Цельнометаллический

Стоя в толпе военных, с интересом наблюдавших за тем, как Баки танцует среди мелькавших тренажеров-захватов, я не знал, хватит ли мне смелости снова окликнуть его, а после, завтра, если все пройдет не удачно, смотреть, как он умирает. Я думал, не будет ли лучше уйти сейчас, пока он еще не знает меня. Пока мы не разделили ту сигарету. Пока он не коснулся меня. Но ведь была вероятность, призрачный шанс, что в этот раз все получится! Неисправимый оптимист, что с меня взять? У выхода из ангара я подхватил с вешалки чью-то куртку, чтобы после предложить ее Баки. Он, как обычно, прикурил и протянул мне сигарету, вопросительно вздернув бровь. Я принял ее и тоже сделал глубокую затяжку. — Эй, жадина, — усмехнулся Баки, — не спеши. Она у меня последняя. Сигареты тут, как в тюрьме, в дефиците. — Ты сидел? — удивился я. Он много чего успел мне рассказать за прошлые циклы, не стесняясь нашего недавнего, в сущности, знакомства. То ли Баки по натуре был открытым человеком, то ли я чем-то располагал к беседе. А может это просто эффект попутчика: эй, приятель, мы не знаем друг друга, да это и не нужно. Я расскажу тебе немного о себе, ты послушаешь, а после мы разбежимся в разные стороны, словно никогда и не встречались. В ответ на мой вопрос он лишь неопределенно пожал плечами. — А откуда такое имя «Баки»? — Доктор Беннер при мне обращался к нему «Джеймс», остальные же звали Цельнометаллическим. Баки он был только для меня, и в этом я чувствовал какую-то интимность, своего рода близость. — О, это, по сути, невероятное чувство юмора моих родителей, помноженное на маленький возраст сестры, — и в ответ на мой недоуменный взгляд Баки пояснил. — Мое второе имя было слишком сложным для трехлетки, сестра не выговаривала его и стала звать меня Баки. — А почему не «Джеймс»? — удивился я. — Терпеть не могу, — он поморщился. — Да и потом еще четырех мальчишек в моем классе звали так же. А я… — Всегда хотел выделяться? — я усмехнулся. — Ага. Как догадался? — Ну, у тебя и сейчас неплохо это выходит. Знаешь, эта рука и все-такое, — я окинул его взглядом и не подумал, насколько это вышло двусмысленно. — Так как твое второе имя? — А ты угадай? — он широко улыбнулся, отчего в уголках глаз собралась целая россыпь мелких морщинок. Это выглядело… очаровательно, и у меня потеплело в груди, словно там, под ребрами, разгоралось уютное, ласковое, не обжигающее пламя. — Хм-м, дай подумать, — я потер лоб, собираясь с мыслями. Как назло, в голову ничего не приходило, как на приемах у врачей, где стоило мне только войти в пахнущий хлоркой, озоном и медикаментами кабинет, и я тут же забывал названия всех лекарств, которые принимал ежедневно. — Может, Бакстер? — Попытка засчитана, солдат, — мы снова пустили сигарету по кругу, — но неверно! — Блейкили? — с мальчишкой с таким именем я провел в больнице с пневмонией целых две недели, когда мне только стукнуло семь. Правда, мы всей палатой звали его Блейк, а никак не Баки. — Снова мимо, Стив, — глядя на меня, мучительно вспоминающего другие мужские имена на «Б», Баки торжествующе улыбался. — Черт, Бак, да мне никогда не угадать! — в отчаянии воскликнул я. — Сдаешься? Рано, рано, я-то думал ты крепкий орешек, — разочарованно поцокал языком он. — Ну ладно, дай мне пару секунд, чтобы собраться с мыслями. Бенедикт? — Я что, похож на англичанина? Ой, умора, я Бенедикт. Ма и па, должно быть, в гробу переворачиваются от смеха! Позвольте украсть у вас сигарету, сэр! — протянул он с английским акцентом и, чопорно оттопырив мизинец, поднес ее к губам. — Ха-ха! — мрачно проговорил я. — Вариантов-то миллион! — Так уж и миллион? — Баки издевательски вздернул бровь. — Ладно, забудь, проехали, — я принял у него сигаретную эстафету, докурил до фильтра, бросил бычок на землю и прижал его носком ботинка. Я ждал, что он все-таки назовет мне свое второе имя, но Баки промолчал. А я, вспомнив начало разговора, задал ему еще один вопрос. — Так ты сидел? Или про сигареты знаешь по фильмам? — О, Стив, не удивлюсь, если в детстве тебя дразнили всезнайкой, — поддразнил он меня. — Ну, было по малолетству. Когда умерли наши с Бекс родители, мне было четырнадцать. Ба не захотела брать меня к себе, и мне пришлось отправиться в приют. Знаешь, домашним мальчикам там нелегко приходилось. Я привык к маминой стряпне. Она отлично готовила, а по выходным обычно баловала нас с сестрой на завтрак нашими любимыми оладьями с кленовым сиропом. На день благодарения стол у нас дома ломился от всяких разносолов. Ма весь год собирала рецепты, чтобы в праздник порадовать нас чем-нибудь эдаким. В приюте ничего такого не было. Склизкая овсянка на завтрак, картофельное пюре на воде и кусок жесткого, словно подошва, мяса на обед. И воспитатели следили, чтобы мы съели все до последней крошки. Никто не мог выйти из-за стола с тарелкой, на которой хоть что-то оставалось. И я давился, жрал и давился, как и все остальные. А потом блевал в туалете этой сраной овсянкой. Бр-р, до сих пор ее ненавижу! Но еда — это не самое страшное. Куда хуже были сами дети. После родного дома, где с меня буквально пылинки сдували, я будто очутился в каком-то гетто. Добавь к этому переходный возраст, гормоны, агрессию, и ты получишь настоящий ад, в котором приходилось хоть как-то выживать. Я несколько раз сбегал оттуда, но к ба идти не решился. Да если бы и надумал податься к ней с Бекс, они жили в соседнем штате, а у меня не было ни гроша. Первый раз меня поймали за попрошайничество и отвезли обратно в приют. Я выводы сделал, и в следующий раз старался копам на глаза не попадаться. Второй раз меня взяли уже за воровство. Я к тому моменту несколько как дней болтался на улице. Ночевал где попало, погода стояла теплая. А вот жрать хотелось страшно. Я попался на краже сраных сэндвичей в круглосуточном минимаркете и сел на трое суток. Там я и узнал о сигаретах. Парень, с которым мы делили камеру, серьезно прочистил мне мозги. Думаю, во многом благодаря нашим с ним разговорам я не спустил свою жизнь в унитаз, — помолчав немного, он добавил. — Вот так история, да, Стив? — Да, Бак, вот так история, — кивнул я. Его немного потряхивало от холода, и я с готовностью протянул прихваченную куртку. — Сколько раз? — вот, что он спросил у меня, даже не притронувшись к ней. — В смысле? — я непонимающе нахмурился. — Да ладно, Стив, не строй из себя идиота! Сколько раз у нас был уже с тобой этот разговор? Сколько раз я изливал тебе душу, как полный кретин? Сколько раз ты слушал эту слезливую историю и делал вид, что тебе интересно? — зло выплюнул Баки и, выхватив куртку у меня из рук, яростно натянул ее на себя. — Не знаю, поверишь ты мне или нет, но то, что ты рассказал мне о себе сегодня, я слышу впервые. И, Бак, — я сделал шаг к нему навстречу, — я никогда не притворялся перед тобой. Мне и правда интересно все, что ты рассказываешь о себе. Каждый раз твои истории открывают мне тебя с совершенно новой стороны. Он не отошел, хоть мы и стояли на недопустимо близкой дистанции, и, вдохни я глубже, моя грудь коснулась бы его. Господи, билось у меня в голове, пожалуйста, пусть я не ошибся! — Ты удивительный, Баки, — я поднял руку, весившую, казалось целую тонну, и нежно погладил его по небритой щеке. — Ты борец и самый настоящий герой. Ты не прогибаешься под обстоятельства и не сдаешься. Мне нравится это в тебе. И… ты мне нравишься. Очень. Я боялся, что он оттолкнет меня, ударит и уйдет, но то его прикосновение в одном из прошлых циклов давало мне надежду. Он нервно облизнул пересохшие губы, и я, тихо застонав, сдался, потянулся к ним, срывая наш первый поцелуй. Баки не двигался, не пытался обнять меня, но и не сопротивлялся. А я же толком не знал, что нужно делать и как. Весь мой опыт в поцелуях сводился к одному единственному целомудренному прикосновению к щеке одноклассницы после неловкого свидания. Нам тогда было по шестнадцать, и я думал, что влюблен. Должно быть моя глупая возня наскучила Баки, и он мягко уперся в мою грудь ладонями и отстранился. — П-прости, — забормотал я, заливаясь краской стыда, — мне не стоило… Я не знаю, что на меня нашло. Это недопустимо! — Да, Стив! — проговорил Баки, и я почувствовал, как его пальцы сжимаются в кулаки, сминая грубую ткань моей куртки. Я ждал удара, и он своими словами врезал мне прямо под дых. — Это недопустимо, так неумело целоваться в твоем-то возрасте. — Ч-что? — переспросил я, не веря собственным ушам. — Что слышал, придурок, — буркнул он. — Если уж делаешь что-то, то либо делай это хорошо, либо не делай вовсе! Так меня учил па! Давай же, Стиви, закрой глаза, открой рот. Я послушно зажмурился, приоткрыл рот и едва не задохнулся от восторга, когда мои напряженные губы огладил его влажный язык. — Вот так, солнце, расслабься, — пробормотал Баки прижимаясь ко мне всем телом. Руки его скользнули под мою куртку, ладони наскоро прошлись вверх-вниз по спине и, наконец, спустились на задницу, где и задержались надолго, на целую, кажется, вечность, пока их хозяин учил меня целоваться. За всю свою жизнь я не знал еще лучше уроков и учителей. Движения языка Баки у меня во рту, влажность и удивительная мягкость его губ, яркая колкость щетины, теплое дыхание, щекотавшее мне щеку, его запах — смесь табака, пота и машинного масла — все это будоражило меня, заставляя отвечать на поцелуй с неистовым пылом неофита, дорвавшегося до запретных знаний. Я был неловок, неумел и вряд ли мог хоть чем-то впечатлить Баки, но в тот момент я и не думал об этом. От того, что он творил со мной — мял, гладил, вылизывал и сосал — у меня подгибались колени и голова шла кругом, словно я крепко выпил, а в паху болезненно крепло. Баки, наверняка, уже чувствовал твердость и жар моего члена, вжимавшегося в его бедро. Но стоило лишь глухому стону сорваться с моих губ, как он тут же отпустил меня и сделал шаг назад. Оба мы тяжело дышали и не могли разлепиться взглядами. Его глаза сверкали в темноте, словно две полированных ледышки, манили меня, гипнотизировали, и я подался было вперед, но Баки моргнул, и наваждение ушло. — Вот, Стив, — хрипло проговорил он и прокашлялся, — вот как это делается. — Отличный урок, Бак, — я все еще не мог справиться с возбуждением, отчего мой голос дрожал, срываясь на фальшивый дискант. — В следующий раз, — Баки одернул куртку, и я понял, что сейчас он уйдет, — спрошу домашку. — Я буду готов отвечать, — прошептал я ему вслед. Глядя на черный силуэт, то растворявшийся в темноте, то вновь возникавший в неестественно-белых кругах света от фонарей, я молился, чтобы не было никакого следующего раза. Чтобы мне больше не довелось увидеть его смерть. Чтобы не пришлось прощаться, глотая слезы. Не вышло.