И мама говорила мне — женись, сынок… Ведь для тебя Господь эту красотку приберёг…
Она уже могла ясно различать слова песни. Сердце колотилось и захлёбывалось в панике, и Тедди царапнула ногтями чёрную ручку отвёртки. Та слегка подвинулась. «Давай, с-сука!» Пальцы скользнули по холодной плоти покойника и едва уцепились за ручку. Отвёртка опасно накренилась, вот-вот скатится по трупу вниз, и тогда Тедди её ни в жизнь не достать. «Нет нет нет нет не смей, не смей!!!»Но не было той девушки на свете, Которую я мог бы полюбить…
Скрипнув зубами, Теодора рванулась в сторону, так, что связки на второй привязанной руке заболели. В плече хрустнуло, руку прострелило болью. Шаги были так близко, что Тедди испугано покосилась на тёмную стену, боясь, что Жених вот-вот выйдет из-за угла. «ДАВАЙ» Ещё рывок. Она потянула связки, но пальцы нащупали холодный стержень отвёртки. Стиснули в кулаке. И всхлипнув, Тедди не поверила в свою удачу и быстро легла обратно на стол, как была, в панике думая, куда теперь деть своё оружие. Зажать в руке? Отвёртка слишком длинная. Припрятать под собой? Это единственный выход. Шаг, шаг, шаг. Он почти здесь! Но Тедди вдруг подумала, что можно кроме этого воткнуть отвёртку в стол за широким колышком, к которому Глускин привязал её руку за ремень. Его голос уже так близко, словно он поёт над её головой. И, воткнув со всей силы жало в стол, Теодора поспешила накинуть петлю на руку и стиснуть её так, чтобы у Эдди не возникло никаких сомнений. Она все ещё его пленница. Глускин вошёл почти сразу. В руках, испачканных заскорузлой ржавой кровью, он сжимал подвенечное, сшитое из остатков белой ткани платье. Кровавый отпечаток запятнал лиф и юбку, швы, неумело замаскированные, торчали вместе с нитками. Свадебное платье идеально подходило для чудовищной церемонии! — Дорогая, — мягко произнёс Глускин и обошёл стол. Тедди стиснула зубы, надеясь, что в полумраке и увлечённый своими мыслями, Жених не заметит отвёртки. Но психопат в самом деле не обращал внимания ни на что, кроме девушки.Я хочу девушку, такую же, как у отца точь-в-точь…
Голубые глаза потемнели, он жадно разглядывал тело, и Тедди показалось, что её лицо не имеет конкретно никакого значения для него в этот момент. А может, и во все последующие. Тихо мурлыкая себе под нос слова песниОн поцелуй крадёт, она объятием вернёт, а ветер тихо песню им споёт, Что мне нужна девушка, ну прям как у отца, С любовью в сердце, с милым выражением лица…
«Чёрта с два у меня сейчас лицо милое» — Дорогая, давай его примерим. Нежный наряд для невинной души, такой, как ты. Немного поправим. О, у тебя прекрасная фигура! Такие тонкие кости! Думаю, ты в него проскользнёшь как рыбка. С отвращением глядя на нежный наряд для невинной мать его души, Тедди сморщила нос, но не стала делать то, что может взбесить Глускина. Она молилась всем богам, христианским и языческим, чтобы этот дьявол не заметил её оружие — единственный шанс на спасение, и стала выжидать. Тётя Эм частенько охотилась. У неё это было не только за хобби. Когда не хватало дома денег на мясо, а сезон позволял, она спокойно брала в руки старое отцовское ружье Armalite с клеймом АР в овале на прикладе, надевала камуфляжную панаму, отчего выглядела грибником и дилетантом, и уходила, ещё когда туман застилал задний дворик. Она не раз и не два говорила, что хорошего охотника кормит не ружьё, не нож, не силки, а терпение. И если найти хорошее место и быть достаточно терпеливым, чтобы в засаде выждать подходящую дичь, если выгадать нужный момент, то домой уйдёшь не с пустыми руками. Выжидай и будешь вознаграждена. Тётушка так невозмутимо сказала ей это прямо сейчас и точно в ухо, что Тедди даже кивнула. Глядя на тяжело дышащего Глускина, она понимала: хищник уже почуял запах крови и готовится пировать. Он приподнял её ногу под коленом. Неважно Тедди выглядела для невесты. Побитая и поцарапанная, в крови, пахнущая железом и желчью, со спутанными и испачканными волосами и алой дорожкой, бегущей по запястью к локтю с отрезанного мизинца… ничто в ней не напоминало ухоженную девушку в белом врачебном халате, которая блестяще окончила бакалавриат на кафедре прикладной психологии и психотерапии. Глаза смотрели безумно и испугано. Если бы кто увидел её такой, подумал бы, что она тоже сбежала из палаты Маунт-Мэссив. Брызги крови на носу и щеках смешивались с рыжими крупными веснушками. Тедди взволновано следила за тем, как Глускин повёл выше, к бедру, и затем выдохнула, когда он просунул её ногу в белую юбку. Швы противно закололи кожу. — Как тебе идёт белый, дорогая, — проворковал он, и на лице отражением безумия расцвела поразительно ухоженная для ублюдка из чёртовой психушки улыбка. — Ты просто рождена была для того, чтобы однажды пойти к алтарю. «Не с тобой и не здесь, ублюдок» — Тедди захотелось закричать и брыкнуться, но она понимала, что так просто ускорит собственную смерть, только и всего. Эдди казался ей единым и неделимым целым с этим его ужасным самодельным костюмом жениха. Глаза его горели двумя светящимися точками в полутьме под брезентовой накидкой, креплёной к потолку и как бы огораживающей стол, на котором он разделывал тела, будто бы стол этот был хирургическим, а накидка имитировала ощущение больничного стерильного бокса. Стерильного! Ха! Тедди вдруг стало так смешно, что она даже затряслась от истерического хихиканья, потому что это место, этот ад, это логово паука, куда он стаскивает трупы, ну никак даже на помойку не тянуло. Скорее склеп. Нет-нет. Пещера львов из старого фильма «Призрак и тьма», усеянная человеческими костями и останками внутренностей, а ещё — промозглая и воняющая. И когда Глускин склонился над ней и навис над её лицом, она почувствовала смрад. Пахло смертью, кровью, мужским жгучим потом, одеколоном и ещё — мочёными яблоками. Тедди сморщилась. Она страдала от этого страшного запаха убийцы, и когда пальцы Глускина легли ей на щёку, её едва не вырвало. — А теперь немного поднимись, дорогая, — нежно рассказал он. — Я помогу тебе одеться… Он и впрямь натянул платье ей на бёдра. Оно скользило по телу, грубыми швами задевало и тёрло кожу. Потом ткань поползла по животу, закрыла обнажённую грудь. Глускин не касался её, но поправлял складки. Платье село не как влитое, упаси Господь, а как тряпка, сшитая из кучи белой ткани и постельного ситцевого или хлопкового белья. Тедди подумала, что оно похоже на Моби Дика, проглатывающего человека гигантской белой пастью. Подол упал со стола на пол, окрасился в красные брызги, хотя и до этого не блистал чистотой. Девушка сглотнула, когда Глускин умильно коснулся тыльной стороной ладони её лица и с искренней нежностью прошептал: — Ты прекрасна. «Чёрта с два. Дай только повод и время, и я удеру отсюда, женишок» Она ничего не сказала вслух. Идиоткой Тедди никогда не была и притворяться тоже умела. Поджав губы и слабо растянув их в улыбке, она была уверена, что Глускин даже не видит выражения её лица — и не ошиблась. Ему было глубоко фиолетово на то, скалится она, смеётся или плачет. Самое главное — белое платье на невесте, и никакой вульгарности! — В женщине столько жертвенности, — сделав короткую паузу, продолжил он, и на лицо упала жуткая тень от качающейся лампочки. Всякий раз, как она накрывала его черты, улыбка становилась звериным оскалом. Теодора поневоле сжала плечи, глядя на этого человека-оборотня, то улыбчивого, то кажущегося готовым р-р-разорвать её на части. И Глускин склонился над ней и покачал пальцем перед самым лицом, напоследок ткнув грязной шершавой подушечкой в кончик носа. — Но ты же понимаешь высокую миссию, возложенную на нашу пару? — вдруг посуровел он, и лицо сразу вытянулось. Только глаза мерцали двумя огоньками, а голова, бритая причёской «лодочка», чудилась оголённым черепом. Глускин смолк и посмотрел внимательно на свою невесту. Та воззрилась в ответ и медленно закивала на всякий случай, хотя не понимала совсем ничего. У него на лице прорезалась добродушная улыбка. Он был польщён тем, что Тедди такая понятливая. И без капли вульгарности. Шире растянув губы, он пропел: — За-ме-ча-тель-но! Шероховатая грубая рука, куда в каждую пору кожи въелась кровь его жертв, ласково потрепала Тедди по животу поверх платья. — Наша миссия — продолжить самих себя. Я мечтаю о мальчике. Наследнике. Думаешь, я сошёл с ума? — он тихо рассмеялся, и Тедди оцепенела, качая отрицательно головой. — А я действительно сошёл — от счастья… Свить уютное гнёздышко. Он обвёл руками чудовищное логово, загруженное поваленной мебелью, ящиками и деревянными паллетами. Тела и их фрагменты тут и там. Кровь на стенах. Дом. Милый дом. Это тоже выведено алым. Тедди невольно стиснула руки в кулаки и поджала пальцы на ногах, у неё не хватало места в сердце и каждой клеточке, чтобы выразить свою ненависть к этому ублюдку. — Ты будешь чудесной хозяйкой. Жених не знал всех процессов свадебного ритуала, а может, не подумал соблюдать? Жуткой церемонии Тедди бы не выдержала. У неё не было иного выбора, кроме как смотреть. Это-то и страшно. От всех предыдущих подонков, сумасшедших пациентов Маунт-Мэссив, даже от самого страшного на её взгляд — здоровяка Криса — она могла убежать. Но от Глускина… от него не денешься никуда. Он как чёртово проклятие. Ему взбрело в голову получить её — и он получил! Охраняет тигром свои границы, ходит здесь и знает каждый закуток. Каждую щёлочку. Тедди окинула взглядом логово и прикинула, а сколько трупов здесь свалено. Даже навскидку она не скажет, тела слишком сильно изуродованы, некоторые просто порезаны на куски. — Нас бы наверняка уже объявили мужем и женой, — сказал он довольно. — Посмотри, я нравлюсь тебе? Пальцами он подцепил свою бабочку, нелепо-крошечную на мощной шее, будто это была бабочка-бражник, и доверительно шепнул: — Я могу освободить твою руку, и ты всё сделаешь сама… У Теодоры защемило в груди, и она испугано подумала, что будет, если вдруг он потянется к уже свободной руке. Живое воображение нарисовало, как свирепеет Глускин. Как его бледная кожа наливается багровым. Как руки сжимаются в пудовые кулаки, и он бьёт её прямо в лицо р-р-р-раз! и нос взрывается глухой болью и фонтаном крови. Тедди закидывает голову наверх и воет, а Глускин уже не просто бросается на неё с кулаками. В его руке циркулярная пила или тот тесак, которым он так ловко располовинил человека нет, пожалуйста, нет, нет, НЕ НАДО!!! и бесполезно брыкаться и сопротивляться с одной жалкой развязанной рукой. Сглотнув и облизнув вмиг пересохшие губы, Тедди сказала, хотя голос у неё предательски оборвался: — Прошу, не нужно. Лицо его переменилось на этих словах, и он сфокусировал взгляд на ней впервые. — Я хочу побыть немного… «О Господи скажи это просто скажи и забудь и пусть тебя вырвет потом от каждой буквы ПРОСТО БЛЯДЬ СКАЖИ И ВСЁ — шагай через себя!!!» — …в твоей власти. Она подумала, что это прозвучало не очень убедительно, и добавила: — Дорогой. Безумное лицо вмиг озарилось падающим косым светом так, словно на него упала тень от жаровен Преисподней. Нежный взгляд скользнул впервые по незамутнённым болью (пока ещё) глазам его дорогой, и Эдди провёл по спутанным тёмным волосам пальцами, выдохнув в лицо новоиспечённой своей жёнушки одной из многих, но пока ещё целой: остальные — вон они, лежали где-то у него под ногами, и он отпихивал их в сторону или обходил, словно ненужные предметы несвежим дыханием. Не грязными зубами или лекарствами, а каким-то странным запахом скопившейся крови, железа и сладковатого аммиака. Будто бы Глускин был изнутри отравлен, и яд копился и выходил с запахом. Стиснув зубы, Теодора с ужасом ждала, когда он приблизится ещё, и это случилось. Глухо ухмыльнувшись, он налёг на неё грудью, овеял лицо снова этим смрадом как запах смерти и трупного яда, вот на что он действительно похож а затем шепнул ей в губы своими, изрытыми язвами и жёсткими, как наждак: — Объявляю вас мужем и женой, мистер Глускин… и моя дорогая… Тедди захотелось вопреки страху, который колотил её тело, расхохотаться. Как он сказал?! Она откровенно развеселилась, потому что это было слишком жутко, чтобы ум сохранял трезвость. Нет уж! Если бы ум её был домом, а Глускин в нём — ворвавшимся нежеланным гостем, он бы стал бить посуду и окна, ломать и крушить мебель, пачкать бельё и вообще творить всё что душе угодно. Стиснув её горло рукой, покрытой беспалой перчаткой, Эдди налёг грудью на её грудь и сомкнул губы, втиснувшись языком во влажном, жёстком и неумолимом поцелуе. «О Господи, за что» Рик Трагер теперь казался едва ли не мужчиной года. Даже грязный, немытый и в своём эксцентричном наряде из фартука и абсолютно голой задницы между прочим, удивительно подтянутой для простого спятившего хирурга он был и то куда лучше. Хотя бы потому, что не называл её «дорогая» и не пытался на ней жениться. «После этого случая на свадьбы у меня пожизненная аллергия» Мысли не замирали, а наоборот неслись вскачь, перебивая друг друга. Тедди стало так смешно, что она раскашлялась, и Глускину пришлось оторваться от её губ с недовольным лицом. Смех был нервический, отчаянный и с нотками слёз и боли. Смех был такой, что им можно было на куски резать. У Тедди началась форменная истерика, она залилась слабым хихиканьем, маскируя под ним рыдания, потому что знала — дальше будет только хуже. И трепыхаясь в руке Глускина как бабочка, наколотая на булавку, она чувствовала только литую тяжесть в его паху, прижавшуюся к её паху чёрт бы его побрал, уродливого сукина сына и видела проблеск негодования в голубых глазах. Ну как же, его поцелуй обсмеяли! Наказание было моментальным. Эдди коротко замахнулся и обрушил кулак на женское лицо, бил метко, как камень из пращи пустил, и из носа на верхнюю губу, прямо из ноздри, потекла тонкая алая струйка. Эдди залюбовался ею, впервые — лицом. Даже разъярённый от её насмешки… — Дорогая, что же ты, тебе я смешон?! В браке порядочные женщины не скалозубят над мужем! … он захотел её ещё сильнее, потому что — никакой вульгарности, потому что — красная влажная ленточка застыла на припухшей верхней губе, потому что — глаза смотрят с поволокой как бы из-под век, и неважно, что она просто боится потерять сознание. Найдя в себе силы и едва совладав с мыслями, Тедди прохрипела: — Это был смех счастья, дорогой. Глускин просиял. Его мрачное лицо разгладилось. В глазах потух яростный огонь. Стиснув девушку в руках так, что рёбра затрещали, а неловко пошитое платье не выдержало напора жениха и спало с груди одной половинкой, полностью обнажив её, Эдди завёл руку к ремню на брюках. Завозился. Брякнул металлической пряжкой. «Вот опять» — с тоской подумала девушка и зажмурилась. То, что наблюдается у пациента Эдварда Глускина — типичный пример тяжёлого расстройства влечения. Так говорила она себе, пока он вынул из ширинки тяжёлый и уже возбуждённый член, поднимая юбку на платье резкими рывками и путаясь в подоле. Что же, собственно, такое расстройство влечений? В учебнике за третий курс прикладной психотерапии сказано, что расстройства влечений непосредственно затрагивают сферу потребностей человека. У всех потребности очень разнообразны и в принципе различаются. Многие из них имеют обладают фундаментальными физиологическими функциями. Эдди тяжело задышал. Смрад, смрад, смрад… он снова окутал лицо Тедди, и она вдруг поняла, что, кажется, страдает сама — ей просто чудятся фантомные запахи, поскольку она видела медицинскую карту Глускина, там не может быть ничего такого, что говорило бы об отравлении. Тут же казалось, что жених гниёт заживо изнутри. Если у неё паросмия, иначе — обонятельная галлюцинация, она это поймёт! В обществе жестоких психопатов у неё ещё не то проявится! Глускин затрепетал ноздрями и разулыбался с кошачьим выражением лица. — Ты так сладостно распластана подо мной, — комментировал он то, что видел, распаляя себя одними словами — так, что сырая головка с выступившей прозрачной смазкой ровно дёрнулась и сократилась, конвульсируя в желании соития. — Почти распята. Эта жертвенность. Моя дорогая, в каком-то смысле женщина всегда кладёт себя всё на заклание во благо семьи. Во благо… наших детей. «Будет очень трагично, если я выживу, но он меня обрюхатит» — пришло вдруг в голову Тедди, и она дёрнулась в ремнях. — Тебе не терпится! Он лёг в складки подола, словно упал в белое грязное облако, и спустил штаны ниже, извиваясь змеёй. Худощавые бёдра, изрытые тенями там, где бугрились под кожей мышцы, с хлопком ударились с её оголёнными бёдрами. Эдди восторженно затаил дыхание и помедлил. — Ты же невинна, моя любовь? Этот вопрос заставил Тедди похолодеть. Невинна ли она… невинна ли девушка совершеннолетнего возраста, обычная американка, которая не слыла пуританскими нравами, а была простой девчонкой? У неё был парень в школе, и впервые она отдалась ему в собственной комнате. Дефлорация была болезненной, но короткой, и испытать удовольствие с мальчишкой не вышло ни тогда, ни две попытки спустя. А вот с парнем из колледжа, Дэном, с ним она встречалась два года, секс был что надо… Это промелькнуло в голове у Тедди, и она прокляла себя за то, что не боролась за чистоту своих нравов. А что если Глускину нужна девственница и он поймёт, что трахает уже женщину? Рассвирепеет ли? Убьёт её? Расколет ей череп ударом? Или разрежет на куски пилой? Но кто не рискует… Тедди сжала челюсти и за миг совладала с ужасом. Удушливую волну прочь. Натянув на лицо улыбку, она простонала: — Да, дорогой. Бесконечная нежность страшно исказила красивые черты. Даже язвы сейчас не портили Глускина. И поразившись такой трансформации, Тедди шепнула «дьявол тебя раздери», но так, что он бы ничего не понял. Да он и не пытался понять: сладко закусив губу, толкнулся вперёд и в одно резкое движение очутился внутри и снял с себя жилет, уже двигаясь в ней. Путаясь в пуговицах рубашки, расстегнул и её, ложась обнажённой грудью поверх девушки. Тедди застонала от боли — не от желания, не от долбящей тяжести мужского крепкого тела. Задыхаясь и думая, что это не с ней, это неправда, это всё ошибка и просто плата за цену её свободы, она вспоминала учебник. Потребности. Сосредоточься на потребностях. Сознание Глускина даёт им оценку, выделяет из них первостепенные я хочу девушку!!! разрабатывает планы, как достичь желаемого. вот и сладкое местечко для моего семени, впусти в себя, позволь мне заполнить тебя! Но он не чувствует удовлетворения, и в сознании механизм сломан. Чем выражено удовольствие? Он хрипит и резко входит до упора, разгоняя член в тугой узости женского тела, сначала болезненно сухого, а затем трение делает своё дело, и Теодора становится более влажной. Защитная реакция организма исправно работает. Она не хочет, чтобы её порвали — не хочет же? Удовольствие — это победа, хорошее настроение. Но это всё проходит быстро, это слишком эфемерно, и раз за разом словно Сизиф, вечно толкающий камень, больной на голову, хитрый как лис, жестокий как дьявол Глускин снова и снова ищет жертву. Потому что предыдущие жёны его не устраивают. Идеальной нет. И быть не может. Он вколачивается до упора, таранит стенки влагалища и вынимает член, только чтобы засадить с размаху, и Тедди пугливо дрожит и молчит, потому что ей кажется, что он точно так же вонзит и нож. Два тела, пытающиеся сплестись в одно — девушка соития не хочет, вжимается лопатками в стол и пытается отстраниться в выжидании того самого удачного момента, когда сможет наконец вынуть руку из ремня. Хлопки влажных от пота бёдер друг о друга. С такими же хлопками Глускин входит, восклицая надрывным, неожиданно высоким для своего тембра голосом: — Да, дорогая, это будет свидетельством настоящей семьи! Да, дорогая, прямо сюда, маленькое дитя, плод и доказательство нашей любви! «Если он кончит в меня, я не найду себе места, пока не дождусь месячных» — отрешённо подумала она и напрягла запястье. Когда у тебя есть план, ничто не сможет напугать или сломить тебя. План у Тедди был. — О-о-о дорогая! — а он не из стеснительных, упражнялся в вокале во всю мощь лёгких. — Я вот-вот наполню тебя! Вот-вот?! Только не это! Она с ужасом посмотрела ему в лицо и поняла, что он не шутит. Нужно действовать быстро. Пальцы как когти у ловчей птицы сжали её грудь — смяли живот, всё больно до искр в глазах, и Тедди потихоньку поползла рукой из петли, предчувствуя, что наступает тот момент, которого она так ждала. Движения его стали чётче и отрывистее, хлопки — чаще. Он входил так, что двигал её тело по столу, словно куклу, и его это устраивало. Ни ласки, ни стона. Лишь болезненные вздохи и хрипы, когда мощное тело — фунтов двести двадцать в нём точно было — вколачивалось в неё, как молоток в шляпку гвоздя. С остервенением, с яростью, с болью и опустошающим безумием. — Я хотел девушку… Проникновенный голос заставил Тедди задрожать. — Я хотел девушку, на которой мог бы жениться… Свадебное платье сбилось, грубые и сильные пальцы Глускина терзали уже измученную плоть, член стукнул в матку, и живот у Тедди взорвался острой болью. Будто в неё сунули динамит и подожгли фитиль. Давайте сюда бикфордов шнур! Он кончает! Кровавый Жених кончает! Девушка сжала челюсти и, не поддаваясь собственному накатившему безумию, от которого в глазах мир стал алым, бросила беглый взгляд вбок… …и крик застыл в горле, а ужас — в сердце, когда она за куском брезента, подвешенным к потолку на манер занавески, увидела пять искалеченных тел, облачённых в платья-близнецы, точь-в-точь то, что сейчас было на ней. В жилах запульсировал яд, который Глускин впрыснул в неё: это было его безумие, передавшееся со смрадным, гнилым поцелуем. Так она не одна была вот так жестоко трахнута на столе. Вот только кто же умудрился дожить с жуткими ранами до секса?! Эдди был потным от яростных, быстрых движений: потным ещё и оттого, что его бросало в жар и дрожь, и он спешил скорее сделать из девочки — женщину, чтобы затем убить её — чтобы после прервать круг удовлетворения — и чтобы продолжить свою охоту. Я! ХОЧУ! ДЕВУШКУ! У неё оставалось лишь несколько секунд на то, чтобы что-то предпринять. Широкая ладонь Глускина легла Тедди на горло и сильно сдавила. — Я люблю тебя, дорогая! Прости меня! Боже, как я тебя люблю!!! Каждое слово его сопровождалось пронзительным толчком, таким, что Теодоре показалось — внутри неё тело тоже стало сплошной гематомой. Она пыталась тщетно найти удобную позицию, двигая бёдрами и ёрзая, и только распалила Глускина. Тугая мошонка с хлопком сомкнулась с её половыми губами, член вошёл полностью, так, что даже рёбрам в груди Тедди стало тесно из-за обжимающего давления во всём организме. От перенапряжения, от высокого внутричерепного давления, которое стиснуло ей виски, девушка ощутила резь в глазах. Лопнули тонкие сосудики по кромке нижнего века, отчего глаза налились красным, а белки стали розовыми. И Глускин прохрипел страшное и короткое: — МОЯ. И больше ничего, уткнувшись ей в ключицу лбом и вжимаясь языком в грудь. Кончая. Толкаясь. И выпуская короткими движениями бёдер сперму, неожиданно обжёгшую Тедди внутри, так глубоко, что ей показалось — сейчас стошнит… И изливаясь тёплым семенем, Глускин обмяк на миг. Лучшего момента было не найти. ДАВАЙ! БЕЙ ЕГО! Теодора застыла как змея перед броском. Затаив дыхание, выпуталась из ремня и рывком вынула отвёртку… сжала рукоятку в ладони, пока этот ублюдок выгнул поясницу и брызгал в неё… Трудно ударить человека насмерть, очень трудно. И Тедди прежде терзалась бы душевными порывами. Так нельзя. Он болен. Он нуждается в лечении. Он опасен, но в этом заведении его участь облегчат, ведь он невиновен в своём психическом состоя… Она ударила не задумываясь, так быстро, что сама от себя не ожидала. Жало отвёртки вошло в щёку Глускина, красавчика-жениха, ужаса Маунт-Мэссив, маньяка, чьи руки по локти залиты кровью, ублюдка, которого боятся сами психопаты. И Тедди оглушил страшный, дикий рёв. Она била отвёрткой наотмашь в застывшее от шока тело, и попала раз ему в шею, полоснув по кадыку, а затем ударила снова по лицу. — Т-в-а-р-ь! От былой любви не осталось и следа. И горько, едко расхохотавшись, Теодора стукнула Глускина опять — пока его кулак не нанёс ей сокрушительный удар в плечо. Кость, кажется, хрустнула, и неизвестно, оказалась ли она сломана, но рука отнялась… — Я убью тебя!!! Ты хотела меня ранить?! Больная тварь!!! Он сослепу взмахнул ещё раз кулаком и ударил им в стол: Тедди увернулась, потрясённая своим везением, хотя была пока прижата маньяком так, что дышать не могла. Он даже не вышел из неё, но уже обмяк, и когда Тедди нашла в себе силы и онемевшей рукой ударила отвёрткой в последний раз — наотмашь и сослепу — то попала прямо в правый глаз… Тигриный рёв разорвал логово на куски. Тедди что есть сил спихнула с себя психопата, и тяжёлое тело, ослабевшее только на секунду из-за удара в нежный глаз, рухнуло со стола прямо на кучу трупов. Дрожа и клацая от страха зубами, Теодора схватилась ничего не чувствующими пальцами за ремень на запястье. Освободив вторую руку и не помня себя, в панике сорвала ремни с лодыжек… — Ты захлебнёшься своей кровью мои глаза-а-а-а ты поплатишься наглая сука неверная лживая лицемерная тварь!!! Сперма слабо вытекала на внутреннюю сторону бёдер. Тедди выскочила из отвратительного платья и спрыгнула со стола, а точнее, попыталась спрыгнуть. Ноги её подогнулись, колени подломились — и она, непривычная к движениям и ходьбе спустя двенадцать часов наркоза и первую брачную ночь упаси Господь от таких супругов с Эдди Глускином, рухнула на локти и колени так близко от пылкого любовника, что тот даже умудрился ухватить её за лодыжку. Тедди завизжала, когда Глускин потащил её к себе. — У тебя будет тяжёлая и короткая супружеская жизнь, дорогая!!! Тедди посмотрела назад и захлебнулась новым страшным криком. Он был жуток, Глускин с отвёрткой, чудовищным инородным элементом торчащей из залитой кровью глазницы. Полуобнажённый и прекрасный в своей смертоносной и омерзительной красоте, он был как хтоническое чудовище, пожирающее невинных на телах своих же жертв. И психопаты из верхнего уровня цеха, что приносили ему в жертву других таких же, как они сами, поклонялись ему словно страшному и жестокому богу. Но Тедди в таких богов не верила. — ПОШЁЛ ТЫ! — заорала она и в тот момент свой голос бы не узнала. Она извернулась. Босой пяткой ударила метко прямо в больную глазницу — так, что отвёртка двинулась в ране и вошла глубже. Взрыкнув, Глускин потерял хватку на миг, и Теодора выскользнула из его рук, подхватила с пола какие-то две тряпки… бегом-бегом… оскальзываясь на крови, с колотящимся сердцем она вылетела за брезент, оставив жениха позади… — Ты от меня не сбежишь! Она больно ушиблась бедром о стеллаж и закричала, когда тот начал рушиться. Успела поднырнуть под ним, закрыв голову от падающих банок с краской и каких-то мелочей. Стеллаж с грохотом упал, но голос Глускина был слышен даже через эту какофонию звуков. — У тебя нет выбора! Ты теперь — моя!!! Она нырнула в темноту и обернулась. Глускин разметал стеллаж и перемахнул через него, устремившись следом. Лицо, залитое кровью, с дырой в глазнице и такой же жуткой раной в щеке, было безумным. Он ухватил Тедди за запястье и в одно движение сломал бы ей руку… … но из мглы выступила серебристо-серая фигура, плотная, пусть и казалась она нечеловечески призрачной. И Тедди, захлебнувшись воплем, невольно отшатнулась назад от чудовища, к Глускину. Моя. Прогремел Вальридер в висках у убийцы, отчего Эдди пронзительно закричал, выпуская из пальцев руку Теодоры. Моя. Он стиснул Эдди в могучих руках так, что у того застонали рёбра и порвался желудок… кишки вот-вот полезли бы из живота. Тазовые кости сломались с громким щелчком. М о я. И подняв высокого, такого же, как он сам, Глускина за горло в воздух, Вальридер безглазым лицом всмотрелся в безумие в оскале кровавого жениха. Последняя его эмоция — ярость. Последнее желание — убить. Глускин выбросил руку вперёд и попытался в агонии ухватиться за гладкое мускулистое тело, выросшее перед ним. Он боролся до последнего, и Тедди видела, упав на пол и глядя за дракой, которую она бы вполне назвала жестоким и беспощадным убийством как рука у Эдди вывернулась в обратном направлении, закинутая к плечу, с отвратительным хрустом костей. Он вопил, бессвязно и захлёбываясь, и даже когда Вальридер поднял его к низкому потолку и сжал шею, ломая кадык, Теодора понимала, что Глускин безумен настолько, что не сдаётся до конца. Он прожигал ядовитым и ненавидящим взглядом лишь одного целого глаза — второй был жестоко выколот — Вальридера, и вопреки собственному страху, весь переломанный, бился даже когда его отшвырнули к стене и сломали уже пополам, заставляя позвоночник сложиться словно карточный домик. Лицо исказилось в вопле, тело Вальридер с глухим и смачным шлепком размазал о стену, и всё, что осталось от Эдди Глускина — кости и требуха в кожаном мешке, а ещё — гора трупов и послания на стенах, в которых он так и мечтал о доме и девушке.***
Она потеряла сознание и окунулась в мягкую и гладкую тьму. В благословенное ничто и забытье. И когда была маленькой, чувствовала подобное лишь раз — упав в прорубь зимой, решив посмотреть, замёрз ли лёд на озере. Тогда было так же. Холодно. Приятно. Тихо. И в голове только одна мысль: это насовсем? Она словно плыла по воздуху, окутанная чьими-то руками и мягкими объятиями. И прижав лоб к чужой груди, под которой не билось сердце, Тедди приоткрыла веки кто это и куда её несут и увидела над собой безглазое и безгубое лицо, лицо-череп, лицо-скелет. В глазах поплыло увядшими цветами, перевёрнутыми головами и крыльями мёртвых бабочек. Вальридер. Пронеслось в её голове быстрее, чем она сама могла бы это подумать. Судорожно вздохнув, Тедди вспомнила, чем закончилось его противостояние с Эдди… не в пользу Глускина … и затаилась, решив присмотреться к тому, что существо, способное ломать здоровых двухметровых мужиков как спички, будет делать дальше. А он нёс её к шахте лифта, чтобы отправиться вниз, ниже и ниже, в подземную лабораторию. И предчувствуя, что скоро всё для неё будет так или иначе кончено, Теодора молча закрыла глаза, и из-под век скользнула слезинка. Ей оставалось только молиться и пройти дорогой смертной тени, не убоявшись зла.