Птица с неподдельным любопытством смотрел в окно на загородные пейзажи, которые в это время года не были такими приветливыми, как летом, когда всё утопает в пёстрых цветах и сочной зелени. Весна давалась природе тяжело и оттого напоминала собой ленивую разнеженную особу под снежным покрывалом, умоляющую дать ей ещё несколько денёчков на сладкий сон. Справедливости ради стоило сказать, что снег почти сошёл и печально лежал грязной ватой только в тени деревьев, лёд на заливе плавал кусочками, будто в коктейле, а временами выныривающие из-за перелесков огороды были чистыми, причёсанными и кое-где даже в зеленоватой дымке озимых всходов, намекающих на то, что тепло постепенно брало своё. Дачные домики после зимы казались несколько угрюмыми — на многих за лето краска выцвела, за осень — облупилась, а к весне и вовсе облезла; окна глядели на дорогу тусклыми серыми стёклами, а появляющиеся по пути современные яркие коттеджи смотрелись на фоне пейзажа русской тоски несколько нелепо и бутафорски, словно забытые после новогодних праздников расписные имбирные пряники.
— Интересно… — задумчиво протянул Птица, проводив взглядом очередной хмурый дом с почерневшей от сырого мха крышей, — Дом, куда мы едем… На какой из всех этих он похож?
— О нет, Птенчик, — Игорь проследил за взглядом Птицы, полным смятения, — Не думай, что я везу тебя в сарай. Дача та достаточно старенькая, но уютная, дом, насколько я помню, перестраивали, ремонтом занимались активно. Там даже душ есть, и туалет не на улице!
— Вау, роскошь! — изобразив восторг на лице, Птица мягко усмехнулся и вновь посмотрел на Грома, на мгновение им залюбовавшись, — Тебе Сергей не рассказывал, как он однажды вошёл ногой в дыру?
— Что?! — Игорь рассмеялся, снова мельком посмотрев на Птицу, ехидное лицо которого выражало крайнюю степень удовлетворения, — В дыру в деревенском туалете, что ли? Нет, таких приколов я ещё не слышал.
— О! Чудесно, — гнусно хихикал Птица, довольный собой, — Обязательно расспроси его при случае. Уверен, он будет рад поделиться этой душещипательной историей про летний лагерь!
— Какая ж ты вредина, — смеялся Гром, — Серёжа, может, хотел забыть этот эпизод.
— О нет, я совсем не вредина, — Птица заулыбался шире, обнажив клычки, с которых вполне мог бы капать яд, и игриво сверкнул цитриновыми глазами, — Чего стоит ваша хвалёная любовь и доверие, если вы не разговариваете о таких неловких моментах? Считай, что я активно работаю над укреплением ваших отношений.
— Не покладая рук трудишься, благодетель ты наш! — покачал головой Игорь, улыбаясь.
— Не стоит разбрасываться такими громкими словами, я ведь от всей души, — парировал Птица, внимательно посмотрев на указатель, у которого Гром повернул, сбавив скорость, — Почти приехали, да?
— Да, теперь ещё километра три по просёлочной дороге, — непринуждённо ответил Игорь и плавно затормозил, когда асфальт превратился в гальку, а галька через ближайшие двести метров обещала стать грязью.
— Мы не проедем, — бескомпромиссно заявил Птица, глядя вдаль на две сырые размытые колеи, в которых стояли грязные лужи, — Там мокро совсем, машину поведёт, сядем в первой же ямке или не взберёмся на холм.
— Да не переживай, Птенец, танки грязи не боятся! — азартно подмигнул ему Игорь и, отстегнув ремень безопасности, сел удобнее, крепко сжав руль, — Ты только держись за что-нибудь.
— Игорь, послушай, из нас двоих с развитым инстинктом самосохранения остался только я, и он мне сейчас подсказывает, что… Гром, чтоб тебя!!! — защебетал было Птица, но машина плавно съехала в грязь, тут же немного забуксовав, и поехала прямо, рассекая собой воду, словно Моисей, перед которым расступилось море. Библейские аналогии приходили на ум сами собой, особенно, когда автомобиль резко крутануло — почва под колёсами ещё никогда не казалась настолько неустойчивой и ненадёжной.
— Почему. Ты. Меня. Не слушаешь?! — гневно шипел Птица, беспокойно озираясь, — Мои слова вообще ничего не стоят?! По-твоему, я бы посоветовал что-то плохое в ситуации, когда мы оба рискуем свернуть себе шеи?
— Птенец, я за рулём уже много лет, — Игорь аккуратно вёл автомобиль по относительно ровной местности, — Ездил и в снег, и в дождь, и по грязи, и по льду. Поверь мне и моему опыту.
— Я не люблю оказываться в ситуации, когда от меня ничего не зависит! Ты понимаешь, что рискуешь Серёжей, собой и мной? — Птица нервно сглотнул, сдерживая внутреннюю истерику, но невозмутимость Грома действовала на него успокаивающе, — Я… Я тебе верю, но не этой чёртовой дороге!
Игорь невольно зацепился слухом за то, в каком порядке Птица перечислил всех, и мысленно отметил, что Серёжа оказался на первом месте по важности, а его имя не было сказано с привычной ледяной ноткой менторской строгости. В стрессовых ситуациях Птица забывал о манерности, и инстинкт, подсказывающий защищать Сергея, пересиливал все прочие.
— Разве я стал бы рисковать вами? Не бойся, Птенчик, я и не из таких передряг выезжал, — спокойный и сосредоточенный Гром внимательно смотрел на петляющую тропу и газовал, а когда машину начинало вести в сторону, то умело её выравнивал, насколько это было возможно — дорога действительно оказалась слишком скользкой.
— Я не боюсь! — рявкнул Птица, не отрывая глаз от дороги, и решил по возможности включиться в проблему, дабы отвлечься и в последствии успокаивать себя тем, что в тот роковой момент он сделал всё, что было в его силах, — Давай левее, там трава, будет хоть немного твёрже.
— Я стараюсь, — Игорь снова нажал на педаль газа, и по бокам машины полетели ошмётки грязи, — Ведёт вправо, но это ничего…
— Впереди холм, — Птица смотрел то на дорогу, то на Грома, — Делай, что хочешь, но мы должны выбраться на траву, иначе не взъедем.
— Есть идея, — Игорь резко повернул руль, отчего машина развернулась на девяносто градусов, и, переключив передачу, успешно выехал на более надёжную почву.
— Отлично, но теперь ничего не видно, — Птица не понимал, что их ждало внизу, и это его тревожило, — Ты можешь остановиться?
— Нет, останавливаться нельзя, иначе потом не наберём скорость и точно застрянем.
— Ладно, — смирившись с любым исходом, Птица вцепился в ручку двери и вздохнул, — Если справимся, будет чудо.
— Я не знал, что ты такой пессимист, Птенец, — Игорь не терял уверенности и даже довольно высунул кончик языка, лавируя меж луж, словно в компьютерной игре.
— Я реалист! Мы едем по размытой скользкой дороге, и шансов нигде не застрять у нас мало — спасибо хоть, что по бокам не овраги! — всплеснул руками Птица и снова вцепился в дверь, тут же поняв свою ошибку.
— Да нормально всё, чё ты как этот, — улыбнулся Игорь и снова поддал газу, чтоб машина, съехав, не потеряла разгон, — Спокойно, спокойно, ещё немного…
Зарычав, автомобиль с трудом вынырнул из очередной вязкой лужи и тяжело взобрался на горку, снова окатив стёкла брызгами из-под колёс, которые дворники скорее не счищали, а размазывали по лобовому стеклу мутными полосами. Птица был зол и напуган, но в то же время искренне восхищён способностью Игоря чувствовать машину — ловкость и сила были теми качествами, которые его очень привлекали. Успех Грома в вождении поразил его настолько, что он даже готов был забыть все неприятности и возмущения в начале пути.
— Ну вот и всё, делов-то! — Игорь продолжил свои попытки держать автомобиль более-менее ровно, и после трудного взъезда в горку скользкая дорога уже не казалась такой ужасной — Птица даже умудрялся шутить про то, что ехать по ухабам — это практически то же самое, что и скакать на лошади, главное почувствовать ритм и двигаться вместе с транспортом.
— Большую часть пути мы проехали, так? — с надеждой спросил он.
— Да, совсем немного осталось, — Игорь повернул налево, машина заскользила и зарычала так сурово, что Птица зажмурился, — Прорвёмся, Птенчик.
За следующим поворотом дорога оказалась обманчиво ровной, отчего Гром даже на мгновение потерял бдительность.
— Там яма! — встрепенулся Птица, — Правее!
Доверившись ему с полуслова, Игорь резко крутанул руль вправо — машина избежала встречи с большой размытой рытвиной, но попала задним колесом в расщелину на колее и забуксовала.
— Блин, — прошипел сквозь зубы Гром и попытался выехать, но бесполезно — автомобиль презрительно фыркал и плевался грязью, отказываясь ехать дальше. Птица шумно втянул носом воздух и скрестил руки на груди. Выражение его лица менялось от победоносного «я же говорил» до серьёзного «надо что-то делать». Глядя на Игоря, ему очень хотелось съязвить по поводу его излишней самоуверенности, но что-то внутри очень этому протестовало.
— Приехали, — заключил Птица и, сжав губы в тонкую нить, обернулся, чтоб взглянуть на масштаб бедствия — толку, впрочем, от этого не было никакого, так как заднее стекло было заляпано ошмётками земли и водой из луж, — Ладно, сейчас выживаем, эмоции потом.
— Видимо придётся толкать, — Игорь открыл водительскую дверь и выглянул, — Посиди, я сейчас посмотрю, в чём дело.
— Угу, — кивнул Птица и, отстегнув ремень безопасности, вышел следом.
— Я же попросил тебя посидеть! — вздохнул Гром, с искренней жалостью глядя на то, как светлые кроссовки Птицы бодро прошлёпали к нему по скользкой глинистой жиже.
— Да, и что? Ты меня тоже не очень-то слушал, так что мы квиты, — хмыкнул Птица и участливо взглянул на колесо, — Ну, товарищ водитель, мы серьёзно влипли?
— Вроде нет, — Игорь пожал плечами, — Не всё так страшно. Передними колёсами мы на траве — это плюс, так как машина с передним приводом, и выезжать будет легче. Нужно, чтоб левое заднее колесо выехало из дырки на середину колеи.
— Понял.
— Вот и чудно, — Гром похлопал его по плечу, — Птенец, давай за руль.
— Что?! — опешил Птица, — Я могу водить только по нормальной дороге, а это…
— Я не прошу тебя вести — я буду толкать, а ты просто ровно держать руль и нажимать на газ по моей команде, — объяснил Игорь.
— Нет, — наотрез отказался Птица, тряхнув головой, — Нет, и ещё раз нет. А если я выеду? Не остановлюсь и заеду в первое же дерево или в луже перевернусь…
— Там просто всё. Ты сильно не разгонишься, да и заезжать тут некуда — ровная местность, до леса сто раз затормозить успеешь. Яму ту огромную мы проехали.
— Нет! — повторил Птица и решительно снял куртку, — Я буду толкать.
— Нет, Птенец, — возразил Игорь, — Испачкаешься весь, да и…
— Да и что? — сощурился Птица, сверкнув лимонными глазами и уперев руки в бока, — Что ты хотел сказать? — при мысли о том, что Гром хотел назвать его слабым, внутри закипала неудержимая ярость.
— …Да и не так должен был начаться для тебя этот день, — закончил мысль Игорь, тяжело вздохнув, и почувствовал, как счастье, которое заполняло его всего, начало медленно сдуваться, будто проколотый воздушный шарик — всё шло не так, как он хотел и планировал. Погода не радовала и обещала им выходной в четырёх стенах, ещё и грязища эта, и застрявшая машина, да и он сам не оправдал своих слов перед Птицей — обещал довезти без особых приключений, а они поджидали буквально на подъезде к дому. На мгновение опустив взгляд, Птица устыдился своих подозрений, а затем посмотрел на расстроенного Грома и ободряюще мягко ему улыбнулся.
— День ведь начался отлично, — он плавными отточенными балетными движениями размял плечи и изящные руки, — А это… — неопределённо кивнув в сторону грязной жижи и застрявшего колеса, Птица повёл бровью и хмыкнул, — Ерунда. Я ж не кисейная барышня — давай подтолкну.
— Замёрзнешь и будешь весь грязный, как чёрт, — Игорь нисколько не сомневался в силе Птицы, но ему было жаль и его, и печально чавкающие по грязи светлые кроссовки.
— В пробке ты меня именно так и назвал, поэтому нужно оправдать своё прозвище полностью. К тому же, если в доме есть душ, то проблем нет, — заулыбавшись шире, Птица мягко клюнул Грома в щёку, и тот снова воспрянул духом, — Давай уже выбираться.
— Давай, — покачав головой в знак внутреннего неодобрения инициативы Птицы, Игорь забрал у него куртку и вернулся за руль. Откинув волосы, Птица попытался стать удобнее и упереться руками в багажник.
— Готов? — окликнул его Гром.
— Да, — ответил Птица.
Игорь завёл машину и попытался тронуться, Птица попробовал подтолкнуть, но ноги скользили по грязи и разъезжались.
— Стой! — крикнул он и махнул Игорю, — Подожди, я сейчас!
— Ты куда? — Гром выглянул из машины, проводив взглядом Птицу, который сначала потоптался на месте, озираясь, затем побежал назад к яме, элегантно в неё прыгнул и с трудом вытащил большой камень. Подбежав к нему, Игорь помог донести валун до машины, и Птица даже не противился помощи — находка действительно оказалась тяжёлой, но в этом и был смысл.
— Для опоры, да?
— Ага, — кивнул Птица и, опустив камень, попробовал опереться ногой и приложить силу к машине, — Всё, отлично! Должно сработать. Или… Может под колесо как-то положить?
— Нет, машина его вдавит, а вот для опоры действительно самое то, — Гром одобрительно улыбнулся и стёр со лба Птицы капельки грязи, — Давай пробовать снова.
— Давай! — глаза Птицы сверкали азартом. Размяв руки, он упёрся ими в кузов, а ногой — в камень. Вернувшись за руль, Игорь снова завёл автомобиль и нажал педаль газа, Птица приложил все силы, чтобы вытолкнуть машину и аж зажмурился от напряжения.
— Ещё разок! — крикнул Гром, попытавшись повернуть руль в другую сторону, — Раз!
— Два! — Птица отвернулся, когда его с ног до головы окатило жижей из-под колёс, но ощущение того, что машина поддалась и выехала, вызвало у него неподдельный восторг, — Получилось? Да? Да!
— Прыгай обратно! — Игорь махнул ему, и Птица, ловко запрыгнув обратно, сладко поцеловал его в губы. Гром заулыбался в поцелуй, но быстро оторвался от него, потому что машину плавно потянуло в другую колею.
— Нет-нет, всё, теперь мы точно должны доехать! — схватившись за руль, Игорь двинулся дальше. Птица довольно улыбался, поглядывая то на Игоря, то на дорогу, и во всём его облике читался непередаваемый победоносный шарм, а подтёки грязи на волосах, лице и одежде делали из него как минимум героя битвы, который жертвенно всех спас, извалявшись в самых жутких лужах.
— Птенец, красавчик! — похвалил его Игорь, — Сработано на отлично.
— Да, я хорош! — без доли ложной скромности подтвердил Птица и попытался стереть грязь со своего прекрасного лица, — Ты тоже… Ничего, — он на мгновение завис, не зная, какие слова будут верными, но в его глазах читалось искреннее восхищение, — Водишь ловко. Очень.
— Спасибо, — Гром заулыбался, — Правда, если б ловкость не подвела, не сели бы в этой ямке.
— Бывает, — махнул рукой Птица, уже не обращая внимания на то, как машину временами бросало из стороны в сторону, — Ты молодец, Игорь. Правда.
— Буду молодцом, когда приедем!
Вдали показался небольшой домик из сруба с черепичной зелёной крышей и удивительно чистыми окнами, блеск которых был заметен издалека. Справа начинался светлый полупрозрачный перелесок, отделяющий дом от остального посёлка, и Птица удивился тому, насколько это аккуратное уединение совпадало с его ощущением уютного пространства. Он поглядывал то на Игоря, то на сруб, и чуткое сердце замирало в робкой надежде, что этот отгороженный от суеты самой природой дом был тем самым местом, до которого они так долго добирались. На пороге, кутаясь в пальто кирпичного цвета и пуховый платок, стояла пожилая хозяйка и кого-то высматривала.
— Всё, на месте, — заулыбался Игорь и остановился у дома, с облегчением выдохнув, — Добро пожаловать.
— Долетели, — Птица тоже почувствовал, как с души упал камень, и, накинув куртку на плечи, вышел из машины, ступив на прошлогоднюю жухлую траву, в которой встречались частые вкрапления яркой свежей зелени.
— Ба-а-атюшки! — всплеснула руками хозяйка, подлетев к машине, — Эк вас повозило! Совсем плохая дорога, Игорёк?
— Здрасьте, Авдотья Степановна! — заулыбался ей Гром и тут же оказался в её удушающе-крепких для старушки объятиях, — Повозило маленько, но ничего, выехали.
— Ой матерь Божья! — хозяйка снова запричитала, когда увидела перепачканного Птицу, с джинсов которого ошмётками отваливалась подсохшая грязь, — Ой бедненький ты мой…
Птица замер, не понимая, почему он вдруг оказался «бедненьким», и удивлённо захлопал глазами, когда бабуля достала из кармана белоснежный платок и принялась оттирать им его перепачканные щёки.
— Ты это что ж, машину тянул небось?
— Тянул, — подтвердил опешивший Птица и наморщил нос, когда платок добрался до переносицы.
— Умаялся поди! Ну ничего, отдохнёте, забудется, а там и дорогу проветрит, путь обратно будет тише! — забота Авдотьи Степановны, её искренняя улыбка и лучистые глаза обезоруживали, и Птица мог только стоять и кивать, непонимающе глядя то на неё, то на счастливого Игоря, которого умиляла его растерянность.
— Конопатенький такой, рыженький, как цыпа, — старушка отряхнула грязь с его волос, умилённо улыбаясь, — Как звать-то тебя?
— Я… — моргал Птица, в одночасье позабыв все слова, — Я Серёжа.
— Доброе имя, — старушка взяла его руки в свои тёплые морщинистые ладони, — Будь как дома!
— С-спасибо, — ответил Птица и даже смог улыбнуться уголками губ, не понимая, чем успел заслужить заботу и добро, с которыми его принял абсолютно незнакомый человек.
— Игорёк, ты тут уже был, дом показывать не стану, разберётесь, — Авдотья Степановна подошла к Игорю и подбоченилась, чтоб выглядеть солиднее и чуть выше своего небольшого роста, — Негоже встречать вас грязью, но кто ж знал, что вы захотите весной приехать! Летом надобно, летом тут славно. Зато летом вы птичек не послушаете, а сейчас самая пора!
Услышав что-то про птиц, Птица навострил ушки и снова начал смущаться, особенно под пронизывающим взглядом Игоря.
— Птички — это хорошо! — улыбнулся Гром, вкладывая в эти слова все возможные смыслы.
— Если проснётесь пораньше, то услышите, как лес поёт. Сейчас самая пора гнёзда вить, вот пернатые и чирикают от радости, зазывают любимых!
Птица густо покраснел и попытался вернуть грязь обратно на лицо, сделав вид, что случайно потёр щеки испачканным рукавом. Гром замечал, как остро реагировал Птица на эту тему, и в его груди мёдом разливалось тепло.
— Ну отдыхайте, — заулыбалась старушка, — Игорёк, потом ключик под половиком оставь.
— Не, вы что, это ж небезопасно, — неодобрительно нахмурился Гром, — Мы принесём, только скажите, куда.
— Да вон, — бабуля махнула рукой в сторону небольшого перелеска, — Пройдёте через лесок, там посёлок, магазин на холме, а мой дом как раз слева от него, с красной дверью.
— Понял! — кивнул Игорь, — Вас, может, довезти?
— Ой что ты, что ты! — она отмахнулась, добродушно посмеиваясь, — Я сама, я потихонечку.
Попрощавшись с хозяйкой, Гром открыл дверь и позвал Птицу приглашающим жестом.
— Покажи мне сразу, где душ, — сделав шаг в дом и машинально стянув грязные кроссовки, Птица замер и внимательно осмотрелся, сканируя веранду на предмет потенциальных опасностей, но из деревянного пола не торчали ржавые гвозди, под светлым потолком не скрывалось осиное гнездо, а стоящие на подоконнике пёстрые горшочки с алой геранью смотрелись вполне дружелюбно.
— Пойдём, — взяв его за руку, Игорь уверенно направился в дом, но вскоре сбавил шаг, осознав, что Птица не успевал за ним, и ему нужно было рассмотреть всё, что попадалось на пути, дабы чувствовать себя комфортнее. От его пытливого взора не спрятались полки со старыми книгами, изящный винтажный торшер на витиеватой бронзовой ножке, и фортепиано, которое, к разочарованию Птицы, оказалось расстроенным и выполняло скорее интерьерную роль. В доме было много вещей, напоминающих цветом латунь, бронзу и дерево, и Птице пришлось по душе спокойное сочетание этих оттенков. Дом хранил в себе приятную старину и охотно примерял на себя современность, и в нём было по-настоящему уютно и светло.
— Это что ещё такое? — непонимающе нахмурился Птица, сверля недоверчивым взглядом часы в виде домика, из которого на цепочках свисало подобие шишек.
— А, это часы с кукушкой, — улыбнулся Игорь, объяснив, — Никогда не видел такие раньше? Даже в фильмах?
— Часы с… Кукушкой? — Птица удивлённо моргнул, боясь даже представить, что там делала кукушка, почему именно она, и какую опасность для птиц в целом мог представлять этот странный домик.
— Давай дождёмся минутку, сейчас всё поймёшь, — тихо рассмеялся Гром и бережно обнял его со спины, покровительственно поцеловав в макушку, отчего Птица снова испытал фейерверк нахлынувших чувств, и его щёки предательски запылали. Он сам не понимал, как так вышло, что отточенный годами контроль исчез, будто его не было вовсе, и почему каждое новое прикосновение Игоря ощущалось острее предыдущих до дрожи в коленях. Через несколько секунд часы приятно щёлкнули, и из-под крыши показалась деревянная фигурка птички, издавшая истеричное «ку-ку!», от которого увлечённый своими мыслями Птица аж ойкнул.
— Ого! Теперь всё ясно, — смеялся он, прижимаясь спиной к груди Грома и млея в его тёплых объятиях, — Ладно хоть не ворона…
— Да тут как посмотреть! — добродушно рассмеялся Игорь и поцеловал Птицу за ухом, тут же ощутив его секундную лёгкую дрожь. То, как бурно реагировал Птица на его поцелуи и касания, будоражило и сводило с ума. Гром помнил всё от нападок и истерик до первого касания, от первого касания до первого поцелуя, от первого поцелуя до более раскрепощённых ласк, в которых Птица предпочитал испытывать его и дразнить, пытаясь найти грань дозволенного, купаясь во внимании и великодушно позволяя себя любить. Происходящая с ним сейчас метаморфоза была предельно искренней и настолько настоящей, что её невозможно было скрыть за масками, от неё нельзя было отгородиться сарказмом или попытаться сделать вид, будто ничего не менялось вовсе, хотя Птица пытался вести себя подобным образом.
— А… Ночью мы тоже будем кукушку слушать? — с театральным ужасом спросил он, обернувшись, и встретился взглядом с Игоревым, снова покраснев так, будто никогда прежде не смотрел в его глаза и не читал в них такую безграничную любовь, от которой кружилась голова.
— О нет, никаких кукушек ночью! — пообещал Гром, погладив его по горячей щеке тыльной стороной ладони, — Я знаю, как можно остановить часы — у моей бабушки раньше такие были.
— Это хорошо, — ответил Птица, невольно полуприкрыв глаза от прикосновения, но тут же взяв себя в руки, — Кажется, мы шли в душ.
— Да, почти пришли, — Гром кивнул на дверь в конце небольшого коридора, — Вон туда заходи.
С опаской заглянув за дверь, Птица осмотрелся и одобрительно хмыкнул, отметив чистоту душевой кабины, раковины и наличие розетки у широкого зеркала.
— Ладно, тут вполне хорошо, — отозвался он и ещё немного потоптался на пороге, привыкая, — Пойду смою с себя грязищу.
— Давай-давай, — улыбнулся ему Игорь и легонечко подтолкнул, — Я как раз занесу вещи.
— Кстати о них. Там в чемодане будет мой… То есть, твой. Короче, наш халат, — нашёл выход Птица и очаровательно заулыбался Грому, — Принесёшь мне?
— Принесу, — поцеловав его в щёку, Игорь улыбнулся в ответ и вышел из ванной, оставив Птицу наедине с собой и своими мыслями. Медленно выдохнув, Птица провёл ладонью по лицу, пытаясь прийти в себя и навести порядок в голове и сердце, но все попытки оказались тщетными, что так невыносимо его мучило, раздражало, доводило до белого каления. Неужели он не справлялся с собой? С любовью? Не мог вернуть себе спокойствие? Что за чушь! Тряхнув головой, Птица стянул с себя тёмно-серый бадлон и невольно посмотрел в зеркало. Взъерошенное отражение сверкало демонически-жёлтыми глазами и играло желваками, злясь на себя, чувства и эмоции, которые невозможно было ни подавить, ни скрыть, а почти в кровь исцелованные губы пытались кривиться в привычной надменной ухмылке. Опустив взгляд ниже, Птица заметил совсем свежую розоватую отметину на шее — будучи пьяным от неожиданно жарких ласк в машине, он даже не заметил, как Игорь готов был истерзать его поцелуями, прежде чем вернуть себе самообладание. Поглаживая алеющий засос кончиками пальцев, Птица задумчиво улыбнулся себе, невольно стерев с лица маску высокомерия, а его глаза снова сменили ядовитую желтизну на спокойный медовый оттенок. Ему было сложно принять тот факт, что точка невозврата была пройдена несчётное количество объятий и поцелуев назад, но так же невыносимо было представить, будто они с Игорем всё же вернулись в те времена, когда Гром пытался если не наладить отношения, то хотя бы избежать скандала, а Птица только и делал что искал повод, чтоб по дому полетала посуда. Если бы вдруг по щелчку пальцев появился волшебник и предложил вернуть былую стойкость и озлобленную силу, или переписать настоящее, Птица ни за что бы не согласился. Он чувствовал кардинальные, страшные перемены в себе, переживал и постоянно оглядывался назад, где всё казалось таким прочным и понятным, что было глупо менять сформированные устои на манящие фантомные отблески будущего; и всё же он старался беречь то хрупкое, но удивительно живучее чувство, которое мешало и мучило, но от которого невозможно было добровольно отказаться.
«Да как так меня угораздило? — он порывисто тихо вздохнул и поднял взгляд, — Что теперь со всем этим делать? Я не понимаю…»
Стянув с себя оставшуюся одежду и бросив её в стиральную машину, Птица зашёл в душ, включил воду погорячее и опустил голову, позволив струям смыть все дурные мысли вместе с грязью.
«Сейчас выживаем, эмоции потом. Сейчас выживаем, эмоции потом…» — мысленно повторял он своё любимое заклинание, которое работало всегда, ведь выживать нужно было каждую секунду, а раз так, то лишним эмоциям никогда не находилось места. Нахлынувшая паника постепенно начала отпускать, и Птица, тихо выдохнув, подставил воде лицо, расслабившись от вернувшейся лёгкости. На самом деле всё было хорошо. Даже лучше, чем хорошо.
Игорь втащил домой чемодан и пакет с едой, посмотрел на печально обтекающую грязью машину и, набрав несколько вёдер воды, хорошенько её окатил, пока грязь совсем не засохла и не превратилась в корку.
Вернувшись домой, он вспомнил, что Птица попросил его принести халат, и вдруг задумался, с благоговейным опасением замерев над чемоданом.
«Получается, я сейчас буду копаться в его вещах?» — с одной стороны, Гром понимал, что там были и его вещи тоже, но внутреннее ощущение того, что в чемодане лежат сакральные мелочи Птицы, его останавливало, будто он не имел права ни смотреть на них, ни трогать — за всё время жизни с ним урок о личных границах был усвоен Игорем на отлично.
«Но он же сам попросил меня, так? Если бы Птенец не хотел, чтобы я что-то видел, он бы сделал всё, чтоб этого не произошло, — оправдывал свои действия Гром, медленно расстёгивая замок, — И в его вещах я ковыряться не собираюсь».
Найдя себе оправдание, он со спокойной душой откинул крышку, и первым, что бросилось ему в глаза, оказался «Чёрный человек» Есенина, бережно лежащий поверх…
«…простыней? — удивился Игорь, снова заметив уже знакомую ткань, которую он когда-то хотел порезать на утеплитель для окна, — Что же в них такого ценного?»
Бережно отложив книгу в сторону, он аккуратно поднял несколько идеально выглаженных простыней, достал халат и вдруг понял, что своих вещей Птица действительно взял не так уж много, зато вторая половина чемодана была заполнена его одеждой.
«Я ж показал, что брать… Эх, только форму не хватало положить!» — мягко усмехнулся он, покачав головой, но сердце в его груди отзывчиво заколотилось быстрее — забота Птицы проявлялась именно в таких моментах, и Гром очень их ценил. Кроме одежды, в чемодане лежала большая аптечка — для Птицы, который избегал даже смотреть в сторону лекарств, это был огромный прогресс, поэтому чувство гордости и радости переполняло Игоря. Снова вспомнив про халат, он вынырнул из омута мыслей, бодро направившись в ванную.
— Птенчик, халат на крючке.
— Ага, спасибо! — откликнулся Птица из душевой кабины и повернулся к Грому своей лучшей частью.
— Ого, как ты тут напарил… — Игорь стянул с себя кофту и футболку, бросил их в машинку к вещам Птицы и подошёл к раковине, чтоб умыться, — Кипяточек прямиком из адских котлов?
— Кто бы говорил! — фыркнул Птица и красиво потянулся, точно зная, что его силуэт в замутненном стекле душа смотрелся потрясающе изящно, — Тот, кто набрал целую ванну воды, в которой раков можно было варить, и заснул?
— Один — один, — рассмеялся Игорь, глядя в зеркало не на себя, а на соблазнительные контуры обнажённого тела. Его удивляло то, насколько один и тот же человек мог быть разным — глядя на Птицу, он никогда не видел Серёжу, а Серёжа совершенно не был похож на Птицу. Игоря сводила с ума тактильность Разумовского, его чуткая нежность, постепенно перерастающая в иступленную безудержную страсть, когда они не могли друг другом насытиться и едва не падали с кровати, но Сергей никогда не дразнил его своим телом, как это делал Птица, у которого явно были замашки танцовщицы бурлеска.
— Два — один! — уточнил Птица и протёр небольшое «окошко» на запотевшем стекле, игриво сверкнув глазами, — Счёт мы открыли ещё дома.
— Эх, не дал сжульничать, — заулыбался Игорь, встретившись с ним взглядом — Птица то заинтересованно наблюдал за отражением, то изучающе рассматривал его рельефную спину на расстоянии.
— Получается, мы с тобой любим погорячее? — он игриво повёл бровями и выключил воду — настроение Птицы менялось от задумчивой робости до флирта на грани пошлости, и между ними никогда не находилось золотой середины.
— Получается так! — Игорь рассмеялся нарочито двусмысленной фразе и умыл лицо холодной водой, — Надо нам с тобой в баню.
— Хочешь меня веником отходить? — Птица попытался придать своему голосу нотку возмущения и ужаса, но интонация получилось скорее взволнованно-предвкушающей, что очень повеселило Грома.
— Заметь, не я это сказал! — довольно заулыбался он, вытерев лицо.
— Это ещё кто кого отходит, — хмыкнул Птица и, выглянув из душевой кабины, элегантным движением снял полотенце.
— Боюсь-боюсь! — тихо рассмеялся Игорь и обернулся, когда Птица сделал шаг из душа, повязав полотенце на бёдра.
— То-то же, — хитро улыбнувшись, он дразняще провёл кончиками пальцев по груди Грома и ласково потёрся носом о колючий подбородок, тут же ощутив заботливый поцелуй на лбу.
— Пойду поближе познакомлюсь с домом, — мурлыкнул Птица, мимолётно нежно коснувшись губами его губ.
— Давай, — Игорь погладил его по голове и пропустил сквозь пальцы влажные пряди, — Дом гостеприимный и не кусается.
— Это я уже понял! — улыбнувшись, Птица накинул халат и вышел из ванной, ощущая на себе влюблённый взгляд, от которого сердце сладко замирало и начинало стучать с двойной силой.
Сделав осторожный шаг в просторную комнату, Птица первым делом почувствовал тепло под ногами, что автоматически повысило его доверие к дому — пол с подогревом ощущался деревом, изласканным летним солнцем. У широкого окна стояла простенькая двуспальная кровать с пышным матрасом, похожим на пенку от капучино, и уже одним своим видом он обещал быть мягким, словно облако. Решив это проверить, Птица сначала присел на краешек, затем прилёг на бок, а потом повернулся на живот и зажмурился от удовольствия, позволив матрасу почти полностью себя поглотить. Когда Игорь вернулся из ванной, он увидел лежащего на кровати Птицу, который свесил одну ногу и касался ею пола, наслаждаясь теплом и блаженно улыбаясь.
— Смотрю, ты хорошо тут устроился, — рассмеялся Гром, переодеваясь после душа и с умилением на него поглядывая.
— Угу, — лениво отозвался Птица, сладко потянувшись, и повернулся на спину, вальяжно раскинувшись на постели, — Ты же знаешь, что птицы мигрируют туда, где тепло?
— То есть, ты решил сюда мигрировать? — Игорь прилёг рядом и тоже ощутил окутывающую мягкость матраса.
— Да, я мигрирую — тут всё тёплое, — ворковал Птица, прижавшись к Грому, — И ты тёплый.
— Не хватает только, чтоб душ непрерывно кипяточком лился, да? — смеялся Игорь, мягко целуя его во влажную макушку.
— Да! — Птица рассмеялся, совсем разнежившись, — Я понимаю, что мы приехали не для того, чтоб лежать, но давай немного полежим? Тут так мягко и тепло… Очень тепло.
— А кто нас торопит? — у Игоря замерло сердце, когда Птица доверчиво опустил голову на его грудь и закрыл глаза, растворившись в тепле и безусловной любви. Мирную тишину нарушало лишь размеренное тиканье часов.
— Птенец, — Гром перебирал непослушные медные пряди, которые, высыхая без фена, становились чуть волнистыми, — Спасибо, что взял больше вещей. После приключений с машиной они точно пригодятся — футболка вся мокрая, джинсы грязные…
— Я чувствовал, что понадобится, — улыбался Птица и любяще смотрел на него, обнимая одной рукой и поглаживая ею по боку, — У меня хорошая интуиция.
— Хорошая, — подтвердил Игорь, рассматривая россыпь веснушек на его лице, — Птенчик мой… Цыпа! — вспомнив, как его назвала Авдотья Степановна, Гром тихо рассмеялся, уткнувшись носом в рыжую макушку.
— Я не цыпа! — оскорблённо пробурчал Птица и тоже затрясся от смеха, фыркнув.
— Так что ты у меня за пташка заморская такая, м? — поглаживал его по пояснице Гром, — Никак не могу понять.
— А кем ты меня видишь? — с любопытством спросил Птица, приподняв голову.
— Сложно сказать. Ты то ли феникс пылающий, то ли волшебная пташка из старых книжек со сказками, — Игорь крепче прижал его к себе, — Полуптица-получеловек.
— Хорошая ассоциация, — Птице явно польстило такое сравнение, — Правильная.
— А сам ты кем себя считаешь? — Гром убрал медную прядь за аккуратное ушко.
— Я не отношу себя ни к кому, — Птица внимательно всматривался в глаза Игоря, стараясь запомнить их удивительный глубокий серый цвет, — Я… Собирательный образ, но скорее ворон, чем кто-либо ещё.
— Ворон значит, — Игорь поглаживал его по щеке, не отводя взгляда, — Как те птицы из твоей мифологии?
— Тебе Сергей рассказывал? — сощурился Птица, — Что же ты от него узнал?
— Совсем немного, — большая ладонь скользнула по его спине к пояснице и обратно, — Есть Отец-Ворон, который закрывает собой солнце, чтобы ночные птенцы могли полетать, но рано или поздно он сгорает, и на его место приходит следующий. Верно?
— Верно, — Птица улыбался, кивая, — Что ещё помнишь?
— Ещё… — задумался Гром, — Серёжа начинал что-то рассказывать про его жену, которая о нём много думала. Но я не знаю, чем всё закончилось.
— Она была очень тревожной и так переживала за своего мужа, что он начал чувствовать и слышать её мысли, которые стали его отвлекать, а это привело к тому, что он потерял контроль и погиб, птенцы сгорели, а жена от горя выклевала себе сердце.
— Сурово.
— Жизнь вообще жестокая штука, — усмехнулся Птица и повёл изящными плечиками, — И у нас мало весёлых легенд.
— Расскажешь? — Игорь поцеловал обнажившееся плечо и заботливо скрыл его вновь, подтянув рукав халата, — Мне интересно знать, во что ты веришь.
— Я верю в себя, — Птица потёрся носом о нос Грома, тихо воркуя, и мягко ответил на трепетный, почти невесомый поцелуй, — Большинство историй учат именно этому. Но если тебе интересно, я расскажу, только сначала высушу волосы феном, иначе они будут торчать во все стороны, как солома.
— Договорились, — Игорь прикрыл глаза, когда Птица прижался к нему всем телом и крепко обнял перед тем, как нехотя подняться с постели.
— Тот, кто изобрёл пол с подогревом, точно гений! — потянулся Птица, с наслаждением потоптавшись босыми ногами по полу и, взяв из чемодана фен и домашние вещи, ушёл обратно в ванную. Проводив его взглядом, Игорь тоже встал с постели и направился на кухню, где быстро положил продукты в холодильник, взял яблоко и вернулся обратно в комнату. От нечего делать он сел на диван и решил включить телевизор, но первый же канал окунул в пучину новостей. Гром поторопился его переключить — новости слушать совсем не хотелось, потому что они возвращали в реальность, от которой они с Птицей так старательно старались сбежать хотя бы на пару дней. Следующий канал предлагал посмотреть документальный фильм о дикой природе, и эта тема подходила куда больше — она хотя бы не перегружала лишней тревожной информацией.
— …сложно сказать, когда именно начинается сезон гнездования у птиц, — начал рассказывать добрый голос Николая Дроздова, и Игорь даже перестал жевать яблоко, внимательно посмотрев на экран, — Создание пар у различных видов происходит в разное время. Например, пары молодых гусей и лебедей образуются еще во время осеннего перелета или на местах зимовки…
Ещё никогда тема гнездования так не волновала Грома, и он временами косился на дверной проём, прислушиваясь к шагам, но пока из ванной только доносился шум фена.
— В брачный период у птиц заметно меняется поведение. В это время у одних видов можно наблюдать активные «брачные игры», у других — токование, и почти всех отличает особое пение.
Игорь чуть наклонился вперёд и задумчиво откусил яблоко, вспомнив красивую песню Птицы, донельзя мелодичную, но абсолютно непонятную.
— Конечно, все мы слышали заливистую соловьиную трель, но кто знает, как ведут себя хищные птицы? Вряд ли кто-либо из нас представляет себе поющего орла или ястреба.
«Так, что там про ястребов?» — Гром до сих пор не до конца понимал, почему Птица сравнил его именно с ним.
— Самцы хищных птиц часто показывают свою проворность. Посмотрите, как полевой лунь из семейства ястребиных волнообразно летит: набирая высоту, он планирует на крыльях вниз, а перед падением поднимается снова вверх, таким образом привлекая потенциального партнёра своей невероятной ловкостью.
Игорь невольно вспомнил, с каким восхищением смотрел на него Птица после того, как им всё же удалось выехать из ямки, и то, что в первую очередь он отметил именно его ловкость за рулём.
«Как он сказал? «Водишь ловко, очень»? Кажется так. Вот же блин…» — удивлённо моргая и непонимающе хмурясь, Гром нащупал пульт и сделал звук чуть громче.
— …когда образуется пара, наступает период нежных ухаживаний, и птицы проявляют очень чуткую заботу, а порой даже гиперопеку…
Игорь покосился на чемодан.
— Важно помнить, что успех брачного периода зависит от тепла, как бы банально это не звучало. Чем теплее место, где обитает пара, тем более они склонны к проявлению чувств…
«Да ладно, это уже даже не смешно!» — Гром почувствовал, как его лицо запылало. «Тут всё тёплое, и ты тёплый», — в мыслях ярким огоньком зажглись слова Птицы, значение которых сейчас обрело новый смысл. На какое-то время Игорь выпал из реальности, принявшись сопоставлять и анализировать все факты, и не заметил, как затих звук фена. Тем временем, ведущий продолжал свой рассказ.
— Птицы постоянно находятся начеку, и многие очень долго присматриваются к партнёру, пытаясь понять, что от него ожидать. Чайки — отличный тому пример. Спаривание пугает птиц — любой тактильный контакт провоцирует выброс гормона стресса в кровь, поэтому у чаек существует огромное количество сигналов примирения непосредственно перед спариванием, где каждое касание — это буквально обещание обоих партнёров не причинять друг другу вред.
Игорь медленно шумно вдохнул и выдохнул, не в силах остановить воображение, которое начало проецировать услышанное на Птицу.
— …а также показывают своё яркое оперение. Взгляните, как красуется этот попугай, пытаясь привлечь своего партнёра…
На этих словах фирменной походкой от бедра в комнату вошёл Птица, элегантно откинув сияющие медные волосы, и, убрав фен, принялся крутиться перед трельяжем, а заодно и перед Игорем. Его изящные руки-крылья вытянулись в точёном балетном жесте и собрали небольшой высокий хвостик, а совсем короткие мягкие волоски медово-апельсинового оттенка, которые выбивались из причёски, сложились в небольшой завиток сзади шеи. Игорь невольно облизнул губы, неотрывно глядя на Птицу, и тот, замечая его взгляд в зеркале, не мог не улыбаться.
— Что по телевизору идёт? — спросил он и потянулся, став на цыпочки, дабы продемонстрировать длину своих ног в коротких шортах.
— Да так, — Игорь снова откусил от яблока, поймав себя на откровенной мысли, что на самом деле хотел бы мягко укусить Птицу за бедро, а лучше — за нежную внутреннюю сторону, — Про птичек что-то.
— Да? — заинтересовался Птица и сел рядом, внимательно посмотрев на экран, где показывали купающихся в снегу воронов.
— …порой вороны выбирают себе спутника жизни лишь по умению партнёра скатываться со снежной горки.
— Забавные, — усмехнулся Птица и, почувствовав на себе взгляд Игоря, повернулся к нему.
— Не хочу хвастаться, но в детстве у меня была ледянка, и я круче всех съезжал с горы! — широко заулыбался он, и Птица, оценив пассаж, искренне задорно рассмеялся, запрокинув голову.
— Ну всё, я сражён!
— А я всё думал, как тебя покорить, — смеялся Гром, — Надо было сразу с козырей ходить, но кто ж знал.
— Следующей зимой ты должен будешь продемонстрировать мне своё мастерство, — серьёзно сказал Птица, и в его янтарных глазах засверкали озорные искорки, — А то мало ли, на словах ты Лев Толстой…
— И на деле Лев Толстой! Договорились, — Игорь не менее серьёзно кивнул и пожал ему руку.
— Ну всё, я запомнил, — Птица снова рассмеялся и мягко клюнул его в щёку, — Пойдём на кухню, я приготовлю что-нибудь, а то ты ничего не ел с самого утра.
— Пойдём. Ты, кстати, ничего не ел тоже, — согласился Игорь и снова вспомнил слова Дроздова про заботу и гиперопеку, — Я купил всякого по мелочам, надо посмотреть, что из этого можно сделать.
— Макароны с сыром, например, — Птица зашёл на кухню и изучил содержимое холодильника и стола, — И овощи порезать на салат. О, орешки…
— Поддерживаю. Давай я займусь овощами, так быстрее будет, — не удержавшись, Игорь мягко поцеловал открытую шею Птицы сзади, где так соблазнительно дразняще лежал небольшой локон, и потёрся носом о чуть выступающий позвонок.
— Д-давай, — Птица замер и, оперевшись руками о столешницу, тихо охнул, не сдержав эмоций от нежного прикосновения губ к чувствительному месту, которое обычно всегда было скрыто волосами. На мгновение зажмурившись, он снова ощутил волну эйфории, прокатившуюся от места поцелуя до низа живота.
«Я буду тебя целовать здесь всегда», — думал Игорь, улыбаясь, и оставил ещё один поцелуй за ушком.
— Щекотно, — Птица поднял плечо, но прижался спиной к груди Грома.
— Я знаю! — шепнул Игорь, поцеловав его за другим ухом, и Птица довольно захихикал, поглаживая обнимающие его руки.
— Я так… — с губ Птицы чуть не сорвалось признание в любви, но он вдруг замолчал, почему-то запрещая себе произносить его вслух, и сказал другие слова, которые тоже были правдой, но не настолько откровенной, — Я так счастлив.
— И я счастлив, Птенчик, — Игорь бережно прижимал его к себе, стараясь запомнить каждое мгновение и едва понимая, когда он сам успел стать настолько сентиментальным и смелым в выражении чувств, — Даже несмотря на то приключение в грязи.
— Да ладно, мне даже понравилось, — фыркнул Птица и обернулся, поцеловав его в уголок губ, — Ты очень ловко водишь, это впечатляет.
Игорь снова понял, насколько Дроздов был прав в своей передаче.
— Если ты так считаешь, то… Хорошо, — он тепло улыбнулся в ответ, отчего-то снова почувствовав себя влюблённым дурачком.
— Кстати, Игорь… — Птица немного замялся, не зная, как попросить, — А можно сделать так, чтоб у нас дома тоже было тепло, как здесь? Ну или хотя бы теплее, чем сейчас.
«Успех брачного периода зависит от тепла!» — вежливо напомнил Игорю голос Дроздова в голове, и он почувствовал, как сердце в груди сделало сальто.
— Ага… — Гром задумался, машинально поглаживая Птицу по спине, — Пол с подогревом не обещаю, конечно, но что-нибудь обязательно придумаю!
***
— Ну что, ты готов бороздить грязевые просторы? — рассмеялся Игорь, зашнуровывая кроссовки, и посмотрел на Птицу снизу вверх.
— Мне кажется, самый грязевой простор мы уже сегодня видели — круче не будет, — Птица застегнул куртку, намотал чёрный шарф на шею и поправил рыжий хвостик, — На улице вроде неплохо, даже солнце выглядывает, хотя потихоньку смеркается.
— Пойдём походим по лесу, пока не стемнело, а потом я покажу тебе побережье, — Игорь ласково взял его за руку, вышел за порог и закрыл за собой дверь. Оказавшись на улице, Птица на мгновение прикрыл глаза и вдохнул полной грудью свежий весенний воздух, который был наполнен густым ароматом хвои, влаги и сырой земли. Зависнув в бледной небесной вышине крохотной точкой, заливисто пел жаворонок, и его песня разносилась так далеко, что у Птицы защемило сердце от ощущения бескрайней свободы, которое было доступно этой маленькой пташке, а ему — нет.
— Жаворонок, да? — Игорь сощурился, всматриваясь в облака, — Прямо над нашими грязевыми угодьями поёт.
— Грязевые угодья! — фыркнул и рассмеялся Птица, не успев загрустить, — Ты как скажешь!
— Ну а что! — смеялся Гром, направляясь по просохшей тропинке в сторону небольшого соснового перелеска, — На самом деле никто не приезжает за город весной — делать тут особо нечего, грязно… Я даже успел забыть, насколько.
— Да и ладно, — отмахнулся Птица, которому казалось, будто от свежего воздуха можно было опьянеть сильнее, чем от вина, — Нужно ловить момент, летом меня не будет.
— В смысле? — нахмурился Игорь, серьёзно на него посмотрев, — Мы же говорили о том, что ты нужен Серёже, а значит не исчезнешь, и сила заключается не только в…
— Дело не в этом, — Птица почувствовал волнение Грома и ободряюще мягко сжал его ладонь, — Не собираюсь я никуда исчезать — жизнь мне дорога. Тем более, мы с Сергеем сейчас… — он задумался, тщательно подбирая нужные слова, — В чуть лучших отношениях, чем прежде.
— Я очень рад это слышать! — Игорь, оцепеневшее сердце которого чуть не рухнуло в бездну страха и боли при мысли о том, что Птица собрался к лету всех покинуть, ощутил невероятную лёгкость и искреннее счастье, — Это очень хорошая новость, Птенчик.
— Мы точно не враги, но не думай, что я его простил. Не прощу никогда, — холодно заметил Птица, — Однако со стороны Сергея были предприняты серьёзные попытки помириться, и они не оказались просто лицемерной формальностью — такой подход я ценю. Так что… Живём дальше.
— Вы не враги, но и не друзья? — уточнил Гром, поглаживая его большим пальцем по запястью.
— Мы никогда не были друзьями, — Птица пожал плечами, усмехнувшись, — Спроси Сергея, и он тебе ответит то же самое. Наши отношения едва ли можно назвать дружбой. Им вообще сложно дать точное определение.
— Аккуратнее здесь, не споткнись, — Игорь помог Птице перешагнуть длинную широкую ямку, подав руку, и продолжил разговор, — Я бы сказал, что у вас отношения наставника и ученика.
— Пожалуй, это самое близкое описание, и всё же не совсем точное, — Птица зашёл в лес и осмотрелся, подняв голову к прояснившемуся небу в ажурном окружении колючих ветвей, — Какая же красота…
— Да, — Игорь любовался его открытым восхищённым взглядом и искренней улыбкой на исцелованных обветренных губах, — Красота. А ты так и не сказал мне, почему тебя не будет летом.
— Я же не существую с Серёжей так тесно постоянно, у меня бывают фазы. Сейчас моё активное время, как и осенью, а летом и большую часть зимы я обычно крепко сплю, кроме тех случаев, когда Сергею становится плохо, и ему нужна моя помощь, — пояснил Птица и, крепче сжав руку Игоря, двинулся дальше, поглядывая то себе под ноги, то вверх, — Если быть до конца откровенным, то и летом я время от времени просыпаюсь, но не так, как сейчас, а голосом в голове, и то потом ужасно устаю.
— Я буду скучать по тебе, — честно признался Гром и сплёл пальцы в замок.
— Не будешь, — усмехнулся Птица, покачав головой, — Отвыкнешь от меня так же быстро, как и привык.
— Дело ведь не в привычке, а в любви. Боюсь, тут всё куда сложнее… О, смотри, какая коряга живописная, — Игорь кивнул на красиво упавшее дерево перегородившее дорогу, — Хочешь сфоткаю?
— Корягу?
— Тебя на ней, — рассмеялся Игорь, — Иди давай, будешь мне теперь везде позировать.
— Зачем? — улыбнувшись, Птица протянул ему телефон и ловко забрался на дерево, красиво вытянув свои длинные ноги.
— Как зачем? — Гром улыбался, поглядывая то на экран, то на Птицу, — Вот пропадёшь ты на лето, а я открою твои фоточки, и скупая мужская слеза скатится по моей небритой щеке…
— Да ну тебя! — задорно рассмеялся Птица, и Игорь запечатлел этот момент на фотографии, которая получилась такой живой и эмоциональной, что её хотелось рассматривать и заряжаться удивительной энергией, что она излучала. Птица на снимке был живым и счастливым, таким, каким его никогда не видел Серёжа, а Гром всем сердцем любил.
— Ну что, получилось? — Птица спрыгнул с коряги и подошёл к Игорю.
— Очень получилось!
Посмотрев на фотографию, он сначала удивлённо моргнул, словно не узнав себя, а затем перевёл взгляд на Грома.
— Отлично вышло! Я… Даже на себя не похож.
— Нет, это ты и есть, только моими глазами.
Птица снова посмотрел на снимок и улыбнулся уголком губ, почувствовав, как сердце снова предательски быстро заколотилось от невыразимых чувств, бьющих через край. Игорь не видел в нём надменное суровое существо, мучающее Серёжу — напротив, в его глазах он оказался настоящим, эмоциональным и очень красивым в своей искренности.
— Держи, — Гром вернул ему телефон, и Птица спрятал его в карман, не сводя с Игоря любопытного взгляда, полного смятения. Игорь удивительным образом умел выразить свою любовь, ею был пронизан буквально каждый его поступок, каждый жест, каждое слово, и Птица на его фоне видел себя ущербным, понимая, что мог ему признаться только поцелуем или прикосновением, а все его поступки не говорили ни о чём, кроме робости и слабости перед чувством, которое заполнило его до краёв и почти стало больше его самого
— Смотри-ка, тут живут сойки, — он поднял небольшое пёстрое бирюзовое пёрышко, внимательно его изучил и, немного поколебавшись, протянул ему, — Вот, это тебе.
— Спасибо, — Гром с улыбкой взял перо, — Но мне кажется, что ему самое место вот тут, — аккуратно закрепив его на небольшом рыжем хвостике Птицы, Игорь мягко поцеловал его в зардевшуюся щёку.
Постепенно на землю начали опускаться сумерки, а это значило, что нужно было покидать лес, даже такой хрустально-прозрачный, в котором едва ли можно было заблудиться. Половину пути Птица молчал, думая о великих переменах, что происходили в его душе; о том, насколько он не был к ним готов, и как сильно они пугали и дарили в равной степени комфорт и мучения. Гром замечал его задумчивую молчаливость, но старался не лезть с расспросами, пока в фиолетово-розовом небе не пролетела пара воронов, которые отвлекли Птицу от гнетущих мыслей, а Игорю напомнили про затерявшийся в суете разговор.
— Птенец, ты мне обещал рассказать про птичьи легенды, кстати.
— Точно, — Птица немного оживился, — Не совсем понимаю, правда, чем эта тема тебя так зацепила.
— Мифология отражает культуру, — Игорь вдохнул полной грудью ароматный хвойный воздух, — Вот мне и любопытно. У вас же, получается, есть свои боги? Отец-Ворон ведь Бог, да?
— Не совсем, — Птица не спеша шёл рядом, держа его под руку, и временами трогал шершавую кору деревьев, — Самый первый Отец-Ворон — это богоптица, как Иисус, например, богочеловек, то есть, воплощённый Бог. Мы не знаем, откуда взялся первый Отец — создал ли он себя и всё вокруг или же его кто-то создал — об этом легенды умалчивают. Можно допустить, что первый Отец имел божественную суть, он был первым, кто пожертвовал собой, защитив всех от солнца, и вознёсся, таким образом подав собой пример поведения. С тех пор Отец-Ворон — это что-то вроде должности, на которую избирается достойнейшая птица.
— Любопытно, — удивился Игорь, — Получается, можно стать Богом? Буквально взять на себя его обязанности?
— Да, именно. И Богом, и жертвой, — уточнил Птица и поднял с земли щербатую сосновую шишку, — Это и почётно, и печально одновременно, потому что Отцы долго не живут.
— А кто их избирает?
— Старейшины. Древние вороны, помнящие всё, что было, и знающие всё, что будет. Мы их так и зовём — Знающие, — Птица остановился, услышав грай ворона вдали, — Только вот они немые. Знать и молчать — тяжёлое бремя.
— Хоть книгу пиши… — улыбнулся Гром, покачав головой, и тоже поднял шишку, лежавшую под ногами, — Ты говорил, что у Отца-Ворона есть жена. Получается, она становится Матерью?
— Да, — Птица подтвердил и тепло улыбнулся Игорю, — Надо же, как тебя заинтересовали сказки, а со стороны ведь и не подумаешь…
— Мне правда интересно! — честно признался Гром, внимательно слушая, — Так что там про Мать?
— Если у избранного на роль Отца уже была жена, то эта птица становится Матерью, а если нет, то будущему Отцу выбирают пару Знающие. Роль Матери заключается непосредственно в материнстве, и она так же воспитывает и вскармливает брошенных птенцов или тех, кто по какой-то причине остался без родных.
— Погоди, а что случается, когда Отец сгорает? — Игорь нахмурился, — С женой же ничего не происходит? Или… Или нет?
— Есть варианты, — уклончиво ответил Птица, — Мать может умереть от горя или покончить с собой — такое случалось, но порицалось всеми, потому что у птиц выживание стоит на первом месте, а кто предаёт этот принцип добровольно, считается большим грешником, и память о нём проклята. Как правило, бывшие Матери живут отдельно и до самой смерти помогают шаманам.
— Ещё и шаманы есть?
— Конечно! Шаманы — это врачи, мы зовём их Лечащими.
— На должность шамана тоже избираются?
— О нет, шаманом нужно родиться, — улыбнулся Птица, — Как правило, это птицы, чудом пережившие естественный отбор, и почти всегда их выхаживает Мать. Шаманом может стать очень слабый, но вдруг окрепший птенец, или белый ворон, или воронёнок без глаз, с лишним пальцем или без пальцев вовсе — смысл в том, что если птица смогла выжить, несмотря на свои увечья или странность, значит в ней есть сила, чтоб оживлять других.
— Получается… — Игорь снова подал Птице руку, чтобы помочь перешагнуть яму на границе леса, — Ваш Бог абстрактен, и это выживание.
— Ты очень верно подметил, — Птица не переставал удивляться внимательности и проницательности Грома, хотя понимал, что эти качества были отточены годами работы, — Выживание, но ещё и жертвенность.
— Парадокс какой-то, — Гром задумчиво нахмурился, медленно шагая в сторону дома и поглаживая Птицу по запястью, — Одно ведь исключает другое, разве нет? Если ты стремишься выжить во что бы то ни стало, то вряд ли будешь жертвовать собой?
— Логично, — согласился Птица и на мгновение прикрыл глаза, когда резкий порыв ветра принёс с собой дурманящий аромат вечерней свежести, — Не забывай, что это мифология, символ веры, а он обычно показывает тот идеал, к которому нужно стремиться, и который можно оттачивать до ещё большего совершенства всю жизнь. Если бы этот механизм работал исправно, все жили бы спокойно, но птицы, как и люди, никогда не были праведниками, поэтому все наши легенды и сказки повествуют о плохом и учат тому, как поступать верно. Нам кажется, что идеальной должна быть та птица, которая гармонично сочетает в себе выживание и жертвенность, но таких единицы. Если говорить проще, то мы все выживаем, принимая чью-то жертву, и жертвуем собой, чтобы кто-то выжил. Таков принцип. Ворон выживает, чтоб однажды стать Отцом, Отец жертвует собой, чтобы жили все, Мать отдаёт себя птенцам, даже чужим, самым хилым и больным, чтобы из них получились Лечащие, которые, опять же, жертвуя собой, могли бы способствовать выживанию других. Понимаешь?
— Понимаю, — Игорь чувствовал, как в его сознании начал складываться паззл. Мировоззрение Птицы объясняло то, почему он так ревностно учил Серёжу выживанию и почему забирал на себя его боль.
«Жажда жизни и жертвенность… " — повторял про себя Гром, находя всё новые и новые сходства.
— Слушай, Птенец, объясни одну вещь… — Игорь прошёл мимо дома и повёл Птицу на залив, — По какому принципу птицы выбирают, ради кого жертвовать собой? По любви или?..
— Часто по любви. Любовь порождает страх за другого, который мешает трезво мыслить, а значит мешает выживанию, — Птица повёл плечами, — Наверное, это не случайно. Жертвенность — секундное решение, и оно происходит именно тогда, когда инстинкт самосохранения притупляется, а мысль о том, что жизнь другого важнее собственной, возводится в абсолют. Не знаю… — когда речь заходила о любви, Птица терялся, как студент на сложном экзамене, — Мне сложно об этом судить. Кто-то жертвует собой из долга, и таких немало. Я уже говорил про Отца-Ворона, но зачем брать далёкие примеры, когда есть ты.
— Я? — удивился Игорь.
— Ага, — Птица поднял с земли несколько гибких веток, — На работе ты жертвуешь собой ради тех, кого даже не знаешь. Почему? Должна же быть причина рисковать жизнью, и в твоём случае это не любовь, а долг.
— Причины менялись, — признался Гром поглядывая то на Птицу, то на ветки в его руках, — В юности, например, это было тщеславие, когда амбиции через край, и хочется формой козырять, а ещё чтобы о тебе говорили со страхом и уважением. К счастью, это быстро прошло.
— После первой серьёзной стычки, наверное? — мягко усмехнулся Птица, взглянув на него.
— Именно, — подтвердил Игорь, — Потом хотелось что-то доказать не другим, а себе, хотелось не опозорить фамилию отца, хотелось… Да много чего хотелось. Постоянным оставалось только желание порядка, правды и справедливости.
— Вот видишь, — Птица машинально сплетал ветки между собой, глядя на горизонт, где гладь воды встречалась с небом и кое-где прерывалась льдинками, — В твоей жизни выживание и жертвенность тоже идут рука об руку. Думаю, у каждого человека или птицы есть на то свои причины, и их сложно объединить какими-то общими.
— А что насчёт тебя? — напрямую спросил Игорь, не желая теряться в догадках, — Как в твоей жизни отражается этот принцип?
— О, я эгоист и далёк от идеала, — Птица тихо рассмеялся, — У меня сторона выживания развита куда сильнее, и именно поэтому я учил Сергея идти по головам, выживать всегда, везде, любыми, даже самыми нечестными способами, ибо жизнь — это то, для чего все рождены, и этим даром нужно пользоваться. К сожалению, Серёжа оказался птицей жертвенной, я это понял с детства — он последнюю рубашку отдаст, единственную игрушку подарит, до последнего будет молчать о боли, дабы никого не тревожить, а с возрастом жертвенность вылилась в его непреодолимое желание всегда и во всём быть полезным. Наши конфликты часто происходят именно на этой почве — мы слишком разные, но… — задумался Птица, закусив губу, — Как бы там ни было, моё воспитание не прошло даром, и он достаточно приблизился к идеалу, за что я его уважаю. Сергей, конечно, птица невысокого полёта, хилый воронёнок, весь состоящий из компромиссов, вежливости и какого-то вселенского добра — это раздражает. Его гипертрофированную жертвенность я всегда считал слабостью и не поощрял, но он не позволил мне вырастить лёд вместо своего сердца, значит и характер есть — чтобы противиться мне, нужно быть сильным, нужно иметь крепкий клюв и острые когти. Жертвенный, хрупкий, но при этом стойкий Серёжа… — Птица грустно усмехнулся, — В глубине души я даже не могу его винить за то, что он пытался от меня избавиться — с его стороны это был способ выжить, обеспечить себе спокойную жизнь, и я вижу в этом поступке свой почерк. Не будь я на месте жертвы, я б его похвалил. В общем… Всё непросто.
За долгим откровенным разговором Игорь не заметил, как они дошли до побережья, и начало совсем смеркаться. Остановившись у кромки воды, он обнял Птицу и бережно прижал к себе, поцеловав в висок. Тревога Птицы и внутренняя борьба заставляла его то молчать, то говорить о наболевшем, пока не становилось чуть легче, и Гром чувствовал его метания, пока не понимая, какой шаг стоило бы предпринять со своей стороны.
— Я так зациклен на выживании, что моё чувство жертвенности, кажется, совсем атрофировалось за все эти годы, — тихо признался Птица, обняв Игоря в ответ, и прижался щекой к его холодной щеке, порывисто выдохнув, — Раньше я этому радовался, а сейчас… Сейчас я ничего не понимаю, но, кажется, со мной всё плохо.
— Что ты, Птенчик, — Гром ласково гладил его по спине, закрывая собой от ветра, — Не драматизируй. Просто ты сам всего не замечаешь. Серёжа мне рассказывал, как в детстве ты боролся за его жизнь, и ты до сих пор забираешь всю боль, сам терпишь, когда его мигрень мучает, хотя тебе не может быть менее больно. Это ли не жертвенность? Ты сорвался на помощь Кляксе, хотя выйти из дома тебе было нелегко. Ты ночь не спал, когда я с температурой валялся, и всеми силами помогал. Ты пожертвовал своим комфортом, чтобы оказаться здесь со мной, и я очень это ценю.
— С тобой в грязевых угодьях! — Птица улыбнулся уголками губ, посмотрев в любящие глаза.
— Именно! — Игорь счастливо улыбался, обнимая его крепче и жмурясь от мягких поцелуев на щеках, таких тёплых, что даже холодный ветер перестал ощущаться таковым. Птица прижался лбом к его лбу, прикрыв глаза, и тихо вздохнул, вдруг вновь разволновавшись до дрожи. Признание в любви готово было сорваться с его губ в любой момент, пальцы нервно сжимали сплетённые вместе гибкие ветки, но ему было так страшно, будто сказав заветное «я тебя люблю», он навсегда отрежет себя от прошлого, практически объявит себя слабым, прирученным, и весь мир на фоне этой вселенской трагедии обязательно рухнет.
— Птенчик, что тебя так сильно беспокоит?
— М? — Птица посмотрел на Игоря таким отрешённым взглядом, от которого Гром даже ощутил лёгкое волнение. Он не понимал, что могло заставить Птицу так сильно переживать — всё шло вполне хорошо, за исключением случая с машиной, но это приключение явно не было таким ужасным, чтоб грузиться мыслями о нём целый день.
— Я же вижу, что ты о чём-то переживаешь. Весь день ты то со мной, то в своих мыслях, и там творится что-то страшное, — Игорь поцеловал его в щёку и взглянул в медовые глаза, — Что-то не так?
— Всё так, — уверенно кивнул Птица и даже смог улыбнуться, — Место красивое, тихое, всё хорошо. И… И у нас всё хорошо. Так ведь?
— Место красивое, а ты где-то совсем далеко, — Игорь взял его за руку, — У нас всё прекрасно. Ты сам это чувствуешь?
Птица не мог вымолвить и слова и лишь открыто смотрел на Игоря, чувствуя, как сердце предательски сжималось от любви и каких-то абсолютно непередаваемых эмоций, отправляя по всему телу то жар, то приятную мелкую дрожь.
— Пташечка, — беспокойство в глазах Грома обретало всё более чёткие очертания, затягивая в свой омут, — Ты хочешь домой? Так поедем.
— Нет! — Птица крепко взял его за руки, выронив сплетённые ветки, — Нет, мне действительно тут нравится. Дело не в этом.
— А в чём? — Игорь искренне не понимал, — Я же не слепой — вижу, как ты чем-то мучаешься и молчишь. Мы многое сегодня обсудили, и… Понимаю, что некоторые темы могли тебя сильно задеть. Прости, если разбередил душу. Я могу чем-то помочь? Или наоборот — мы о чём-то не договорили?
— Я… Я… — руки Птицы дрогнули, и он выпустил ладони Игоря из своих, а затем ласково погладил его по чуть колючим щекам, снова посмотрев в глубокие, полные волнения глаза, — Кажется, я совсем запутался.
— В себе запутался? — Гром прижался лбом к его лбу, прикрыв глаза.
— Да, — потеревшись кончиком носа о его, Птица не устоял перед соблазном на мгновение коснуться губ нежным поцелуем, — Мне нужно сказать тебе кое-что очень важное, но я не могу этого сделать.
— Почему? — Игорь поглаживал его по скуле большим пальцем, всё ещё не открывая глаз.
— Если скажу, то будут последствия, — Птица был предельно серьёзен.
— Они будут в любом случае, — мудро заметил Игорь, — Молчание — это ведь тоже выбор. Так о каких последствиях ты говоришь? О хороших или плохих?
— Я не знаю, — чуть повернув голову, Птица прижался ладонью к его щеке, — Скорее, о хороших. А там как посмотреть…
— Отлично, — Гром поцеловал его в лоб и чуть развернулся, закрыв собой от порывистого ветра, — Эти хорошие последствия будут касаться нас?
— Да, — уверенно кивнул Птица, пряча взгляд.
— Так чего ты боишься? Того, что мы станем ещё ближе? — шёпотом спросил Игорь, будто их мог кто-то услышать, и лицо Птицы снова вспыхнуло.
— Нет, — честно соврал он, — То есть… Всё сложнее, и дело не в страхах. Я ничего не боюсь!
— Расскажешь? — бережно приобняв его за талию, Гром пошёл по побережью дальше, — Если вопрос касается нас двоих, то я тоже имею право знать, м?
— Мне сложно объяснить тебе то, что я не могу объяснить себе, — Птица метался от желания рассказать обо всём, что так мучило и терзало душу, до порыва убить в себе чувства и эмоции, чтоб никто никогда о них не узнал.
— А ты попробуй, — чуткость и желание Игоря помочь во что бы то ни стало очень подкупали Птицу и только влюбляли в него сильнее, — Иногда нужно говорить вслух, чтобы структурировать мысль — нас всегда так учили.
Птица тяжело вздохнул и прижался к нему крепче, глядя то под ноги, то на безграничное тёмное небо и внимательный лунный глаз Отца-Ворона, который то скрывался за облаками, то появлялся вновь, моргая.
— Мне так хорошо, — искренне сказал Птица, неспешно прогуливаясь с Громом под руку, — И так плохо, что словами не передать. Я… Я будто накатался на всех каруселях мира, и теперь до тошноты кружится голова.
— Бывает такое, когда много впечатлений и эмоций, — Игорь понимающе кивнул.
— Эмоции, впечатления, и какой-то жуткий внутренний диссонанс, — Птица остановился, снова всмотревшись в живописное небо, — Со мной что-то происходит, что-то очень сильное, всепоглощающее и пугающее, и как бы я не пытался избежать этого, у меня ничего не выходит. Это чувство постепенно разрушает те устои, к которым я привык. Я потерял связь с собой. Потерял почву под ногами. Потерял уверенность, поэтому наверняка звучу сейчас как мелкая пташка. Я… Я всё потерял.
Игорь внимательно смотрел на беспомощно изогнутые брови, читал в медовых глазах зарождающуюся панику и не знал, как правильно подобрать верные слова, чтоб не ранить Птицу.
— Но неужели ничего не обрёл? — осторожно спросил он.
— Обрёл, — Птица чуть улыбнулся, кивнув, и тут же зажмурился, не позволив себе дать большую слабину, — Только я… Не знаю, что с этим делать, — он развёл руками и порывисто выдохнул, горько усмехнувшись.
— А почему с этим обязательно нужно что-то делать? — Игорь тепло ему улыбнулся, — Почему нельзя просто жить?
— Я не понимаю, как жить с этим чувством, — пытался объяснить Птица, прижав ладонь к груди, — Не понимаю, как вести себя. С одной стороны, оно уничтожает всё, чем я жил, с другой стороны, я никак не могу им насытиться. Я хотел убить его в себе, но как бы ни пытался зарыть в землю, оно прорастает, будто семена. Временами оно так накатывает, что мне сложно себя сдержать, я будто становлюсь его рабом всеми своими мыслями и телом и, стыдно сказать, порой мне даже нравится им быть. Я очень не хотел бы чувствовать то, что чувствую к тебе, Игорь, но я ужасно жаден до этих чувств.
— Я тебя слушаю сейчас и думаю вот о чём, — Гром взял его за руку, и они медленно пошли дальше, — Такую масштабную войну ты ведёшь, а тактику избрал неверную.
— В смысле? — Птица чуть нахмурился.
— У тебя одни сплошные «я», и ни одного «мы», — Игорь успокаивающе поглаживал его по руке.
— Я привык решать проблемы сам.
— Это понятно, — кивнул Гром, вдохнув свежий ночной воздух полной грудью, — Все мы дофига самостоятельные, только причины разные: кто-то думает, что он во всём лучше, а помощник возьмёт и всё испортит; кто-то боится, что о нём подумают плохо, мол, слабак, раз помощи просит; кто-то просто не привык доверять. Но факт остаётся фактом — некоторые вопросы требуют обсуждения и помощи. Ты говоришь, что то чувство, которое тебя терзает, касается нас обоих, значит не ты один должен с ним жить. Так почему я узнаю о твоей беде только сейчас и через такие долгие расспросы?
— Я же сказал, что не умею с ним жить, не знаю, как! — вспылил Птица, но вместо того, чтоб демонстративно выдернуть свою руку из ладони Грома, лишь крепче её сжал.
— Но у тебя же есть я, — Игорь взглянул на него, и Птица вдруг поменялся в лице от внезапного осознания, — С этим чувством должны жить мы, а не один ты. Услышь меня, пожалуйста, Птенец — я хочу донести до тебя, что не надо драматизировать будущее, ты не одинок, то самое чувство взаимно, и мы обязательно со всем справимся. Мы, а не ты один. Это как… Как машину из грязи выталкивать, во!
— О небеса! Опять твои сравнения… — Птица фыркнул, закатив глаза, и тихо рассмеялся, — А всё так хорошо начиналось…
— Ну правда ведь! — Гром широко заулыбался, — Чем не иллюстрация к тому, что вместе мы сила?
— Ладно, согласен, — почувствовав, как на душе немного полегчало, Птица почти ощутил крылья за спиной.
— А вообще, если тебе интересно, — Игорь на мгновение задумался, взял лежащий под ногами плоский камешек и бросил его так ловко, что он запрыгал по воде, — Я очень хорошо понимаю твои чувства, и это не просто вежливые слова с моей стороны.
— Да? — удивился Птица, до этого момента думавший, что все страдания мира касались только его одного.
— Ага, — подтвердил Гром, бросив ещё один камешек, но тот далеко не пропрыгал и грустно булькнул, оставив круги на воде, — На самом деле, мы с тобой во многом похожи. Тебе сложно говорить о чувствах, и мне до недавних пор было ужасно трудно — слова буквально стояли комом в горле. Раньше мне вполне хватало меня и моих мыслей, я всегда был молчаливым и хмурым, максимально погруженным в себя. Какие могли быть диалоги о переживаниях? Пфф, я вас умоляю! Я не мог и не хотел рассказывать о том, что происходило на душе — ни о плохом, ни о хорошем. Делиться горестями и радостями научил меня Серёжа, и только сейчас я понимаю, какого ангельского терпения ему стоило до меня достучаться. Говорить о любви оказалось ещё сложнее — не знаю, почему, ведь вы заслужили самых прекрасных слов, но я просто не мог сказать ничего красивого и ужасно стеснялся себя. Сейчас легче, конечно, но временами всё равно зависаю, не понимая, как можно выразить невыразимое, или просто не желая никого тяготить своими проблемами.
— Понимаю, о чём ты, — кивнул Птица и протянул Игорю плоский камешек, который тут же улетел в воду, сделав аж семь прыжков, чем вызвал восторженный присвист и всяческое одобрение.
— Вот, — Гром взял из его рук ещё один камень, похожий на расплющенное сердечко, и повторил предыдущий рекорд, — Ты говоришь, что то чувство разрушает всё, чем ты жил — я испытал то же самое.
— Нет… — Птица отказывался верить и смотрел на Игоря огромными удивлёнными глазами.
— Да! — усмехнулся он, чмокнув его в щёку, и повёл дальше, — Ты проповедовал одиночество как основу выживания — раньше и я жил по этому принципу. Одному во всех отношениях проще, более того, я искренне уверовал в то, что с моей работой иметь близкие отношения с кем-то невозможно — любимый человек со мной ведь автоматически в опасности, он заведомо становится живой мишенью, поводом для шантажа. Как я мог ставить кого-то под угрозу? Собой рисковать мне не впервой, а другим? Нет. Слишком большая ответственность. «Любовь порождает страх, который мешает трезво мыслить, а значит мешает выживанию» — твои слова?
— Мои, — подтвердил Птица, внимательно слушая.
— Они меня зацепили, потому что эта мысль и моя отчасти, — признался Игорь, — Я тоже прошёл через эту догму, пока её не разрушила безусловная любовь к Серёже и тебе, которая оказалась сильнее всех трудностей, преград и предрассудков, коими была полна моя голова. Поверь, мне было тяжело, у меня огромные проблемы с доверием — я по роду деятельности не доверяю никому и никогда; я тоже чувствовал, как разрывается сердце, как разум ему противоречит, как рушится всё, чем я жил, как страх сковывал меня до онемения; но я так сильно, до одури полюбил, что мне в какой-то момент стало плевать на всё, что было прежде, лишь бы жить здесь и сейчас и не упустить то, что может стать самым лучшим вариантом будущего из всех возможных. И знаешь, решения проблем начали находиться сами собой, особенно, когда до меня дошло, что «я» превратилось в «мы». Позже я понял ещё одну вещь: порой, чтобы создать что-то новое, нужно разрушить старое. Возможно не стоит сносить всё до самого основания — есть смысл оставить прочный фундамент из прожитого опыта, но важен сам факт. То есть… Я не говорю, что твои догмы были неверными, а любовь заставляет прозреть, нет — твои правила работали и были актуальны в той ситуации, в которой ты существовал. Сейчас дела обстоят иначе, и жизненные принципы, соответственно, корректируются. Понимаешь меня? Небеса на тебя не падают, просто ты адаптируешься — это непросто, но вполне нормально. Так что… Вот. Кажется, это всё, что я хотел донести. Сумбурно вышло, но уж как есть, — Игорь свернул на небольшой деревянный причал и остановился, оперевшись локтями о поручень, — Как я уже сказал, говорить о чувствах мне трудно, но я потихоньку учусь.
Птица с восхищением смотрел на него, не в силах вымолвить и слова — откровение Игоря стало для него шокирующим, и особенно тот факт, что они действительно во многом оказались похожи. Подойдя ближе, Птица робко потёрся кончиком носа о его щёку, проворковав тихое «спасибо», и спрятал лицо в изгибе шеи, напросившись в объятия. Игорь улыбался, крепко обнимая Птицу и дыша в его волосы, пахнущие дымом и ночной свежестью.
— Не знаешь, почему ночью всегда пахнет костром? Что в городе, что за городом… — спросил он, улыбнувшись.
— Знаю, — охотно ответил Птица, поцеловав его шею, — Так пахнут опалённые крылья Отца-Ворона.
***
Птица тихо лежал в постели, слушая шум воды, доносившийся из ванной, и лениво трогал теплый пол кончиками пальцев, свесив одну руку. Голова была тяжёлая и одновременно пустая, и Птице казалось, будто за сегодняшний день он пропустил сквозь себя столько мыслей, эмоций и чувств, что от этого можно было умереть. Ночь была беззвёздная и тёмная, словно бархат, в углу комнаты тускло горел торшер, часы гипнотизирующе тикали в коридоре, и всё вокруг казалось нереальным, словно не из этой жизни, а из фильма или рассказа про тихое счастье, которое на самом деле ощущалось оглушающе громким. Птица смотрел на дверной проём, ожидая, когда в нём появится Игорь, и сердце его снова заколотилось, отправляя по всему телу мелкую дрожь волнения. Зажмурившись, он отвернулся, притянув ноги к груди, и попытался ровно дышать, но не получалось — Птица проживал каждое чувство так надрывно и искренне, что от этого ему самому становилось больно.
Игорь тихо вышел из ванны и прошёл в комнату, думая, что Птица заснул, а когда лёг на кровать рядом, то тут же ощутил отчаянно-крепкие объятия со спины.
— Не спишь, Птенчик? — шепнул он и погладил его руки, спиной ощущая дрожь тела, — Замёрз? Тут же тепло вроде…
Обернувшись, он накрыл Птицу одеялом и обнаружил, что кровать была застелена домашними простынями.
— Всё хорошо, просто я… — в больших испуганных глазах Птицы блестели слёзы, — Я…
Игорь не перебивал его и только поглаживал ладонью по голове, чувствуя, как сердце набрало темп. Птица не знал, куда себя деть от нахлынувшего страха и счастья. Дрожа всем телом, он провёл прохладной ладонью по щеке Грома, неотрывно глядя в его глаза, и порывисто вздохнул.
— Я…
Игорь осторожно взял его ладони в свои и нежно оцеловал пальцы, заставив Птицу сильнее покраснеть и затрепетать.
— Игорь, я… — на мгновение Птица зажмурился, словно от невыносимой боли — прошлое рушилось и падало на него кусками гранита и хлопьями пепла, — Я так…
Гром крепко прижал его ладони к своей груди, и Птица почувствовал, как взволнованно колотилось его сердце — так же быстро и отчаянно, как его собственное.
— Я так сильно тебя люблю.
