Любовь делает дом — Домом.
В сердце больно кольнуло. В этом послании она ощутила столько нерастраченной потребности и неумения любить, а ещё ответного желания тепла и нежности, что в груди тоскливо сжалось. Быть может, этот человек хоть и безумен, но отпустит её?.. Ведь он не лишён этого чувства, возможно, с ним стоит поговорить, надавить, убедить. «Ты, верно, свихнулась сама, — с содроганием подумала вдруг Тедди и поспешила дальше. — Это Кровавый Жених. Он вырезал женщинам матки и отрезал груди. Ему по кайфу чужие страдания. Он не умеет любить, как и каждый в твоей грёбаной жизни не умел. Да и ты…». Она поджала губы и покачала головой. За всю свою жизнь взаправду она не влюблялась. Не теряла голову от этого опьяняющего, сладкого чувства. Нет, она встречалась с парнями в школе, затем ходила на свидания с мужчинами. У неё были отношения и сексуальные партнёры. Но никогда не было с ней того, о чем так робко говорили подруги и что она слышала от одноклассниц. Ни внутреннего трепета. Ни бабочек в животе. На что надеяться психопату Глускину, когда сама она любить не умеет и никогда не дорожила ни одним человеком, кроме семьи? «Да и ими тоже, — горько всхлипнула Тедди. — И ими. Признайся, что ты любила только себя. Поэтому так всё и вышло. Ты попала в переделку, и теперь тебя некому из неё вытащить». Оплакивать свою судьбу было поздно. В темноте и тишине цеха девушка быстро и бесшумно шла вперёд, чтобы найти выход из бесконечного лабиринта швейных мастерских. А вместо Минотавра здесь — не менее жуткий маньяк… Стены были украшены эскизами, вышедшими из-под его руки. Невеста в платье, невеста с женихом, девушка в лёгком костюме из пиджака и юбки, девушка в бельевой комбинации… Тедди содрогнулась. «А ты точно расписал образ, который тебе нужен. Ищешь хорошую девочку, негодяй». — Когда я был ещё мальчишкой… мама говорила мне. Женись, сынок, и ты узнаешь, каким счастливым можешь быть. — Проклятье! — зашептала Тедди и ринулась вперёд, услышав бархатный напев Глускина. Его голос звенел по пустым коридорам, эхом перекликался между стен. Большие окна были затянуты вьюном и дикими сухими лозами. В голову пришла паникёрская мысль выпрыгнуть в окно, разбив его чем-то — но Тедди со стоном поняла, что стёкла зарешёчены и отсюда не выбраться. Она побежала вдоль стены, забрызганной кровью. Тут и там её следы появлялись все чаще, а голос шёл по пятам и преследовал. — Придётся поискать ещё… «Сука!!!» Она толкнулась в одну из дверей и прохныкала: заперто! — …пока не встречу я её. Вместо того, чтобы яростно колотиться в дверь, Теодора развернулась лицом к опасности и облизнула пересохшие губы. Присев за стеллажом с сетчатыми стенками, она попыталась спрятаться: больше здесь было негде, на первый взгляд, притаиться. Выход один — бежать. Тедди вопреки этому упала по стене на колени и горько, тихо заплакала, размазывая по щекам горячие слёзы. Но по направлению голоса она не понимала, где находится маньяк. Быть может, она сейчас сама угодит к нему прямо в лапы! Деваться некуда. Жалкое желание съёжиться в комочек и остаться здесь насовсем, пока смерть сама не найдёт её, подкреплялось общей усталостью. Редкие нервы могли выдержать такую погоню, от одного убийцы она попадала к другому… Но более сильная жажда жизни заставила её подняться по стене. Вытереть нос и глаза, крепче перехватить камеру. Лучше умереть в борьбе, чем сдохнуть жалкой трусливой тварью от рук этого извращенца. Откинув в сторону профессиональную компетентность, Тедди уже без обиняков называла психов теми, кем они были. Она не жалела их и не пыталась, поняв, оправдать поступки болезнью. Оказавшись запертой с этими тиграми в одной клетке, она искала спасение или способ бороться с ними. Она стремительно побежала из цеха в более маленький зал, где по периметру были установлены большие герметичные котлы. Там окрашивали ткани, вымачивая их, либо кипятили их. Точно Тедди сказать не могла, касаясь рукой пузатых серых стенок с туго завинченными по обшивке болтами. Стальная сетка перегораживала помещение пополам. Близ неё было навалено множество коробок и деревянных ящиков. «В каком же запустении здесь всё находится» — содрогнулась Тедди и притихла, услышав тяжелые шаги. Она была уверена, что Глускин при желании мог бы подкрасться совершенно бесшумно, однако сейчас это был явный жест с его стороны. Словно Глускин уговаривал: выходи, моя маленькая девочка. Выходи, и я покажу тебе, какой счастливой ты будешь со мной. «Не нужно мне такое счастье, женишок» — хмуро подумала Тедди, включив камеру и через объектив пристально наблюдая за обстановкой. И она увидела его, Эдди! Боясь, что камера выдаст её миганием глазка объектива, девушка быстро нажала на кнопку выключения и пригнулась, прячась за ящиками. Прерывистое дыхание она старалась сделать лёгким и неслышным. А Глускин, мурлыкая себе под нос песню, бродил буквально в паре шагов от неё, неторопливо осматриваясь. «Уходи от двери, — нервно молила Теодора, — уйди! Прошу!» И Глускин действительно двинулся дальше, заглядывая под столы с машинками и за котлы. — Где же ты, дорогая? Стоило ему отойти на приличное расстояние от дверного проема, как Тедди подорвалась с места и не мешкая, заглушив страх, устремилась прочь. Быстрее, пока он ничего не увидел! Бесконечные залы казались ей одинаковыми. Закралось подозрение, что Эдди открывал двери в старые помещения цеха, где Теодора уже проходила, а значит, у него есть ключ. В темноте она совсем потеряла чувство ориентации и пространства. И увидев колченогие столы со швейными машинками, она едва не заплакала от отчаяния. Опять она здесь! Пол пятнала кровь, очевидно, тех, кто угодил в страшное логово Глускина и кому не повезло стать его жертвами. Что он делал с ними, Тедди увидела в самом начале своего адского пути: тот мужчина с пришитой грудью в панораме родовой палаты не давал ей покоя. Она бы очень не хотела стать одной из таких живых картин. Задумавшись об этом, она не заметила в темной части цеха лужу свежей крови и поскользнулась на ней, громко падая и расшибая себе локти. Мир кувыркнулся, камера отлетела на пару шагов. Ругнувшись по инерции, Тедди поднялась как могла быстро на ноги… но по звуку быстрых шагов поняла, холодея, что Глускин услышал её. — Дорогая! Вот ты где! Проклятье, сука! — Не покидай меня! Она подхватила камеру дрожащими пальцами и побежала не разбирая дороги вперёд. Глускин за спиной дышал как бык, шумно и яростно. Он преследовал её, выкрикивая: — Не убегай, дорогая! Я хочу лишь только чтобы ты была счастлива! «Я буду, ублюдок, когда выберусь отсюда!» Страх пульсировал в висках, Тедди увидела впереди раскрытую дверь с невысоким шкафом, преграждающим проход. — Я хочу, чтобы ты носила моего ребёнка! — Все хотят! — рявкнула Тедди в сердцах. — Встань в очередь! Ускоряясь, она с сутолошно стучащим сердцем навалилась на шкаф с разбегу и опрокинула его на пол, перепрыгивая и выскакивая в коридор. На стенах было столько крови, что мозгу легче было принять её за небрежно разлитую краску. В воздухе стоял прогорклый запах и вонь немытых гениталий. Тедди хлебнула этого добра и раскашлялась, но не время морщить носик. Она заметалась, прежде чем решить, в какой стороне спрячется. — Дорогая?! Неужели ты хочешь покинуть меня! Но почему? Она метнулась влево и помчалась по коридору прочь, миновала сетчатую ограду и влетела сослепу… Господь… В шахту лифта… Под ногами пустота. Лифтовые тросы прямо перед глазами, но Тедди не успела бы ухватиться за них. Она хрипло выдохнула, падая… — Дорогая!!! За шкирку её удержала сильная рука. Футболка треснула от натяжения, ткань порвалась в кулаке Глускина, воротник впился в шею Тедди, придушив её. Девушка крикнула, и эхо отскочило от стен лифтовой шахты. Где-то там внизу, если бы не подхватил Глускин, она бы и закончила свою жизнь окровавленным куском мяса. — Слава Богу, ты жива, — выдохнул маньяк и легко поднял её, притянув к себе. Тедди тут же впилась ему в лицо ногтями, извернувшись и терзая язвы. Глускин зарычал от боли, и кулак так мощно врезался Тедди в висок, что голова ее тут же упала на мускулистое широкое плечо. Устало заслонившись от нового удара руками, она прекратила нападать на Глускина. — Дорогая, — он тщетно пытался замаскировать в голосе злость, — ты так невнимательна! Ты наверняка очень перепугана и не понимаешь, что творишь. Кулак прилетел во второй раз. Тедди смягчила удар ладонью, и в кисти что-то тонко хрустнуло, а сама рука взорвалась болью. От отчаяния, обиды, досады и страха она заплакала. Как ни странно, увидев её слёзы, Эдди прекратил бить. — Я просто не хочу, чтобы ты навредила себе, дорогая, — трогательно проворковал он и обхватил своей огромной рукой её ладонь, прижимая к губам. — Прости меня, прости! Уже ненавижу себя за это, но всё ради твоего блага. Его язык омерзительно прокатился по грязной коже, оставляя на ней влажную дорожку. Тедди вяло брыкнулась, стараясь упереться ему в грудь второй рукой, но она была втрое мельче Глускина. У неё не было никаких шансов вырваться. Они шли обратно в швейный цех. Тедди едва не завыла, когда он отворил дверь, а после, легко удерживая её только одной рукой под ягодицы и жадно сжимая их, запер единственный выход на ключ. «За что» — хотелось горестно вскричать, но она не стала бесить Эдди. В конце концов, он и так безумен, глупо было бы ещё и выводить его из себя. Голова жутко болела, левый висок словно припух и онемел, как и вся половина челюсти. Как бы он не сломал ей чего. Тошнило от всей этой карусели в глазах. Тедди в изнеможении прильнула лбом к ненавистному плечу, вдыхая запах нафталина от грязной белой рубашки. Глускин широко шагал, удаляясь глубже в своё Логово. — Любовь моя, ты наконец поняла, что я не сделаю тебе дурного, — обрадовался он, приняв её бессилие за ласку. Большая ладонь погладила Теодору по затылку с неожиданной нежностью. От этого безобидного жеста девушка сжала плечи, ожидая, когда ее снова будут бить. Глускин явно знал куда идти. Он уверенно проходил один зал за другим. — Голубка моя, не волнуйся, — ворковал он. «Заткнись, ублюдок, сукин сын» — ненавидяще думала девушка, бессильно покачиваясь в его руках от каждого шага. Оба тонких запястья Эдди сжал в одной ладони, словно ему это ничего не стоило, и посмеивался, наслаждаясь хрупкостью своей новой жертвы. Он словно чувствовал, что она неуловимо отличается чем-то от всех остальных, кого он истязал прежде. — Очень скоро мы с тобой поженимся. Теодора печально усмехнулась. Проваливаясь во мрак и пустоту, она положила щеку на его выступающую бледную ключицу и прошелестела: — Я не пойду за мужчину, который занимается рукоприкладством. Прости, Эдди. Она не видела, как по лицу Глускина пробежала быстрая тень. С огромным трудом он совладал с собой, но взял себя в руки и проговорил, едва сдерживаясь от нового удара: — Дорогая, ты была не в себе, и я так привёл тебя в чувство. Не обижайся на меня. Ты же не обижаешься? «Пошёл к черту, псих». — Нет, Эдди. «Ты не можешь сказать ему все то, что думаешь. Он сожмёт твой череп в руке и раздавит его, как тыкву». — Ты так добра, — в глазах у него светилась маниакальная, трепетная любовь и ревностное обожание. Ему в лицо было страшно смотреть. — Ничего, сейчас ты немного поспишь, дорогая, а я помогу тебе. Помогу тебе стать идеальной. Идеальной? Что он имеет в виду? Теодора запаниковала, борясь с последствиями явного сотрясения, пусть и лёгкого, но вполне ощутимого. — Ты мой лакомый кусочек. Тедди окунулась в вязкую мглу и тут же очнулась. Страх заставлял ее цепляться за сознание. — Ты деликатес, который я могу разделить и смаковать, кусочек за кусочком. Он шёл и шёл. Тедди в темноте не видела ничего… а может, она уже проваливалась в обморок? — Я был слишком вульгарен. Между ягодиц скользнули два пальца, и Тедди от омерзения поджалась и спрятала лицо на груди у маньяка, не желая видеть и чувствовать. Он только дотронулся, по счастью, не предпринимая большего. — Я знаю, знаю, это было ужасно. Но ты знаешь, ну… что бывает с мужчиной, когда он встречает такую женщину. Вдали забрезжил свет, но Тедди видела уже очень неясно. Повесив безвольно руки на широких плечах Глускина, она боролась с тошнотой. — Но после церемонии, когда я сделаю тебя честной женщиной, обещаю стать совсем другим мужчиной. Он нёс её в своё логово. В страшное брачное логово паука-Глускина. Даже если бы Тедди нашла в себе силы физические, она была слишком сломлена, чтобы сопротивляться. В груди нарастали рыдания, которые она глушила, и из горла раздавались лишь всхлипы. Эдди неуклюже утешал ее, покачивая в объятиях, и от этого становилось ещё хуже. — Мне нужны семья. Наследие… я хочу стать отцом, которого у меня никогда не было. Его рука погладила между лопаток, а лба коснулись изъеденные язвой сухие губы. Изо рта пахнуло холодной смертью. — Я никогда не допущу, чтобы что-то случилось с нашими детьми. Ничего такого, как… Он запнулся и надрывно выдохнул, а Тедди закончила про себя: «С тобой?». — Вот мы и пришли. Моё любовное гнёздышко. Он толкнул бедром дверь и занёс Тедди куда-то. Здесь в самом углу бил яркий свет прожекторов. Она слышала, как звякают цепи. Устало приоткрыв глаза, увидела лишь, как Глускин накладывает ей на лицо прозрачную маску наподобие кислородной. «Не дыши» — запоздало прострелило ее голову, но газ, который поступил по трубке, уже окутал лицо. Тедди встряхнулась и из последних сил уперлась Глускину в плечи, стараясь выцарапаться из его рук. Но мышцы под ее пальцами были что стальные канаты. Они резко вздулись под рубашкой, рука сомкнулись так поперёк талии, что рёбра больно треснули. Тедди застонала и обмякла. — Тихо-тихо, дорогая. Побудь здесь. Я, конечно, вижу, что тебе тоже не терпится завершить наш брачный обряд. Перед глазами у Тедди была кровь. Она подумала, ее собственная откуда-то с головы, кто знает, может, она ударилась во время падения? Но нет, кровь была всюду в этом помещении, она пятнала стены, она была на огромном рабочем деревянном столе, она была везде. — Я закончу приготовления, и мы наконец сможем стать мужем и женой. Последнее, что она помнила — влажный поцелуй и прикосновение скользкого языка у себя за ухом. А дальше — темнота.***
Теодора. Теодора. Где же ты, Теодора? Почему он надеется, что она вызволит его? Почему доверяет? «Она работает здесь, её нельзя подпускать к себе близко… Она одна из них!» Наоборот, нельзя упускать её из виду. Скользя бесшумным, незримым облаком сквозь стены, он был полноправным хозяином и ужасом Маунт-Мэссив, но не мог найти одну-единственную девушку на всю клинику, которая как сквозь землю провалилась. Он прочесал весь тюремный блок, вслушиваясь в шепоты и шорохи, но здесь её не было. Психопаты, бывшие пациенты, узники этой жуткой тюрьмы — все они предчувствовали появление Вальридера и забивались в углы, прятались, бормотали молитвы и проклятия, но тот, кто ходил сквозь стены, все же разорвал пару из них в бессильной ярости. Кровь. Желчь, слизь. Разорванные мышцы. Куски мяса. Выпуклые скользкие глаза. Похожие на змей кишки. Куча дерьма — вот что такое человек, разделанный на части. Вальридер парил между этажами и провалился наконец в полуподвал, очутившись близ Близнецов. Они внимательно наблюдали за ним, точно видели, в самом деле видели его, и проводили глазами, когда Вальридер разочарованно исчез в соседнем помещении, не найдя ни в одной из камер, ни в одном из коридоров ту, которую искал. «Почему ты думаешь, что она освободит нас?» Билли не мог точно ответить на этот вопрос. Мёртвые цветы и трепещущие бражники всё ещё плясали у него перед глазами. Я посмотрел ей в глаза отсюда, из этой грёбаной колбы, куда меня засунули ублюдки из «Меркоф», и мне хватило этого, чтобы понять. Она освободит. Я не дам ей права выбора, она должна будет. Уже пыталась и попробует ещё.***
12 часов спустя.
Сухо во рту. Как сухо. Язык распух и мерзко щёлкнул по нёбу, когда Тедди застонала и попыталась произнести хоть звук. Она с трудом открыла глаза и сделала глубокий вдох. Где она? Вспоминай, вспоминай. В Логове маньяка, безумца Глускина. Боже, что он сделал с ней такого, что она потеряла сознание и проснулась с головой, норовящей расколоться на части. Вспоминай! Вспоминай же! Газ. Он пустил какой-то газ. Она напрягла память и поморщилась, припоминая, что некоторым пациентам перед перемещением везли большие баллоны в палаты. Она видела несколько таких и обратила на них внимание. Обычная закись азота, кажется. Нитро… Нитро или карбоген, дыхательная смесь, концентрированный кислород высокой чистоты в сочетании с углекислым газом. Не опасно… ничего другого, ничего токсического, Тедди здесь не видела, хотя это не значит, что нервно-паралитических в Маунт-Мэссив не было вовсе. Он погрузил её в состояние наркоза. Девушка содрогнулась и услышала — прежде, чем увидеть — неистовый мужской вопль. — Н-нн-нн-н-н! — Дорогая. Голос Глускина был спокоен. Он участливо и терпеливо твердил, перекрывая мычание и стоны: — Дорогая, послушай. Ты должна быть сильной. Слабо моргая, Тедди силилась не провалиться обратно в сон. Сквозь приоткрытые ресницы она увидела ужасную картину, но смотреть могла непродолжительное время. Свет, свет лампочки под потолком в трещинах кажется слишком дрожащим и надломленным, слишком ярким, ей больно долго видеть большой распиловочный стол… на котором распластался мускулистый, до боли красивый мужчина с правильными чертами лица… с гармонично сложённым телом… Он был полностью обнажён и привязан за прочные верёвки к удерживающим столбам. «Что с ним собираются делать?» — Я знаю, знаю. Любовь сильнее боли. Ты должна держаться до самого конца. Тедди сглотнула тошноту и прикрыла глаза. Секущие, стальные звуки сопровождались надсадными хрипами. У неё появилось дурное предчувствие. — Дорогая. Нужно, чтобы ты меньше кровоточила. Сиплый кашель и стон заставили Тедди крепче зажмуриться. Мужчина кричал так громко, что у неё заболели уши. Искушение подсмотреть и увидеть было неестественно сильным. Что с ним делают? Она должна знать. «Зачем? Чтобы видеть, как он разделает и тебя?» — Я понимаю, что ты как представительница слабого пола труднее перенесёшь одинаковые раны. Но тебе нужно взять себя в руки. Он кричал, кричал, кричал и кричал. Нет! Нет! Пожалуйста! Стой! Умоляю! Нет! ХВАТИТ ХВАТИТ ХВАТИТ! Нож для разделки туши блеснул под лампой. Теодора пожалела, что подглядела. Он рвался и бился, метался и агонизировал на разделочном столе, как животное под рукой мясника, и с размаху Эдди Глускин вонзил нож ему в пах, прямо между привязанных ног. НЕТ Глускин добивал и вонзал лезвие всё глубже, снова и снова. НЕТ НЕТ Мужчина не хотел умирать, в каждом крике Теодора чувствовала его нежелание принять это. НЕТ Жених исколол грудь и пах, он искромсал всё тело, отсёк гениталии и склонился над жертвой. Нож гулял в его руке. А когда Глускин с усилием погрузил лезвие в живот так, что оно застряло в столе, пропахав человека насквозь, Тедди поняла, что не чувствует рук, хотя впилась сломанными ногтями в ладони до такой степени, что они рассекли кожу. — Прости, дорогая, нет. — В голосе маньяка была неподдельная боль. Он тоскующе склонил лоб на грудь мужчины и добавил. — Любовь создана не для всех. А затем он с резкой небрежностью скинул со стола окровавленное тело. Хруст костей, влажный шлепок — мертвец упал в лужу крови и месиво из тел под столом. И Тедди перевела на свою беду взгляд туда, в это сплетение рук, ног, посечённых и оскоплённых бёдер и застывших в ужасе и крике голов… Дальше она помнила всё мельком. Отрывками. Словно кто-то выключал лампочку в комнате, изолировал её ото всего происходящего. И она, словно привязанная к креслу в комнате страха, то видела все зверства, творимые руками Глускина, то погружалась в благословенное забытье. «Нужно отсюда бежать». Но как? Тело не подчинялось. Она не смогла бы и шагу сделать. Мозг пробудился от убойной дозы наркоза раньше, чем заработало в прежнем режиме тело. «Все твои жёнушки, я погляжу, так счастливы, чёртов мудак» — яростно подумалось ей при виде очередной жертвы кровавого Жениха. — Теперь не двигайся, дорогая. Крепкая ладонь ухватила обнажённого мужчину за ногу, Глускин поднял ступню себе на плечо и нежно повёл по внутренней стороне бедра. Несчастная «невеста» вздрогнула. — Все эти неприглядные волосы… Он коснулся ладонью его груди, лаская соски и живот, и улыбнулся: — Ой, какие шелковистые. Ты снова как маленькая девочка… Он взялся за нож, и мужчина вжался в стол, тщетно стараясь отползти прочь. Убийца провёл лезвием по торсу, снимая с груди волосы и двигаясь ниже, к лобку. Теодора сглотнула. — Эти утончённые черты. И так же нежно, любяще, как гладил, он надавил ножом от горла и провёл вдоль груди и живота, вспарывая плоть и взрезая кровавым фонтаном мясо. НЕТ НЕТ ПОЖАЛУЙСТА НЕТ «Поздно умолять, тебе уже не помочь» — задрожала Теодора, и по щекам её полились слёзы, когда нож распахал мужчину между ног. Она плакала сейчас, она плакала об участи того, следующего, кто упирался и рыдал с такой же горячностью как она. Мужчина упирался, вставал на локтях и рвался из ремней так отчаянно, что он должен был выжить. Должен! Несправедливо умирать тому, кто сопротивляется изо всех сил! — Нет, ублюдок, больная сволочь, не трогай меня! — рычал он. — Дорогая… Циркулярная пира взвизгнула и заработала, готовая вгрызться в череп мужчины. Схватив его мощной рукой за шею, так, что вставший на колени дрогнул всем телом, а голос его надорвался, Эдди резко опустил голову на работающую пилу. Лезвия заработали, раскраивая и перемалывая череп… «Господи», я не перенесу мучений и боли» — дрожь прошибла Тедди прежде, чем она снова погрузилась во мрак… … чтобы очнуться на столе обнажённой и крепко связанной верёвками по рукам и ногам.***
Если и есть апогей ужаса здесь, в этом месте страданий и кошмаров, то она достигла его здесь и сейчас. Жужжание жирных мух откликалось в черепе, пронзало кости. И покосившись вбок, Тедди мучительно застонала. Измученные лица покойников и искромсанные тела были свалены ненужной более мясной массой прямо здесь. Рядом с ней. Запах разлагающихся трупов, стоячего воздуха и гниения был такой, что глаза слезились. Над головой покачивалась тусклая жёлтая лампа, а Эдди — высокий, с прямой спиной, с блуждающей по изуродованному, но некогда красивому лицу улыбкой — подёргал верёвку на её левой ноге и нежно провёл кончиками пальцев по колену. — У тебя удивительная структура костей, — промурчал он, — такая тонкая! Наши дети будут великолепны. В последние мгновения своей жизни Тедди стучала зубами от страха. Тело всё оцепенело и заледенело, словно она долго пробыла на холоде. Она проснулась раньше? Неизвестно, но Глускин только сейчас поддел кончиком ножа её трусы и срезал их. «Ублюдок. Гореть тебе в аду» — с ненавистью подумала она, трепеща от ужаса. Глускин готов был ожидаемо увидеть под бельём мужские гениталии… вульгарность… то, что требовалось срезать и убрать, довести свою женщину ЖЕНЩИНУ, ХА-Х! до идеала, но тут… тут для него был удар. Он сошёл с ума и видел вместо тех мужчин — женщин? Или он обманул себя и просто кроваво истязал их, сшивая из множества тел одно? Сейчас его глаза вдруг блеснули явным узнаванием, словно он освободился от своего безумия. И в самой глубине зрачков вспыхнул голод. — Дорогая. Голос стал опасно ласковым. Тедди сжалась, горло перехватило. Глускин недоверчиво протянул руку к её лобку «Не трогай, мразь, если ты дотронешься, я уничтожу тебя, я найду способ вырваться и…» и коснулся. Она не брилась, может быть, порядка пяти или шести дней, и сейчас там была негустая, короткая щетина. Пальцы колюче прокатились ниже, к половым губам, прикрывающим малые, и Глускин вдруг жадно проник в сухое лоно двумя длинными пальцами, сорвав с губ девушки крик боли, страха и отчаяния, животный и острый. В тот же миг нож выпал со звоном из его руки. — Это ты, — прошептал он, и безумная улыбка расползлась по губам. Тёмные волосы, стильно стриженые лодочкой, открывали волевые черты лица. А глаза тоскующе смотрели двумя бледными голубыми озёрами — и Тедди показалось, что они повлажнели. «Некогда он без сомнений был мужественен и прекрасен, по-старомодному прекрасен, и это привлекало в нём женщин. Его мягкая, учтивая речь. Его звериная резкость. Женщины ведутся на такие штуки». — Неужели я правда нашёл тебя, дорогая? — надрывно прозвучал его голос. — В тебе же нет ни капли вульгарности. Тедди боялась даже вздохнуть. Её охватили отвращение и облегчение одновременно. Он не будет бить её ножом и резать пилой? Но он прямо сейчас истязает и мучает её, трогает, проникает. Сжавшись внутри и тщетно пытаясь свести бёдра, девушка смотрела в лицо Жениха, забрызганное кровью, зная, что никто не поможет ей. Никто не спасёт. Здесь, в этом логове, она заточена наедине с самим дьяволом. — Ничего того, что было в них, не идеальных, — его голос дрогнул. — Ты прекрасна. Прости, дорогая, прости! Я постараюсь остановиться. Но так трудно… после стольких лет разлуки… Пальцы двигались быстро и грубо, ногти больно ранили стенки влагалища, и Тедди, кусая губы и сдерживая рваные горловые выдохи, едва молчала, боясь разозлить или, что ещё ужаснее, возбудить Глускина сильнее. Он убрал руку, неожиданно прекращая свою пытку, и поднёс пальцы, грубо ласкающие жертву, к кончику носа. Словно слушая дорогой парфюм, он вдохнул запах — запах женщины — и ноздри его затрепетали. — Я обязан увидеть, так ли ты идеальна… «Он сомневается, что я женщина?» — запоздало пронеслось в голове у Теодоры. Но поздно было думать: Глускин ухватился обеими руками за тонкую перемычку гладкого чёрного лифчика. Он напряг мышцы, очерченные рукавами белой, испачканной в крови убитых рубашки, и порвал бельё так легко, точно то была тонкая ниточка. Груди, не удерживаемые более чашками бюстгальтера, мягко всколыхнулись. По коже побежали мурашки, вставшие соски остро выделились двумя бледно-розовыми жемчужинами — и Глускин пришёл в восторг. — Я ждал тебя, — он прихватил обе груди в ладони и сжал их так, что боль пронзила девушку от рёбер до затылка. Она взвизгнула, когда Глускин пальцами выкрутил соски, словно норовил оторвать их. — Дорогая! Теперь я счастлив! Дрожа от страха и боли, Тедди хотела плюнуть ему в лицо, проклясть, обругать самыми последними словами, но не могла. Страх быть расчленённой на этом же столе заставлял её заткнуть все грубые слова себе в глотку, инстинкт самосохранения вопил: подчиняйся! — Ты вся трепещешь, — заметил Эдди, и она вздрогнула и попыталась взять себя в руки, затравлено взглянув в жестокое, безумное лицо. На губах Глускина снова засияла хищная улыбка. — Неужели и ты истомилась в ожидании часа, когда мы наконец окажемся наедине? «Что он несёт Господи что он…» — Не бойся, — он лёг грудью на стол и с нежной улыбкой провёл тыльной стороной ладони по грязной, занемевшей после удара в висок щеке Теодоры. Взгляд у неё был бесцветным и запуганным. — Я никогда больше тебя не оставлю. Здесь… Его вторая рука легла ей на живот и потрепала чашечку пупка так грубо, что Тедди от боли застонала. — И здесь… Рука легла ниже и тихо хлопнула по сухим половым губам, а затем помассировала их. Жест был собственническим. Хозяйским. — Два местечка для моего семени. Зачать новую жизнь. По хребту Тедди пробежал токовый разряд. Он хочет изнасиловать её. Он хочет овладеть ею! — Сперва я одену тебя, как подобает невесте, — шепнул он, склонившись так близко к ней, что под этим пристальным взором она оцепенела. — Твоё платье уже готово, дорогая. Прости, что не отпускаю… я предлагаю передохнуть здесь, пока я отлучусь за твоим нарядом. Одинокая слезинка прокатилась по щеке. Теодора слизала её. Солёная и горячая… крепко зажмурив веки, она понадеялась, что Глускин и впрямь уйдёт, но дёрнулась, когда ощутила на своих губах — его, сухие, изъязвлённые и сильные. Он раскрыл её рот языком и провёл им по кромке зубов. Тедди не решилась бы ни за что на свете укусить его. Она ещё дорожит своей жизнью. Этот поцелуй был полон греховности и пошлости, всей той вульгарности, которую Эдди так пытался искоренить. Оторвавшись насилу от единственной найденной им женщины, Жених выпрямился и притёрся пахом к привязанной руке девушки. Ладонь исподволь ощутила под чёрными брюками вставший, окрепший член. — Я управлюсь быстро, дорогая, — пообещал он, — и клянусь, больше ничто на свете не разлучит нас.