимательно слушал Серёжу и не перебивал, отвлекаясь только на то, чтобы подлить себе кофе из турки. — Я помню, что до ужаса боялся темноты, — Разумовский ностальгически усмехнулся, глядя в пустоту, — У нас было правило: после десяти вечера все должны были лежать в своих постелях, и никакого света в комнатах — воспитатели проверяли, были даже ночные обходы. Я с ужасом ждал ночи, потому что темнота меня будто душила, она ощущалась какой-то… — Серёжа прикрыл глаза, вспоминая, — Какой-то… Плотной, бархатной, что ли. Свет, например, всегда был для меня прозрачным, звонким, а темнота не пропускала воздух вообще — ей можно было подавиться или захлебнуться, но только не вдохнуть. Мне казалось, что с выключением света выключалась моя реальность — дети вокруг исчезали, всё пропадало в какую-то бездну, и целый мир сужался до меня и моей кровати, а вокруг налипала эта мерзкая сгущающаяся тьма, как влажная земля, попадающая в глаза, рот и ноздри человеку, которого закапывают заживо. Я пытался забыться сном, но во сне обязательно либо убегал от кого-то, либо падал, либо тонул, а в итоге умирал. Умирая, я просыпался, меня встречала темнота, и всё повторялось заново — так проходили мои ночи, пока не явился Птица и не начал рассказывать мне истории. — Истории? — удивлённо переспросил Игорь, — Сказки что ли? Как родители детям перед сном читают? — Типа того, — Серёжа кивнул, — Он мне рассказывал про темноту, и почему её не стоит бояться. Говорил, что ночь наступает потому, что большой отец-ворон закрывает собой солнце, позволяя полетать своим птенцам, которые погибнут, если их коснётся луч солнечного света, и следил за ними глазом-луной. Мне очень не хотелось, чтоб они погибли… Боже, Игорь, какой бред я несу. — Это не бред, Серёж. Что там с птенцами-то? — Гром забрал его пустую кружку и встал, чтобы налить ещё чаю. — Ну вот… — Разумовский немного задумался, глядя на него, — Отец-ворон закрывал своих птенцов от света, и Птица говорил, что точно так же бережёт меня от темноты до самого утра. Я ему жаловался на то, что ночью нечем дышать, но в ответ он обмахивал меня крыльями и показывал, что воздух никуда не делся, да и ночные птицы не смогли бы летать, если бы воздуха не было вовсе. Этот процесс был цикличен: птенцы вырастали, отец-ворон сгорал, потому что не мог вечно сдерживать солнце, и когда у повзрослевших птенцов появлялись свои воронята, то все выбирали нового ворона-отца, который охранял бы их, жертвуя собой. Я переживал за Птицу, думая, что он также однажды «сгорит», защищая меня, но он называл меня глупым неоперившимся воронёнком и обещал всегда быть рядом. С одной стороны, меня это утешало — Птица действительно мастерски мог успокаивать, но с другой — он и пугать умел похлеще темноты и страшных снов, и в такие минуты я хотел от него избавиться любыми способами. — И когда же он делал тебе плохо? — спросил Игорь с такой интонацией, будто готов был свернуть Птице клюв за все ужасы прошлого, и поставил перед Серёжей кружку с крепким чёрным чаем, в котором плавала долька лимона в сахаре, смягчавшая его вкус и цвет. Одарив Грома благодарной робкой улыбкой, Сергей обнял горячую кружку пальцами. — Он оберегал меня, когда было плохо, и кошмарил, когда было хорошо — проверял на прочность и не давал мне расслабиться. Говорил, что всегда нужно быть начеку, ибо опасность никогда не выставляется напоказ, она обычно искусно прячется и ждёт, когда такие тряпки, как я, потеряют бдительность и попадутся в ловушку. — И ты верил, — вздохнул Игорь, не спрашивая, а утверждая. — Верил, конечно, — Сергей чуть улыбнулся и отпил чай, глядя на Грома поверх кружки, — Я же был маленький, а Птица мне был и за родителей, и за друзей. Кроме того, поначалу у меня не было причин ему не доверять, ведь его советы по выживанию работали и ни разу не подводили. — Поначалу? — слух Игоря зацепился за уточняющее слово. — Поначалу, — кивнул Серёжа, взял ещё один орешек, разломал и протянул его Игорю, — Держи половинку. — Ага, спасибо, — Гром взял орешек и отправил в рот. — В общем, — Разумовский смотрел в потолок, задумчиво жуя, — Я всегда знал, что у Птицы есть две фазы: фаза отсутствия и фаза советчика. — То есть, его либо нет, либо он как голос в голове? — уточнил Игорь, допив одним глотком остывший кофе, и Серёжа кивнул в ответ. — Именно так. О доминантной фазе я тогда и не догадывался, мне страшно было даже подумать, что я могу потерять над собой контроль и полностью передать его Птице. Фаза доминанта в первый раз проявилась в крайне дурацкой ситуации, мне странно об этом вспоминать до сих пор… — Если тебе неприятно, можешь не рассказывать, — Игорь рассматривал черты лица Сергея, любуясь его смущением и неподдельной искренностью и невольно сравнивал их с театральным жеманством Птицы. — О нет, я расскажу! — Серёжа заулыбался, — Идиотская ситуация, но показательная. Дело было на уроке литературы, мы проходили Есенина. — Казалось бы… — дёрнул бровью Гром, улыбнувшись в ответ. — Вот-вот! Короче, урок, Есенин, все дела, — Разумовский усмехнулся в кружку, отпив чаю, — Мы читали «Чёрного человека». Помнишь эту поэму? — Не хочу тебя разочаровывать, — покачал головой Игорь, — Со стихотворениями у меня туго. Из Есенина помню «Гой ты, Русь, моя родная», и то только потому, что в слезах и соплях учил его с отцом на конкурс. А я тогда так гулять хотел, во дворе мальчишки в войнушку без меня играли, между прочим! Серёжа тихо рассмеялся, прикрыв рот ладонью, когда живо себе представил маленького Игоря, который страдал над книгой, в то время как где-то под окном его друзья брали Берлин. — Там ещё строчка эта, блин… «Только синь сосёт глаза» — ну нахрена так было писать?! Представляешь, как взвыли мои одноклассники? И я вместе с ними. Нам всем выговор в дневники влепили, от отца дома влетело тоже, — смеялся Гром, глядя на Серёжу, который вытирал слёзы в уголках глаз от смеха, — С тех пор с поэтами у меня не очень. — Я смотрю, Есенин всем нам нанёс травмы! — Точно! — заулыбался Игорь, — «Чёрный человек», говоришь… Это не про пьянство? — Угу! — Сергей ложкой выловил кусочек лимона из кружки и съел, чуть поморщившись, — Отчасти про пьянство. Благодаря Птице я знаю эту поэму наизусть, но не буду тебе рассказывать, потому что мне от неё становится плохо. Физически плохо. Чтоб ты понимал… — он открыл браузер на смартфоне и передал Грому, чтобы тот прочитал, — Вот. Можешь пробежаться глазами. Игорь взял телефон из его рук и начал читать, особенно выхватывая отдельные строчки: «Друг мой, друг мой, Я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. … Где-то плачет Ночная зловещая птица. … Вот опять этот чёрный На кресло мое садится, Приподняв свой цилиндр И откинув небрежно сюртук. … Чёрный человек! Ты прескверный гость! Это слава давно Про тебя разносится. Я взбешён, разъярён, И летит моя трость Прямо к морде его, В переносицу… …Месяц умер, Синеет в окошко рассвет. Ах ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала? Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один… И — разбитое зеркало». — Я тебя понял, — кивнул Гром и отдал телефон, закрыв вкладку, чтобы Серёже не попалась на глаза даже строчка. — Представляешь, какое впечатление тогда на меня произвела эта поэма? Все обсуждали, как Есенин в бреду разговаривал сам с собой, в то время как я, по сути, тоже бредил, — Серёжа нахмурился и закусил губу, — Я был в ужасе, а Птица — в восторге. И вот нам задали учить отрывок… — О нет, — Игорь нахмурился. — О да, — усмехнулся Сергей, — Мне было так муторно и дурно — словами не передать, выучил я ожидаемо отвратительно и думал, что меня после урока на носилках вынесут. Когда к доске вызывали других, я старался затыкать уши и не слышать ничего, делая вид, что болит голова. Как же я молился, чтоб меня опрос обошёл стороной… — Но не обошёл. — Не обошёл, — Серёжа тяжело вздохнул, — Учительница посчитала, что я демонстративно страдал, так как ни черта не выучил. Последнее, что помню — это как я поднялся со своего места на мягких коленях. Потом была пустота, будто крепкий сон. А потом все говорили о том, какой невероятный драматичный артистизм скрывался в таком тихом мальчике. Птица рассказал, что прочитал всё от начала до конца, с выражением, но ему не хватило сцены. Короче, всё закончилось тем, что меня собрались отправить на конкурс чтецов, но я заболел гнойной ангиной и, естественно, никуда не поехал. Птица очень был зол на меня, он искренне полюбил «Чёрного человека» и хотел почитать его на публику, но не случилось. Ты можешь его попросить, кстати, он будет польщён, я более чем уверен. — Возьму на заметку, — Игорь подпёр щёку рукой, на мгновение задумавшись, — Слушай, выходит, в том случае сработала Птичья опека? Ты сказал, что думал, будто тебя на носилках после уроков вынесут. Птенец объяснил мне, что он выносливее, поэтому в критических ситуациях вырубает тебя и забирает на себя боль. — Это факт, — подтвердил Сергей, — Он меня воспитывал всегда и во всём быть сильным, терпеть любую боль и никому не доверять, но в то же время для него я так и остался хилым воронёнком, поэтому в особо стрессовых ситуациях он переходит в фазу доминанта и защищает меня собой. Не могу сказать, что тот случай был настолько жутким и требовал крайних мер. Да, меня мутило, и я наверняка был бледный, как смерть, но мне бы точно хватило воли и сил сказать, что я ничего не подготовил — получил бы заслуженную двойку, да и ладно, невелика беда. Дело было не в моём дискомфорте, а в том, что Птице хотелось покрасоваться и показать, что он не понаслышке знает, о чём эта поэма, и что это он отчасти тот самый чёрный человек. Как видишь, ситуация дурацкая, но тогда я узнал о том, что Птица может полностью мной завладеть, да ещё и когда ему захочется. После этого случая у нас началась настоящая война — по крайней мере мне так казалось. Я серьёзно был настроен отвоевать своё тело обратно — меня вполне устраивал голос в голове, но терять контроль над собой и позволять Птице вырубать меня, когда ему вздумается, я был не намерен. Надо сказать, что когда я начинал ему перечить, он мной гордился и говорил, что я, наконец, «стал на крыло». Уже позже до меня дошло, что принцип «не доверяй» распространялся и на Птицу тоже, и хотя переиграть я его не мог, любые мои попытки пойти против он крайне высоко ценил. — А чем закончилась война в итоге? — Игорь заинтересованно смотрел на Серёжу, почти не моргая. — Мирным договором, — улыбнулся он в ответ, — Мы условились, что отключать меня без моего на то разрешения нельзя. Можно только в стрессовых ситуациях, где Птица явно имеет все шансы справиться лучше меня, и при сильной физической боли. Птица хорошо идёт на контакт, когда ты ему приводишь веские доводы. С ним действительно реально договориться, и своё слово он не нарушит. Особенно, если договор взаимовыгодный. — Понял. Серёж, ещё такой вопрос… — Гром задумался, подбирая верные слова, — Когда вся эта заваруха с чумным доктором случилась, Птица действовал… — По моему разрешению, да. Сгоряча и поначалу неосознанно, — честно признался Разумовский и скрестил руки на груди, втянув голову в плечи, — Всё не должно было дойти до такого, просто у нас в кои-то веки совпали эмоции и желания. Птица всегда отличался обострённым чувством справедливости, я тогда тоже думал об этом чаще, чем стоило бы, а дело Гречкина стало последней каплей. Я не справился с гневом да ещё и постоянно подливал масла в огонь — читал новости, смотрел фотки в инсте, и ненависть во мне достигла такого невероятного масштаба, что ослепила и оглушила напрочь. Так уже было, но очень давно, в детстве, и тот случай тоже не закончился ничем хорошим. Мне бы учиться на ошибках, но злость в какой-то момент стала сильнее контроля и логики. Птица воспользовался моментом, искусно выудил все безумные идеи, которыми тогда кипел мой воспалённый разум, и осуществил их максимально пафосно, но в то же время аккуратно и анонимно — я бы так не смог, да и не сделал бы. Если в пылу гнева желаешь кому-то зла и смерти — это не значит, что ты идёшь и убиваешь, правильно? Но к сожалению, в тот раз вышло именно так. Птица был на пике своих возможностей — он и реализовывал себя, и меня защищал. Не хочу сваливать на него всё, что произошло тогда — прежде всего я был хорош, ведь именно я предоставил ему свободу действий, хотя мог бы сдаться с самого начала, но смалодушничал и сделал ставку на то, что Птица никогда никому не проигрывал. А может… — Серёжа беспомощно изогнул брови и в немой панике взглянул на Грома, — Может я вообще никогда по-настоящему его не контролировал. Игорь молча смотрел на Сергея и будто сквозь него, анализируя всё сказанное, и, протянув руку, взял его ладонь в свою. — Прости, что разбередил старые раны, — Гром виновато поджал губы и стиснул хрупкую руку чуть крепче, — Разговоры со мной скорее на допросы похожи, это всё профдеформация. — Нет, Игорь, — покачав головой, Разумовский ободряюще тепло улыбнулся и сплёл пальцы, — Эти разговоры нам нужны. Я искренне хочу хоть чем-нибудь тебе помочь. То, с каким чутким вниманием ты относишься к Птице — это бесценно. Правда. — Я, кажется, действительно полюбил его, — тихо сказал Гром, будто стесняясь своих слов, и нахмурился, в очередной раз пытаясь переварить слово «любовь», — Не просто принял и смирился, а именно полюбил. Жеманство его дурацкое, подколы, повадки — любуюсь, как дурак блаженный, и думаю, как бы коснуться, чтоб не упорхнул из моих грубых рук. И в то же время, опять же, мне как-то неловко — я будто тебе изменяю. Тебе с тобой, по сути, но… То, какие вы разные — это невероятно. В общем… Вот. Серёжа искренне улыбался, глядя своими лучистыми глазами на Грома, который всегда в минуты откровений становился похож на колючего ежа и переходил на невнятный бубнёж, будто опасаясь, что о его чувствах услышит кто-то другой. — Мы любим тебя, — Сергей поднялся со своего места, подошёл ближе к Игорю, и тот бережно обнял его за талию, усадив к себе на колени, — Очень любим. — И я вас. Так сильно люблю, что если что-то отнимет вас у меня, я… Я не знаю даже… — Гром прижался щекой к плечу Серёжи, обняв его крепче, и зажмурился, почувствовав ласковые прикосновения лёгкой ладони к голове, — Когда Птица сказал, что может исчезнуть, у меня всё внутри перевернулось. — Так и сказал? — Сергей поцеловал его в макушку и тихо тепло выдохнул, прикрыв глаза. — Да, — ладонь Игоря скользнула под его футболку, и он провёл кончиками пальцев по тёплой пояснице, заставив Серёжу чуть вздрогнуть и обнять его крепче, — Он сказал, что скоро перестанет быть сильным, как прирученная хищная птица, которая разучилась охотиться. Сказал, что однажды ты проснёшься, и он исчезнет навсегда, потому что перестанет выполнять роль покровителя и защитника, который может решить все проблемы жёстко и радикально. Я дословно запомнил. — Вот как… — в спокойном тихом голосе Разумовского звучала мягкая улыбка, — Не переживай, у Птицы просто кризис. Сам подумай — ты не вписался в его картину мира, нарушил все правила и догмы, взлелеянные годами, влюбил в себя по уши, а ещё отнял пальму первенства. — В каком смысле? — Игорь взглянул на Серёжу и мягко коснулся губами родинки на его щеке, скользнув ладонью по спине выше. — Ты победил непобедимого, — Разумовский плавился в его руках и ласково касался лица кончиками пальцев, описывая его черты, словно художник кистью, — Птица признал своё поражение, и всё, что касалось тебя после того случая, вызывало у него либо дикую ненависть, либо экзальтацию — безудержный восторг от того, что есть человек, который его превзошёл, и эти качели восприятия тебя от злейшего врага до кумира было очень тяжело выносить. Потом, когда мы стали с тобой особенно близки, Птица начал бить тревогу. С одной стороны, он видел в тебе серьёзную угрозу для моего существования, так как в случае опасности не смог бы защитить меня от тебя, потому что оказался слабее. С другой стороны, он видел в тебе угрозу и для себя тоже, так как если ты не стал бы мне вредить, то начал бы защищать и делать это куда искуснее него, потому что, опять же, ты был сильнее. По логике Птицы, если мы с тобой вместе, то от него проку мало, поэтому он и чувствует себя ненужным. — Стоп, а как же я без его скандалов, битой посуды, едких словечек и вкуснейших подгорелых бутербродов? — заулыбался Игорь и повернул голову, оставив на ладони Серёжи мягкий поцелуй, — Кто тебя от боли защитит, если снова мигрень начнётся? Кто избавит от тревоги перед важными совещаниями и встречами? Кто Диме с сорокой поможет? Он, между прочим, обещал пригласить Птицу на торжественный «выпускной» Кляксы, когда она выздоровеет. На мгновение Игорю показалось, что светлые глаза Сергея полыхнули жёлтым. — Если вдруг Птенец нас слышит, я бы хотел, чтобы он знал, что у меня нет планов его сломать или перевоспитать. Пусть тёмная сторона останется тёмной и будет эпицентром непокорной вредности, хитрости и коварств — за это я Птенца и люблю. Единственное, с чем я никогда не смогу примириться — с преступлениями, но он ведь прекрасно существовал без них и направлял свою силу в иное русло, а значит сможет так жить и дальше, — Гром прижался губами к шее Серёжи и почувствовал, как быстро запульсировала сонная артерия, — Я не хочу исправлять его картину мира, но реальность, в которой мы живём, такова, что «нужность» заключается не только в умении в определённый момент защитить. Как и сила — не только в способности навалять. Это ведь не я придумал — это мир людей, и он не во всём похож на мир хищных птиц. Поэтому, коль Птица всё же отчасти человек, то это на него тоже распространяется. Как думаешь, достаточно веский довод? Прокатит? Уж очень я хочу договориться. — Вполне, — глаза Разумовского снова приобрели оттенок мёда, и он уже знакомым касанием мягко потёрся носом о нос Грома, отчего по его спине пробежала волна мурашек, — Я ему передам твои слова. Хотя… Думаю, он всё слышал. — Слышал, точно тебе говорю, — прошептал Игорь, поцеловав ямочку над верхней губой, а затем легко коснулся самих губ, увлекая Серёжу в долгий упоительный поцелуй.