Приручение

Говорят, будто перья Отца-Ворона чернее самой тьмы, и чем он ближе, тем меньше света оказывается вокруг. Птица никогда в своей жизни не видел такого тёмного неба, как за городом, и оттого чувствовал почти осязаемую близость Отца, которая прежде казалась ему совершенно недосягаемой. Луна светила в окно, словно небольшой прожектор, и Птица смотрел на неё стеклянными глазами, чувствуя себя то ли опустошённым, то ли наполненным, а голова шла кругом, будто от высокой температуры. «Что ты смотришь? Презираешь меня за то, что я сдался? Пытаешься пристыдить и показать, насколько я жалок? Перестань!» — он пытался отвернуться, но чувствовал на себе холодный лунный свет даже сквозь задёрнутые шторы и не хотел признаваться в том, что взгляд Отца-Ворона не был полон презрения, наоборот — в спокойствии, сосредоточенном в ровном лунном свете и абсолютной темноте, было что-то поддерживающее и уверенное. Лунный луч робко выглядывал из-под короткой занавески, будто напрашиваясь в гости, и Птица осторожно протянул ему руку, пропустив хрустальный белый свет сквозь пальцы. Отец явно хотел посмотреть на того, к кому Птица оказался настолько неравнодушен, поэтому пытался заглянуть в комнату сквозь щель меж штор, и тонкие лучи то и дело падали на обнажённую спину Игоря. «Это всё из-за него! — мысленно пожаловался Птица и чуть отодвинул льняную занавеску, — Он меня приручил». Взглянув на Грома в лунном свете, Птица зарделся и тут же отвёл взгляд, запахнув штору обратно — даже полубогу не позволено было подглядывать. Вздохнув, Птица чуть прижался к Игорю плечом и прикрыл глаза, пытаясь задремать, но не мог — мысли возвращали его к моменту признания, когда он был настолько оглушён чувствами и шоком от происходящих перемен, что едва понимал и слышал, как Игорь шептал ответные слова любви, целовал его пальцы, запястья, плечи, шею, губы; как прижимал к себе, ещё много раз повторяя что-то ласково-утешающее, а у Птицы от пережитых эмоций не хватало сил даже на слёзы, и он лишь вжимался в него, ощущая себя беспомощным и до онемения счастливым. Картинки и отзвуки вспыхивали яркими пятнами, напоминая о тепле Игоря и будоража им сознание — ещё никогда тепло не было таким желанным, особенно тепло другого тела. Порывисто вздохнув, Птица снова посмотрел на Грома и прижался к нему чуть крепче, но душой пытался отстраниться, ещё чувствуя внутренний дискомфорт и тщетно стараясь обороняться, будто змей, кусающий себя за хвост. На Игоря легко было злиться, особенно на спящего — да и как вообще он посмел заснуть, когда Птица не мог справиться с собой и страдал? Какой же коварный план он выдумал — сначала победить, уничтожить, дать все возможные поводы для ненависти, а потом влюбить в себя! Невыносимое унижение, хуже некуда, будто ему того триумфа было мало! Птица нахмурился от привычного ощущения закипающей злости и обиды, но потом вспомнил, каким любящим взглядом Игорь смотрел на него, с каким вниманием относился и даже привёз сюда, чтобы побыть вместе вдали от города — на коварный план это не очень-то смахивало. Птице хотелось бы обидеться, но Гром не вписывался ни в один жуткий сценарий. Объяснить его любовь было трудно, да и не только его — собственную любовь Птица тоже не мог себе объяснить, а поэтому вновь и вновь пытался отвергнуть её, как и всё иррациональное, или смириться, будто с неизлечимой болезнью. «Болезнь! — осенило его, ведь даже Маяковский писал что-то про прекрасную болезнь и пожар сердца, а Есенин ему вторил: «Друг мой, я очень болен…» «Интересно, а от любви можно умереть?» — постоянно ругая Серёжу за то, что тот умел мастерски себя накрутить, Птица невольно перенял этот талант. Решив загуглить волнующий вопрос и разобраться, чем грозят чувства ему и Серёже, Птица перегнулся через Игоря, чтобы взять телефон, но что-то его вдруг пересилило, и он просто лёг сверху, медленно выдохнув от наслаждения и позабыв обо всём на свете — Гром был потрясающе тёплым. Желая почувствовать тепло ещё ближе, Птица машинально стянул с себя футболку, в которой обычно спал, и вновь лёг на Игоря, крепко прижавшись к его телу своим. Прикосновение кожи к коже согревало и дарило ощущение комфорта, но вместе с ним Птица чувствовал, как сердце сладко сжималось в груди, отправляя по всему телу волну мурашек и лёгкой дрожи. Опустив голову на плечо Грома, он закусил губу и порывисто выдохнул на шею, ткнувшись в неё кончиком носа. Безудержное желание позлиться на кого-нибудь не покидало Птицу, но даже Серёжа не попадал ни одним поступком под его горячую руку. Более того, у Птицы был большой вопрос к Разумовскому, который никогда не решится ему задать: как он такой мнительный, тревожный и жертвенный, каждый раз переносит этот ошеломительный шквал чувств, от которого нет ни сна, ни покоя? Или он вообще не испытывал ничего подобного? «Нет, не может быть!» — Птица тут же отверг эту абсурдную мысль, вспомнив множество эпизодов, когда Серёжа принимал буквально всё слишком близко к сердцу. «Это что получается… Сергей в вопросе любви оказался сильнее и выносливее меня?» — с ужасом сделал вывод Птица и зажмурился, почувствовав себя совсем ничтожным, но дабы избавиться от самокопания, тут же начал повторять про себя слова Игоря о том, что небеса не падают, и ему нужно просто привыкнуть к новому этапу жизни. Если Игорь смог, значит и он сможет. «А если не смогу? — тут же возразил ему разум, — Игорь же сильнее, он одержал надо мной победу. Легко говорить и рассуждать обо всём, когда ты сильный! Возмутительно…» Птица разрывался между желанием стукнуть Грома и поцеловать, прижавшись ещё крепче, пока Игорь не проснулся и погладил его по обнажённой спине. — Птенчик, ты чего не спишь? — от его хрипловатого голоса Птица вздрогнул, — Всё переживаешь? — Неа, — соврал Птица и потёрся носом о его шею, сменив гнев на милость, — Просто не спится. Новое место. — Надо хотя бы немного подремать, иначе днём будешь разбитым, — Игорь, кажется, ещё не до конца понимал, что с Птицы волшебным образом исчезла футболка, — Всё хорошо, засыпай. — Угу, — Птица прижался губами к его шее и приобнял одной рукой, шепнув, — Обними меня крепче. Гром улыбнулся, сонно на него посмотрев, и лёг с ним на бок, прижав к себе и покровительственно поцеловав в лоб. Оказавшись в тепле и предельной близости, Птица издал невнятный воркующий звук и медленно выдохнул, растворяясь в абсолютном спокойствии и доверии, которое избавило его от ловушки гнетущих мыслей, куда он сам себя почти умудрился загнать. — Тебе тепло? — спросил Игорь, кутаясь в одеяло сильнее и прижимая его голову к своей груди. — Тепло… — в голосе Птицы было столько томной неги, что Гром почувствовал, как запылали щёки. Ещё никогда он не видел, чтоб Птица был настолько тактилен, что буквально пытался врасти своим телом в его. — Может… — он выдохнул в макушку, собираясь с мыслями, — Может ещё одеяло достать? — Нет! — резко возразил Птица, вжимаясь в него и цепляясь за спину, будто решив, что он нашёл предлог встать и уйти, — Не уходи никуда. — Я никуда не уйду, Птенчик, — Игорь чувствовал, как подрагивал Птица в его руках, — У тебя не температура? — Нет, это просто… — Птица не знал, как объяснить, и только стыдливо краснел, пряча лицо на груди Грома, — Просто мне очень нужно тепло. — Хорошо, конечно, — Игорь бережно обернул его пледом, поцеловав в лоб, и услышал ответный довольный вздох. — Люблю… — едва слышно шепнул Птица одними губами в полудрёме, будто боясь и одновременно желая, чтоб его услышали, и Игорь счастливо улыбнулся, обняв его крепче в неистовом желании подарить ему всё тепло этого мира. — И я люблю, Пташечка моя, — он гладил его по расслабленной спине, прикрыв глаза, — Птичка. Кончики его пальцев обвели контур острых лопаток, ладонь легла между них, и Птица снова довольно шумно выдохнул, чувствуя, как остатки разума начали его покидать — тепло благотворно на него воздействовало, каждое касание Игоря отзывалось дрожью и волной мурашек, а от поцелуев кружилась голова. Обстановка вокруг и жадный до тепла Птица возвращали Грому воспоминания из детства, когда он подобрал птенца голубя, потому что тот выглядел донельзя жалким, да и сам Игорь никогда не встречал их прежде, а потому решил попробовать его выходить на даче втайне от бабушки. Голубёнок не выжил, но Гром помнил, как он мирно дремал то на грелке, то в его вечно поцарапанных мозолистых мальчишеских руках — скорее всего, тепло напоминало ему гнездо и дарило надежду на что-то хорошее. Гром не выпускал Птицу из своих объятий, несмотря на то, что рядом с ним под одеялом и пледом было очень жарко, и думал, сколько ещё обогревателей придётся притащить домой, чтобы он чувствовал себя комфортно. Спустя несколько минут дыхание Птицы выровнялось, и Игорь провалился вместе с ним в глубокий, но чуткий сон. Птица проснулся от заливистых трелей за окном. Хозяйка дома была права, когда говорила, что на рассвете можно было услышать, как поёт лес — птицы щебетали на все лады, да так громко, что закрытые окна не стали им преградой. Слушая их, Птица едва сдерживал внутренний порыв присоединиться, и даже мелодия складывалась сама собой. А ещё почему-то не хотелось, чтобы Игорь слушал чужое пение — мало ли. «Глупости какие! — насупился Птица, возмутившись этой мысли, — Будто он всё бросит и побежит вить гнездо к жаворонкам или соловьям! Как же я тупею…» Утро мягко рассеивало ночной накал эмоций, и, вспоминая о своём признании, Птица то краснел, то бледнел, отказываясь верить в реальность произошедшего. Изо всех сил пытаясь сохранить остатки адекватности, он принялся оценивать свои мысли и поступки максимально скептически, хотя голова была безмятежно лёгкой, что явно не способствовало глубокой рефлексии. «Это всё весна, инстинкты и гормоны. Это пройдёт», — успокаивал он себя, рассеянно глядя на спящего Игоря, которому непременно хотелось пригладить взъерошенные волосы, а ещё поцеловать в висок и приласкаться — в общем, вести себя так, как ведут себя все влюблённые дурачки. С одной стороны, Птице всё это казалось неловким, навязчивым и глупым, а с другой — желание пересиливало любые доводы. Игорь лежал на боку, и Птица с замиранием сердца рассматривал его обнажённую спину, которая была похожа на карту звёздного неба с родинками-звёздами и кометами-шрамами. «Ну надо же, настоящие созвездия!» — он соединил несколько мелких родинок кончиком пальца и оставил меж лопаток мягкий поцелуй, в котором не было дразнящего флирта — только искренность и нежность, на которую, как считал сам Птица, он никогда не был способен. Продолжая поглаживать Игоря по спине, Птица провёл носом вверх к шее и тепло выдохнул, на мгновение замерев. Он помнил, какие эмоции и ощущения вызвал поцелуй Грома на этом месте, и колебался, думая о том, испытает ли Игорь то же самое. Взволнованно сглотнув, он сначала принялся заботливо приглаживать забавно торчащие тёмные волосы, словно перебирая перья, а затем всё же оставил трепетный поцелуй сзади шеи, крепко прижавшись грудью к лопаткам. Игорь чуть вздрогнул, и Птица почувствовал, как сердце сделало в груди сальто — Гром явно уже не спал или же был на грани пробуждения. Позабыв все рассуждения о неловкости и глупости, Птица приобнял его со спины и, поцеловав плечо, прижался к нему щекой, тихо влюблённо воркуя. — Доброе утро, Птенчик, — голос Игоря спросонья был таким же приятно-хрипловатым, как и ночью, — Ты поспал хоть немного, м? Он почти не шевелился — точно так же ведут себя те, кому на плечо вдруг села дикая птица, и её страшно было спугнуть. — Доброе утро, — шепнул Птица и провёл носом от плеча до шеи, — Поспал. Даже выспался немного. — Вот и хорошо, — Игорь накрыл его ладонь своей горячей, и Птица зарделся — он будто вернулся в начало их отношений, когда реагировал на каждое прикосновение слишком остро; разница была только в том, что раньше касания Грома казались опасными и напоминали о его тяжёлых ударах, а теперь от них было так хорошо и сладко, что дыхание перехватывало, сердце колотилось, и что-то трепетало в солнечном сплетении. Игорь обернулся и лёг к нему лицом, заключив в тёплые бережные объятия. Робко поглядывая на Птицу, он боялся увидеть в его глазах отстранённый холод, потому что понимал, насколько надёжно он мог закрыть в себе всё то, о чём вчера говорил с таким надрывом. Утро отрезвляло, утром часто бывало неловко и стыдно за вечерние разговоры по душам, порой слишком откровенные, после которых не знаешь, куда деть себя и всю ту искренность, взвалившуюся на сердце другого человека. Птица пристально смотрел на Грома и чувствовал его страх, чувствовал, как он внутренне умолял его не отказываться от сказанных слов и не возвращать себе ледяную броню, делая вид, будто ничего не было, а слова любви вырвались просто потому, что эмоции пересилили его и опьянили вкупе с новой обстановкой и впечатлениями. — Игорь, — тихо шепнул Птица, встретившись с ним взглядом, и брови Грома на мгновение беспокойно нахмурились. Птица читал его, словно открытую книгу, и переживания Игоря ему льстили, ибо говорили о том, как он дорожил признанием и доверием. — М? — Гром с любовью смотрел в янтарно-золотые глаза, не в силах наглядеться, и Птица тонул в его взгляде, а беспокойному сердцу становилось всё теснее в груди. Он лежал спиной к окну, рассветное солнце, пробиваясь сквозь тонкие льняные занавески, светило медовым ореолом над его головой, и Игорь не мог отвести взгляда от такой неземной красоты, отчего-то немного перед ней робея. Птица тоже вдруг оробел и взволнованно облизнул губы, опустив взгляд, а затем, посмотрев на Грома уже более решительно, сообщил: — Я вчера был серьёзен. То, что я сказал тебе… Это правда. — И я вчера был с тобой серьёзен и искренен, — ответил Игорь, поглаживая его по обнажённой спине. — Д… Да? — горячая ладонь меж лопаток не добавляла уверенности и возвращала разнеженное состояние, когда думать становилось невыносимо трудно. — Конечно, — кивнул Игорь, ощущая тепло и бархатную мягкость кожи. Птица чуть отклонился на его руку и глубоко вздохнул, собираясь с силами и мыслями. — Люблю, — шепнул он, слыша не себя, а лишь оглушительный шум крови в ушах, но всё же, преодолев смущение, посмотрел в улыбающиеся счастливые глаза Грома, которые сияли любовью и неземным обожанием. — И я тебя люблю, мой Птенчик, — Игорь крепче сжал его в объятиях и, опустившись чуть ниже, мягко поцеловал ямочку меж ключиц, заставив Птицу затрепетать в его руках. — Ах! Ой… — Птица закрыл рот ладонью, не ожидав от себя такой реакции, и Игорь почувствовал, как у него самого запылало лицо. На мгновение он подумал о том, что если Птица так бурно реагировал на его прикосновения, то что же будет с ним, когда… — Тут не целовать? — задал он глупый вопрос, подняв взгляд. Птица постепенно краснел от корней волос до самых плеч и смотрел на него, то дыша чуть чаще, то забывая о дыхании напрочь. — Нет. То есть, да, целовать… Ещё. Больше, — он растерянно заморгал, подрагивая от волнения, и зажмурился, когда губы Грома снова нежно прильнули к ямочке меж ключиц, а затем поднялись чуть выше по шее, и от каждого нового чувственного касания Птица то тихонько постанывал, то охал, и гладил Игоря по голове непослушными пальцами. — Птенчик… — выдохнул Гром, прикрыв глаза, и провёл носом вдоль шеи вверх, принявшись нежно оцеловывать контур подбородка, — Какой же ты… Птица пылал, изнемогая от переполнявшей его любви, и цеплялся за Игоря, снова растворяясь в его тепле и нежности, от которой так невыносимо хотелось петь. Гром не мог им насытиться, не мог надышаться, и не выпускал Птицу из своих объятий, чувствуя, как его привычные дразнящие, игривые касания стали нежнее, аккуратнее и искреннее. За окном щебетали соловьи, лучи солнца выглядывали из-за штор и целовали веснушчатые плечи Птицы, а сам Птица медленно и чувственно касался губ Игоря, пытаясь вложить в долгие поцелуи всё то, что невозможно было выразить никакими словами. Беспокойные руки-крылья то отчаянно обнимали его, то бережно оглаживали ключицы и грудь кончиками пальцев, но очень осторожно, будто боясь, что Гром сейчас возьмёт, перехватит его и запретит любые прикосновения, а ещё скажет, что вся эта любовь — большая шутка, чтобы наказать, отомстить сильнее, сделать больно, растоптать и одержать ещё одну победу. Каждый шаг навстречу давался Птице огромными усилиями и через вереницы преград. «Нет-нет-нет!» — успокаивал он сам себя, прогоняя липнущие паутиной тревожные мысли, которые мастерски играли его хрупким доверием и открытыми, словно свежая рана, чувствами. Ладонь Грома скользнула по изящной спине вниз и легла на поясницу, затем опустилась чуть ниже, но ещё на грани дозволенного, и Птица выдохнул томный полустон в поцелуй. Мягко отстранившись и посмотрев в его глаза, Игорь заметил глубоко таящийся страх, который он уже когда-то видел и был с ним знаком. — Птенчик, — Гром поцеловал его в уголок губ и вновь принялся успокаивающе поглаживать по спине, — Скажи, если я что-то делаю не так. Он намеренно избегал спрашивать, чего Птица боялся, потому что знал, какой ожидать реакции на это слово — Птица наверняка нахмурится, возмутится, скажет, что ничего на свете не боится, и вновь отгородится от него непробиваемой стеной. — Всё так, — принялся убеждать Птица, со всей лаской оглаживая рельефные плечи и чуть касаясь горячим дыханием его губ, — Я люблю твои прикосновения, — он тщательно подбирал слова, пытаясь складывать мысли сквозь вату в голове, — Они очень отзываются. Но… — Но? — Игорь чуть тронул кончик его носа своим. — Это так странно, — прошептал Птица, смущённо моргая, — Я будто вернулся в начало, когда было трудно доверять и касаться, только теперь это вышло на новый уровень. — Понимаю, но не совсем, — Гром убрал за ухо медную прядь, — Ты снова меня опасаешься? Что мне ещё сделать, чтобы ты поверил, что я не желаю тебе зла? Птица вновь мягко поцеловал Игоря в губы, взяв его лицо в свои ладони. — Я верю, — честно признался он, — Правда верю, и тебе не нужно мне ничего доказывать. Ты сам сказал, что привыкание будет непростым, и, к сожалению, это действительно так. Я не понимаю, когда оно закончится, и закончится ли вообще. Игорь не перебивал его и внимательно слушал, оглаживая острые плечи и нежно отвечая на короткие тёплые поцелуи. Птицу беспощадно терзали старые демоны, но уже иначе. Раньше ему было проще, потому что он был менее уязвим — принимал чувства Грома, не отвечая на них, и это давало шанс отступить, а теперь отступать было некуда, но он этого и не хотел. — Мне сложно, потому что я стою перед тобой открытый донельзя с сердцем наружу и душой нараспашку — один удар, и можно убить, — Птица порывисто выдохнул и посмотрел в глаза Игоря с любовью и вызовом, будто предлагая нанести удар прямо сейчас, если такой план действительно был в его мыслях, — Понимаешь? Ещё никогда никому я не открывался настолько — Серёжа меня не знает таким, каким знаешь ты. — Никто никого не собирается убивать, — голос Игоря был низким и спокойным, и Птица раскраснелся то ли от стыда за свою мнительность, то ли от переполнивших его чувств, когда Гром ободряюще ему улыбнулся, — Если уж на то пошло, то я тоже перед тобой с открытой душой и сердцем. Один твой удар, Птенец, и я тоже буду повержен. Птица вздрогнул от этих слов и замотал головой, отказываясь верить и даже мимолётно допускать такой исход. Мысль о том, что он мог причинить Игорю боль, забиралась ледяной рукой под рёбра и до ослепляющей боли сжимала сердце, хотя раньше Птица был ею одержим и искал любые способы её осуществить. — Всё хорошо ведь, ну, — шептал Гром, чувствуя, как Птица вцепился в него мёртвой хваткой, — Я верю, что ты не сделаешь мне ничего плохого, и ты верь, что я не держу за спиной нож. У нас же любовь. — Я говорю, что люблю, но на самом деле не до конца понимаю, как это, — тихо признался Птица, желая сжаться в комок и стать невидимым, — Я сказал тогда, что чувствую что-то необъятное и необъяснимое, но любить — это ведь больше, чем просто чувствовать… Не понимаю. — Ты прав, — Игорь оставил поцелуй на его плече, — Мне кажется, что любить — это совершать поступки, и жертвенность, про которую ты мне вчера рассказывал — это тоже одна из сторон любви. Птица притих, задумавшись, и зарылся пальцами в тёмные волосы Грома, машинально их приглаживая. Прикрыв глаза, Игорь сосредоточился на ощущениях, невольно вспомнив вчерашнюю передачу про птиц и двух воронов, которые нежно перебирали друг другу пёрышки. — Не усложняй, Птенчик, — он почти слышал, как в голове Птицы совершалась революция, и старые режимы снова рушились один за другим, — Я тебе уже говорил, но скажу ещё раз — живём дальше, как умеем. Не пытайся всё объяснить. Если ты переживаешь о том, что не умеешь «правильно» любить, то я тебя утешу — никто не умеет. Не знаю, существует ли вообще это загадочное «правильно»… Не загоняй себя в рамки, Птенец, просто живи, и всё. Слова Игоря звучали так завораживающе просто, что Птица почувствовал, как освободился от оков своего разума и выпорхнул им навстречу. Просто жить было так волнительно, легкомысленно и интригующе — Птица даже готов был попробовать. — Ладно… — с улыбкой кивнул он, снисходительно хмыкнув, — Хорошо, я услышал тебя. И да, так и быть, я прощаю твой долг. — Мой долг? — усмехнулся Игорь, подняв бровь, — Это какой же? — За мою долгую психотерапию. После награждения, помнишь? — Птица усмехнулся, хитро сощурившись, — Твоя терапия тоже… Вполне ничего. — «Вполне ничего» значит? Ах ты… — Гром угрожающе провёл ладонями по его рёбрам, и Птица тихо пискнул, сжавшись от последующей щекотки, — Окончательно нарвался. — Нет! Не окончательно, я ещё могу нервы помотать! — хохотал Птица, извиваясь. — Ты мне в своё время намотал целый клубок нервов, хорош уже, — Игорь навис над ним и, чмокнув в губы, принялся поглаживать по бокам. Он был искренне счастлив, что его слова благотворно действовали на Птицу, и ему самому становилось легко и радостно от того, что он смог сдвинуть неподъёмные глыбы с чуткого сердца. Волосы Птицы разметались по подушке огненными всполохами, и он улыбался, глядя на Грома, а затем тихо охнул от неожиданности, когда щекотка сменилась поцелуями — прикосновения губ к рёбрам наполняли его такими непривычными яркими ощущениями, что от них можно было либо сгореть дотла, либо захлебнуться и утонуть. — Стой, подожди, подожди, подожди… — защебетал он, подрагивая, и обнял Игоря так крепко, что перехватило дыхание. — Задушишь, Птенчик! — Гром улыбался, уткнувшись лицом в его грудь. Птица не понимал, было ли всё это намёком со стороны Игоря на что-то большее, но он точно знал, что если они не остановятся здесь и сейчас, то через несколько поцелуев это будет сделать уже невозможно. С одной стороны, Птица не хотел останавливаться, ему было и любопытно, и немного боязно, а с другой стороны, принципы мешали броситься в такой привлекательный омут с головой, да и привычка держать безопасную дистанцию ещё имела над ним силу.

***

Игорь смотрел на Птицу и не мог не улыбаться, подмечая его влюблённую рассеянность и задумчивость. Временами он замирал, внимательно глядя то ли в одну точку, то ли в пустоту, и на некоторые вопросы отвечал не сразу, но уголки его губ, которые обычно растягивались в едкую ухмылку, теперь всегда были приподняты в едва заметной загадочной полуулыбке, которой позавидовала бы сама Мона Лиза. — Птенец, можно странный или даже неприличный вопрос? — осторожно спросил Игорь, сидя на кухне, и улыбнулся в кружку с кофе, поглядывая на Птицу, который лениво жевал творог с орехами и яблоком, мечтательно глядя на Грома и одновременно сквозь него. — Странный или даже неприличный? — он изогнул бровь, тихо рассмеявшись, и вальяжно отклонился на спинку стула, опустив ногу на ногу, — Ну давай, осмелься. — В чём заключается сакральная тайна простыней? — Игорь слегка наклонился вперёд, сгорая от любопытства. — Я же тебе говорил, — Птица равнодушно хмыкнул, но глаза его хитро сощурились, — Они к телу приятнее, чем новые. — И всё? — задал наводящий вопрос Гром. — И всё, — подтвердил Птица, но выдержал интригующую паузу, смакуя момент. — Дальше неприлично, да? — Гром дёрнул бровью, улыбнувшись. — Очень неприлично, — Птица откинул прядь с лица и повёл плечами, думая, как лучше объяснить, — Ты же видишь, как я реагирую на твои касания? Когда тело становится чувствительным, всё воспринимается острее, поэтому мне приятнее лежать на старых простынях, они не раздражают. Ещё они пахнут домом и, естественно, напоминают дом, поэтому я и взял их с собой. «Дом…» — сердце Игоря замерло. Он помнил, как Птица всячески избегал этого слова и нарочито презрительно называл квартиру «это место», обезличивая её и таким образом отрицая любую привязанность. Но время шло, дом всё же стал для Птицы домом, и он сам не понимал, в какой именно момент это произошло. Возможно тогда, когда пришло осознание, что в «этом месте» ничего ему не угрожало, и никто не желал зла, кроме него самого. — Хорошо, я понял, — задумался Игорь, взглядом цепляясь за летающих за окном пташек. — Ничего ты не понял, — улыбнулся Птица, и в его взгляде мелькнула особая нежность, которую Гром видел прежде только у Серёжи. — Ну почему же, — Игорь заулыбался в ответ и сделал свой ход, — Я помню наш разговор про гнездо. Птица опешил на мгновение и весь выпрямился, покраснев так, что запылали уши. Он не понимал, что именно вызвало в нём такую волну смущения: то, что Игорь помнил тот неловкий разговор, то, что он догадался, или то, что ему по воле обстоятельств придётся терпеть его причуды. — Кроме старых удобных простыней тебе нужно тепло — это я тоже помню, — в голосе Грома не было ни капли осуждения или удивления, смешанного с насмешкой — он был предельно серьёзен, — Что ещё? — Ещё… — непреодолимый стыд сжимал горло Птицы, мешая говорить — ему было ужасно неловко за свои странности, и поэтому снова хотелось провалиться под землю, но сложнее всего было справиться с ощущением предательства самого себя. Он испытывал то, что прежде отрицал всем своим естеством, помня, как рассказывал Серёже, что кроме коварной любви существуют инстинкты и влечение, и те, кто не могут им сопротивляться, слабы и не имеют никакой силы — ни над собой, ни, тем более, над другими. «Нельзя потакать своим слабостям!» — строго твердил Птица, а сейчас сам шёл у них на поводу и не мог простить себя за это. — Птенец, — Гром легонько погладил его по руке и повторил вопрос, — Что ещё нужно? Может какие-нибудь мягкие вещи? — Нет, — пробубнил Птица, пытаясь согнать краску с лица, — Мне… Хватит тепла и простыней. — Ладно, — Игорь понял, что расспросами ничего не добьёшься, а потому решил просто наблюдать, — Если что, говори. — Угу, — Птица снова включил сову и отпил немного кофе, с любопытством поглядывая на Грома — его забавляло то, как Игорь честно пытался вовлечься в его проблему. «В… Нашу проблему?» — вспомнив о переходе от «я» к «мы», Птица вдруг взглянул на ситуацию иначе. Да и проблемой ли она была? — Слушай, там что-то происходит… — Игорь смотрел поверх плеча Птицы, который как раз сидел спиной к окну — за ним мельтешили птичьи крылья, и доносилось приглушённое щебетание. — А, это попрошайки, — ответил Птица, даже не обернувшись, — Сейчас я им орешков насыплю. На подоконнике в рядок терпеливо сидели воробьи, проникновенно заглядывая в дом, на деревьях чуть поодаль расположились осторожные сойки, а под окнами ходила важная пара серых ворон. Игорь не верил в сверхъестественное, но с Птицей невольно начинал об этом задумываться. Как бы странно это ни звучало, но Птицу всегда так или иначе окружали птицы. Гром до сих пор не мог забыть, как Клякса каким-то удивительным образом послушалась и пошла к нему на руки — дикая сорока, устраивавшая Диме дебош каждый день на завтрак, обед и ужин, смогла довериться Птице почти сразу, и это не поддавалось никаким логичным объяснениям. Сейчас Игорю казалось, будто к Птице начнут слетаться все лесные пернатые, словно на маяк, что практически оказалось правдой, и вскоре к птичьей компании присоединились забавно прыгающие с ветки на ветку пёстрые синички. — А это нормально, что их… Столько? — Игорь встал из-за стола и осторожно подошёл к окну, боясь спугнуть воробьёв, которые, распушившись, увеличились вдвое, но заметив Грома, тут же настороженно «сдулись», приготовившись улететь в любой момент. — Да, вполне, — Птица бросил ленивый взгляд через плечо, но посмотрел скорее не на птиц, а на Игоря, и особенно на его руки. «Руки и руки, подумаешь!» — попытался абстрагироваться Птица, но не смог. Он помнил силу этих рук, которая отзывалась болью в рёбрах, расходящейся тонкой паутиной по всему телу, будто трещины на разбитом зеркале; но эти воспоминания постепенно стирались, и Птице нравилось думать о том, что ещё могли делать эти крепкие тёплые руки — только они умели уверенно обнимать, закрывая от всего дурного, и касаться так, что тело переставало слушаться, требуя новых ласк. Игорь проследил за взглядом Птицы и чуть улыбнулся уголком губ. — Ты играешь на каком-нибудь инструменте? — спросил Птица, не отрывая взгляда от кружки в его руках и желая оказаться на её месте. — На гитаре, — ответил Гром и допил кофе одним глотком, — Но уже сто лет не играл. — И даже Сергею не пел серенады под окном? — ехидно спросил Птица, улыбаясь. — А ты уже представил, как я стоял внизу и пытался докричаться до верхушки башни? — Игорь добродушно рассмеялся. — Это было бы забавно, — Птица то рассматривал его длинные пальцы, то бросал игривые взгляды, а Грому даже нравилось чувствовать себя под микроскопом. Поведение Птицы его очаровывало, оно было настолько привлекательно-диковатым, что за ним хотелось постоянно наблюдать и улавливать новые грани этих любопытнейших перемен. — Так, птицы… — встав из-за стола, Птица подошёл к подоконнику и посмотрел на гостей, которые имели наглость напоминать о себе, стучась клювом в стекло. Взяв горсть почищенных семечек и арахиса, он открыл окно, и на его ладонь тут же прыгнули воробьи, принявшись жадно хватать еду и улетать, чтобы припрятать её в заветный уголок. Сойки беспокойно прыгали по веткам, обращая на себя внимание, но ещё опасаясь подойти ближе. Игорь с улыбкой смотрел на Птицу, не скрывая своего любопытства и удивления, и Птица, ощущая на себе изучающий пристальный взгляд, не мог украдкой не улыбаться в ответ. — Всё, вам хватит, кыш отсюда, — взмахнув руками, он прогнал воробьёв, и, взяв ещё горстку орешков, посвистел, приманивая соек. Самая храбрая птичка с чёрным хохолком присела на куст неподалёку, с подозрением на него поглядывая. — Разведчик пришёл, — пояснил Птица Игорю, — Эти не дурачки — с рук есть не станут. Оставив орешки на подоконнике, Птица закрыл окно, и как только сойки убедились, что никого не оказалось рядом, и опасность миновала, начали прыгать на подоконник и быстро подбирать всё, что там было. — Куда в них столько влезает? — рассмеялся Игорь, наблюдая, как небольшая птичка заглотила восьмой орешек и не понимала, как поудобнее взять девятый. — Они не едят сразу, а складывают всё в подобие мешочка внутри, — объяснил Птица, — Потом всё в деревья прячут. — То есть, к нам они типа в магазин пришли? — Типа да, — кивнул Птица, смеясь, — Сойки славные. Из моей семьи — тоже врановые. Заметив Птицу в окне, сойка-разведчик с приметным чёрным хохолком задержала на нем вполне осознанный, почти человеческий взгляд и подошла ближе, будто почувствовав какую-то особую связь. Игорь внимательно смотрел то на Птицу, то на сойку, и снова начинал верить в сверхъестественное, потому что маленький пернатый незнакомец явно пытался ему что-то сказать через взгляды и набор странных звуков, которые были слышны даже через закрытое окно. Осторожно его приоткрыв, Птица просунул руку и оставил ещё горстку орешков. — Тебя уговорили пожертвовать ещё еды? — Игорь приобнял его со спины и поцеловал в макушку. — Что-то вроде того, — Птица умиротворённо прикрыл глаза и прижался спиной к груди Грома, вдруг отбросив стыд, который то резко появлялся, затмевая собой всё вокруг, то так же мгновенно исчезал, оставляя на душе полнейший штиль, — На самом деле они беспокойные, потому что где-то рядом хищник. Как только Птица об этом сказал, все собравшиеся у дома пернатые резко упорхнули, и особенно всполошились вороны, на которых стрелой слетела крупная птица. — Это ястреб-тетеревятник, — Птица пристально наблюдал за неудачной охотой: упустив ворон, ястреб сел на ближайшее дерево, сложив крылья, и гордо взглянул в сторону леса. Игорь смотрел на его рябое оперение, пытаясь найти сходство с собой и понять логику Птицы, который время от времени его с ним сравнивал. У хищника были крепкие жёлтые лапы и такие же жёлтые глаза, взгляд его казался тяжёлым, агрессивным и хмурым — Гром думал, что они вряд ли были похожи внешне, но Птица будто слышал его мысли. — Видел бы ты себя, когда тебе что-то не удаётся, — ехидно заулыбался он, сощурившись, — Взгляд точно такой же, только глаза не жёлтые. — Правда? — удивился Игорь. — Правда, — подтвердил Птица и обернулся, потеревшись носом о нос. — Кажется, я понял, почему оказался именно ястребом в твоих глазах, — шепнул Гром, поглаживая его по голове и спине, — Ты назвал себя вороном, а я заметил, как ястреб погнал твоих сородичей. Птица тихо вздохнул и опустил взгляд, вдруг ощутив напряжение и горечь, возвращавшие фантомную боль из прошлого. Игорь мастерски видел связь там, где она была не совсем очевидна, и его догадливость порой радовала Птицу, а порой ужасала — от него невозможно было что-то скрыть, завуалировать или оставить долгой мучительной загадкой. — Ты прав, — он открыто посмотрел на Игоря, кивнув, — Изначально ничего хорошего в этой ассоциации не было, и по нашей мифологии ястребы — это убийцы, с которыми идёт вечная война. Ястребы мастерски охотятся, они сильные, выносливые, и их даже держат авиационные орнитологи, чтобы гонять птиц с аэродромов. Врановые умные, они привыкают к любому пугалу, но невозможно привыкнуть к тому, что тебя хотят нагнать и разорвать, поэтому этот метод до сих пор эффективен. — Ты видел во мне тирана, я понимаю, и это было взаимно, — кивнул Гром, в глубине глаз которого таилась боль, — Но… Неужели эта ассоциация осталась до сих пор? — Осталась, — честно признался Птица, — Возможно не в таком радикально-воинственном смысле. Просто… Появилось немного иное понимание. — Какое? — Игорь смотрел на него, не моргая. — Ястребы — яростные хищники, но не по отношению к… Своей паре, — Птица произнёс последнее слово совсем тихо, опустил взгляд и невольно чуть приподнял плечи в защитной позе, — Своё гнездо они защищают до последней капли крови, — переменившись в настроении, он серьёзно посмотрел на Грома, и угрожающе ультимативно прошептал, — Надеюсь, что в этом вы точно схожи, и ни Сергей, ни я не ошиблись. — В этом мы схожи сильнее, чем в чём-либо ещё, — уверенно сказал Игорь, глядя на Птицу, в янтарных глазах которого на мгновение яркими искрами вспыхнуло счастье. Гром видел, как Птица переживал. Видел, как его бросало от стыда до откровенности, от молчания к разговорам, от самокопания к радости. Видел, как Птица то льнул к нему, то пытался отстраниться и не знал, куда себя деть. Он видел всё и старался уравновесить эти эмоциональные качели хотя бы своим непоколебимым спокойствием и уверенностью, поэтому ему каждый раз удавалось находить нужные слова, успокаивать Птицу и повторять, как сильно он его любит. — Весна делает со мной странные вещи, — попытался оправдать своё поведение Птица, вновь сгорая от стыда, но Игорь не дал ему развить эту мысль и мягко коснулся губ поцелуем. — Ты даже не представляешь, как я ей за это благодарен.

***

— С погодой нам всё-таки повезло, — признал Птица, выйдя на улицу. В прохладно-лазурном небе светило солнце, лес казался приветливо-прозрачным, и грязь под ногами успела за ночь высохнуть в пыль. — Повезло, — кивнул Игорь и, взяв его за руку, направился туда, куда Птица сам его решил повести — в лес, — Вот будет смешно, если прямо перед нашим отъездом польёт дождь. — Угу, обхохочешься! — саркастично фыркнул Птица, сверкнув глазами, и Гром заулыбался ему в ответ. Он подумал о том, что уже завтра нужно было выходить на работу, и эта мысль не вызвала особой радости и энтузиазма — если бы можно было продлить выходные ещё хотя б на неделю, он бы воспользовался этим шансом, не задумываясь. Несмотря на то, что его силы уходили на поддержку Птицы в непростой для него период, всё происходящее его воодушевляло и компенсировало любую усталость — Игорь чувствовал себя нужным и любимым, а поэтому мог свернуть любые горы. — Если я вдруг возьму и начну убегать, ты меня догонишь? — вдруг задал вопрос Птица, загадочно улыбаясь. — А ты сомневаешься? — рассмеялся Гром, — Догоню. Бегаю я быстро. — А по лесу? — продолжал настаивать на своём Птица, — По лесу сложнее. — Так и тебе сложнее будет убегать, — Игорь с любопытством смотрел на него, — Что ты там задумал, м? — Да так, ничего, — пожал плечами Птица, заулыбавшись шире, — Побегать хочу. Попробуй меня догнать. — А что будет, когда догоню? — Игорь начал подозревать, что это был какой-то очередной птичий ритуал, о котором он пока не догадывался. — «Когда»! — Птице понравилась его уверенность — Гром не стал размениваться на «если», — Вот когда догонишь, тогда узнаешь. — По рукам! — рассмеялся Игорь и размял плечи, приготовившись к погоне, — Ну что, улетай, Птичка. — Уже? — удивлённо моргнул он. — Конечно, — Гром кивнул в сторону леса, — Мы почти пришли. Убегай, а то поймаю прямо здесь! — в подтверждение своих слов Игорь попытался схватить Птицу, но тот увернулся и принялся убегать, задорно смеясь и оглядываясь. — Ямка! — предупредил он на всякий случай, ловко её перепрыгнув, и побежал в глубь прозрачного перелеска, петляя меж деревьев. Игорь бежал следом, вдруг почувствовав азарт от этой внезапной погони, и доносящийся эхом смех Птицы его только раззадоривал. Прыгающие по веткам пернатые что-то щебетали, будто подсказывая путь, а в небе буквально над ним летел чёрный ворон, наблюдая. «Буду хитрее!» — подумал Гром и немного срезал путь, потому что знал, что дальше перелесок начинал изгибаться. Не теряя Птицу из вида, он обогнал его и вдруг возник прямо перед ним, преградив путь, но Птица дразняще рассмеялся и резко повернул обратно, снова пытаясь скрыться за стволами и ветками. — Почти попался! — крикнул ему Гром и набрал темп. — Неа! — ответил Птица, на мгновение обернувшись, — Не догонишь! — Догоню! — Игорь снова срезал путь, потом перемахнул через ямку, повстречал уже знакомую живописную корягу и, заметив рыжую макушку совсем неподалёку, разогнался настолько, насколько это было возможным — на скорости было сложно не встретиться лицом с голыми ветками. Ворон на макушке сосны издал зычное «кррра!», и в этот момент Игорь нагнал Птицу. Поймав его за руку, он повернул его к себе и случайно впечатал спиной в ближайшее дерево. — Всё, поймал, — смеялся он, тяжело дыша, и Птица заливисто хохотал, отклонив голову назад. Поддавшись порыву, Игорь стянул с него шарф и жарко поцеловал солоноватую вспотевшую шею, заставив Птицу закатить глаза от удовольствия, разлившегося по телу вместе с приятной усталостью после бега. — Поймал, — подтвердил он, часто дыша, и крепко обнял Грома, очарованный его быстротой, скоростью и ловкостью. Почувствовав, как Игорь чуть крепче вжал его собой в дерево, он горячо впился в его губы и снова ощутил, как сладко замерло сердце, а колени стали мягкими. С каждым новым жарким поцелуем сквозь сбившееся от долгого бега дыхание Птица чувствовал дискомфорт от прикосновения одежды — ткань бадлона казалась слишком колючей, она была слишком близко к телу, от неё хотелось избавиться и скорее лечь в тепло, а лучше не одному. «Нельзя становиться рабом своих слабостей, нельзя, нельзя, нельзя!» — твердил он, то кусая губы Игоря, то тихо выстанывая его имя дрожащим голосом, когда он слишком нежно целовал его под ухом — так чувственно, что ноги подкашивались, и волна жара, накрывавшая всё сильнее и сильнее, становилась совершенно невыносимой. Игорь знал, что сейчас его касания наверняка ощущались чувствительным Птицей как ожоги, а потому старался быть аккуратнее и нежнее, но он даже не догадывался, насколько сильно откликалась его ласка в каждой клеточке подрагивающего тела, и как сильно Птица желал почувствовать его кожу на своей, чтобы их не разделяло абсолютно ничего. Птице снова хотелось выть от своей беспомощности перед чувствами и эмоциями, которые ослепляли и одновременно дарили крылья — да только куда слепому лететь… Нервные пальцы вцепились в кору дерева, которым оказалась чудом выросшая среди сосен липа. — А если у меня… У нас… — Птица путался в словах и ещё не особо понимал, когда что-то касалось их обоих, — Ничего не получится? — Ну уж нет, я настроен, чтобы всё получилось, — серьёзно заявил Игорь, едва сдерживая улыбку, которая могла быть истрактована неверно. Гром знал, как Птица беспокоился о выживании, и сейчас, находясь на пике своей чувствительности, он наверняка думал, что от неё можно было погибнуть, как и от любви, которая заставляла сердце разгоняться до предела. Анализируя всё происходящее сквозь туман в голове, Птица снова метался из крайности в крайность. С одной стороны, ему было страшно, с другой — гордость не позволяла проигрывать, и если можно было воспринимать эту ситуацию как очередную сложную битву, в которой он не имел права сдаться, становилось немного легче, но ровно до того момента, как происходило осознание, что никакой борьбы на самом деле не было, кроме войны с самим собой. Птице сложно было признать свой страх и то, что он оказался не менее тревожным, чем Серёжа, которого в подобных ситуациях он привык ругать и успокаивать. Непреодолимую тревогу вызывала неопределённость, всё то, что было в новинку, и в чём он мог быть неопытен. — Птенчик, я тебя всё-таки догнал, — Игорь расцеловал его щёки, отвлекая от рефлексии, — Ты не договорил, что полагается в качестве приза? — Ветки! — фыркнул и рассмеялся Птица, — Нужны ветки с дерева, у которого ты меня догнал. Традиция, — важно заметил он и тут же добавил, оправдывая свои глупости, — Если скажешь, что я с ума сошёл, так это не новость. — Будут тебе ветки, — улыбнулся Игорь, окинув взглядом дерево, — Сколько нужно? — Немного, и желательно из того, что уже нападало, — Птица понимал, что Гром мог наломать целый самосвал — с него станется, — Это так, чисто руки занять, и ради символизма. Не думай, что я совью новый диван. — А жаль! — Игорь рассмеялся и начал собирать гибкие палочки, — Скажи, когда хватит. — Угу, — Птица завороженно смотрел на него, мягко улыбаясь, и его всего снова вдруг заполнила лёгкость и нежность, — И как ты только соглашаешься на всё это? — Во-первых, я тебя люблю, во-вторых, мне интересно, в-третьих, не сложно, — объяснил Игорь, вручив Птице букет из гибких веток, — Столько хватит? — Хватит, — обняв их, Птица довольно заулыбался и с благодарностью взглянул на Игоря, — Послушай… Если Сергей будет спрашивать, что со мной происходит, а он точно будет спрашивать… Говори ему правду. — Я всегда говорю ему правду, — Игорь взял его за руку, — Только иногда умалчиваю о том, что может тебя задеть. — Я это ценю, — Птица переплёл их пальцы и усмехнулся, — На самом деле, это мой коварный план: объяснять что-то куда легче, когда об этом уже было сказано до тебя. — Прячешься от безобидного Серёжи за моей спиной, Птенчик? — легонько подразнил его Гром. — Я всеми силами развиваю твои дипломатические качества, — парировал Птица, очаровательно улыбнувшись, и Игорь рассмеялся, покачав головой. — Ты неисправим. — Конечно, — Птица медленно двинулся в сторону дома, держа его за руку и легонько поглаживая его большим пальцем по запястью, — Хоть в чём-то я остаюсь стабилен. Этот факт придавал ему немного уверенности и связывал с прошлым, которое всё ещё было куда более понятным, чем пугающее настоящее.

***

Птица вышел из дома и присел на крыльцо, глядя в сторону леса взглядом, полным тоски по месту, которое никогда не было ему родным, но вдруг неосознанно к себе привязало — здесь перевернулась его жизнь, и произошло столько всего, что сложно было удержать в голове и сердце. Достав из кармана телефон, он включил видео и записал шум сильного ветра в ветвях, смешанный с пением птиц. Отходя от дома всё дальше, он молча снимал вечереющее сиреневое небо и сам дом, а затем вдруг произнёс, обращаясь к Серёже, который наверняка найдёт это видео спустя время. — Честно говоря, я не знаю, зачем снимаю. Может потому, что мне хочется, чтобы ты тоже всё это видел, а может, чтобы ты позавидовал. Сам решишь. Голос Птицы дрогнул, когда он увидел маленькое пустое гнездо на небольшом едва зеленоватом полупрозрачном кусте, и сердце его вдруг набрало темп. Ему очень хотелось домой. Два дня активности и душевного разлада сказывались на Птице, и он не заметил, как уснул в машине по пути обратно. Игорь с нежностью поглядывал на него и даже выключил радио — вместо музыки его занимали собственные мысли. Гром подумал о том, что за эти два дня он узнал о Птице больше, чем за всё время, и очень гордился им, потому что происходящие перемены действительно были непростыми, а он справлялся очень неплохо. «Кто бы мог подумать…» — вздохнул Игорь, обгоняя очередную машину. Кто бы мог подумать, что всё обернётся именно так? Если бы они однажды не сделали шаг навстречу друг другу, не доверились, то не случилось бы ничего из того, что с ними произошло, и Игорь никогда бы не узнал, что истеричный злобный Птица мог быть до невозможности откровенным и чувственным, и без него в его жизни точно не появились бы истории об Отце-Вороне, птичьем поведении и особых традициях, которых не найти ни в одной стране мира. На подъезде к городу Птица начал постепенно просыпаться. — Игорь?! — он резко вздрогнул, непонимающе моргая и часто дыша, и Гром заметил испуганные светлые Серёжины глаза. — Тшш, солнце, всё хорошо, мы едем домой, — остановившись на светофоре, Игорь бережно погладил его по голове и успокаивающе поцеловал в висок, — Всё хорошо, дыши. — Что произошло? — Серёжа постепенно успокаивался — очнуться в чужой машине было очень страшно, — Боже, Игорь… — он вцепился в его руку, приходя в себя. — Мы с Птицей были за городом, — Гром продолжал гладить его по голове, — Он заснул в дороге, а очнулся ты. Всё в порядке, всё хорошо, все живы, ничего страшного не произошло. — Всё хорошо… — повторил Сергей, глубоко вдохнув и медленно выдохнув, — Ужас, как же я испугался… — Я как раз думал, как аккуратно донести тебя до дома и не разбудить, но ты проснулся раньше, — мягко коснувшись его губ, Игорь потёрся носом о нос, как это обычно делал Птица, и когда загорелся зелёный свет, он поехал дальше, но чуть медленнее, чтобы дать Серёже сориентироваться. — Так… Как всё прошло? — привыкнув к обстановке, Разумовский проанализировал ситуацию и улыбнулся Игорю, а затем осмотрел машину, задержав взгляд на заднем сидении, — Ой, откуда столько веток? Гром загадочно заулыбался и вспомнил о разрешении Птицы ничего от него не утаивать. — Сейчас мы приедем домой, заварим чай, и я обязательно всё-всё тебе расскажу.