***
Игорь крепко спал, лёжа поперёк дивана и похрапывая в Серёжину подушку, которую крепко обнимал обеими руками вместо самого Серёжи, проснувшегося полтора часа назад. Чёрные стрелки показывали одиннадцать, но бессонная ночь и следующий за ней выходной неминуемо развивали здоровый пофигизм на всё, особенно — на время. Разумовскому тоже хотелось бы позволить себе чуть больше сна, но его разбудил Птица, который ощущался куда более живым, чем прежде, поэтому заснуть заново не получилось. Тревога по поводу предстоящей встречи давала о себе знать, но не так остро, как ночью, поэтому Серёже даже удалось позавтракать и отвлечься на подкаст из курса по истории искусства. «Воронёнок!» — возник в голове требовательный голос. «А?» — Серёжа встрепенулся и даже вытащил наушник, чтобы слышать его отчётливее. «То дело, о котором ты говорил, что сам справишься, — Птица всё помнил и переживал, но старался этого не показывать и звучать слегка пренебрежительно. — Как прошло?» «Всё успешно! — уверенно ответил Разумовский и сделал глоток кофе, улыбнувшись самому себе. — Я вполне неплохо выступил». «Так это было выступление? Ты снова обрёк ни в чём не повинных людей на свой запинающийся бубнёж? — фыркнул Птица. — Чудовищно. Я, конечно, та ещё тварь, но даже мне жалко тех, кто слушает то, что ты вещаешь со сцены». «Ну неправда, я всё отрепетировал, и Игорь мне очень помог», — спокойно отреагировал на нападку Сергей и привычным жестом коснулся груди. «Сомневаюсь, что он великий оратор, но ладно, что сделано, то сделано. Как показывает опыт, в моё отсутствие вдвоём вы справляетесь лучше, чем поодиночке. Но всё же не так хорошо, как следовало бы! — Птица лениво зевнул, и Серёжа, не выдержав, тоже сладко зевнул в кулак, зажмурившись. — Кстати. Игорь тебе рассказал?» «Рассказал? О чём?» — Разумовский на мгновение задумался, мысленно перебирая бесконечные разговоры на все темы. «Обо мне! — Птица то ли возмутился, то ли обиделся, то ли засмущался, а может, всё сразу. — О… Нас». «Да, конечно, рассказал! — спохватился Серёжа, и Птица почувствовал, как у него перехватило дыхание от благоговейного трепета по отношению к этой теме — Разумовский боялся задеть хрупкие чувства Птицы, поэтому тщательно подбирал слова, не позволяя себе даже мимолётно помыслить о шутке на тему гнездования. — Мы думаем о том, как сделать так, чтобы тебе было комфортно». «Вы… Что? — теперь Серёжа почувствовал, как из-за нахлынувших эмоций Птицы у него заколотилось сердце. — Мне ничего не нужно!» Птица разволновался и снова попытался исчезнуть из сознания Сергея, но так поступил бы последний трус, а он им не был, хотя его мир снова ощутимо пошатнулся при словах Разумовского о комфорте. Птице хотелось верить Серёже, но в его голове пока плохо укладывалось то, как воронёнок, ещё недавно желавший ему смерти, теперь планировал сделать для него что-то хорошее, причём абсолютно искренне. «Нет, постой, я знаю, что тебе нужно тепло. — осторожно продолжил Сергей, чувствуя, как от смущения Птицы запылало лицо. — У нас есть обогреватель, несколько тёплых одеял, два пледа, но этого ведь будет мало, да?» Молчание Птицы точно означало согласие, но, не желая принимать подачки, он как можно более невозмутимо ответил: «Этого будет достаточно». «Нет, не будет!» — настаивал Серёжа. «Избавь меня от своей лицемерной душной заботы!» — перебил его Птица, заглушив собой все прочие мысли. За жгучим гневом можно было скрыть любую эмоцию, выдающую его слабость, будь то стыд или страх, но Птица понимал, что вспылил на ровном месте, и Сергей этого не заслужил. Сердце воронёнка сжалось от боли, и он тоже это чувствовал — Птице передавались его эмоции, захлёстывая горечью сожаления и абсолютным бессилием перед недоверием, которое так или иначе вырастало между ними невидимой, но нерушимо-крепкой стеной. «Птица, пожалуйста… Мы ведь уже говорили с тобой… — Разумовский поморщился от короткой резкой головной боли. — Мы прошли тот этап непонимания и вражды, и у меня даже в мыслях нет к нему возвращаться. Ты можешь со мной всё обсуждать…» «Могу. А могу и не обсуждать! — холодно отрезал Птица, постепенно усмиряя клокочущий гнев и стыд. — У тебя через полчаса разболится голова, воронёнок. Выпей таблетку, пока не поздно». Серёжа послушно встал и подошёл к шкафчику с аптечкой, вдруг замерев от внезапного озарения: несмотря на всё, Птица обращался к нему ласковым прозвищем и советовал принять лекарство. В груди Разумовского затрепетала радость, и слабым огоньком затеплилась надежда на то, что и ему в конце концов удастся наладить отношения и приручить неприручаемого — совет выпить таблетку был неоспоримым жестом доверия, а Сергей превосходно умел читать между строк. Птица мысленно удовлетворённо ухмыльнулся его сообразительности. «Грелки — это совсем дурацкая идея?» — осторожно спросил Серёжа, запив водой таблетку, и посмотрел на своё мутноватое отражение в глянцевой поверхности хлебницы — на плече явно вырисовывались мягкие чёрные перья. «Дурацкая, но не совсем. — Птица улыбнулся ему уголками губ. — Сойдёт». «Хорошо! — воодушевился Разумовский. — Мы с Игорем ещё что-нибудь точно придумаем. Можно диван передвинуть подальше от окна, чтоб холодом не веяло. Мы… То есть, ты… Вы… Ты же на диване будешь, да?» «Нет, на полу! Совью гнездо размером с комнату и лягу голышом в ветках — вот красота! — фыркнул Птица, но в его насмешке не было злости или ярости, только иронично-поучающая интонация, с которой он обычно называл Серёжу хилым воронёнком. — Не выдумывай глупостей, не надо никуда ничего двигать. Я застелю диван приятными к телу вещами и буду лежать в тепле — большего мне не требуется». «Ладно, я понял, — Сергей потёр плечо, но не почувствовал там заметных в отражении птичьих перьев, — просто это всё немного волнительно». «Не бойся, с нашим телом ничего не случится, — голос Птицы звучал убаюкивающе спокойно, как в детстве, когда он отгонял вереницы Серёжиных страхов, — Ничего из того, что не испытывал ты». «Так я не за себя — за тебя волнуюсь». «За меня? — удивился Птица, — Зачем? Насколько мне известно, от близости не умирают». Серёжа фыркнул тихий смешок, покачав головой, и вдруг почувствовал необъяснимо нахлынувшую любовь к Птице, как к вредному члену семьи, которого не очень жалуют за общим столом за скверный характер и едкие фразы, но без него всем всегда становится скучно и пусто. Снова с ужасом подумав о том, что Птица мог погибнуть, Разумовский испытал приторную горечь вины, от которой каждый раз становилось дурно, а сердце, будто стремительно наливаясь свинцом, обрывалось под своей тяжестью и летело в пропасть — теперь любые мысли о том поступке были мучительны, от них щипало в носу, а слёзы комом подступали к горлу, и этот раз не стал исключением. Сергей понимал, что любил Птицу, очень любил как строгого ментора, как защитника, как генератора неприятностей, как верного друга, как часть самого себя. Эта многогранная необъятная любовь, однажды почти сгоревшая дотла, на фоне минувших событий причиняла ещё больше боли, действовала, как соль на рану, и Серёжа не знал, куда себя деть, когда получал моральную оплеуху за каждый свой шаг навстречу. «Ты сопли-то подбери — поскользнёшься, — мягко усмехнулся Птица, бесстыже читая мысли и согреваясь теплом страдающего сердца, будто сидя у костра, — Раскаяние — прекрасное чувство, но откуда эти внезапные нежности?» «Да так, — дёрнул плечами Сергей, вновь почувствовав укол обиды, а радость, которая ещё минуту назад казалась самой настоящей и предельно близкой, теперь снова была недостижимо далеко, словно улетевший под синий купол неба воздушный шарик, — Не издевайся над тем, что болит. Это подло». «Я не издеваюсь, хотя подлости — моя стихия!» — неожиданно ласково проворковал обычно строгий голос в голове. «Ты до сих пор не простил меня? — Серёжа потёр виски, — Что мне сделать? Хотя бы намекни. Я так больше не могу. Я не могу находиться в вечной вражде с самим собой, это изводит и мучает». «Ничего не нужно делать», — спокойно ответил Птица, проигнорировав первый, самый волнующий вопрос. «Видимо, я буду терзаться этим до самой смерти!» — обречённо прикрыл глаза Разумовский, скрестив руки на груди. «Да, и умрёшь с чувством вины, — непринуждённо заверил его Птица, но затем добавил, — Отпусти прошлое, воронёнок. Что было, то прошло». Серёжа вздохнул и снова робко посмотрел на своё отражение в хлебнице, встретившись взглядом с лукаво улыбающимися медовыми глазами. Птица умел отвечать так, что слова можно было истрактовать и в его пользу, и в пользу собеседника, но одно Разумовский знал точно — если бы Птица злился или категорически не хотел мириться, он дал бы об этом знать в самой едкой форме, использовав весь свой арсенал хлёстких фраз. Значит, надежда оставалась. Значит, не всё было потеряно. Сергей прекрасно понимал, что тоже был достоин извинений от Птицы, но был мудрее, терпеливее и милосерднее, а потому ничего от него не ждал и не требовал. Ему было куда легче взвалить всю вину на себя и даже позволить играть ею, как это делал Птица, потому что знал, что искусством прощения овладел едва ли не в совершенстве; но одно дело — уметь прощать, и совсем другое — не быть прощённым, носить в себе вину, как талисман, берущий плату кровью. «Мы с Игорем очень тебя любим, слышишь?» — он снова прижал ладонь к груди. «Я ценю ваши душевные порывы, но для профилактики меня нужно хотя бы время от времени ненавидеть, — Птица не хотел показывать, как его самого переполняло счастье, — Когда меня перестают ненавидеть, я имею привычку находить для этого новые поводы, что, как ты понимаешь, опасно». «Договорились!» — у Разумовского от широкой улыбки начали болеть щёки. «А что за паника у тебя случилась ночью? — голос в голове зазвучал вкрадчиво и строго — Птица был сторонником того, что радость Серёже нужно получать дозированно. — Ты не даёшь мне отдохнуть». «Да так, мы… — Сергей нервно облизнул губы. — Мы идём в гости к Фёдору Ивановичу. Ты же сам всё слышал». «Слышал! — Птица оживился. — Это к тому самому, который приходил на нас в клетке посмотреть, как на обезьянку в зоопарке?» «К тому самому, который нас из психушки забрал и в больницу отвёз, когда случился приступ! — огрызнулся Разумовский. — Если б не он, может мы и не разговаривали бы с тобой сейчас!» «Мне нравится, что ты сразу принялся выполнять мои распоряжения о ненависти. Твоя исполнительность сегодня на высоте! — ядовито прошипел голос, будто его обладатель стоял прямо за спиной и был похож, как минимум, на василиска. — Коль ты так его уважаешь и защищаешь, почему чуть до истерики себя не довёл?» «Переживаю, как всё пройдёт. — честно признался Серёжа, вздохнув. — Уже не так сильно, как ночью, но волнуюсь». «Да-да, ты боишься, что не понравишься, что тебя не примут, не захотят больше видеть, — Птица не смог упустить шанса надавить на больное, — Так иди выпей пару таблеток, и не придётся врать, что ты соблюдаешь курс лечения, как самый послушный мальчик в мире!» «Заткнись! — вспылил Разумовский, резко поднявшись из-за стола, и чудом спас любимую кружку от неминуемого падения. — Я тысячу раз говорил, что таблеток не будет! Почему каждый раз, когда я тебе открываю сердце, ты загоняешь в него нож по самую рукоять? Сколько можно меня мучить?!» К горлу подступили слёзы, и Серёжа, медленно выдохнув, поднял голову вверх, чтобы не дать слабину и не расплакаться. «Угомонись и слушай!» — холодно отрезал Птица. «Иди ты… Куда подальше!» — прикрыв глаза и сжав пальцы на переносице, Разумовский постарался вернуть себе самообладание. «Я сделал некоторые выводы. — голос в голове невозможно было игнорировать. — Тебе важно говорить правду и быть хорошим, но такой вариант возможен только в том случае, если ты будешь на таблетках. Есть и другой вариант: ты не на таблетках, и если зайдёт разговор о твоём состоянии, то придётся честно объяснить, что мы с тобой живём и процветаем. В этом случае ты скажешь правду, но насколько окажешься нормальным в глазах других — большой вопрос. Вариант лжи я не рассматриваю — если твою правду, какой бы она ни была, не примут, зачем нам такие люди? Ну что, я где-то неправ?» Как бы Серёже хотелось, чтобы Птица хотя б разок ошибся! «Прав, — сухо ответил он, — Но это не позволяет тебе обращаться со мной неподобающим образом. Если я сказал, что таблеток не будет, значит их не будет, и хватит меня подначивать. — нарываясь на очередную ссору и внутренне ощущая, что терять уже было нечего, Сергей осмелел и решил добавить, — Если думаешь, будто я не понимаю, что ты таким образом прощупываешь почву, то знай — я не дурак. Возникла потенциальная ситуация, когда в нашу жизнь могли вернуться те самые лекарства, и теперь ты пытаешься меня спровоцировать, дабы убедиться, что я не стану их принимать, а спросить напрямую и сказать о своих переживаниях не можешь — бесстрашный великий Птица никогда ничего не боится и не просит! Так вот, я брошу абсолютно все попытки нормально с тобой общаться, и мы никогда не помиримся, если ты не сделаешь ни одного шага навстречу и продолжишь плевать мне в душу! Уяснил?» Слово «уяснил» Серёжа позаимствовал у Игоря, и хотя он не мог произнести его с той самой Громовской интонацией, которая идеально дополняла суровый взгляд исподлобья, эффект, достигавшийся с его помощью, превосходил любые ожидания. «Да, я бесстрашный великий Птица! — согласился голос, ухмыльнувшись, и, выдержав задумчивую паузу, добавил, — Больно клюёшься, воронёнок». «Учитель у меня хороший! Умеет причинять боль самыми изощрёнными способами!» — буркнул Серёжа, нахмурившись, и, успокоив дрожащие руки, насыпал кофе в турку. «Ну надо же, и в душу плюнул, и комплимент получил! — Птица довольно рассмеялся — небольшая стычка его воодушевила. — Ладно, воронёнок, я, в общем-то, своим словам тоже не изменяю: что было, то прошло. Коль хочешь шаг навстречу, то вот он: закроем тему таблеток?» «Да, пожалуй». — Разумовский старался звучать нейтрально, но своих эмоций от Птицы скрыть не смог — его выдало заколотившееся от радости сердце, а губы сами собой растянулись в улыбке. «Игорь собирается просыпаться? — задумался Птица. — Ты бы хоть проверил, живой он там вообще? Дышит?» «Живой, конечно! — наблюдая за постепенно поднимающейся шапочкой кофе, Серёжа собрал волосы в хвостик и потянулся. — Я-то хоть немного отдохнул, а он всю ночь не спал». «Ладно…» — Птица тоже старался скрыть от Разумовского свои чувства, но сомневающийся тон его голоса Сергею не понравился, поэтому, сняв турку с огня, он на цыпочках подошёл к двери и тихонько выглянул из кухни в комнату, приоткрыв щель ровно настолько, насколько это можно было сделать, не издав скрипа. К его удивлению, дверь легко подалась, поэтому, открыв её настежь, он позволил аромату кофе проникнуть в каждый уголок дома. В пару шагов Серёжа подошёл к постели, аккуратно сел на её край, боясь ненароком нарушить умиротворяющий покой, и с нежной улыбкой посмотрел на Грома, но как только протянул руку, чтобы коснуться его плеча, тут же был пойман в крепкие объятия. — Ой! — хихикал Сергей, крепко обнимая тёплого ото сна Игоря в ответ и расцеловывая всё его лицо. — Добрый утро-день! — Добрый! Вот ты и попался! — игриво зарычал Гром, подмяв его под себя и не оставив шансов на побег. — Как так получилось, что мы оба не спали всю ночь, а самым соней оказался я, м? — Это всё Птица! — честно ответил Разумовский, улыбаясь так, что заболели скулы. — Опять Птенец виноват? — рассмеялся Игорь, оставив поцелуй под ухом. «Ни в чём я не виноват!» — вмешался Птица. — Просто первым проснулся он, а я это почувствовал и проснулся следом. — объяснил Разумовский, ласково поглаживая Игоря по голове. — О, так нас сегодня трое? — Гром заговорщически прищурился, дёрнув бровью. — Ну… Нас два с половиной. — Это как так? — он снова рассмеялся, уткнувшись в плечо Серёжи, пока тот тоже трясся от смеха. — Ты сегодня как в задачке про полтора землекопа? — Типа того! — Сергей стиснул Игоря в объятиях, перекатившись с ним на бок, и чуть не свалился с кровати. — Мы с Птицей успели помириться, поссориться, потом снова помириться. Теперь он впадает в подобие спячки, а это нельзя считать полной активностью, поэтому у нас половина Птицы. «Твоя лучшая половина, между прочим!» — съязвил голос, зевнув. — Он говорит, что это моя лучшая половина! — фыркнул Разумовский, улыбаясь. — Узнаю Птенца! — Игорь заулыбался шире и с облегчением выдохнул. — Рад, что с ним всё в порядке. — Всё хорошо, правда! — заверил его Серёжа, ощутив прилив нежности и непередаваемого смущения — эмоции, которых он едва ли ожидал от Птицы, но которые не могли его не радовать. — Я сварил кофе и сделал гренки. Будешь? — Буду! — просиял Гром, бережно держа Сергея в своих руках, чтобы тот не упал с дивана. — А который час? — Что-то около двенадцати, кажется. — промурлыкал разнеженный и пригревшийся в объятиях Разумовский. — Нас в гости к трём часам ждут? — Ага, к трём. — Игорь зевнул и поцеловал рыжую макушку. — Отлично успеваем. Ты как, больше не переживаешь? — Не так сильно, как ночью. Скорее, просто немного волнуюсь. — Серёжа поднял голову, с любовью посмотрев в глаза. — Спасибо тебе огромное за поддержку. — Сегодня будет хороший день, поверь мне!***
— Я сказал тебе, что немного волнуюсь, но, кажется, начинаю ужасно переживать. — вдруг признался Серёжа, придирчиво глядя на себя в зеркало, и нервно смахнул с рукавов любимой серой толстовки невидимые пылинки. До выхода оставалось совсем немного времени, напряжение неминуемо начало нарастать, и старые переживания, которые успели трансформироваться из слона в муху и обратно, казались невыносимым испытанием на прочность. — Брось! — Игорь ободряюще ему улыбнулся и бережно опустил ладонь на талию. — Первое впечатление, которое ты производишь, всегда самое положительное, поверь мне. — Так если бы первое! — глаза Разумовского постепенно приобретали тревожный оттенок моря, в котором зарождался шторм. — Первым впечатлением Фёдора Ивановича обо мне был Птица, а последним — то, как меня после всех тех ужасов выписали из лечебницы, и вы вдвоём сопровождали меня в башню. Если помнишь, я тогда сначала чуть с лестницы не упал, потом мне в машине плохо стало, а ещё кровь из носа пошла, и обморок случился… Не такое впечатление я хотел бы оставить! — Солнце моё… — заключив Сергея в крепкие объятия, Игорь шепнул ему на ухо. — А если я скажу, что именно тогда я окончательно понял, как сильно тебя люблю? — В какой момент? — Серёжа тихо рассмеялся, обречённо покачав головой. — Когда я заляпал кровью твою рубашку? Когда ты держал мне волосы, пока меня выворачивало наизнанку? — Да, где-то между этими двумя фазами я понял, что не оставлю тебя одного не только в очередной больнице, но и вообще. — серьёзно ответил Гром, и Серёжа искренне ему улыбнулся, обняв в ответ так крепко, как только мог. — Кстати, для дядь Феди последнее впечатление о тебе было вчера. — Игорь вдруг вспомнил очевидное. — Он мне с гордостью прямо так и заявил: «А твоего Серёжку по телевизору показывали!» Видимо, вышел репортаж про форум. Улыбка на лице Разумовского стала только шире. — Тёть Лена будет в своём любимом платье в горох и в жемчуге — вот увидишь! Так она одевается только по важным поводам. — Игорь накинул куртку и снял ключи с крючка. — Ну вот, теперь ответственность совсем взлетела до небес. Нужно как-то соответствовать уровню мероприятия, а я в худи и джинсах. — рассмеялся Серёжа и, вызвав такси, начал зашнуровывать кроссовки. — Ладно, хорошо, я, кажется, снова перестал переживать. «Было бы неплохо, если б действительно перестал, потому что из-за твоего стресса я ни бодрствовать не могу нормально, ни спать! Что за эгоизм?!» — возмутился Птица. — Вот и славно, оставляй все переживания дома, с собой мы их брать не будем. — взяв Сергея за прохладную руку, Игорь вышел из дома и уверенным шагом спустился к вовремя подъехавшей машине. Город, словно чувствуя накал эмоций Разумовского, разогнал все пробки и включил на светофорах зелёный свет, чтобы дорога прошла как можно скорее и не дала ни единого повода снова утонуть в волнении, но от внимательного взгляда Игоря не ускользала ни одна деталь: нервные пальцы, машинально складывающие из флаера журавлика, покусанные губы, едва уловимый печальный изгиб бровей, и покорная им тонкая морщинка на лбу — набор черт, отражающих зарождающийся душевный разлад. Было необходимо опередить панику и раньше добраться до места, чтобы Сергей увидел правду, а не страшные картинки, которые ему без устали показывала тревога. — Я нормально выгляжу? — робко спросил Серёжа, поднимаясь вверх по лестнице к квартире Прокопенко и обнимая огромный букет белоснежных хризантем, купленных для тёти Лены. — Ты выглядишь великолепно. — Игорь мягко коснулся его губ и не ожидал, что ответный поцелуй окажется головокружительно горячим. — Мы с Птицей очень тебя любим. — шепнул Сергей, и в его дрогнувшем голосе прозвучала едва слышная нотка отчаяния, будто перед роковым боем, после которого вряд ли кто-то останется в живых. — И я очень люблю вас, птенчики. Никому не дам вас в обиду. — Гром поцеловал ямочку над губой и кончик носа, счастливо улыбаясь. — А за дверью находятся люди, которые тоже будут вас любить. Ну что, звоним? — Звоним! — выдохнул Разумовский, всеми силами стараясь побороть мандраж, и когда открылась дверь, всё волнение вдруг будто рукой сняло. — Ну наконец-то! — их радушно встретил Фёдор Иванович, буквально втащив в дом, и крепко пожал руку сначала Серёже, а затем Игорю. — Глазам своим не верю — неужели все собрались! Привет, Серёжа! Привет, Игорёк! — Здравствуйте! — тепло улыбнулся Сергей, ещё инстинктивно пытаясь спрятаться за спину Грома и за букет. Дома было тепло, даже жарко из-за работающей духовки, пахло мёдом, приправами и едва ощутимо — свежим одеколоном и сладковатыми пудровыми духами. — Я бегу, я бегу! — донёсся женский голос из кухни, и в прихожую торопливо вышла жена Фёдора Ивановича, снимая на ходу фартук, чтобы продемонстрировать своё лучшее платье в мелкий горошек и элегантную нитку жемчуга на шее. — Привет, мальчики! Как хорошо, что вам удалось прийти! — Тёть Лен, знакомься, это Серёжа. — улыбнулся Игорь, заметив лёгкое волнение на её лице — она явно переживала не меньше, чем Разумовский, потому что принимать дома человека, которого буквально вчера показывали по всем федеральным каналам, было, мягко говоря, волнительно. — Очень рад знакомству! — Серёжа протянул ей пышный букет жемчужно-белых хризантем, и женщина зарделась, с искренней радостью приняв его. — И я очень рада, Серёженька! — она ласково обняла Сергея, и тот на мгновение растерялся, но всё же обнял её в ответ, почувствовав, как сердце быстро заколотилось в груди — так по-матерински тепло касаться умели только женские руки. — Букет шикарный, спасибо огромное! Игорёк рассказал, что я хризантемы люблю? — Ага, — кивнул Разумовский, с мягкой улыбкой взглянув на Игоря, — Цветы все красивые, но хотелось найти те, что действительно понравятся. — Мне очень приятно, правда! — жена Фёдора Ивановича сияла от счастья — такие эмоции сложно было подделать, и Сергей, глядя на неё, тоже радовался и не мог поверить своим глазам — всю ночь воспалённое тревогой сознание предсказывало то, как его встречают вежливо, прохладно и терпеливо, будто на светском мероприятии, но, к счастью, реальность была точь-в-точь похожа на ту, какой её преподносил Игорь, когда старался достучаться до него сквозь нарастающую панику. — Какая у тебя ладошка холодная… — тётя Лена взяла его за руку и удивилась, — Замёрз? Федя, поставь чайник! — крикнула она мужу. — Погодите, какой чайник! — Прокопенко выглянул из зала, держа бутылку. — Кто там замёрз? Пару рюмочек за встречу, и быстро согреемся! — Я не замёрз, это… От волнения. Так бывает. — признался Разумовский, уже не чувствуя того напряжения, которое висело над ним дамокловым мечом. — Сейчас всё пройдёт. — От волнения рюмочка помогает тоже! — заверил Фёдор Иванович, похлопав его по плечу. — Рассказывай, что пьёшь? Вино, коньяк, чего покрепче? — О, дядь Федь, а вина малинового нет? Или настойки вишнёвой? — вспомнил Игорь, покровительственно опустив ладонь на плечо Серёжи, чтобы тот не переживал, и, к своему удивлению, почувствовал, что обычно чуть приподнятые в защитной позе плечи были доверчиво расслаблены. — Обижаешь! Конечно, есть! — Прокопенко гордо приосанился. — Ой, Федя, может нормального вина откроем, а? Гости всё-таки… — начала было тётя Лена, но Сергей аккуратно спросил: — А вы сами вино делаете? И настойки тоже? — Да! — Фёдор Иванович почувствовал, что настала его минута славы — своими винодельческими успехами он весьма гордился. — У нас на даче растёт огромный куст малины… — На даче ничего не растёт, кроме малины. Без понятия, как она до сих пор жива! — пожала плечами женщина, прокомментировав, и достала вазу для цветов. — Вот! — подтвердил Прокопенко, увлекая Серёжу за собой на кухню, чтобы рассказ сопровождался наглядными примерами. — На даче действительно ничего не хочет расти, даже цветы чахлые, зато малина — самый сок, хотя все говорили, что в нашем климате она будет кисловатой и водянистой. Единственный минус — хранится она недолго, поэтому половина урожая сразу идёт на варенье, и другая половина — на вино. — Варенье у нас уходит банками, особенно в холода. — Разумовский окинул взглядом небольшую кухню, замечая милые детали: совместные фотографии, магнитики и сувенирные тарелочки, привезённые из других городов, банки с чаем и специями на полках — уют, сложившийся годами, окутывал своей очаровательной наивной простотой. — Я помню, как обнаружил клад с вареньем, когда переехал к Игорю, и мы убирались на кухне. — он заулыбался, вспомнив. — Открыл нижний шкаф, а там бесконечные уходящие в темноту банки! Мы тогда объелись, как дети, которым разрешили всё сладкое на свете. — Я сам, как коршун, хожу каждый раз, когда Леночка кашеварит. Пройти мимо свежей пенки от варенья — уму непостижимо! — понимающе закивал Фёдор Иванович, достав несколько бутылок. — Ну-ка, сейчас будем вино выбирать. — У вас дегустация? — заглянул на кухню Игорь, и Серёжа, обернувшись, с улыбкой обратился к нему. — Ты как раз вовремя! — Тут урожай разных лет. Какое-то вино будет постарше, какое-то — помоложе. — Прокопенко выставил на стол три бутылки и достал бокал. — Попробуете отличить? — А давайте! — Разумовский засучил рукава, приготовившись. — Продемонстрируешь, чему тебя учили на дегустации в Праге? — рассмеялся Игорь, игриво дёрнув бровью, и Сергей фыркнул смешок в ответ. — Ага, если б я помнил! — он взял бокал с вином из первой бутылки, принюхался, сделал глоток и довольно заулыбался. — Ух ты, здорово! Наверное, это достаточно молодое вино — вкус яркий, но не очень терпкий, и по цвету довольно похоже. — Что-то ты всё-таки помнишь. — Гром тоже попробовал вино и одобрительно кивнул. — М, кисленько! — Это была бутылка номер один, — Фёдор Иванович довольно улыбался, щедро подливая. — Теперь бутылка номер два. — Так… — Серёжа снова сделал глоток и задумался. — Это определённо слаще, и цвет темнее. Сложно… — А что с цветом должно происходить? — поинтересовался Гром. — Чем старше вино, тем более оранжевый, кирпичный оттенок оно будет приобретать. — пояснил Разумовский и поднял бокал на свет. — Вот, смотри — тут до оранжевого далеко. — Крайняя бутылка тоже на оранжевую не тянет, кстати. — Игорь допил вино в бокале. — Вот это вообще крутое! — Ну и третья! — бокал наполнился снова, и Серёжа улыбнулся Игорю. — Сейчас ка-а-ак напробуюсь… — Сегодня можно! — торжественно разрешил ему Фёдор Иванович, будто несовершеннолетнему сыну, и Сергей, смеясь, взял третий бокал. — Вдвойне смешно будет, если я напробуюсь, но не угадаю ни одной бутылки! — Давай по-честному: мы пришли не за результатом, а за процессом! — рассмеялся Гром, наблюдая за ним. — Ну что? — Прокопенко забавлял Серёжин ответственный подход к делу. — Всё очень вкусно, но ничего не понятно! — сдался Разумовский и протянул бокал Игорю. — Хм… — задумался он, сделав глоток, и пожал плечами. — Я буду согласен с экспертным мнением! Какой вывод сделаем? — Что ж… Во второй бутылке самое молодое вино, в третьей — чуть старше, и в первой — наиболее выдержанное. — сделал вывод Сергей, робко посмотрев на Фёдора Ивановича, который довольно улыбался в усы. — В смысле? — удивился Игорь. — Ты ж сказал, что первое похоже на молодое. — Да, но по сравнению с другими оно кажется старше. — Разумовский снова перевёл взгляд на Прокопенко. — Я угадал? Или нет? — Молодец! — мужчина с уважением закивал. — Первая бутылка действительно самая старшая — ей год, а второй и третьей полгода, может, чуть меньше — они одинаковые. — О, ура! — просиял Серёжа, обрадовавшись так, будто выиграл престижный конкурс сомелье. — Победителю подарок! Выбирай, какое понравилось больше. — Ой… — на мгновение растерялся Разумовский. — Я люблю всё кислое, но Игорю нравится послаще, и Диме — тоже, поэтому выберу вторую. Как раз позовём Диму в гости и откроем, да? — он улыбнулся Игорю, почувствовав приятную тяжесть ласковых тёплых ладоней на своих плечах. — Отличная мысль! — кивнул Гром, чувствуя, как счастье наполнило его сердце до краёв — он даже не догадывался, как ему было нужно, чтобы все самые близкие и дорогие люди вдруг оказались вместе с ним под одной крышей. — Слушай, Игорь, насчёт Димы… — начал было Прокопенко, но из комнаты донёсся голос жены. — Давайте-ка поторапливайтесь, а то всё совсем остынет! — Идём! — захватив первую бутылку с собой, Фёдор Иванович возглавил шествие к столу. Паника, отступившая на какое-то время, снова начала заползать холодком под кожу, поэтому Сергей медленно вдохнул и выдохнул, стараясь отключить свою тревожную голову и не думать о том, действительно ли всё шло хорошо, или же его просто терпели из вежливости. — Серёжа, садись на диванчик, ты чего с краю пристраиваешься, да ещё и на угол? — хозяйка ободряюще тепло ему улыбнулась. — Чувствуй себя как дома! — Хорошо, спасибо! — улыбнулся он в ответ и придвинулся ближе к Игорю. — Простите, это привычка. Разумовский не помнил, когда в последний раз сидел за обеденным столом в компании больше двух человек — ближайшие воспоминания возвращали его в детство. В столовой детского дома дальний угол был его местом, потому что, согласно местным легендам, оно считалось несчастливым и проклятым, но никто не думал о том, что до самого конца длинного стола, как правило, не доходили воспитатели, проверявшие чистоту тарелок, поэтому можно было не доедать мерзкую манку с комочками или, на крайний случай, удавалось успеть от неё избавиться, сбросив под стол или в мусорное ведро, стоящее рядом. Как ни крути, а лучше было сидеть с краю и быть проклятым, чем сквозь слёзы давиться кашей перед надзирателями. — А мы видели вчера вечером репортаж про форум. — вспомнил Прокопенко, сев за стол. — Серёжка — красавчик! — Спасибо! — тревога снова начала отступать. — Неплохой репортаж вышел? Гадостей не наговорили? — Что ты, никаких гадостей! — уверенно подхватила тётя Лена, тоже присев за стол. — А какая речь чудесная — сразу чувствуется, что это не просто пустые дежурные слова. — Рад, что вы оценили! Мы с Игорем репетировали. — искренне улыбнулся Разумовский. — А я смотрел выступление вживую, между прочим! — похвастался Гром, поздно подумав о том, что спалился. — В рабочее время? — хитро сощурился Прокопенко, разливая вино по бокалам. — Это я растяпа — флешку дома забыл, — Серёжа поспешил защитить товарища майора перед начальством, — поэтому Игорю пришлось приехать в башню, а там как раз выступление начиналось. — Да ладно, ладно, я ж в шутку брови тут хмурю! — Фёдор Иванович добродушно заулыбался и поднял бокал. — Ну что, за встречу? — За встречу! — подхватили остальные, и за тостом последовал весёлый хрустальный звон бокалов. — Вино замечательное! — Разумовский ещё раз похвалил труд Фёдора Ивановича. — Один мой сотрудник родом из Грузии. Каждый отпуск он летает к родителям и привозит чудесное домашнее вино, но ваше даже вкуснее. Это не лесть, если что. — Вот это комплимент! — Прокопенко буквально расцвёл, выпрямившись, — Ну всё, выйду на пенсию и буду заниматься вином. — Ты только обещаешь на пенсию выйти, — с лёгкой укоризной посмотрела на него жена, — не сможешь же без работы своей. — Не смогу! — честно признался Фёдор Иванович, переглянувшись с Игорем, и тот понимающе кивнул, усмехнувшись. — Серёж, я не знала, что тебе нравится, поэтому приготовила всякого-разного. — начала рассказывать тётя Лена. — Тут пельмешки, тут вареники с вишней, вот тут вареники с картошкой… — Мне ужасно неловко, что вам пришлось столько готовить. — немного засмущался Сергей. — Я-то всеядный, творог только не очень. — Творога тут нет, так что налетай! «А я люблю творог!» — вмешался проснувшийся Птица. Несмотря на самый тёплый приём, Сергей всё ещё отдалённо чувствовал себя лишним, а навязчивая мысль о том, что однажды он отнял у Игоря право на счастье и полноценную семью, как у Фёдора Ивановича, сковывала ноющее сердце коркой льда, заставляя сонного Птицу постоянно быть начеку. — Слушай, Игорёк, я ж начал говорить и не закончил! — Прокопенко положил себе пельменей и щедро полил их сметаной. — У Димы всё хорошо? — Ну… Да. — Гром непонимающе переглянулся с Серёжей. — А что случилось? — Он вроде работает, как обычно, но временами спит на ходу. А тут на днях Ильюха кинолог заходил, хотел ему предложить собаку на передержку взять, зная, что Димка сходит с ума по собакам и хорошо с ними ладит, — Прокопенко хмыкнул, задумчиво жуя, — и удивился, получив отказ. Я хотел его выловить и поговорить, думал, что он после той погони никак отойти не может… — А, у него ж сорока живёт! — догадался Игорь. — Клякса. — Сорока? — удивилась тётя Лена, взмахнув густо накрашенными пышными ресницами. — Дома? — Да, он её от кошки спас и взял домой выхаживать, а она дама темпераментная: ей то поорать хочется, то оторвать пришитое, то спрятать неспрятанное. — Я б с ума сошла от такого соседства! — женщина рассмеялась, покачав головой. — Диме нужно дать медаль за терпение и милосердие. — Ох уж это желание притащить домой всех зверушек — в детстве зарождается, и с возрастом не пропадает! — Фёдор Иванович заулыбался, вспомнив. — Кого я только домой не таскал: и котят, и собак, и голубей… — Мне кажется, все таскали! — Игорь улыбнулся, положив Серёже то, что, по его мнению, он просто обязан был попробовать — вишнёвые вареники. — Нам, конечно, нельзя было приносить животных с улицы, но все местные коты и собаки были мои. — Разумовский ностальгически улыбнулся. — Я таскал им еду из столовой, ну и птиц кормил, само собой. Даже кормушки мастерил с дворником — они у нас всюду висели. — Между прочим, это важный воспитательный момент! — педагогика была той темой, в которой тётя Лена всегда чувствовала себя, как рыба в воде. — Желание заботиться о животных развивается в ребёнке в противовес агрессии, и дети, которые особенно тянутся к зверушкам, обычно проявляют больше доброты и терпения к сверстникам. — Со мной не сработало, кажется. — усмехнулся Гром, налив себе компот в стакан с нарисованными на нём изящными уточками. — Если подумать, одно другому не мешало: я и больных голубей домой приносил, и кулаки у меня чесались постоянно. Но просто так я никого не бил — мне важно было защищать или бороться за правду, поэтому я вполне мог накостылять сверстникам, если видел, что те кошек мучили, например. — Если так рассуждать, то и со мной это правило не сработало. Животных я очень любил, но никогда не был идеальным ребёнком — идеальные в условиях детдома не выживают. — признался Серёжа, тихо рассмеявшись. — Взрослые пытались развивать в нас хорошие человеческие качества, но среди детей доброта проигрывала кулакам, а кулаки время от времени проигрывали интеллекту, поэтому приходилось принимать эти правила и выживать. Мне доставалось вдвойне, так как я рыжий, а быть единственным рыжим — это клеймо. — Дети дразнятся по любому поводу: слишком худой, слишком толстый, нос картошкой, нос длинный, а если ещё и очки носишь… — жена Фёдора Ивановича понимающе кивнула. — Меня за очки дразнили ужасно, я в школу даже ходить отказывалась — ревела до истерик. — Кажется, что это ерунда, а на всю жизнь запоминается. — Серёжа сочувственно поджал губы. — Меня дразнили и девчонкой, и «рыжим-конопатым, убившим дедушку лопатой», а однажды ночью даже попытались обрезать мне волосы, но я вовремя проснулся. Сложно передать тот ужас, когда открываешь глаза, а перед твоим лицом ножницы. — Долбанутые дети, блин… — нахмурился Гром, с аппетитом уплетая пельмени. — На следующий день после того случая я украл нож из столовой и спал с ним под матрасом ещё около двух лет. Убивать, естественно, я никого не собирался, но наличие оружия усиливало аргументы и давало хоть какую-то неприкосновенность. Такое вот детство. — Я у бати перочинный ножик утащил. — вспомнил Игорь. — Но не ради защиты, а так — чисто козырял перед пацанами. — И табельное оружие! — добавил Прокопенко, покачав головой, будто до сих пор не простил Игорю той выходки. — Было дело, да! — рассмеялся Гром, сделав глоток компота. — Ух и досталось же мне… — Вот я сейчас своё детство вспоминаю… — начал Фёдор Иванович, удобнее устроившись на своём месте, — Лето, пионерлагерь, меня все дразнили круглым Федькой, потому что кушал я хорошо, и щёки у меня были — во! Но я терпел, чувствуя груз ответственности: маменька перед поездкой мне все мозги промыла, что по ребёнку судят родителей, что семью ни за что нельзя опозорить, что я должен быть образцом и примером для младших отрядов, и так далее. Неделю я жил с дилеммой: с одной стороны, нужно было блюсти честь семьи, а с другой — круглый Федька! Это ж невозможно! — Боже мой, я не слышала эту историю! — жена смотрела на него влюблёнными глазами, смеясь. — Конечно не слышала — вдруг ты бы тоже стала меня так называть! — покосился на неё Прокопенко, добродушно заулыбавшись следом. — В общем, я честно держался, пока меня не назвали круглым Федькой во всеуслышание. Позор! Все сразу подхватили новую кличку, и на этом моё терпение лопнуло. — Была драка? — оживился Игорь. — Кто кого? — Ты что, Игорёк, какие драки! Месть — это блюдо, которое нужно подавать холодным. — важно заявил Фёдор Иванович, назидательно подняв палец. — Я изучил окрестности лагеря: чуть поодаль на основной территории находилась широкая яма, куда осенью сгребали листья, а летом там буйно росла крапива, причём, её не было видно — туда я и заманил тех задир, когда мы в салочки играли. Через яму лежала доска, по которой все легко пробегали, я заменил её на тонкую фанерку — сам перепрыгнул, а эти дураки наступили и свалились. Крику было! — Отличный план! — маленький детдомовский мальчишка, который время от времени возникал в Серёже, максимально одобрил эту затею. — А что сказали близкие, когда узнали? — Матушка, конечно, была в шоке — я же всегда был хорошим сыном, и хоть она не одобрила мой поступок, но признала, что обидчиков нужно ставить на место. Я обошёлся малой кровью! — Это был первый бунт, после которого в твоей жизни начали появляться мотоциклы и рок-группы? — его жена мягко усмехнулась. — Похоже, что так! — Фёдор Иванович уверенно закивал. — Между прочим, за круглого Федьку ты бы вряд ли замуж пошла, а вот за байкера Теодора — другое дело! — Кто тебе сказал такую глупость? — она игриво подняла бровь. Игорь, не выдержав, прыснул: — Дядь Федь, можно я на следующем совещании обращусь «Теодор Иванович»? — Только если я приду на работу в косухе! — парировал он. Все рассмеялись и подняли бокалы. — А фотографии остались? — спросил Серёжа, смакуя вино и с неподдельным любопытством глядя то на Прокопенко, то на тётю Лену. — Остались, ещё бы! — она встала и потянулась за старой фотографией в рамке, стоявшей в книжном шкафу. — Смотри, какой кавалер. Разумовский осторожно взял фото из её рук и широко заулыбался, оценив моднейший прикид Теодора Прокопенко, у которого, впрочем, явно остались отличительные черты лица круглого Федьки. — Ну дядь Федь, ну ферзь! — серьёзно заявил Игорь, уважительно кивнув. Джинсовая жилетка с нашивками, кожаные брюки и футболка с логотипом группы Ария делали их обладателя похитителем женских сердец и открывали двери в любую альтернативную тусовку. — А то ж! — приосанился Фёдор Иванович. — И вообще, если б не тот случай в лагере, я бы не стал увереннее, и в полицию работать не пошёл. Ну а что — у нас нужно уметь и схитрить, и подумать, и в морду дать, и чтоб всё по закону, а это требует особого внутреннего стержня. — Согласен! — подтвердил Гром, усмехнувшись. — У меня тоже есть история про лагерь! — воодушевился Серёжа, встретив единомышленника в лице Прокопенко. — Не могу сказать, что она послужила становлением чего-то хорошего во мне, но там тоже удалось проучить кое-кого. — Давай, Серёж! — Фёдор Иванович подался чуть вперёд. — В общем… — Разумовский задумался, с чего начать. — Сначала небольшая предыстория про детские дома и лагеря. У нас всегда были большие проблемы с общением со сверстниками из обычных семей, потому что родители запрещали своим детям даже разговаривать с нами через забор, так как считали, что мы могли научить плохому, а ещё от нас можно было подхватить блох или лишай, как от дворовых котят. — Вот же бред! — возмутилась тётя Лена. — Неужели взрослые люди такое говорили? — Да, я сам в свой адрес слышал. — спокойно подтвердил Сергей, пожав плечами. — Поэтому, чтобы хоть как-то разнообразить наш круг общения, каждое лето в детдомах собирали отличников по успеваемости и самодеятельности и отправляли в лагерь в качестве поощрения. Однажды даже организовали смену, в которую приехали дети из семей и из детдомов, но родители были категорически против такого неблагополучного соседства, поэтому смену как открыли, так и закрыли. С тех пор для детдомовских была отдельная смена, но я не видел в этом большого смысла, разве что в новой обстановке. — Все обычно едут в лагерь, чтоб отдохнуть от родителей. — Игорь подпёр щеку рукой, внимательно слушая. — А вы, получается, меняли одних надзирателей на других. — Вот именно! — подтвердил Серёжа. — Это была абсолютно такая же жизнь по расписанию, только более стрессовая, потому что нужно было привыкать к новым порядкам и людям. Я очень это не любил, а в лагерь приходилось ездить каждый год, потому что по успеваемости я был отличник, а если ещё и в олимпиадах побеждал, то меня могли на зимнюю смену в новогодние праздники отправить. — Отказаться было нельзя? — спросила тётя Лена. — О нет, что вы! — со священным ужасом ответил Разумовский. — У нас вообще ни от чего нельзя было отказываться, всегда говорили «бери, пока дают». Один раз был шанс поменяться с другим мальчиком, который действительно хотел в лагерь, но у нас ничего не вышло. Короче, история не об этом… — Нужно было плохо учиться, и никаких лагерей — профит! — рассмеялся Игорь. — Я не мог плохо учиться! — развёл руками Серёжа, смеясь. — Это было выше моих сил. Так вот, однажды меня отправили в новый лагерь на море. — Ого! — Прокопенко одобрительно кивнул. — Море — это ж здорово! — Да, и я воодушевился, как никогда прежде. — улыбнулся Разумовский, вспомнив те самые эмоции. — Собрался, меня отвезли на вокзал, и когда поезд тронулся, я почувствовал, что что-то явно пошло не так. — Вы поехали не на море? — попробовал догадаться Игорь. — Тебя посадили не в тот поезд? — Нет. Хуже. — заверил его Серёжа. — Я начал замечать, что всюду ходили какие-то подтянутые ребята, которые разговаривали про свои спортивные разряды и медали… — Тебя в спортивный лагерь послали, что ли? — у Грома брови поползли вверх от удивления. — Я был однажды — это дикий курс выживания. До конца смены доживали не все — половина приехавших туда просилась домой через неделю, если не раньше. — Прикинь! — рассмеялся Разумовский. — Где я, и где спортивные достижения! На скорость я умел только уравнения и задачки по математике решать. Если можно было прогулять физру, я всегда делал это с особым рвением, а тут целый спортивный лагерь — не отвертишься! — А как так вышло? — улыбалась тётя Лена, с интересом слушая. — Тебя с кем-то перепутали? — Кажется, меня просто по привычке записали, даже не глядя, куда, но ради моря можно было и потерпеть. — Сергей сделал глоток воды. — Так вот, мы приехали, заселились, и нас почти сразу же отправили на пробежку вдоль побережья, где я жутко обгорел, да ещё и прибежал последним, еле ноги волоча. Естественно, это тут же сделало меня объектом насмешек. — Да, рыжие обгорают быстро — чувствительность к ультрафиолету. — понимающе закивала жена Прокопенко, сочувственно вздохнув. — Моя подруга без солнцезащитного крема летом из дома не выходит. — Ужасно знакомо. Я всю жизнь с кожей мучаюсь, а тогда она с меня буквально ошмётками слезала. Зато я попал в медпункт! — довольно заулыбался Сергей. — Наконец-то можно было читать книжки и отдыхать в тишине. Удовольствие это, правда, продлилось недолго, и пришлось снова вливаться в социум, который за это время уже успел поделиться на сильных и слабых. Предводителем сильных был один крайне быдловатый, но очень спортивный сильный парень — все от него шарахались, а ему доставляло особое удовольствие каждый раз выбирать себе жертву из слабых и всячески её унижать. Мне это не нравилось, Птице не нравилось ещё сильнее. — Птица уже был с тобой на тот момент? — поинтересовался Фёдор Иванович. — Птица со мной с очень раннего детства. — честно признался Серёжа, почувствовав, как тот, о ком шла речь, снова начал постепенно просыпаться. — Другое дело, что летом он обычно в глубокой спячке, но в тот раз, похоже, случилось обострение из-за стресса. Птица — это ведь, в первую очередь, мой защитный механизм. «Ну надо же! А я думал, что в приличном обществе обо мне вслух не говорят. — тут же последовал комментарий голоса в голове. — Польщён, польщён». — Тебя обижали? — напрямую спросил Игорь, серьёзно нахмурившись, будто прямо сейчас готов был встать из-за стола и направиться на поиски тиранов из прошлого, чтобы отомстить им сполна. — Я сам, кого хочешь, обижу! — подмигнул ему Разумовский, и в его глазах сверкнули янтарные искорки. — Если серьёзно, меня пытались задеть словами, на тренировках старались толкнуть хорошенько, чтоб упал, и один раз зажали в углу, но за годы, проведённые в детдоме, я волей-неволей научился неплохо драться, особенно на стрессе и с поддержкой Птицы. Когда все поняли, что я могу красочно лицо расписать, от меня отстали, но я не мог пустить ситуацию на самотёк, потому что остальных ребят продолжали щемить. Кроме того, эти гадёныши жили в корпусе с нормальным туалетом! — Пфф, ну это вообще ни в какие рамки! — в голос рассмеялся Прокопенко. — Ну правда, они его не заслужили! — хохотал Серёжа. — Так считал не только я, но и другой парень, с которым у них тоже произошёл конфликт, поэтому мы решили их проучить прямо перед важными соревнованиями. Мне было нужно попасть в медпункт, поэтому я снова обгорел и перегрелся, а мой соучастник проник в столовую, напросившись дежурить. — Мне кажется, я понимаю, куда идёт эта история… — фыркнул Гром и наигранно назидательно добавил. — Ужас, Серёж, как не стыдно слабительное людям подсыпать? «Очень хочется пошутить про то, что ты всегда умел с таблетками обращаться, но мы договорились закрыть тему…» — проворковал Птица. «Ты уже пошутил!» — спокойно ответил ему Серёжа, совсем перестав на него злиться. «Ну надо же, неловко как вышло…» — иронично хмыкнул голос в голове. — Вот вообще не стыдно было! — довольно улыбался Разумовский. — План сработал идеально, таблетки не подвели, и, как вишенка на торте, мы умудрились проникнуть в корпус и запереть все кабинки. — Блин, круто провернули! — проникся уважением Игорь, представив масштаб катастрофы, и Фёдор Иванович, смеясь, тоже одобрительно кивал. — Пять баллов! Ладно таблетки, но закрыть туалеты лично я бы не додумался! — Эх, мальчишки! — улыбалась тётя Лена. — Пока вы между собой отношения выясняли, девчонки среди вас искали настоящую большую любовь! — И удалось кому-нибудь? — скептически хмыкнул Прокопенко. — Лагери — это ж как курортный роман для подростков: сегодня любовь до гроба, а завтра уже школа и уроки. — Моя подруга долго переписывалась с каким-то парнем из лагеря, но замуж вышла за другого. Говорят, там какая-то драма была: бывший ухажёр приехал и пытался свадьбу сорвать… — жена Прокопенко задумалась, перебирая жемчужинки на бусах. — Кстати, они развелись — не выдержали жизненных испытаний. Ну а что, это только поначалу кажется, что быть вместе — Рай на земле, и никаких трудностей… Кстати, Игорь, Серёжа, не расскажете, с чего началась ваша история? — с робким любопытством поинтересовалась она. — Для меня до сих пор большая загадка, как вам удалось сблизиться. — История далеко не из самых романтичных, пожалуй… — Разумовский посмотрел на Игоря, затем перевёл взгляд на Прокопенко и немного виновато улыбнулся ему уголком губ, в одно мгновение вспомнив всё, что им довелось пережить. — То, как мы познакомились, всем ясно, а сблизили нас больничные приключения. Как раз сегодня немного вспоминали об этом. — Гром подмигнул Серёже и подлил ему вина. — Пей, солнце. Он бережно погладил острое колено и многозначительно посмотрел в глаза Сергея, будто говоря: «Мы не будем вспоминать то, о чём ты хочешь забыть». «Всё хорошо!» — таким же взглядом заверил его Разумовский, мягко улыбнувшись в ответ, хотя знал, что Игорь ему вряд ли верил. «Идём ва-банк! — важно заявил Птица, фейерверком возникнув в голове, и напомнил, — Давай, выложи всю правду. Пусть тебя либо принимают таким, либо не принимают вообще!» — Я частично стал тому свидетелем! — сообщил жене Прокопенко. — Мы сопровождали Серёжу домой, но так и не доехали — пришлось поменять одну больницу на другую. — Ох да, было дело. — закивал Сергей, перетащив в свою тарелку несколько пельменей. — На тот момент я закончил долгий курс лечения… — начал было он, но остановился, робко посмотрев на тётю Лену. — Или с самого-самого начала рассказать? «Конечно, с самого начала! — ехидно возмутился Птица, отчего Серёже показалось, будто он сидел с ними за одним столом. — Какое всем дело до того, как вы начали жить долго и счастливо после выписки?» — Если не тяжело вспоминать, то можно и с самого-самого. — жена Фёдора Ивановича тепло улыбнулась. — Понимаю, что период непростой был, так что если тебе неприятно тормошить прошлое, то и не нужно. Моё любопытство того не стоит. «Стоит. Рассказывай!» — потребовал Птица. — Да нет, уже не тяжело! — Разумовский отмахнулся, улыбнувшись шире, хотя Игорь знал, что его слова почти наверняка расходились с правдой. — Но история действительно совсем не весёлая и не романтичная. Всё началось с того, что после всем знакомых ужасных событий по решению суда мне были назначены принудительные меры медицинского характера. Иными словами, меня направили в психиатрическую лечебницу, и это был очень сложный период. — начал Серёжа и снова взглянул на Игоря, словно кожей ощутив его беспокойство. Однако, Разумовский стал звучать увереннее — он твёрдо решил не отмалчиваться и всё рассказать: во-первых, ему было интересно узнать давно утонувшую в прошлом историю с точки зрения Грома, ибо с тех пор они ни разу её не обсуждали, а во-вторых, ему хотелось быть честным с людьми, которые приняли его, как родного, поэтому он был солидарен с Птицей. — Моё лечение, в общем-то, было вполне похоже на тюремный срок, что, я считаю, справедливо. — спокойно начал рассказывать Сергей. — Оно состояло из трёх этапов: стационар специализированного типа, где всё максимально сурово — эдакая тюрьма с медицинским уклоном; стационар общего типа — обычная психиатрическая больница, и амбулаторное лечение. В первом стационаре, в среднем, проводят четыре года… — Господи, ужас какой! — тётя Лена успела пожалеть о том, что спросила. — Мне повезло, поэтому я отделался годом. — приободрил её Серёжа, хотя радости этот факт явно не добавлял. — Каждые полгода собирается комиссия, где по итогу врачи выносят вердикт, переводить больного дальше или оставлять. Пройти комиссию успешно очень непросто, но у меня было время проанализировать свои ошибки, и со второго раза мне всё удалось. «Мы проанализировали! Нам удалось! — исправлял его Птица. — Если бы не я, куковали бы там до сих пор!» — Свидание разрешалось раз в месяц, но только с близкими родственниками, которых у меня нет, — продолжал Сергей, игнорируя назойливый голос, — поэтому я ждал встреч с Игорем — он приезжал чуть чаще положенного, но ему разрешалось, так как он вёл моё дело. — Я сначала навещал Серёжу раз в полторы недели в отведённые для посещения часы. — Игорь задумчиво рассматривал резной узор на стенках бокала — тётя Лена доставала хрусталь только по праздникам. — Мы разговаривали чисто по рабочим моментам под надзором санитаров и охраны. Я старался все наши разговоры привязать к делу, чтоб не вызвать лишних вопросов, но меж тем просто узнавал, как у Серёжи дела, и рассказывал о том, что в мире творилось — понимал, что положение, мягко говоря, не сладкое, и кукухой можно было тронуться сильнее, быстрее и качественнее, чем в обычной тюрьме. Но это не было актом милосердия, хотя поначалу мне так и казалось… — Гром чуть нахмурился, и его лицо стало серьёзнее. — Сначала я оправдывал свои приезды тем, что, несмотря на страшные поступки, Чумной Доктор восхищал меня своим умом, и мне было жаль, что такой ум мог просто сгнить в стенах больницы. Потом я понял, что это не было главной мотивацией… Главной мотивацией был избегающе-тревожный, но принципиальный Серёжа, которого я впервые встретил в башне, и который с тех пор не выходил из моей головы, а ведь мы даже толком не пообщались. — В то время у нас с Игорем было целых пятнадцать минут, чтобы перекинуться дежурными фразами и посмотреть друг на друга. — Разумовский закусил губу, замявшись. — Я сначала злился, мол, нашёлся ещё один надзиратель, как будто местных было мало! Птица злился ещё сильнее — он видел в визитах Игоря элемент унижения, считал, что он таким образом приходит любоваться на «птичку в клетке» и тешить своё самолюбие. «Всё так и было!» — подтвердил Птица, будто окружающие его тоже слышали. — К счастью, благодаря условиям, времени и лекарствам, эмоции утихли, позволив взглянуть на ситуацию под иным углом, и вскоре я начал замечать, что Игорь только прикрывался делом, а на самом деле приезжал, чтобы просто поговорить — это были бесценные минуты. Правда, сейчас мне кажется, что в диалогах со мной не было большого смысла, потому что каждый раз перед встречей меня обкалывали чем-то таким сильным, что я едва своё имя мог вспомнить, но слышать реальный голос, отличавшийся от голоса в голове, было важно и нужно. «А не расскажешь о том, как ты умолял притихший голос в голове вернуться и поговорить с тобой, когда тебя настигали кошмары по ночам или одолевали мысли об одиночестве, тщетности жизни и собственной никчёмности? — шептал Птица. — Игоря в такие моменты рядом не было, а я оставался с тобой всегда, даже когда таблетки глушили меня так сильно, что…» «Тшш! — не выдержал Разумовский. — Пожалуйста, Птица, помолчи!» «Не шикай на меня!» — Вот я всегда знала, что у нас карательная психиатрия! — вздохнула тётя Лена и выпила стопку водки, даже не поморщившись, чем вызвала немалое удивление Фёдора Ивановича. — Леночка, ты это… Закуси. — вежливо напомнил он жене, и она послушно взяла кусочек сыра. — Далеко не все больницы похожи на пыточную, но возвращаться не захочется даже в самую комфортную и продвинутую. — частично согласился Серёжа, печально улыбнувшись, и сделал глоток ароматного малинового вина, чтобы скрасить горькое послевкусие воспоминаний. — После пребывания в любой психиатричке, убираешь одни травмы, но неминуемо приобретаешь букет других. Впрочем, я прекрасно понимал, что Чумной Доктор появился из-за того, что я долгое время был в нестабильном состоянии, близком то к депрессии, то к острому психозу, затем стал одержим идеей справедливости, то есть, перешёл в стадию зацикленности, и в итоге потерял всякий контроль над собой и Птицей. Это не произошло по щелчку пальцев, и только я виноват в том, что перестал следить за своим состоянием. Так или иначе, терапия была необходима. Кроме того, я действительно был достоин куда более сурового наказания, поэтому безропотно терпел все процедуры и лишения — заслужил. «Как благородно! Уточнить, кто помогал тебе терпеть?» — Птица продолжал комментировать, даже когда Сергей перестал на него реагировать. — Вскоре меня перевели в обычную лечебницу, где неделю я провёл в первой палате — там держат особо буйных, поэтому надзор опять был постоянный. Как правило, надолго в первой не оставляют, да и буйным я, естественно, не был, но ко всем, кто переводится из спецстационара, поначалу относятся с подозрением — оно и понятно. Когда взяли анализы, провели множество бесед и просто узнали меня получше, то выделили отдельную палату и даже разрешили выходить с Игорем на прогулки в маленький двор больницы. Жизнь начала обретать краски, и всё постепенно стало налаживаться. Память о второй лечебнице даже какая-то светлая, особенно на резком контрасте с первой. — Я помню, Игорёк часто к тебе ездил. — Фёдор Иванович внимательно его слушал. — Говорил, что по делу, только дело-то уже было закрыто, приговор вынесен. Но папку для приличия таскал, да… — Ну дядь Федь! Я же хорошо шифровался! — фыркнул Гром, скрестив руки на груди. — Вот! — Серёжа щёлкнул пальцами, широко улыбнувшись. — Я задавался тем же самым вопросом. Игорь каждый раз приходил ко мне, и я действительно был ему рад, но упорно не понимал, зачем он это делал, ведь я выплатил все штрафы и компенсации, и из больниц бежать не пытался — хоть на доску почёта портрет вешай. Думал: «Вот это да! Вот это у нас полиция ответственная!» Прокопенко развёл руками: — Ну а что, не так что ли? — Так! — подтвердили все, смеясь. — Я сам не знал, почему меня тянуло приезжать всё чаще. Точнее, знал. Всегда знал, с самого первого дня, но не признавался себе, потому что… — Игорь провёл ладонью по лбу, собираясь с мыслями, и сердце сжалось в его груди, будто вернувшись в прошлое и испытав уже давно забытый вязкий омут самых прекрасных чувств и самых глубоких страхов. — Потому что в таком сложно себе признаться. Мне было интересно узнать Серёжу ближе, и я узнавал; удивлялся тому, что нам всегда было, о чём поговорить: мы и детство вспоминали, и работу обсуждали, и просто… Просто было легко, как с родным человеком, и я вдруг понял, что, благодаря этим встречам, мы оба перестали быть одиноки. А ещё, уезжая, я очень скучал. — И я тоже! — Разумовский бережно взял его за руку. — Помню, был сильный дождь, и мы с Серёжей стояли под крышей, когда он вдруг сказал мне: «Игорь, вы ведь совсем не обязаны сюда приходить. Живите свою жизнь!» — Гром взял паузу и закусил губу, нервно сглотнув. — Меня будто ледяной водой окатило. — На тот момент, видимо, во мне тоже что-то достигло своего предела, и было необходимо расставить всё на свои места, чтобы хотя б отдалённо понять, что происходило, и был ли луч надежды на пресловутое светлое будущее. — Серёжа медленно выдохнул, вспомнив. — Я тогда чуть не разревелся от своих же мыслей, а плакать было ни в коем случае нельзя, иначе наши встречи могли бы запретить. — Я ответил, что именно сейчас живу и радуюсь жизни! — с нежностью посмотрев на Серёжу, Игорь счастливо улыбнулся. — И даже не лукавил. — Я искренне не понимал, как можно радоваться жизни, приезжая каждый день в дурку. — рассмеялся Разумовский, уткнувшись в его плечо. — Но это был момент настоящего счастья, и я, конечно же, не выдержал и расплакался. — Я знал, что любые слёзы, даже слёзы радости, могли стоить нам слишком дорого. Оставалось десять минут, чтобы успокоить Серёжку перед тем, как вернуться в палату, и я принялся шутить какие-то тупые чернушные шутки… — Ох, Серёж, это у него от Феди после совместных походов и рыбалок! — тётя Лена рассмеялась, посмотрев на мужа. — Я в своё время столько дурацких анекдотов от него наслушалась… — Они же тебе нравились! — возмутился Прокопенко. — Ты мне нравился! — Ты тоже смеёшься над моими шутками, потому что я тебе нравлюсь? — Игорь вопросительно поднял бровь, посмотрев на Разумовского. — Я люблю и тебя, и твои шутки! — честно ответил Серёжа, хихикая. — Тогда анекдоты спасли ситуацию. Никто не заметил, что я плакал, а насчёт слегка покрасневших глаз даже врать не пришлось — медсестра сама сказала, что это от давления. — Я старался приезжать к Серёже так часто, как мог. Сначала пытался успевать ко времени посещения, но часы совсем не вязались с работой, поэтому я договорился, с кем нужно, и мне сделали пропуск. — Я жил в вечном ожидании встречи — это было здорово и наполняло мою жизнь смыслом. — лицо Сергея просветлело. — Правда, я боялся, что это не любовь, а моя жадность до заботы, внимания и чувства защищённости — Игорь восполнял то, чего мне не хватало всю жизнь. А однажды он не приехал два дня подряд, и я начал переживать — работа ведь опасная, мало ли. Тогда я понял, что мне стало страшно не потому, что мой источник тепла вдруг возьмёт и оборвётся, и я перестану получать желаемое. Нет, я не находил себе места, потому что в подобной ситуации я не смог бы ничего сделать, не оказался бы рядом, даже позвонить — это была огромная проблема. Помню, как я лежал, смотрел в окно и не мог спать: поочерёдно прокручивал сценарии того, что могло случиться с Игорем, и возможные диалоги с докторами, чтобы получить разрешение на звонок. Я почти всё спланировал. — Я не приезжал, потому что два дня подряд без сна и отдыха мы с Димкой выслеживали одного бандита. На третий день мы его поймали, я задержался на работе, освободился в одиннадцатом часу. Естественно, меня уже никто не пропустил бы через главные двери ни с пропуском, ни с корочкой, но… — Но тебя провёл санитар через курилку? — рассмеялся Серёжа, снова взглянув на Грома. — Это всё-таки правда? — Правда! — Игорь гордо выпятил грудь. — Пачка сигарет, бутылка коньячка, небольшой разговор по душам, и вот я уже стою в палате со сладостями и водой! — А воду разве в больнице не дают? — удивилась тётя Лена. — Дают, но кипячёную с хлопьями накипи, и её всегда было мало, а после лекарств хотелось пить постоянно, поэтому Игорь стабильно таскал мне пятилитровые бутылки. — пояснил Серёжа, особенно подчеркнув заслуги Грома, каждую из которых он хранил в своём сердце. — Идиотизм ситуации заключался в том, что мы на тот момент до сих пор были на «вы». — рассмеялся Игорь и передразнил сам себя, — «Сергей, я тайными тропами пробрался в больницу, чтобы принести вам в ночи пять литров воды и зефир с печеньем!» — Исключительно потому, что у нас полиция ответственная! — расхохотался Прокопенко, и все вместе с ним. — Именно! — Серёжа согласно закивал, широко улыбаясь. — Какие же мы были дураки — ужас просто! Я не мог предложить перейти на «ты», потому что это было бы слишком нагло с моей стороны — Игорь же всё-таки вёл моё дело, вдруг он бы подумал что я пытаюсь как-то сгладить своё положение через него. — А я не мог предложить перейти на «ты», потому что боялся, что Серёжка подумает, будто я пытаюсь в доверие втереться, чтобы что-то от него получить, пока он уязвим. — И как долго вы «выкали»? — тётя Лена стёрла поплывшую тушь с нижних ресниц краем салфетки. — Долго, почти до момента моей выписки, кажется. — задумался Разумовский, перебирая воспоминания, словно карты в колоде, и добавил, съев несколько пельменей, — Игорь временами срывался на «ты», но я упорно продолжал «выкать». — Ты меня, кстати, тоже однажды назвал на «ты». — заметил Гром, заботливо положив в тарелку Серёжи ещё несколько вареников с вишней. — Правда? — в спокойном ровном голосе послышалось искреннее удивление. — Когда? — Когда я тайно пронёс небольшой торт на твой день рождения! Меня уже все знали, поэтому перестали проверять. — по довольному лицу Игоря было видно, что он до сих пор гордился тем поступком. — Ты мне тогда так и сказал: «Игорь, ты что, тебя никогда больше не пустят, если узнают!». — Я разволновался и потерял бдительность. — Серёжа весь светился, улыбаясь — воспоминания уже не причиняли ему боль. Память надёжно закрашивала всё тёмное самыми яркими красками, слой за слоем плотно перекрывая непроглядную черноту. — Короче, мы тихонечко ели торт и болтали о разном, а вечером я приехал снова, и нас ждала ещё целая получасовая прогулка. — Обычно два раза в день видеться не разрешают, но мне пошли навстречу — день рождения всё-таки, и я был на хорошем счету, особенно после того, как помог переустановить винду своему врачу. — Разумовский добродушно рассмеялся. — Он пришёл на дежурный осмотр, потом потоптался на пороге и вдруг выдал: «Так, гений компьютерный, вот тебе задачка для ума: я куда-то нажал, и всё исчезло. Что делать-то?» — Серьёзно? Тебе дали за компом посидеть? — удивился Игорь. — Дело уверенно шло к выписке, поэтому да, под надзором разрешили! — похвастался Серёжа, и, прожевав вареник, продолжил. — Я на всякий случай параллельно объяснял, что делал, дабы не возникли лишние вопросы, поэтому вскоре вокруг сгрудились санитары, которым стало любопытно — им я ещё немного про BIOS рассказал. В общем, импровизированный мастер-класс удался, и я убедился, что не совсем отупел за время своего лечения. Врач отметил, что я говорил спокойно и последовательно, и крайне обрадовался, когда увидел, что после переустановки системы документы никуда не пропали, и хотя в том была не моя заслуга, я ничего отрицать не стал! — Ты прикинь, как этим козырять можно! — посмеивался Игорь, бросая на Серёжу лукавые взгляды, — «А мне Разумовский винду переустановил!» — Угу, пока сидел в психушке! — иронично фыркнул Сергей, смеясь. — Время офигительных историй! — Ох, Серёж, надо бы понаглеть и попросить тебя о том же… — к месту добавил Фёдор Иванович, и Разумовский охотно согласился: — Что вы, это не наглость! Мне совсем не сложно. — Получается, мы пришли к тому, с чего начали? — тётя Лена внимательно слушала историю, затаив дыхание. — Игорь с Федей поехали тебя забирать после выписки? — Угу. — кивнул Серёжа, у которого вдруг проснулся аппетит — чем больше он рассказывал и встречал понимание, тем меньше волновался. — Всё было бы отлично, если б не новая проблема: за неделю до выписки у меня резко проявились неприятные побочки к препаратам, которые я принимал, поэтому доктор решил сменить их на другие, так как курс нужно было завершить, но легче стало совсем ненадолго, затем симптомы вернулись. Врачи сошлись на том, что это норма, и нужно было просто потерпеть. Я бодрился и держался изо всех сил, потому что очень хотел как можно скорее покинуть стационар, но из-за того, что те несколько дней я жил как при солнечном ударе, то слабо помню момент выписки. — честно признался Серёжа. — Игорь помог мне с документами, я забрал вещи, мы вышли… — Ну как вышли… — вздохнул Фёдор Иванович, подперев рукой подбородок. — Серёжка вполне уверенно и гордо прошагал перед докторами, но за воротами психиатрички весь обмяк, и мы с Игорем буквально погрузили его в машину. Я настаивал на том, что выписываться в таком состоянии ни в коем случае было нельзя, поэтому Игорёк тут же получил от меня по шапке за то, что поучаствовал в этой авантюре и не уговорил задержаться ещё хотя бы на пару дней. По-хорошему, необходимо было вернуться, но Серёжа слёзно умолял увезти его как можно скорее — это было слишком больно слушать, у меня сердце разрывалось. Мы с Игорем быстро решили, что поедем в обычную больницу, чтобы там провели обследование, потому что Серёжка пытался что-то объяснять то про приступы, то про таблетки и побочные эффекты. — Опустим подробности того, как мне стало плохо в дороге. — вовремя вмешался Разумовский. — Зато мы раз и навсегда перешли на «ты»! — фыркнул Игорь, рассмеявшись. — Да как тут не перейдёшь! — смущённо смеялся Сергей, с любовью глядя на Грома. — Мне кажется, что в более жалком состоянии меня ещё никто не видел. — Я сам чуть не поседел во второй раз за эту поездку, благо машина с мигалками была, и мы мчались, не глядя на светофоры. — Фёдор Иванович с отеческой теплотой посмотрел на Сергея, и тот благодарно улыбнулся ему в ответ. — Пока я крутил баранку и наблюдал в зеркале Серёжино серо-зелёное лицо в крови, ничего лучше не придумал, как прорычать строгое: «Отставить умирать!» — Ты умеешь строго рычать? — подняла бровь жена, выражая сомнение. — Фёдор Иванович умеет! — подтвердил Разумовский. — И это хорошо, строгость в такие моменты успокаивает — ты чувствуешь, что всё под контролем, и этот контроль ничто не может нарушить. — Последние Серёжкины силы были брошены на то, чтобы остаться в сознании как можно дольше, но когда мы приехали, то из машины его уже вывезли на каталке. — Я весь извёлся. — покачал головой Игорь. — Даже думал, что Серёжу могли отравить, а мы — опоздать. — Главное, что закончилось всё хорошо! — Сергей решил сгладить рассказ о неприятных событиях. — В больнице мне поставили капельницу, привели в чувства, а когда я открыл глаза, Игорь снова был рядом. И… И всё, с тех пор мы не расставались. — Мне было непросто свыкнуться с мыслью, что я действительно испытывал к Серёже чувства, отличавшиеся от дружбы, но когда он очнулся и спросил у меня наивное «мы правда больше не в психушке?», я подумал, что сделаю всё, чтоб мы были вместе, и плевать, что станут говорить другие. — А я боялся, что стал для Игоря раненой птицей, которую он выходил, чтобы отпустить в свободный полёт. — горько усмехнулся Разумовский. — Мне всё время казалось, что когда закончатся эти бесконечные таблетки-уколы-процедуры, высокие стены, и жизнь по расписанию, тогда ух как заживём! Но реальность оказалась сложнее: если ты что-то меняешь в своей жизни, это неминуемо влечёт последствия, и я грешным делом даже думал, что было бы неплохо ещё несколько лет провести среди белых стен, лишь бы Игорь приезжал, и всё было стабильно. — Ты боялся, что я к тебе больше не приеду? — непонимающе посмотрел на него Гром, нахмурившись. — Ну да. — пожал плечами Сергей, улыбнувшись уголками губ. — Одно дело навещать больного, а другое — приезжать к здоровому. — Так второе же куда радостнее! — Да, просто для первого есть повод приехать, а для второго — нет. — объяснил Серёжа, понимая, что сейчас подобный довод звучал абсурдно. — Всё из детства тянется, а тогда можно было заслужить заботу и внимание, только если ты болеешь — эти установки сложно сломать даже с возрастом. — Ты всегда был главным поводом. — улыбнулся ему Игорь. — С твоим возвращением в башню ничего не поменялось. — Да, но я-то переживал, что поменяется! — тихо рассмеялся Разумовский, и в его глазах мелькнули искорки счастья. — А ты пришёл ко мне на следующий день, да ещё и с медовиком! — Я чуть по привычке пять литров воды не купил. — Игорь улыбнулся ему, ласково погладив по колену. — И как прошла первая встреча вне стен больниц? — Фёдор Иванович улыбался, глядя то на Серёжу, то на Игоря. — Не оправдались страхи? — Я очень хорошо помню то ужасно странное, почти сверхъестественное чувство, когда зашёл к Серёже… — начал Гром. — Ужасно странное? Сверхъестественное? — смеялся Сергей, непонимающе моргая. — Почему я об этом только сейчас узнаю? — Мне это казалось фигнёй какой-то из фильмов про путешествия во времени, но теперь со стороны уже так не кажется. — Игорь сделал глоток воды, усмехнувшись. — Когда я пришёл к тебе, всё было точь-в-точь, как при нашей первой встрече. Не заметил? — Правда? — задумался Разумовский, пытаясь воскресить в памяти тот день в деталях. — Да! — уверенно кивнул Гром. — Ты был в той же одежде, сидел за тем же столом, перед тобой стояла банка с газировкой на том же самом месте. Клянусь, я подумал, что попал в какую-то временную петлю — до того было похоже, будто не было всех тех лет, что мы провели в больницах. Но потом ты встал, подлетел ко мне и так крепко обнял, что дыхание перехватило — тут я понял, что весь путь, что мы прошли, был на самом деле, а прошлое не вернулось. — Ох, мальчики… — тётя Лена вытерла слёзы в уголках глаз, расчувствовавшись. — Только не плачьте, пожалуйста! — взмолился Серёжа, изогнув брови. — Я же говорил, что история грустная, не надо было, наверное… — Да я ж от счастья! — тепло улыбнулась она сквозь слёзы. — Правда. И история ваша не грустная, а трогательная. Вот как так жизнь всё устраивает? — Без понятия, как, но главное, что даже самые запутанные дороги выводят на верный путь. — мудро заметил Фёдор Иванович. — Давайте выпьем за всё хорошее? — А давайте! Звон бокалов заглушил голоса, а затем разговоры снова заполнили комнату — переживания о том, что тем для обсуждения не найдётся, тоже, к счастью, не стали реальностью. — А в какой момент жизнь стала более-менее стабильной и перестала подкидывать настолько тяжёлые испытания? Сейчас ведь всё хорошо и на работе, и в жизни? — поинтересовалась тётя Лена у Серёжи. — Хм… — Разумовский задумался и посмотрел на Игоря, который тоже был озадачен. — Наверное, после отмены таблеток? Не помнишь? — Да, после отмены и того триггера. — вспомнил Гром, щёлкнув пальцами. — Ты ещё тогда переночевал у меня, а потом через какое-то время мы стали жить вместе. — Точно-точно! — Серёжа уверенно закивал и снова перевёл взгляд на Прокопенко и его жену. — Отмена лекарств — это целый процесс, и в тот период я был очень уязвим, потому что, во-первых, я побаивался сам себя, думая, что Птица проснётся, и всё начнётся заново; а во-вторых, было легко словить триггер и долго после него восстанавливаться. Впрочем, риск был оправдан, потому что плюсы, очевидно, выигрывали — нейролептики ведь снижают не только проявление агрессии и психоза, они угнетают вообще всё. Если объяснять простым языком, то это как смотреть на изображение, снизив яркость наполовину, только в отношении эмоций, чувств и реакций. От меня будто скрывали, какой огромный спектр эмоций я мог испытывать, и как от любви, оказывается, могло сносить крышу! — Я был в восторге! — рассмеялся Игорь, в памяти которого эти яркие моменты остались навсегда, но особенно приятно было осознавать то, что открытые в тот период чувства и ощущения со временем становились осознаннее, глубже, ярче. — Вообще, отмена, кажется, довольно мягко прошла. — Да, я думал, что будет хуже, честно говоря. — кивнул Разумовский, сделав ещё глоток из бокала. — На триггер я один раз, конечно, попался, но Игорь знал, что делать. — Перед тем, как закончить приём таблеток, Серёжа записал меня на курсы оказания экстренной психологической помощи. — пояснил Гром, закатив глаза. — Мы из-за этого здорово поцапались. — Ого! — Фёдор Иванович проникся особым уважением к Разумовскому. — Вот это ответственный подход! — Ответственный, только я на тот момент считал, что моей обычной, человеческой помощи будет более чем достаточно, а курсы эти… Ну не хотел я, чтоб Серёжка из меня делал больничного надзирателя. — Игорь отклонился на спинку дивана, вздохнув. — Тем более, психологию я в академии сдавал. Прогуливал, правда… — Я же не знал, как пройдёт отмена. — Сергей виновато на него посмотрел, но тут же улыбнулся, встретив самый тёплый любящий взгляд. — Поэтому мне стало спокойнее, когда Игорю рассказали про триггеры, механизмы поведения, реакции, и то, как нужно действовать в разных ситуациях, которые могли произойти. — Эти советы понадобились мне ровно один раз, но тогда я понял, что всё действительно было не зря. — уверенно кивнул Гром. — Мы гуляли вечером относительно недалеко от моего дома, когда в одном из зданий случился крупный пожар. Серёжа вдруг застыл, глядя на огонь, как под гипнозом, и, задыхаясь, начал передо мной оправдываться, что это сделал не он. — Кошмар, я представляю… — жена Прокопенко нервно покусывала губы, слушая. — Я искренне подумал, будто снова потерял контроль, и огонь — это полностью моя вина. — Сергей тоже отклонился на диван, прижавшись плечом к Грому, словно просясь к нему под крыло. — Со мной не случилось ничего страшного, благодаря грамотным действиям Игоря, но сильный стресс разбудил Птицу, который был усыплён медикаментами. — Неужели снова пришлось возвращаться к лекарствам? — вздохнул Фёдор Иванович, неотрывно глядя на Серёжу. — Нет, хотя эпизод был, и я о нём очень жалею. — мягко усмехнулся Разумовский, инстинктивно прижавшись крепче к Игорю, и невольно перешёл в нападение, защищая Птицу от возможного неодобрения. — Птица остаётся в нашей жизни, потому что он — неотъемлемая часть меня, без которой я бы не пережил ни детдом, ни те трудности и лишения, что были после, а Игорю прекрасно удаётся приручение. Мы ладим. Сергей опустил взгляд, морально приготовившись к тому, что на него вот-вот обрушится волна непонимания и аккуратных, «круглых» слов, но, к удивлению, его признание не вызвало даже неловкого молчания. — Понимаю. — вдруг бодро сказал Фёдор Иванович, отчего Разумовский моргнул, оторопев, а Птица насторожился. — В какой-то степени я тебя понимаю, Серёж. Я почти всю жизнь ношу с собой пистолет. Казалось бы — ерунда, многие полицейские носят табельное оружие, но никто не задумывается о том, что это не носовой платок в карман засунуть. Оружие — это каждый день новый выбор. Серёжа открыто смотрел на Прокопенко, внимательно его слушая с замиранием сердца. — Пистолет появился в моей жизни ожидаемо, но всё же внезапно. Страшная штука. Говорят, для самообороны, только вот вещь, предназначенная для сохранения моей жизни, может отнимать жизни других, и эта чудовищная ответственность находится в моих руках. Я в своей жизни много повидал, и в таких передрягах побывал, что лучше не рассказывать, но в моей памяти навсегда остались моменты, когда из-за малейшего сомнения не я становился хозяином оружия, а наоборот. Оно вдруг начинает стирать полутона, и вот уже кажется, что можно не держать себя в узде, а выстрелить на поражение, ведь это точно гарантирует защиту, да и не только мою — многих других, а это уже тянет на благородную цель. Серёжа закусил губу, закивав, и на мгновение зажмурился. Объятия Игоря стали крепче. — Почувствовав себя рабом пистолета, я спрятал его подальше до поры до времени и не желал даже смотреть в ту сторону, потому что боялся, что не справлюсь, и мы снова поменяемся ролями, а я не замечу. — ухмыльнулся Фёдор Иванович, вздохнув. — Но я знал, что при определённых обстоятельствах меня сможет спасти только этот защитный механизм. Избавиться от него было бы глупо. — Угу… — понимание, которое встретил Серёжа, было совершенно не тем, чего он ожидал, и его глаза сами собой заблестели, а кончик носа предательски покраснел. — Вот и ты носишь с собой серьёзное оружие, зная, что бывает, если потерять контроль над ним и собой. — голос Прокопенко звучал по-особенному тепло. — Береги себя в первую очередь, чтобы жить с ним в согласии. — Я так боялся этого разговора, вы не представляете… — вдруг признался Серёжа, закрыв лицо ладонями, и почувствовал, как сердце перестало терзаться сомнениями, а к объятиям Игоря присоединились крепкие руки Фёдора Ивановича, и по-матерински ласковые, закрывающие от всех бед прикосновения его жены.***
— Мы с тобой как из старого анекдота! — тихо рассмеялся Серёжа, глядя на Игоря в мигающем свете фонарей по дороге домой. — Пришли в гости с тортом, а вернулись с тортом и апельсинами. Только мы пришли с букетом, а ушли с вином, вареньем, пельменями и тортом. А, и с геранью… — он вспомнил про горшок с цветком в своих руках — подарок, обеспечивающий домашний уют. — К Фёдору Иванычу очень выгодно ходить в гости! — подмигнул ему Гром, счастливо широко улыбнувшись. — А о чём вы с тёть Леной на кухне говорили, если не секрет? — Она сказала, что я могу звонить или приходить в любое время, если вдруг ты сильно задержишься на работе, и мне станет тревожно. — Серёжа вдохнул влажный вечерний воздух полной грудью, шлёпая по лужам. — Да и без повода тоже можно прийти. — А ты переживал, что тебя не примут! — Игорь остановился у подъезда, нашарив ключи в кармане. — Здорово посидели. Душевно и… Очень честно. — Так странно, что мы рассказали столько неприятных вещей, а в нашей памяти они кажутся чем-то дорогим и хорошим. — Разумовский улыбнулся, с любовью посмотрев на Игоря, и мягко коснулся его губ, погладив по щеке тёплой ладонью. — Оглядываться страшно, но я так ценю, что мы прошли весь этот тернистый путь. — прошептал он, прижавшись лбом ко лбу. — Я очень тебе благодарен. — Если бы тогда всё-таки случилась временная петля, и я знал, через что придётся пройти… — заулыбался Игорь, расцеловывая зардевшиеся щёки и уголки губ, — Я бы, не задумываясь, пережил всё заново, лишь бы обрести то, что есть у нас сейчас.***
Птица сидел на столешнице, элегантно закинув ногу на ногу, и задумчиво ковырял варенье в банке, поглядывая то на закрытую кухонную дверь, то на ночное небо. В опасной близости с его бедром закипал чайник, и Игорь вышел на пронзительный свист — Птица не удосужился выключить плиту чуть заранее, ведь ему было нужно, чтобы на него обратили внимание. — Птенец? — Гром потёр сонные глаза — вторая бессонная ночь обещала стать тяжелее первой. — Ты это, отсядь подальше — жопку подпалишь. — Угу. — отмахнулся он, отправив в рот ложку варенья, и выключил свистящий чайник, чуть отодвинувшись от плиты. — Чего не спишь? — Игорь улыбнулся ему, оперевшись плечом о дверной косяк. — Да так… — Птица изобразил на своём лице томную отрешённость и дёрнул плечом. — Меня назвали серьёзным оружием, и я думаю, обижаться на это прозвище или нет. — Как по мне, это классный комплимент. — подойдя к нему ближе, Гром провёл ладонью по обнажённому колену вверх. — Тебе не сказали ничего обидного, не приняли в штыки. Всё хорошо. — И Сергея не обидели. — согласился он, кивнув, и задержал взгляд на ладони Игоря, чувствуя, как щёки начали алеть. — Мы… Слегка поссорились утром. — Но потом помирились? — Игорь не мог отвести взгляда от подрагивающих светло-рыжих ресниц. — Да. — кивнул Птица, подняв на него ясные медово-янтарные глаза. — Но осадочек остался, особенно после того, как Сергей действительно готов был защищать меня перед новыми людьми. Ты… — он нервно сглотнул, решаясь на поступок. — Ты можешь передать, что я его простил? — Ч-что?.. — опешил Гром, почувствовав, как сердце в груди начало набирать обороты. — Да, конечно. Передам, да и ты сам ему это сказать сможешь. — Сначала ты! — поджал губы Птица, взглянув на него хищным диким зверьком. — Договорились. — Игорь радостно улыбнулся, бережно убрав за ухо рыжую прядь волос, и Птица зажмурился от мимолётной ласки, почувствовав, как сердце замерло от щемящей нежности. — Ты всё ещё любишь меня? — едва слышно спросил он, не открывая глаз. — У моей любви нет срока годности, Птенчик, — ладони Игоря легли на его талию и скользнули по спине вверх, — Я очень сильно тебя люблю. Небольшие настенные кухонные часы продолжали немилосердно громко тикать, будто недовольно цокая языком, но Птице казалось, что их заглушал стук его собственного сердца. Изящные чёрные стрелки снова укоризненно показывали на два часа ночи.