Приручение

Игорь всегда тяжело засыпал после напряжённых рабочих дней, если только не был вымотан до предела, когда сил оставалось только на последний рывок до кровати. Несмотря на то, что за всё время своей службы он научился спать при любых обстоятельствах и в любой позе — хоть сидя, хоть стоя — дома в своей постели часто не мог сомкнуть глаз. Нервный день вцепился мёртвой хваткой и не желал его отпускать, потому голова была перегружена мыслями о минувшей операции по обезвреживанию опасного преступника, и от них было невероятно сложно избавиться, как нельзя было резко остановить разогнавшийся до предела отлаженный механизм, не повредив его. Тело тоже ощущалось странно — ванна помогла расслабиться и согреться, но ненадолго, и мышцы снова оказались в напряжении, будто готовые к тому, что Игорь сейчас вдруг решит далеко и долго бежать. Облизнув пересохшие губы, он вздохнул и поморщился, почувствовав взявшийся из ниоткуда неприятный озноб. Спустя время, бесконечный бурлящий поток догадок и логических цепочек немного стих, голова стала казаться ватной, и Гром чувствовал себя абсолютно свинцовым, неподвижным и почему-то до дрожи замёрзшим, хотя ветер перестал рваться в окно, а обогреватель работал исправно. Натянув одеяло чуть выше, он бережно накрыл покоящуюся на его груди ладонь Птицы своей, и она показалась ему ещё более холодной, чем его собственная. «Неужели так сильно замёрз?» — с беспокойством взглянув на чутко спящего Птицу, который уютно устроился, прижавшись щекой к его плечу и опустив на него одну ножку, Игорь бережно погладил его по бедру. — Игорь? — тихо шепнул Птица, проснувшись, и поднял на него сонный взгляд янтарных глаз. — Прости, если разбудил, — Гром виновато посмотрел на него и потёрся кончиком носа о его нос, — Ты не замёрз? — Нет, мне даже жарко, — Птица чувствовал, как ладонь Игоря скользила по его бедру всё выше, — У тебя такие горячие руки… И ты сам. Весь горячий. — В каком смысле? — усмехнулся Гром, вопросительно подняв бровь. — В прямом! — фыркнул Птица, демонстративно закатив глаза, — Фу, товарищ майор, кто научил вас такому бездарному флирту? Игорь рассмеялся и вдруг закашлялся, чем встревожил Птицу. — Ну-ка… — приподнявшись на локте, он прижал тыльную сторону ладони к щеке Игоря, нахмурившись, затем коснулся своим лбом его лба и вдруг почувствовал почти невесомый мягкий поцелуй на губах, на который не смог не ответить, поддавшись секундной слабости. — Что ты творишь?! — с наигранным возмущением прошипел Птица, — Я вообще-то проверяю твою температуру. — Какая температура, брось, — отмахнулся Гром, улыбаясь, — Всё хорошо. — Да нет, не хорошо, — Птица прижался губами ко лбу Игоря, прикрыв глаза, и легонько погладил его по голове, заставив притихнуть то ли от мимолётной нежности, то ли от осознания того, что самочувствие действительно оставляло желать лучшего, — Где у нас градусник? — Там же, где и таблетки, — Гром прикрыл глаза и крепко обнял Птицу одной рукой, не желая, чтобы он куда-то уходил, — Не нужно. Останься. — Переживёшь минуту без меня, — бескомпромиссно заявил он, вывернувшись из объятий. — А если нет? — хитро сощурился Игорь, желая его подразнить. — Тогда я передам Сергею эту печальную весть, — хмыкнул Птица, пожав плечами, и встал, направившись на кухню. — Ты ж моя циничная вредная гадость, — рассмеялся Гром, проводив его взглядом, и снова закашлялся. — Сколько комплиментов сразу! Даже не знаю, чем заслужил, — отозвался Птица и, став на цыпочки, достал старенький ртутный градусник из шкафа. Вернувшись в комнату, он протянул его Игорю и наигранно удивился: — Ну надо же, всё ещё жив! — А куда подевалось твоё «заболеешь, умрёшь, мы с Сергеем будем виноваты»? — улыбался Гром, наблюдая за ним, и послушно поставил градусник. — Пока ты на первой стадии этого сценария, нам нужно не допустить остальных. Думаешь, почему я заботливый такой? Именно поэтому, — проворковал Птица, устраиваясь рядом, и ненавязчиво начал укутывать Игоря в одеяло и плед, увивая вокруг него некое подобие гнезда, — Мы с Сергеем редко бываем солидарны, но в этот раз он оказался прав, когда просил тебя одеться теплее. Был бы я вместо него тогда, ты не ушёл бы в одной куртке и рубашке! Что поделать, Сергей никогда не умел отстаивать своё мнение. — О нет, он умеет, и ещё как! — Игорь чуть дёрнул плечами от озноба и улыбнулся, вспомнив, как много раз был свидетелем Серёжиных рабочих разговоров и знал, что если он тактично выражал своё неудовлетворение проделанной работой, то всегда находил правильные слова, чтобы убедить человека в необходимости тех или иных правок. Разумовский как никто другой умел мотивировать, увлекать и при этом аккуратно настаивать на своём, что делало его прекрасным лидером, к которому действительно прислушивались, а не плелись следом бездумным стадом. Кроме того, он удивительным образом смог уговорить Игоря потратить целых два выходных на генеральную уборку дома, и такое бытовое совместное времяпровождение Грому пришлось по душе. Впрочем, больше всего ему понравилось заниматься любовью прямо на полу среди неразобранного белья, простыней и подушек. — Значит это моя заслуга, — Птица размял руки-крылья и с гордостью заявил, — Естественно, Сергей не безнадёжен — как-никак он рос под моим крылом. Однако тебя он всё равно не смог уговорить, и чести ему это не делает. — Не в Серёже причина, это я наплевательски к себе отношусь, — отмахнулся Гром, — На мне всё заживает как на собаке, да и болею я, как правило, недолго, вот и привык лишний раз себя не беречь. Забей, Птенец. Живы будем — не помрём! — Ну-ну, — скептически хмыкнул Птица и протянул руку изящным балетным жестом, — Градусник давай. Игорь отдал ему градусник и заметил, как сосредоточенный Птица на мгновение поменялся в лице, словно испугавшись, но тут же вернул себе самообладание. — Почти тридцать восемь, — констатировал он. — Фигово, конечно, но ладно, — пожал плечами Гром, — Бывало и хуже. — Ты… Ты серьёзно не понимал всё это время, что у тебя жар? — хмурился Птица, недоверчиво глядя на него исподлобья. — Птенец, я чувствую, что мне плохо, когда уже надо вызывать скорую. Сейчас мне казалось, что я просто слегка замёрз, — усмехнулся Игорь, стараясь его приободрить, но Птица наоборот весь напрягся, словно струна, и ушёл в свои мысли, задумчиво покусывая нижнюю губу и глядя на Грома стеклянными глазами, не отражающими абсолютно никаких эмоций. То, что он нервничал, выдавало только его учащённое дыхание. — Я не умру, слышишь? — улыбнулся ему Игорь и сел в кровати, ласково коснувшись ладонью его плеча, — Сейчас собьём температуру, и всё будет хорошо. Птица накрыл его ладонь своей на мгновение и встал с дивана. — Я сделаю тебе малину. Нужно пить больше горячего. — Вот это отлично, — кивнул Гром и сполз под одеяла ниже, — Принеси ещё таблетку парацетамола, пожалуйста. Услышав слово «таблетка», Птица замешкался и решил потянуть время, сделав вид, будто усердно выскребал варенье из банки. С одной стороны, ему очень не хотелось, чтобы Игорь в своём состоянии сам встал из «гнезда» за лекарством, и в то же время он не доверял себе, опасаясь того, что непременно всё перепутает и возьмёт из шкафчика нечто такое, от чего Грому станет ещё хуже, ведь Птица знал на своей шкуре, как плохо бывает от таблеток. Залив варенье кипятком и тщательно его перемешав, он принёс Игорю кружку и вернулся обратно на кухню. Открыв шкафчик-аптечку, Птица тяжело вздохнул и пробежался взглядом по коробкам. Парацетамол находился близко, поэтому он осторожно взял пачку и покрутил её в руках, внимательно осмотрев. Название оказалось правильным, на блистерах сзади было напечатано оно же, значит в нужной пачке лежало нужное лекарство, и всё было верно, но Птица так и стоял в ступоре, не веря своим глазам, и ничего не мог с собой поделать. — Птенец, ты нашёл? — окликнул его Игорь, и Птица в немой панике беспомощно изогнул брови, ещё раз перечитав название и перепроверив всё, что было внутри пачки вплоть до инструкции. — Да, — ровно ответил он, стараясь ничем не показать свой страх, и, налив стакан воды, захватил всю пачку и принёс Игорю, — Вот, держи. — Ты мог бы мне принести просто одну таблетку, — улыбнулся ему Гром и машинально достал блистер из пачки, даже на него не глядя. — Стой! — Птица вдруг резко перехватил его руку, — Ты что, не посмотришь, что я тебе даю?! — Я же тебе доверяю, Птенец, — усмехнулся Игорь, непонимающе глядя на взволнованного Птицу, который аж раскраснелся и растерял всё своё непоколебимое хладнокровие. — Где твой инстинкт самосохранения? То шею открываешь ночью, то спиной ко мне садишься, то теперь это… Вдруг я подсунул тебе что-то? М? — настойчиво твердил он, угрожающе сверкая цитриновыми глазами. — Опять темнишь, — сощурился Гром, покачав головой, — Ну давай смотреть, что ты мне подсунул. Парацетамол, а внутри… Тоже парацетамол! Ого. Неожиданно. — Конечно я бы ничего плохого тебе не подложил! — возмущённо хмыкнул Птица, убедившись с помощью Игоря, что принёс ему нужное лекарство, и скрестил руки на груди, изобразив обиду. Гром внимательно смотрел то на таблетки, то на Птицу, и сосредоточенно думал. — Так… Я ничего не понял, погоди, — он достал таблетку, раскусил её и запил водой, а затем снова взял кружку с малиной, — Ты сейчас наехал на меня из-за того, что мой инстинкт самосохранения сломался, а потом обиделся, потому что я всё-таки перепроверил таблетки, хотя должен был настаивать на том, что доверяю тебе, и мне не нужно лишний раз проверять твои действия по отношению ко мне? — Ну… — Птица неопределённо повёл «крылом» и кивнул, горделиво выпрямившись, — Типа того, да. — Это было сложно, — рассмеялся Игорь и тепло улыбнулся ему, сделав глоток малины, — А теперь давай по-честному. Я же чувствую, когда ты что-то недоговариваешь. Недовольно цокнув языком, Птица картинно возвёл очи к небесам и взял паузу, чтобы подумать над тем, в какие именно слова облечь правду. Игорь с любопытством смотрел на него, чувствуя себя почётным зрителем в партере театра, и терпеливо ждал. — Понимаешь, мне всегда тяжело сориентироваться в лекарствах, ведь у нас Сергей по таблеткам главный, а не я! — со слов Птицы капал яд, смешанный с горечью обиды. — Птенец, ну что ты снова… — вздохнул Гром. — Что я? — возмутился Птица, сверкнув лимонно-жёлтыми глазами, — Прикажешь мне молчать и забыть о том, как меня убить хотели?! Ну уж нет… — Нет, я не про то, — перебил его Игорь и закашлялся, отчего Птица испуганно моргнул, изогнув брови, — Горький опыт едва ли забудется так просто, а молчать об этом уж точно не стоит. Я про другое — ты снова пытаешься вывернуть правду наизнанку. Неужели так сложно объяснить? Я же тебя не засмею, — Гром внимательно смотрел на Птицу, который заламывал пальцы, старательно пряча взгляд, — Я люблю тебя, Пташечка. Всем сердцем люблю. Птица зажмурился на мгновение, до сих пор не понимая, почему признания Игоря всегда действовали на него так, что хотелось плакать, выть, сжаться в комок, но при этом открыться и быть во всём предельно искренним. — Я сказал тебе правду, — тихо промолвил он, почувствовав горячую ладонь Грома на своей, — Мне сложно сориентироваться в лекарствах. Я знаю, что таблетки убивают… — Таблетки лечат, Птенец, — осторожно начал Гром, понимая, насколько эта тема была болезненной. — Мой опыт говорит об обратном! Из всех таблеток, что лично мне давали, помогла только твоя от мигрени, — Птица нахмурился и вздрогнул, вспомнив свои страдания, — Я не могу мыслить иначе, понимаешь? Вдруг я бы принёс что-то, что сделало бы тебе хуже? Ну мало ли, взял не то, не так прочитал… — Птенчик… — Я не верю себе! — выпалил Птица, держа руку Игоря так крепко, что побелели костяшки, — И не хочу давать тебе потенциальную отраву! Не хочу. — В нашей аптечке нет ни одной таблетки, что могла бы хоть как-то навредить, — Гром успокаивающе гладил его по руке, — Конечно, если не пить их бездумно горстями и не по назначению. — Да понимаю я, но… — Птица пожал плечами, тяжело вздохнув, — Проверяй всё то, что я тебе даю. Просто проверяй. Мне так будет спокойнее. — Я тебе верю, и ты себе тоже должен верить, — Игорь поставил пустую кружку на тумбочку и взял напряжённую руку Птицы в свою вторую ладонь, — Серёжа рассказал мне, как ты помог ему справиться с тревогой. Ты был спокоен, так чего переживаешь и тревожишься сейчас? — Это разные вещи, — мельком взглянув на Игоря, Птица чуть помедлил, а затем набросил на плечи свой кашемировый палантин и забрался в «гнездо», тут же крепко прижавшись к горячему телу, — Я знаю, что ты сильный умелый охотник, и на работе ты в своей стихии. Конечно, может произойти несчастный случай, но вероятность того, что ты преуспеешь, куда больше, ведь ты держишь ситуацию под контролем. Ты можешь нырнуть в пекло, а можешь уйти — во многом именно от тебя зависит следующий ход и каждое последующее решение. Болезнью так управлять нельзя. — Вот оно что, — Гром мягко улыбнулся, ласково его приобняв, — В чём-то ты прав, но я же не болен какой-то неизвестной страшной гадостью — это обычная простуда, меня продуло на ветру, бывает. Лекарства как раз помогают управлять болезнью, так что мы всё делаем верно. Сейчас подействует парацетамол, температура спадёт, а завтра буду как огурчик, можно на работу бежать. — Куда бежать, прости? Я не расслышал, — с наигранным учтивым удивлением переспросил Птица, подняв голову, — На работу? Ты как, в своём уме? Я тебе не Сергей, я костьми тут лягу, но никуда тебя не пущу, и пусть там хоть конец света без тебя случится! — Птенец, поверь, мне не настолько плохо… — начал было Игорь, но Птица его перебил. — Ты хочешь под естественный отбор попасть и повторить подвиг Кляксы? На каждую больную птицу находится ловкий хищник, поверь мне. Гром на мгновение задумался над его словами, в которых определённо был смысл, и прислушался к ним. — Хорошо, — примирительно улыбнулся он, ласково погладив Птицу по щеке, отчего его глаза сменили агрессивно-желтый цвет на медовый, — Если утром температура поднимется, я никуда не пойду. — Ловлю на слове. Тем более, официально у тебя завтра выходной, — Птица опустил голову на его грудь и закрыл глаза, слушая учащённый стук сердца, — Не вздумай меня обмануть. Запомню и не прощу. — И в мыслях не было, — Игорь прикрыл глаза, ласково зарывшись пальцами в медные волосы, и принялся перебирать пряди, чувствуя на себе обеспокоенный пристальный взгляд. Вздохнув, Птица приобнял Грома одним «крылом», укрыв его частью своего большого тёплого платка, и вновь начал вслушиваться в неровное дыхание и мелодию сердца, всё ещё не веря в чудодейственную силу таблетки. От всего происходящего ему вдруг стало невыносимо печально, причём настолько, что у него не осталось сил скрывать эту грусть даже за привычными масками безразличия или высокомерия — она смешалась с резко нахлынувшей усталостью, страхом и абсолютным бессилием. Птица не любил, когда жизнь ставила его в ситуации, в которых он почти никак не мог себя проявить, а покорно ждать развития болезни или исцеления казалось для него настоящей пыткой. Растянувшись на Игоре безутешным лебедем, горюющим по своей второй половине, Птица театрально трагично смотрел на него, и в его глазах дрожали застывшие слёзы. — Птенец, ну что за драма? — окликнул его Гром, улыбаясь, — Прекращай меня хоронить, слышишь? — Угу, — ответил прекрасный в своей скорби Птица, и из уголка его глаз скользнула единственная почти хрустальная слезинка. — Угу! — передразнил его Гром, тихо рассмеявшись, — Ты что, всё-таки сова? Птенчик, ну серьёзно, со мной всё будет в порядке. Перестань убиваться, лучше иди ко мне обратно, ложись рядом. Птица на удивление послушно поднял голову, переместился выше, вновь крепко прижался к Игорю и уткнулся лицом в шею, стиснув его в крепких собственнических объятиях. — Вот так, — Гром ласково гладил его по голове, тепло дыша в макушку. Он понимал, что Птица растерял свою стойкость не только потому, что мастерски себя накрутил. — Тебе тоже нужно отдохнуть. Стыдно признаться, но мы имеем наглость сваливать на тебя все проблемы: то Серёжина мигрень, то Клякса, то я с медалью устроил чёрт-те что, то Серёжина тревога, то я опять, но теперь с простудой, а ты всё разруливаешь. Твой ресурс ведь не безграничен. — А вот и нет, — порывисто вздохнул Птица, стараясь не зареветь от невыносимой усталости и сдавившей грудь нежности, — Безграничен. Я сильный! — Сильный. Ты у меня очень сильный Птенчик, я знаю, — Игорь обнял его крепче, оцеловывая лоб, — Но быть сильным не значит никогда не уставать. — Сейчас совсем не время, — изогнул брови Птица, крепко зажмурившись. — Для усталости никогда не бывает подходящего времени, — большая ладонь Грома успокаивающе лежала на его затылке, — Ещё и я заставил тебя переживать. — Нормально всё, — пробурчал Птица, держась из последних сил, и вдруг, отчего-то особенно прочувствовав всю ласку и трепет прикосновений Игоря, всхлипнул, — Нормально! — Поплачь, если накатило. Легче станет, — Гром бережно держал Птицу в своих руках, прижимая к себе так крепко и осторожно, как только мог, — Ты не один, я рядом. — Да откуда в тебе столько любви, это невозможно просто… — прошептал срывающимся дрожащим голосом Птица в беспомощном отчаянии, почувствовав обжигающие слёзы, хлынувшие по щекам, — Не смей болеть, слышишь? Я… Я не прощу тебе… Себе… Если… Всхлипнув снова и не закончив свою мысль, Птица разрыдался в голос и весь сжался в комок, не в силах больше сдерживать себя и одновременно ужасно стыдясь проявления своей слабости. Ему сложно было признаться себе в том, что температура Игоря действительно не на шутку его напугала, а от накопившихся эмоций — положительных и отрицательных — сердце разрывалось на части. — Устал, устал, Пташечка моя, — Гром гладил его по вздрагивающей спине, — Всё хорошо. — Всё ужасно! — Птица порывисто вздохнул и прижался мокрой щекой к плечу Игоря, — Я никогда так часто не ревел, как с тобой! — Неужели я такой тиран? — улыбнулся Гром, ероша мягкие медные волосы. — Нет, но я не понимаю, что ты делаешь со мной, — закрывшись ладонями, Птица не позволил целовать своё заплаканное лицо, — Не смотри, я сейчас некрасивый… — Ты всегда красивый, — прошептал Игорь и заметил, как из-за длинных пальцев на него тут же посмотрели влажно поблёскивающие янтарные глаза, — А я с тобой ничего не делаю, я просто тебя люблю. Ну и подковыриваю твою броню время от времени, правда уж больно она прочная. Сглотнув слёзы, Птица медленно убрал руки от лица и робко взглянул на Грома, тут же ощутив поцелуй на щеке. — Я просто жалок, — едва слышно шепнул он, — Тебе же плохо, а я… — И тебе было плохо, — Игорь сцеловал последнюю слезинку, — Зато проплакался, и стало лучше, м? — Угу, — снова по-совиному ответил Птица, шмыгнув носом, и робко провёл кончиками пальцев по щеке Грома, которая, к его удивлению, перестала быть такой горячей, как час назад. — Заодно и мне полегчало — таблетка подействовала, — улыбнулся Игорь, заметив, как покрасневшие от слёз глаза удивлённо расширились, — Я же сказал, что ничего страшного нет. Всё в порядке. Птица взял его лицо в свои ладони, глядя на Игоря таким искренним преданным взглядом, полным переживаний и смешанных чувств, что у Грома перехватило дыхание. Серёжа в своих эмоциях обычно был мягким — тихая печаль ему была ближе слёз, а лучезарные улыбки заменяли смех. Это не значило, что он не плакал или не смеялся вовсе — Птица всегда ругал его в детстве за слёзы, а Игорь умел рассмешить, как никто другой — и всё же спокойствие в нём преобладало. Тревога временами выводила его из привычного состояния, но когда ему нужно было помогать кому-то, ухаживать, утешать или заботиться, он становился максимально собранным и забывал о своих переживаниях, возвращая себе свое привычное душевное равновесие, в котором нуждался не только он сам, но и другие, желавшие получить от него поддержку. У Птицы же все эмоции были максимально драматичны, ярки, нарочито театральны и временами даже гротескны. Игорь всем сердцем любил комфорт, тепло и нежность, которыми окутывал его Серёжа — в его объятиях он забывал о работе и по-настоящему чувствовал себя дома, но фееричная палитра эмоций Птицы затрагивала в его душе такие струны, о существовании которых он даже не подозревал. Завороженный смятением Птицы Гром не мог насмотреться на выразительный изгиб бровей, подрагивающие влажные ресницы, загадочную полуулыбку, и ему хотелось разбудить в нём новые чувства, чтобы полюбоваться иными гранями его темперамента. Чем больше заинтересованности и очарованной рассеянности улавливал Птица в глазах Игоря, тем сильнее ему хотелось испытать, до какой степени ему удастся влюбить его в себя, не замечая того, как сам же влюблялся всё сильнее. Проворковав что-то невнятное и ласковое, он прижался губами ко лбу Грома, проверяя температуру, и к своему облегчению почувствовал, что жар действительно ушёл. — Живой, — шепнул Птица и, будто снова не поверив себе, коснулся губами его лба ещё несколько раз. — Я же говорил тебе, что не собираюсь умирать, — тихо рассмеялся Игорь и, улучив мгновение, нежно поцеловал его в шею, отчего Птица вздрогнул всем телом и порывисто выдохнул, подавшись навстречу мимолётной чувственной ласке. — Хочешь, я принесу тебе ещё малины? Положу три столовые ложки. С горкой, — он потёрся кончиком носа о висок Грома. — Я хочу, чтобы ты никуда не уходил, — Игорь прикрыл глаза, стараясь запомнить каждое ласковое прикосновение Птицы, и обнял его крепче, не позволив встать с дивана. — Никуда не уйду, — отозвался эхом Птица, бережно прижав голову Игоря к своей груди, и Гром услышал быстрый стук сердца, — Тебе нужно заснуть, уже совсем поздно. — И тебе тоже, — Игорь чуть скользнул тёплой ладонью под его футболку и начал поглаживать поясницу, — Обещай, что поспишь, а не будешь всю ночь проверять, жив я или нет. — Ты слишком многого от меня хочешь, не наглей, — ухмыльнулся Птица, вздохнув, — Не обещаю, но постараюсь. — Значит спим? — Значит спим. Птица снова заботливо закутал его в одеяло и плед, набросил сверху свой палантин и покровительственно обнял «крылом», как привык обнимать Серёжу, когда тот тяжело и долго болел в детстве. Проваливаясь в крепкий сон, Игорь слушал непонятную, но очень красивую песню, которая звучала совсем рядом и резонировала в груди Птицы.

***

Серёжа проснулся почти в семь и лениво приоткрыл один глаз, попытавшись разблокировать часы носом, но из этого ничего не вышло — умный экран требовал отпечаток пальца, а по носу узнавать хозяина отказывался. «Ну ладно, ладно… — нехотя вытащив вторую руку из-под одеяла, он приложил палец к часам, и на экране появилась статистика, — Что у нас тут? Опять в ночи просыпался несколько раз…» Взглянув на крепко спящего Игоря, Серёжа опустил голову на его плечо и прикрыл глаза, ещё совсем не желая вставать. «Утро доброе. Хорошо ли тебе спалось, Серёженька?» — спросил язвительный голос в голове, окончательно прогнав остаток сна. «Доброе, Птица. Вроде неплохо, — уклончиво ответил Сергей и нахмурился, понимая, что заискивающе-ласковый тон голоса не предвещал ничего хорошего, — А ты часто просыпался ночью, как я заметил. Что-то не так?» «Сама проницательность. Не понимаю, как ты вообще смог заснуть после того, что натворил!» «Ч-что я натворил?» — сердце Серёжи пропустило удар. «Не настоял на своём, отпустил Игоря на все четыре стороны почти голым, и он ночью с температурой мучился. Не стыдно? Это из-за тебя произошло, из-за твоей нерешительности. Как можно быть такой тряпкой? Ты продолжаешь меня разочаровывать», — голос Птицы был вкрадчивым и ледяным, каждое слово ощущалось иголками под кожей, и Разумовский на мгновение зажмурился, ощутив свою вину в полной мере. «Я виноват, но я со всем разберусь и помогу», — спокойно ответил он. «Конечно разберёшься и поможешь, особенно, когда я уже разобрался и помог! — фыркнул Птица, — Это я был с Игорем рядом, когда ему было плохо — не ты!» Серёжа промолчал и попытался сохранить внутреннее состояние вины и благоговейного страха перед Птицей, чтобы не выдать своих реальных мыслей — он прекрасно понимал, что Птица мог его разбудить ночью и обо всём рассказать, но сам предпочёл остаться с Громом, а теперь пытался показать себя бесконечно благородным и заботливым в контрасте с бессовестным Разумовским. Сергей знал Птицу куда лучше, чем тому казалось. «Твоя задача минимум на сегодня — это не отпустить его на работу. Не дай ему попасть под естественный отбор. Понял?» «Понял!» — послушно ответил Серёжа и опустил лёгкую ладонь на лоб Игоря, с нежностью и лёгким беспокойством глядя на его спокойное расслабленное лицо. Птица исчез из сознания так же быстро, как в него ворвался, и Сергей, отвлёкшись от самобичевания, к которому он его пытался склонить, осторожно поднялся с постели и на цыпочках пошёл в ванную, минуя некоторые особо скрипящие доски паркета. В отличие от Птицы, Серёжа был абсолютно спокоен: его не пугали рядовые болезни вроде простуды, поэтому он был готов помочь всем, что было в его силах. Приведя себя в порядок и переодевшись в домашнее, Сергей так же осторожно вернулся в комнату, на ходу собирая волосы в маленький хвостик, взял телефон, наушники, ноутбук, и ушёл на кухню, чтобы ненароком не разбудить Игоря клацаньем клавиатуры. Закрыв за собой дверь, он, зевая, насыпал кофе в турку, поставил её на медленный огонь, открыл ноутбук, отключил режим сна на телефоне, проверил рабочий чат, соцсети и почту, и, убедившись, что срочных дел не предвещалось, включил в одном наушнике недослушанный подкаст про Врубеля, с которым всегда чувствовал особенное внутреннее родство. «…пошли слухи, что он продал душу дьяволу и именно поэтому его стиль был таким узнаваемым и ярким. К сожалению, с той выставки Врубеля увезли прямо в сумасшедший дом…» Спокойно слушая о нелёгкой судьбе художника, Сергей следил за кофе на плите, скрестив руки на груди. «…Как и Клод Моне, под конец жизни Врубель писал почти наощупь — он стремительно терял зрение и считал это своим наказанием. Ползая вокруг больничной койки, он просил прощения у Бога за то, что посмел поселить демона на своих полотнах. Беспощадная душевная болезнь прогрессировала наряду со слепотой, и зимой нагой Врубель подолгу стоял у открытого больничного окна, объясняя докторам, что если будет истязать себя, то Господь непременно его простит и подарит новые изумрудные глаза…» Остановив запись, Серёжа сжал пальцы на переносице и зажмурился, закусив губу почти до крови. Он отчаянно не понимал, зачем каждый раз смотрел, читал или слушал то, что априори задевало его страхи и причиняло боль, ведь это было равносильно тому что трогать горячий утюг, заранее зная, что останется ожог. Для Разумовского подобные истории о сумасшествии и больницах были своеобразной неосознанной проверкой, но каждый раз он проваливал свой же тест на стойкость и смирение, понимая, что страхи никуда не исчезли, а сидели глубоко в душе, подкрепляемые травмирующими воспоминаниями. Впрочем, сейчас ему не было так невыносимо жутко и больно, как раньше, ведь в его жизни появился Игорь, которому он мог доверить абсолютно всё. С другой стороны, Серёжа боялся затянуть его в свой омут с головой и стать тяжким бременем, которого Гром явно не заслужил. «Бедный, бедный Врубель…» — тяжело вздохнув, Сергей всмотрелся в меланхоличные глаза «Демона сидящего» на обложке подкаста и закрыл приложение. Вовремя взглянув на кофейную шапку, обещавшую выкипеть через пару секунд, он снял джезву с огня и перелил кофе в свою большую кружку прямо с гущей. «Кстати, с польского «wróbel» — это «воробей», — сообщил сонный голос в голове, — Так что твой художник вполне мог быть кем-то из ваших». «Наших?» — переспросил Разумовский. «Да. Из птичьих выкормышей, — Птица зевнул, и Серёжа зевнул тоже, прикрыв рот ладонью, — Ты слишком громко думаешь, дай поспать!» «Спи, спи… — сев за стол, Разумовский осторожно отпил немного кофе и, задумавшись, снова окликнул Птицу, — Нет, подожди!» «То спи, то подожди… Ты совершенно невыносим, — пробурчал Птица, — Что ещё?» «Скажи, а все «птичьи выкормыши» заканчивают свою жизнь в… В лечебнице?» — робко спросил Сергей, думая, что сейчас на него обрушится волна едких насмешек и обвинений в трусости. «Нет, воронёнок, — удивительно спокойно ответил Птица, затеплив огонёк надежды в его сердце, — Только те одинокие люди, кто не смогли найти общий язык со своими птицами». Задумавшись над этими словами, Сергей не заметил, как остыл кофе. Из загипнотизированного состояния его вывело жужжание телефона Игоря, который остался заряжаться на ночь на кухне. Поставив кружку, Серёжа подлетел к вибрирующему телефону, взял его и обнаружил, что Игорю звонил Прокопенко. Внезапно оробев до онемения, он начал судорожно соображать, что делать. Ему не хотелось будить Грома, но и оставить звонок пропущенным тоже было нельзя — Фёдор Иванович, скорее всего, звонил с какой-то важной информацией. Собравшись с духом, Сергей нервно сглотнул и нажал кнопку. — А… Алло? — Серёжа, ты? Доброе утро, это Фёдор Иванович, — раздался бодрый голос в трубке. — Доброе утро, — Разумовский чуть улыбнулся уголками губ и потёр шею, — Да, я. Простите, пожалуйста, Игорь просто… Он… — Я как раз звоню, чтоб узнать, как он там после вчерашнего. Живой? — Живой! Температура была ночью высокая, правда, — в голову пришли слова Птицы, — Спит сейчас, поэтому вот… Но я могу его разбудить, если нужно. — Нет, не нужно, пусть спит, — в голосе Прокопенко слышалась улыбка, — Я так и знал, что сляжет. — Простите, это всё я… — начал оправдываться Сергей, который всегда чувствовал себя как на иголках, разговаривая с Фёдором Ивановичем. Ему было неловко, печально и стыдно за то, что, как ему казалось, в глазах Прокопенко и его жены он выглядел монстром, который лишил Игоря нормальной семьи и обрёк на жизнь с душевнобольным, а это явно не было той судьбой, которую мог ему пожелать близкий человек. Разумовский постоянно терзался этими мыслями, и хотя Игорь много раз убеждал его в обратном, он продолжал себя накручивать и додумывать, чувствуя свою бесконечную вину за всё происходящее. — Серёжа, дорогой, за дурную голову другого человека никогда не стоит извиняться! — рассмеялся Прокопенко. — Простите! То есть… — Сергей фыркнул смешок и провёл вспотевшей ладонью по лицу, — Боже, что я несу… — Что ты так трясёшься, а? Я ж вроде как не кусаюсь! — Не кусаетесь! — подтвердил Серёжа, и уголки его губ дрогнули в улыбке. — Вот, то-то же! И не думай, будто это твоя вина в том, что Игорь заболел — теплее надо было одеваться, а не бежать навстречу всем ветрам, в чём мать родила. — Да я ему говорил, но… — Говорил? Ну тогда он вдвойне молодец, пусть теперь расхлёбывает последствия своей глупости, — усмехнулся Фёдор Иванович, — На самом деле, Серёж, ты на него очень хорошо влияешь. Без шуток. — Правда? — Разумовский немного воспрянул духом и встрепенулся. — Правда. Уж я-то знаю его неугомонный и неуживчивый характер, поверь. Сполна натерпелся. Игорь ценный кадр, но очень сложный человек, который слышит только себя, верит только себе и совершенно себя не бережёт. А вчера я действительно увидел в нём серьёзные перемены, представляешь? — Он похвалился, что надел бронежилет, — вернувшись за стол, Серёжа мягко улыбнулся и погладил узор на кружке кончиками пальцев. — Бронежилет — это только малая часть, хоть и показательная! Он всю округу на уши поднял, и Кронштадт тоже, хотя мог бы действовать своими привычными методами — загнать преступника в одиночку и поймать, а остальных уже просто поставить перед фактом. Понимаешь? Все эти разборки напрямую касаются его дела, и раньше он ни за что не позволил бы кому-то вмешиваться, но теперь, видимо, понял, что дома его ждут, и нужно сто раз обдумать каждый шаг, прежде чем лезть в самое пекло. Поверь, это прогресс. — Я… Я очень рад! — Сергей приложил ладонь к груди, почувствовав, как счастье внезапно накрыло его с головой, рассеивая все глупые сомнения, которые терзали его вчера, — Мне важно это знать, Фёдор Иванович. Спасибо! — Да не за что, я же понимаю, как ты переживаешь, — в голосе Прокопенко снова послышалась улыбка, — Лена тоже всегда волнуется и за меня, и за Игорька — а что поделаешь, работа у нас такая. Серёж, если вдруг что-нибудь понадобится, звони, не стесняйся, очень тебя прошу. Мы с Леной тебя не съедим! — Это я уже понял! — рассмеялся Разумовский, — Хорошо, спасибо большое. — Ты сам-то как? Как здоровье? Работа? Всё в порядке? — в голосе Фёдора Ивановича звучала такая неподдельная отеческая забота, что у Серёжи сжалось сердце от этого прекрасного незнакомого чувства, — Игорёк говорил, что тебя мигрень мучает. — Всё хорошо, своим чередом. Работа идёт, новых крупных проектов пока не планируем, поэтому можно немного выдохнуть. А мигрень со мной всю жизнь, я привык. Спасибо за беспокойство, мне очень приятно и… — Разумовский замялся, — Непривычно немного. Простите, что я… Такой. — А ты привыкай! — рассмеялся Прокопенко, — Привыкай, дорогой, давно пора. И перестань уже чувствовать себя чужим. Ты как будто со всеми, но одновременно где-то с краю — не надо так. Мы все одна семья. Не идеальная, как из реклам и фильмов, но какая есть. — Самая лучшая, — искренне сказал Серёжа, почувствовав, как от широкой улыбки свело скулы. — Поэтому никогда не забывай, что у тебя есть и Игорь, и мы с Леной. Понял? — Понял! — сглотнув слёзы радости, Сергей поднял голову, чтобы не расплакаться от нахлынувших чувств. — Вот и молодец! Так, я подозреваю, что Игорь тебе ни о чём не сказал в тот день, когда устроил драку? — Наверное нет… О чём именно? — Ну ладно, так даже лучше, приглашу тебя сам. Мы с Леной зовём вас в гости! Пусть Игорёк приходит в себя, и в какой-нибудь ближайший выходной соберёмся. Отказы не принимаются! — Я не собирался отказываться! — тихо рассмеялся Серёжа, — Придём, Фёдор Иванович, обязательно. Спасибо! — Договорились, ловлю на слове! Передай Игорю, что я его в выходные на работе не жду. Если захочет побурчать по этому поводу, пусть не треплет тебе нервы, а сразу звонит мне, я ему всё подробно и доходчиво поясню. — Передам! — Ну всё, не буду больше задерживать, очень рад был с тобой поговорить. Игорьку привет и выздоровления! — Рад был вас слышать! Всего доброго, — попрощавшись, Сергей отложил телефон и медленно выдохнул, приходя в себя после разговора и судорожно анализируя его. Отпив немного кофе, он прислушался к себе, внутренне радуясь тому, что Прокопенко был очень благосклонно к нему настроен, но навязчивое ощущение того, что за добродушными словами скрывались обман и рядовая вежливость, не давало Серёже покоя. Синдром самозванца, преследовавший его всю жизнь, раскрылся и здесь. «Возможно, мне просто повезло, а может быть это всё ложь. Я же ничем не заслуживаю такого отношения к себе и скорее бы понял, если б меня ненавидели», — убеждала его одна сторона. «Но он же сказал, что мы семья, так? Сказал, что я не один, и мне нужно перестать чувствовать себя чужим. Такими словами не разбрасываются. Никто ведь не станет называть семьёй человека, который… Который плохой? Больной?» — другая сторона чувствовала, что подвоха ждать не стоило, и всё было удивительно хорошо. Настолько хорошо, что не верилось. — Семья… — тихо шепнул Серёжа, будто пробуя слово на вкус и пытаясь применить к себе, но как бы он ни пытался, оно ему совершенно не подходило и ощущалось тёплым пальто с чужого плеча, которым его временно укрыли, чтобы согреть, но рано или поздно обещали забрать. Впрочем, не успев поддаться меланхолии, Разумовский быстро сообразил, что было глупо примерять слово «семья» только на себя одного. Из комнаты донёсся кашель, и Серёжа, отбросив всю свою рефлексию и оглушительно громкие по мнению Птицы мысли, быстро вышел из кухни к Игорю. — Доброе утро, — он присел рядом и ласково погладил его по голове, поймав ещё сонный, но уже улыбающийся взгляд, — Ты как? — Доброе утро, солнце моё, — Гром сел в постели и на мгновение прикрыл глаза, почувствовав прикосновение ладони ко лбу, — Да хорошо всё, жить буду. — Будешь конечно! — уверенно сказал Серёжа и нежно клюнул его в висок, — Что сегодня ночью было? Совсем высокая температура? — Птенец меня сдал, да? — мягко усмехнулся Гром и снова закашлялся. — Сдал с потрохами! — кивнул Разумовский, широко улыбаясь, — Но я бы и без него смог сделать выводы, заметив пачку парацетамола и градусник на тумбочке. — Вот блин, Штирлиц ещё никогда не был так близок к провалу! — Игорь рассмеялся, — На самом деле, мне нормально, температуры даже нет, кажется. — Ага, только кашель начался, и это нехорошо. — Фигня, пройдёт, — Игорь притянул Серёжу ближе, уложив на себя, и уткнулся носом в рыжую макушку, пахнущую теплом и его шампунем, — Смотаюсь на работу на пару часов, а потом вернусь болеть, хорошо? — Неа, — мурлыкнул Сергей, потеревшись щекой о его грудь, и поднял невинный взгляд светлых глаз, — Я Фёдору Ивановичу всё рассказал, он тебя на работе в выходные не ждёт. — Как профессионально вы меня обставили! — фыркнул Гром и рассмеялся снова, ероша мягкие медные волосы и лукаво глядя на Разумовского, — Птенец сдал меня тебе, а ты доложил начальству. Я б с вами в разведку не пошёл, знаете ли! — Ну прости! — хихикал Серёжа, обнимая Игоря и озорно на него поглядывая. — Ладно, так и быть! А ты что, сам Фёдору Иванычу звонил? — удивился Игорь и, почувствовав случайное прикосновение холодных Серёжиных пяток, заботливо накрыл его пледом. — Нет, он тебе звонил. Твой телефон заряжался на кухне, я оказался рядом, а ты очень крепко спал, — почувствовав уютное тепло, дарящее ощущение безграничного комфорта и безопасности, Сергей прикрыл глаза, желая в нём раствориться, — Возможно, отвечать было неправильно с моей стороны, но я подумал, что если там было что-то срочное, то я бы разбудил тебя, а если нет, то это дополнительные минуты сна, которые сейчас не лишние. — Ты всё верно сделал, — Гром улыбался, не переставая удивляться его особой чуткости и тактичности, и гладил по голове, — Кстати, я совсем забыл! Нас же приглашали в гости… — Да, Фёдор Иванович сказал, — Серёжа подставлялся ласкам и жмурился, напоминая собой скорее кота, чем птицу, — Я согласился! — Вот и чудно, — Игорь на мгновение стиснул его в объятиях, — Пойдем есть пельмени и пироги и слушать старые пластинки. — Игорь, а ко мне точно относятся нормально? — робко спросил Разумовский, виновато посмотрев в глаза Грома, — Просто я же… — Просто ты же моё счастье, — он закончил за него фразу и ободряюще улыбнулся, — Я тебе сто раз говорил, что Прокопенко не станет врать в лицо, и уж тем более тебе или мне. — Я верю, но не понимаю, — вздохнул Серёжа, — Он видел меня в самом ужасном состоянии — и агрессивно-невменяемым в смирительной рубашке, и под транквиликами, и вообще… И Птицу застал в его лучшем разрушительном проявлении. — Я тоже видел тебя разным, а твоё досье и медицинское заключение читал перед сном вместо сказок на ночь. С Птенцом вообще знакомство фееричное вышло, — усмехнулся Гром, — И что с того? — Просто это ты так рассуждаешь, — Разумовский беспомощно изогнул брови, — Поставь себя на место Фёдора Ивановича. Как можно принять и одобрить то, что твой близкий человек решил связать свою жизнь с душевнобольным? Я… Я не знаю. Не понимаю. Это должна быть какая-то безграничная любовь и одновременно максимальное доверие. Так не бывает. — Бывает. Именно так оно и есть, — спокойно ответил Игорь, — Я когда рассказал о нас, знаешь, что дядя Федя с тёть Леной ответили? — М? — Серёжа приподнял голову и почувствовал, как замерло в груди сердце. — Они сказали, что если я настроен серьёзно, если в моих силах будет восполнить то, чем ты был обделён, сделать так, чтобы ты чувствовал себя комфортно в любом состоянии и знал, что найдёшь во мне поддержку, понимание и помощь, тогда я всё делаю верно. Естественно, они в курсе, что ты временами бываешь нестабилен, но в нашем разговоре ни слова не было сказано о том, что, полюбив тебя, я подписал себе приговор. Наоборот, Фёдор Иванович искренне переживал за то, что я со своей работой и, что уж греха таить, характером не смогу обеспечить тебе полноценную адекватную жизнь без лишних нервов. А тётя Лена, сколько её помню, всегда считала, что всё в мире происходит по причине любви или её отсутствия, поэтому ей просто хочется, чтобы была… Любовь. — Серьёзно?.. — в глазах Сергея читалась робкая радость за пеленой непонимания, — Обо мне правда так беспокоились? — Правда. Фёдор Иваныч думал, что я тебя приведу в свою «берлогу», оставлю одного, сам умчусь работать с утра до ночи, а в редкие минуты буду заезжать и любоваться тем, какой ты у меня расчудесный. Первое время, правда, так и получалось… — Нет! — возразил Серёжа, — Либо совпало, что мы оба много работали, плюс переезд, и поэтому я даже ничего не заметил. Ты возвращался домой, я возвращался домой, мы молча ужинали на кухне и падали спать почти там же — вот это точно было. — Помню, — Игорь широко заулыбался, — Фёдор Иванович тогда вылавливал меня в отделе почти в ночи, проникновенно смотрел в глаза и задавал вопрос, переехал ли ты, и если да, то что я делал на работе, а я бессовестно врал и говорил, что всё ещё находилось в процессе. — Переезд был действительно в процессе — коробки-то на тот момент мы не разобрали, так что фактически твои слова ложью не являлись! — И то верно. — Тогда был декабрь, и ты притащил ёлку. Даже не ёлку, а целую ЕЛЬ! — Сергей рассмеялся, уткнувшись лицом в плечо Грома, — Огромную такую, она сразу пол квартиры заняла, и мы сдвинули все коробки к ней, сделав композицию, будто это подарки от Деда Мороза. — Я до сих пор считаю, что это было гениальным решением. Если подумать, то твой переезд действительно стал главным подарком, — Игорь довольно улыбался, — А ты всё переживал из-за того, что коробки создавали бардак, но разобрать их времени не было. Зато какой получился новогодний антураж! Блеск. — У нас так много хороших воспоминаний, — Серёжа с любовью смотрел на Грома, и в его глазах сияли искорки. — Будет ещё больше, — пообещал Игорь, бережно огладив острые плечи, и поцеловал в макушку. — Но сначала надо тебя вылечить, — чуть приподнявшись на руках, Сергей снова прижался губами к его лбу, — Померяй температуру, пожалуйста, а я до аптеки сбегаю и возьму что-нибудь от кашля. — Хорошо, — согласился Гром и нехотя выпустил его из объятий, принявшись наблюдать за тем, как он переодевался, — Только не скупи всю аптеку, пожалуйста. Я жив-цел, честно. — Да не переживай, я же всё понимаю, — Серёжа улыбнулся, натянув любимый бордовый свитер, и попытался пригладить наэлектризованные волосы. — Вот и славно, — Игорь встал с дивана и потянулся. — Ой, а я проснулся раньше, но так ничего и не приготовил… — виновато посмотрел на него Разумовский, — Сейчас вернусь и блинов нажарю. Хочешь? — Хочу! — Игорь просиял, — Очень! — Договорились, — Серёжа подмигнул ему, прошёл в прихожую и начал обуваться, — И куриный бульон сварю. — А… — Гром не знал, как правильно сформулировать мысль, — Как Птица отнесётся к этому? — К курице? — рассмеялся Сергей, застёгивая куртку, — Нормально! Он же хищная птица, и тебя таким же считает. Хищники слабыми не брезгуют. — Я тоже птица? — удивлённо поднял бровь Игорь. — Ага! Ястреб, — поцеловав его в щёку, Серёжа вышел из дома. «Ястреб…» — усмехнулся Гром, попробовав проследить ассоциацию, и с этой мыслью удалился в ванную, где нашёл в себе силы умыться и более-менее привести себя в порядок. Переодевшись и взяв градусник, он пошёл на кухню, где поставил чайник. Осторожно перенеся ноутбук со стола на кровать и заметив, что Серёжа снова позавтракал только кружкой кофе, Игорь неодобрительно нахмурился. Конечно, Сергей обещал приготовить блины и бульон, но это совершенно не значило, что всё это он будет есть сам. «Ладно, я тебя накормлю…» — окинув кухню изучающим взглядом, Гром вспомнил, что Серёжа недавно принёс авокадо и, заботливо завернув его в бумажный пакет, отправил дозревать. Временами он придирчиво его ощупывал, но так же аккуратно упаковывал и убирал обратно. «Ну и сколько ты лежать будешь? Хватит уже, вроде мягкий», — достав авокадо, Игорь начал его чистить и, отрезав кусочек, отправил в рот, в сотый раз попытавшись понять, что в нём было такого, что Серёжа уплетал их килограммами. Ожидаемо не проникнувшись странным вкусом, Гром пожал плечами и, порезав авокадо в миску, начал разминать его вилкой. На столе загудел телефон. — Алло? — ответив, Игорь зажал телефон между плечом и ухом и вернулся к своему занятию. — Привет, Игорь, — в трубке послышался сонный голос Димы, — Начальство доложило, что ты не в строю. Звоню узнать, как ты. — Я живой, — Гром старался звучать бодро, но слегка осипший голос его выдавал, — Простыл немного, а вообще в порядке. Ты лучше про себя расскажи. Спал? — Нет, — честно признался Дима, — Всю ночь глаз не сомкнул, сейчас под утро на часок отключился, но… Такое себе. Лучше б не ложился вообще. — Я сам заснул не сразу, кстати. Голову никак не мог отключить, всё думал. Допрос ещё какой-то дебильный вчера получился… — Допрос провальный, — Дима согласился, — Все мы просто уже были неадекватны после обезвреживания и задержания. — Однозначно, — усмехнулся Игорь, вспомнив, как вчера ему хотелось скорее сбежать домой, и добавил к авокадо немного специй, как это обычно делал Серёжа. — Слушай… Ты можешь объяснить мне одну вещь? — Ну давай, хотя бы попытаюсь, — всё перемешав, Гром достал хлебцы и начал намазывать бутерброды. — Почему я нормально вчера отреагировал на тела ребят с пулями в головах, а вполне себе живой человек в поясе смертника у меня так и стоит перед глазами? — Дим, психолог из меня хреновый, сразу говорю, — облизнув вилку, Игорь отправил её в раковину и поставил тарелку с бутербродами на стол, — Могу предположить, что жмуриков ты видишь стабильно, а вот такого персонажа повстречал впервые, поэтому впечатлился. Да и вчера просто тяжёлый был день. — Может и так, — Дубин вздохнул, — Что-то я совсем расклеился, чувствую себя больным, хотя вроде как здоров. Пойду пройдусь и голову проветрю, наверное. — Не хочешь заехать к нам? — предложил Игорь и, сев за стол, поставил градусник. — Буду я вас ещё своим нытьём грузить! — Чего сразу нытьём-то? Посидим, поговорим. У Серёжи лучше выходит понимать, что именно на душе болит, и раскладывать проблемы по полочкам он умеет, а я тебе чаю налью или чего покрепче. Мы своих не бросаем. — Блин, Игорь, мне неловко, я как будто ваш бедный родственник — вы то клетку для Кляксы подогнали, то… — Давай-давай, бедный родственник, соскребай себя с кровати и одевайся, одна нога здесь, другая там. — После того, как мы собирали расчленённый труп по всей набережной, я что-то разлюбил эту присказку, — рассмеялся Дима, и Игорь расхохотался до кашля. — Короче, мы тебя будем ждать. — Окей. Я надеюсь, что вам действительно не в тягость. — Смотри, я всё равно сегодня обречён на домашний арест, а Серёжа ничего великого не планировал. Так что прилетай, как будешь готов. — Ладно, договорились, заодно папку с делом отдам тебе, а то вчера она у меня осталась. До встречи! — Увидимся! Отложив телефон, Игорь достал градусник, который показывал уверенную температуру тридцать семь. «Ну вот, можно было бы и на работу ненадолго сбегать!» — разочарованно вздохнул он, но тут же вспомнил свое обещание, и в голове зазвучало категоричное «Не вздумай меня обмануть. Запомню и не прощу» — с Птицей шутки были плохи. Заварив себе чай, Игорь сделал глоток и вышел навстречу вернувшемуся Серёже. — Я не верю, что там уже весна! — возмутился он и начал разматывать свой бесконечный чёрный шарф, шмыгнув покрасневшим от холода носом, — Промозгло так, ужас просто… Ты как? Температура есть? — Тридцать семь ровно, — отрапортовал Игорь, улыбнувшись, и забрал у него пакет, — Давай я тебе чай сделаю? Чайник как раз только что закипел. — Буду благодарен, — Серёжа тепло улыбнулся в ответ, сняв куртку. — А ещё я вероломно расчленил твой авокадо, — признался Гром, сделав глоток малины, — И сделал тебе завтрак. — По моим подсчётам он как раз должен был дозреть сегодня, — поцеловав его в щёку, Сергей заулыбался шире, — Спасибо! — Да не за что, — вернувшись на кухню, Игорь заварил чай в большой белой кружке и начал разбирать покупки, — Так, ты же обещал не скупать всю аптеку! — Там всего-то сироп, пачка таблеток и гематогенки, а остальное по мелочам из продуктов. — О, ещё авокадо, — рассмеялся Игорь, — Давно не виделись. — А тебе так и не нравится, да? — вымыв руки, Серёжа сел за стол и обнял кружку пальцами, согреваясь. — Со специями вполне ничего, но всё-таки не моё. Кстати, я мог их перебавить — на свой вкус делал. — Не, всё отлично! — одобрительно кивнув, Разумовский принялся с аппетитом уплетать бутерброды с чаем, чем заметно порадовал Грома, — Ты Диме не звонил? Я сейчас думал о вчерашнем дне… — Интуиция у тебя что надо, — Игорь удивлённо моргнул, — Дима сам позвонил. Хандрит. Я его в гости позвал, ты не против? — Нет, что ты! — Серёжа воодушевился, — Пусть приезжает, я как раз блинов напеку, а если гадкие получатся, у нас всегда есть доставка. — О нет, они просто не могут получиться гадкими, перестань, — Гром нахмурился, а затем улыбнулся, — Слушай, Серёж… Птица всегда на болезни так остро реагирует? — Как «так»? — сделав ещё один глоток ароматного чая с лимоном, он заинтересованно наклонился вперёд. — Я не знаю… Неадекватно. Перепугался, что я возьму и умру, хотя раньше иронично над этим подшучивал. — Боюсь, у Птицы действительно есть на то причины, — понимающе кивнул Серёжа и, допив чай, встал из-за стола, — Прежде всего, он очень не любит то, что не поддаётся очевидному контролю. — Да, об этом он мне сказал, — кивнул Игорь, — Мол, на работе всё более-менее в моих надёжных руках, и значит можно не волноваться, а вот болезнь — штука непредсказуемая, ею нельзя управлять, и именно поэтому может случиться непоправимое. — Вот-вот, — кивнул Сергей, завязав пояс фартука, и начал доставать из холодильника продукты для теста, — Это логика Птицы, но так было не всегда. Я был очень болезненным и слабым ребёнком, и если бы Птица переживал за каждый мой поход в медпункт, то… Я даже не знаю. — То есть, раньше он не наводил такую панику, когда у тебя поднималась температура? — спросил Игорь, отпив свой чай, и улыбнулся, наблюдая. — Нет, ты что, — отмахнулся Разумовский, вытащив сковороду и большую миску с полки, — У нас обычно всё было спокойно, как констатация фактов. «Вставай, воронёнок, ты плохо дышишь», «Если ты еще не понял, то у тебя начинает болеть голова», и так далее. Временами бывало наоборот — Птица приказывал терпеть и не распускать сопли, когда что-то болело, но это обычно касалось ушибов, стёртых коленок, царапин и синяков. Конечно, он ворчал, что такие, как я, не проходят естественный отбор, но его благородство не позволило ему бросить меня на произвол судьбы, и потому приходилось разгребать очевидные последствия — больных птенчиков нужно было лечить и оберегать, так что одно время я даже ночевал в медпункте чаще, чем со всеми. Помню, что там было несколько светлых комнат для заболевших, стояли удобные отдельные кровати, и моя была не у окна, что радовало, потому что в обычной спальне я всегда простывал от сквозняка. В медкабинете работала чудесная доктор, я искренне её любил и втайне надеялся, что она меня усыновит. Знаешь, в те времена казалось, что если взрослый относится к тебе особенно и по-доброму, то это непременно что-то значит, а она всегда мне верила, угощала конфетами, называла цыплёнком и подкладывала мне в кровать два матраса вместо одного. Но… — Серёжа нервно дернул плечом, горько усмехнувшись, — Не случилось. Игорь услышал давно подавленную обиду в его голосе и почувствовал, как заныло сердце — от Серёжиной боли ему было больнее сто крат. Встав со своего места, он подошёл к нему со спины и заключил в свои бережные объятия, поцеловав в макушку. Крепко зажмурившись, Сергей прижался спиной к груди Грома и погладил его руки, словно желая удостовериться, что он был настоящим. — Зато у нас случилось, — ободряюще заметил Игорь, отчасти понимая, что этот аргумент вряд ли смог бы заполнить ту необъятную пустоту в душе, которую Разумовский носил всю жизнь с самого детства, — Это иное, конечно, и не заменит того, что было так нужно ребёнку, но… Теперь у тебя есть семья, и её никто не отнимет, клянусь. Серёжа обернулся и крепко обнял Игоря, на мгновение спрятав лицо в изгибе его шеи. Ему так хотелось запомнить этот момент, что он принялся мысленно повторять услышанные слова, дабы навечно оставить их в своём сердце и утешаться ими в трудные минуты тревоги. — Чем я заслужил тебя? — шепнул он, тут же ощутив, как объятия стали крепче. — Ничем, — Гром прикрыл глаза и прижался щекой к его лбу, принявшись успокаивающе поглаживать по спине, — Любовь не заслуживают, это не награда за какие-то поступки или хорошее поведение. Она просто… Случается. Мне всегда так казалось. — Угу, — кивнул Серёжа, согласившись, и Гром тихо рассмеялся. — Птенец тоже «угукает» время от времени. Вот так бывает — я считал вас мудрыми воронами, а на деле вы у меня совы. Сплюшка и сычик! Серёжа фыркнул и тихо захихикал, легонько ткнув Игоря пальцем в бок. — Всей душой тебя люблю! — улыбнулся он и посмотрел на Грома, чувствуя безграничную благодарность за то, что он смог и утешить, и рассмешить. — А я люблю тебя, — Игорь улыбнулся шире и вдруг понял, что слово «любовь» перестало застревать у него костью в горле, — И Птенца люблю, только он всё не верит. Ну ничего, я упорный и терпеливый. — Всё он понимает и всему верит, просто осторожничает, — поцеловав Грома в щёку, Сергей с нежностью взглянул в его глаза, — Проверяет. Наблюдает. Это Птица. — Пускай проверяет и наблюдает, я не против, — Игорь пожал плечами и кашлянул в кулак, отвернувшись. — Пей чай, пока совсем не остыл, — Разумовский кивнул на кружку, — А потом ложку сиропа. — Есть! — серьёзно ответил Игорь, вновь вызвав у Серёжи улыбку, и взял кружку, с любопытством посмотрев через его плечо, — Всегда хотел узнать, как ты делаешь блины — получаются нереальные. — Я очень рад, что они тебе нравятся. Наверное, это единственное, что я действительно умею нормально готовить, только ирония состоит в том, что этот рецепт я случайно вывел сам, перепутав количество ингредиентов, — рассмеялся Сергей, начав разбивать в миску яйца, — Вообще есть два рецепта: один расточительный — это как раз моя извращённая кухонная классика, а другой более экономный. — Зачем экономный? Мы же люди не жадные, да? — улыбался Гром, наблюдая за тем, как Разумовский отправил в миску пятое яйцо. — Естественно! — он принялся отмерять сахар столовыми ложками, затем взял венчик и начал взбивать вручную — дом признавал миксер только время от времени, а сегодня рисковать не хотелось, — Из этого количества теста получается целая туча блинов, но мы же Диму в гости ждём, так что будет в самый раз. — Ничего не знаю, я жадный и делиться не намерен, — Игорь допил чай и поставил кружку на стол, — Тебе помочь с чем-нибудь? — Неа, я всё сам, но за предложение спасибо, — Серёжа улыбнулся ему в ответ и вылил в миску пакет молока, — Так вот, на чём мы там остановились… — На том, что ты часто болел и ночевал в медпункте, — Гром достал чайной ложкой лимон из кружки. — Вот, точно, — кивнул Разумовский, осторожно вмешивая муку, — Я привык болеть, часто бывал в кабинете у тёти Софьи, доктора, она меня потихоньку учила разбираться в лекарствах, и мне очень это всё нравилось, но самым важным уроком из наших с ней разговоров стало то, что знания изгоняют страх. — Проницательно, — задумался Игорь, жуя дольку лимона, — Погоди, а сколько тебе лет было? — Шесть или семь, кажется, — Серёжа поставил сковороду на плиту и включил огонь, — В общем, маленький ещё был совсем, но с Птицей мы уже общались на тот момент около года. Кстати, так как тётя Софья была мне ближе всех, я порывался посвятить её в тайну про Птицу, но он мне строго-настрого запретил, а ослушаться я его не мог. — Нифига себе вывод шестилетки — «знания изгоняют страх»! Я вот в шесть лет летом песок ел во дворе, а зимой железки облизывал, — гордо заявил Игорь, и Сергей рассмеялся снова. — Я тоже однажды зимой столб лизнул, кстати! — Ощущения атас, да? — Гром широко заулыбался, вспомнив. — Атас — это то, что я услышал в свой адрес от Птицы, — Разумовский покачал головой, смеясь, — Узнал о себе много нового! — Я представляю! — Опять мы отвлеклись, — Серёжа перемешал тесто половником, немного зачерпнул и вылил на горячую сковороду, — На чём остановились, а? Я ужасно рассеянный сегодня… — Знания изгоняют страх, — напомнил ему Игорь. — Точно! Собственно, почему я сделал такой вывод… — перевернув блин лопаткой, Разумовский на мгновение задумался, — Когда я понимал, что со мной происходит, мне становилось спокойнее, а тётя Софья всегда рассказывала, почему температура поднимается, как организм борется, и чем ему можно помочь. Я жадно впитывал все эти знания и, приходя в медпункт с очередной простудой, с порога начинал отчитываться и объяснять, что со мной было не так. Болезни мои скрашивались любовью к медицине, общением с доктором и Птицей, и я даже с какой-то теплотой вспоминаю весь этот период, что удивительно, ведь дни под присмотром врачей ещё никого никогда не радовали. Странно, что я вообще так подробно помню настолько далёкое детство. — Может из-за того, что эти моменты особенно врезались в память Птицы? — предположил Игорь. — Может, — согласился Серёжа и не дал Грому стащить первый блин, — Нет, стой, твой второй будет. — А чего не первый? — удивился Игорь, с любопытством на него посмотрев. — Это традиция — первый блин всегда скармливаю птицам, голубям во дворе отнесу. Не спрашивай, где тут логика и смысл — Птица просто однажды научил меня, и это как-то связано со сказками и мифологией. Расспроси его при случае — сейчас он не ответит, спит очень крепко. — Понял, не лезу в ритуалы, — улыбнулся Гром и налил себе стакан воды, чтоб запить сироп. — Так вот, — улыбнулся Серёжа и взмахнул половником, — Болел я часто, ночевал в медпункте, но как только понял, что происходило в организме при недомогании, то стало спокойнее, пока однажды я не заболел очень сурово. — Корь какая-нибудь? Ветрянка? — нахмурился Игорь, вспомнив своё детство. — А вот не помню, не буду врать, — пожал плечами Разумовский и перевернул второй блинчик под пристальным взглядом Грома, — Плохо было настолько, что меня увезли на скорой в больницу — температура не хотела уходить. Сначала резко поднялась до тридцати восьми, потом мне дали жаропонижающее, но оно особо не помогло. — Теперь всё ясно, — кивнул Игорь, — Птенец вчера увидел тридцать восемь на градуснике, перепугался и до последнего не верил, что таблетка мне поможет. — Он очень хорошо помнит ту ночь, — Серёжа позволил стащить блинчик и довольно зажмурился, почувствовав мягкий поцелуй на шее, — А я — только урывками. Жар был настолько сильным, что я мог только тихо лежать, едва шевелясь. Тётя Софья поехала со мной на скорой, и я никогда не видел её настолько взволнованной… Хотя могу понять, почему — в ту ночь я был уверен, что умру. — И ураган, наверное, был? — предположил Игорь. — И ураган, да! — усмехнулся Разумовский, — Путь до больницы оказался неблизким, ехали медленно, погода была плохая, ливень, а мне, судя по всему, становилось только хуже. Вдруг в какой-то момент я увидел рядом с собой Птицу, представляешь? Впервые настолько явно, отчётливо и отдельно от себя. — А как обычно ты его видишь? — Обычно я его только слышу, — Серёжа снял блинчик со сковороды, и Гром тут же его стянул, ещё раз поцеловав в шею, но уже с другой стороны, — Если вижу, то в отражении — для качественной галлюцинации мне нужен чёткий визуальный контур. Если же Птица полностью отделяется от меня, это значит, что мне совсем не хорошо. А теперь представь себе хоррор: лежит на кушетке притихший ребёнок с температурой под сорок или выше (который, к слову, уже со всеми официально попрощался и приготовился к смерти), всю дорогу молчит, а потом внезапно подхватывается с восторженным «Птичка, ты за мной пришёл? Какой ты красивый!». — Жесть… — Игорь почувствовал пробежавший по спине холодок, — Все в машине подумали, что за тобой уже ангел с небес спустился. — Наверняка! — усмехнулся Серёжа, помешав тесто, — Тётя Софья рыдала, я её успокаивал и говорил, что не стоило переживать, Птичка хороший, он пришёл помочь, но, как ты понимаешь, мне никто не верил, и хотя доктора пытались расспрашивать меня о галлюцинации, я стойко молчал, потому что Птица строго смотрел на меня со стороны, приложив палец к губам. — Реально хоррор, — Игорь с нескрываемым любопытством слушал рассказ, уплетая блин с вареньем, — А Птенец-то не промах, понимал, что нельзя было спалиться. — Да, только мне себя было очень трудно контролировать. На самом деле восторг от Птицы не оказался таким уж палевным — все просто понимали, что ребёнок бредить начал, это было объяснимо. Не помню, как я оказался в палате, но Птица постоянно был рядом, и я чувствовал его беспокойство — оно обычно ощущается онемением в солнечном сплетении, будто дыхание перехватывает. В повседневности он начал бы меня подкалывать, подначивать и называть хилым воронёнком, но в тот момент Птица был очень сосредоточенным, хмурым и тихим. Он приказал мне общаться с ним только мысленно, и я достал его, расспрашивая, когда уже можно будет умереть, чтобы он забрал меня в птичий мир и научил летать. Птица отвечал, что он не курьер и никого не собирался забирать, и вообще смерть — это для слабых, а я хоть и был хилым воронёнком, но не настолько, чтоб сложить крылышки и отправиться к праотцам, поэтому он предложил сыграть в игру, в которой выигрывают обычно самые стойкие птенцы. Главной задачей было не терять сознание. Я мог лежать с закрытыми глазами, мог дремать, но по зову Птицы обязан был проснуться. Он меня предупредил, что поначалу будет легко, а потом станет тяжелее, но я согласился — выбора, в общем-то, не было. Игра оказалась ужасно сложной, честно говоря, а врачи, которые суетились вокруг и сначала утверждали, что я таял на глазах, потом удивлялись, что я находился в сознании и даже реагировал на них. Как видишь, я победил, остался жив, но Птица тогда натерпелся не меньше меня (может даже больше), поэтому любое проявление болезни, которое начинается с высокой температуры, возвращает его памятью в те времена, когда он ночь напролёт стоял надо мной и буквально ловил ускользающую жизнь. Вот такая история. — Хоть книги пиши, хоть фильмы снимай, — покачал головой Игорь. — На экране смотрелось бы круто, — улыбнулся Серёжа, продолжая печь блины, — А вот испытывать на самом деле никому не пожелал бы. Птица очень переживал за тебя, да? Можешь свободно говорить, он спит и нас не слышит. — Переживал, — кивнул Гром, задумавшись, — Сначала всё было хорошо, он даже подшучивал в своей едкой манере, потом увидел температуру на градуснике и будто расклеился весь. Я попросил его принести парацетамол, но это оказалось трагедией, потому что Птенец и таблетки — вещи несовместимые даже в этом случае. — Ох да, — Серёжа закусил губу, — Моя вина. А чем он объяснил свой страх? Объяснил ли вообще? — Он боялся принести что-то, что могло бы сделать мне хуже. Проверил сто раз название лекарств, но всё равно притащил всю пачку и подстроил так, чтобы я сам убедился. Потом у него сдали нервы, случился лёгкий срыв, но он проплакался, успокоился, убедился, что таблетка помогла, и мы легли спать. Заснул я мгновенно — оказывается, Птенец песни такие красивые поёт, а я и не знал. — Песни? Какие? — удивился Серёжа, обернувшись, — Мне он никогда ничего не пел, даже колыбельных в детстве не было, только истории рассказывал. — Может почудилось, — Игорь пожал плечами и скрестил руки на груди, — Хотя… Нет, точно нет. Песня красивая такая, но слов в ней не было, только звуки мелодичные. — Вот это интересно… Может он так к тебе свою симпатию выражает? Я имею в виду, как к потенциальному партнёру. Гром закашлялся в ответ. — Нет, ну а что тут такого, — рассмеялся Сергей и хитро сощурился, — У птиц же всё иначе. — Я… Над этим подумаю, — уклончиво ответил Игорь, спрятав взгляд, и Разумовский умилился его едва заметному смущению. От неловкого разговора их спас звонок в дверь, и они оба вышли встречать Диму, который принёс с собой уличную прохладу, огромный пакет апельсинов и медовик в красивой картонной коробке. Серёжа с тёплой улыбкой смотрел на гостя и точно знал, что сегодняшний день обещал быть добрым для всех.