Мама

Вытащить его из тьмы было сложно: много времени прошло прежде, чем они уговорили его не сбегать, подобно дикому зверю, в мрачные недра корабля, а оставаться в каюте, объяснили, что душ — это санитарная и эстетическая необходимость, а вовсе не попытка утопить и раз и навсегда избавиться от него, приучили к свету, который всё меньше причинял ему боль. Они, продолжая дело матери, воссоздали искалеченное творение Отца заново, но исправить можно было не всё. Вытащить из него тьму оказалось невозможно. Ночной призрак превосходно умел хоронить в тенях то, что не должно покидать темных уголков его души, но как быть с тем, чьё ослепительное сияние рассекает любой мрак? Сангвиний был идеалом. Его любили, даже почти боготворили. Мечтали они о внимании великого воина, стремились ли к тем же высотам — в этом все были так… одинаковы. Блестящий металл вычурного доспеха, мягкая улыбка, огромные крылья — это удобно. Притянуть взгляд цветом золота, отвлечь причудливой вязью узора, очаровать впечатлением святости и силы. А по ту сторону брони пряталась своя тьма. По ту сторону — безумие Красной жажды, отблески вероятностей, которые сбывались только в своей самой жестокой и пугающей ипостаси. Темнее всего за самым ярким пламенем, верно? Великий Ангел научился жить с этим проклятием, терпеть фаталистические муки, оставаясь в здравом уме и никому не показывая своей боли. Теперь же мать попросила научить тому же Конрада Кёрза, но Ночной Призрак не намерен был делиться своими видениями, окутывая себя полюбившимся мрачным ореолом и прячась за образом бесчувственного оружия возмездия. И в то же время прозрения терзали его сильнее: он мог посреди разговора произнести очередное мрачное пророчество. «У вины чёрные крылья, Ангел. Чёрные крылья. Чёрная ярость. Красная кровь. Красная Жажда, — говорит он, раскачиваясь из стороны в сторону, обняв себя, будто стремясь сдержать захвативший его поток видений. — Она пришла из ниоткуда. Въелась в кости, в мысли, заволокла всё: небо, землю. Вцепилась в них словно слепой хищник. Своими клыками. У тебя тоже есть клыки, Ангел. Прыгай. И тебя больше не будет. Зараза, ползучая чёрная и красная дрянь, разрастается внутри, смешиваясь с кровью, пускает нити в мозг, сводя с ума, перед тем как убить. А ты прячешь её, как вор, в самых тёмных уголках, не желая делить ни с кем. Выбирай, укажи на того, кого готов скормить ей, чтобы твои крылья оставались белыми!» — его трясёт. Чёрные глаза похожи на две Бездны — того и гляди утащат. Их хочется вырвать, потому что они видят слишком много. Только присутствие Хоруса сдерживает Сангвиния. Он не смотрит в ответ, лишь мимолётно касается его, словно крылом. У Ночного Призрака руки не по локоть — по плечи в крови, но он не жалеет ни об одной капле, ибо она была пролита не без причины. В древних верованиях существовал человек, сын божества, способный искупить грехи всего человечества, взяв их на себя. Его смерть стала оправданием всей жизни. Наделённые даром предвидения, они могли вечность ускользать друг от друга. Сангвиний знает, как можно связать Ночного Призрака, но для этого требуется определённо больше, чем простое желание помочь брату, подкреплённое просьбой матери. Для этого нужно доверие, полное, безоговорочное, которого он, возможно, не заслуживает сам. Много тайн скрывают белые крылья, которым, быть может, действительно стоит окраситься в черный. Одной больше — одной меньше. *** В бездушном мраке космоса вращался очередной мир, приведённый к Согласию совместными усилиями трёх братьев. Великого Ангела ужаснули методы Повелителей Ночи, но он не мог отрицать их эффективности. Крови пролилось ровно столько, сколько требовалось, чтобы подавить любое сопротивление. Кёрз зарекомендовал себя как беспощадный, но справедливый судья. Для него все были равны перед законом, а потому Ангел сомневался. Обличительное пророчество Ночного Призрака оставило ноющую рану на его душе, и теперь он не решался подступиться к запятнанному кровью облику брата, который никогда не лгал. — Я должен попытаться. Но какова цена? — пробормотал Сангвиний, будто бы уговаривая себя, но на самом деле для величественной фигуры, замершей у двери. Хорус превосходно умел «читать» любого. Он не видел смысла в том, чтобы узнавать истинные причины беспокойства, о которых он догадывался лишь смутно, достаточно было импровизации, в которой он достиг совершенства. — Ты впервые сомневаешься в своей жертве, — пророкотал Хорус. — Жертва ли это или бессмысленное оправдание? «Оправдания того, кем я являюсь: мутантом с торчащими из лишних конечностей перьями, химерой с безобразно прорастающей во все стороны скверной, на которую я обрёк и своих сыновей.» — Ты никогда не перед кем не оправдывался. Ты единственный из нас, кто действительно верит в то, что делает. Больше того, в тебе нет ни капли тщеславия и гордыни. Разве на Фрине Гамма ты потребовал отменить бомбардировку ради личной выгоды? Разве ради славы ты, не считаясь с потерями, на которые я же тебе и указал, приказал своим бесценным сыновьям идти в бой, обменяв их на безымянных, ни разу не виденных тобой смертных? В Империуме, где нет богов, где величайшие и мудрейшие представители нашей цивилизации избавились от пут религии, — ты являешь собой нечто славное и сверхъестественное, что не должно исчезнуть. Ангел не может пасть, Сангвиний. Я приведу к тебе Ночного Призрака. Ангел вздрогнул и наконец обернулся, поражённый не столько проницательностью брата, сколько осознанием того, что он в силах выполнить обещание. Всем, даже ему, приходилось продираться через тенета «Сумерек», и только к Хорусу Конрад приходил сам, как и все они, даже свободолюбивые Джагатай и Русс, даже ослеплённый яростью Ангрон. Сангвиний видел в этом нечто тревожащее. *** Великий Ангел чужой в темноте, слишком ослепительный, но он и не стремился прятаться. Ему не сразу удалось разглядеть корчащуюся во мраке фигуру брата. — Доброй ночи, Конрад, — сказал он, обозначая своё присутствие. — Меня зовут Ночной Призрак, а ночь никогда не бывает добра, — прошипел он, возникая перед братом. Бледное лицо, искажённое судорогой, будто парило в темноте отдельно от остального тела, являя собой жуткое фантасмагорическое видение. — Я знаю, зачем ты пришёл, Бен-Дам. Дитя Крови, ею ты вздумал заклясть и меня, — взор Конрада опять обратился куда-то вглубь его сознания. — Тогда может ты скажешь получится ли у меня? — Не знаю, — покачал головой Кёрз. — Это видение постоянно меняется. Уходи, Сангвиний. — Я предпочту сделать и пожалеть об этом, чем всю жизнь знать, что я мог помочь тебе и бездействовал, — обезоруживающе улыбнулся Сангвиний, раскрывая огромные крылья, укрывая их обоих. Несмотря на то, что Ваал безоговорочно принял Имперскую Истину, его старые традиции не были утрачены. Они лишь затаились среди радиоактивных песков алой пустыни, пренебрегая наукой, которая, подобно слепой старухе, лепила ярлыки на всё, в сущность чего не могла проникнуть. «Кровь, — шамкала она с высоты пыльных книг, — это обращающаяся в кровеносной системе красная жидкая ткань, обеспечивающая питание и обмен веществ всех клеток». Племя Крови хранило множество тайн об истинной силе жизни алого цвета, стремительно бегущей по сосудам с температурой 36.6. Оно открыло их Сангвинию, который тоже никогда до конца не отрекался от наследия своего мира. Он пронёс с собой сквозь звёзды знания о видениях, что могут принести песчаные бури, и о том, как их усмирить. Пучки трав, пахнущих радиацией, вспыхивают, оставляя завитки дымки, и осыпаются в чашу, смешиваясь с ангельской витэ. Бен-Дам рисует на лице брата знаки, которые тысячелетиями чертили, чтобы защититься от духов бури, а затем поит его вином, истиной, кровью. Кёрз был знаком с кровавыми ритуалами. Банды с окраин Нострамо, опустившиеся практически до первобытной дикости, гадали на крови и внутренностях своих жертв. Обыкновенно подобные практики оставались всего лишь безумием и оправданием садистских развлечений, но порой туманные пророчества оказывались небесполезны. И всё же поначалу Ночной Призрак сопротивлялся, инстинктивно отгораживая свой разум, не желая проваливаться в темную, неизведанную и наполненную кровью бездну, что раскрылась перед ним. Но потом он решил, что терять ему нечего… *** Психическая волна затопила разумы обоих полубогов, создавая общее видение. Мрачные, болезненно ясные и живые картины открывались перед ними. У Кёрза не было глаз, а пустоту на их месте закрывала повязка, но он видел яснее, чем когда-либо. Перед ним парило яркое создание со множеством хлопающих белоснежных крыльев. В центре клубка помещалась маска — точная копия лица Сангвиния, увенчанная золотой короной. Её окружали ещё три лика — анималистичные аватары высшей власти: орёл, бык и лев. Кёрз попытался сделать шаг навстречу, но его эфемерное тело ощущалось странно. Он был собой и в то же время — кем-то другим. Правую руку оттягивало вниз массивное, непривычное оружие — широкий тяжёлый меч, какой подошел бы скорее палачу, чем воину, а пальцы левой удерживали воздушные, мерно покачивающиеся весы. Братья стояли посреди невозможного пространства. Беспросветно-чёрное небо с алыми сверкающими каплями крови вместо звезд и багровый океан на поверхности. Но густая тёмная кровь легко удерживала Кёрза, а Сангвиний парил над ней, вовсе не касаясь. И в крови проступали образы и видения, отдельные лица и целые миры, прошлое и будущее, переплетение возможностей и вероятностей. То, что уже стало незыблемой истиной; то, что произойдет непременно; то, что не случится никогда… Но раньше, чем Кёрз успел осознать происходящее, бесконечный кровавый океан разразился бурей. Воды его забурлили, ледяной ветер, пронзающий словно нож, налетел со всех сторон разом, стремясь повалить с ног и утопить, низвергнуть в пучину… теперь он понял — безумия. В первые секунды Ночной Призрак сжался в попытке защититься, но укрытия не нашлось, и он с усилием выпрямился. Ветер хлестал по лицу, атмосфера изменилась и теперь наваливалась тяжестью невероятного давления, словно на морском дне. Из-под повязки на глазах потекла кровь, алые струйки устремились по лицу, а затем, следуя невозможной траектории, рассыпались на капли и падали на одну чашу весов, нарушая равновесие. — Ты говорил, что страх — единственный страж порядка, способный сковать любого. Но теперь взгляни и ужаснись: ты сам разрушишь то, что клялся защищать. Ты нарушишь закон, который ставил выше всего, и прольёшь кровь невинных. А это достойно наказания, лишь одного наказания, — прогудела маска, не отверзая губ. Из её глаз хлынула тьма, набросившаяся на Кёрза. Чёрная дымка втягивалась через нос, уши, раскрытый в отчаянном крике боли рот, смешиваясь с кровью, въедаясь в кости, в мозг, расцветая ужасными зверствами на внутренней стороне повязки. — Ты будешь предателем, и от тебя отвернутся все. Ты станешь безумцем в одиночестве, которое сам создал. Ты будешь сомневаться, и это погубит тебя. Но хуже всего то, что ты будешь слаб. А в варварском аду грядущего слабость — это самое тяжкое преступление. И тебя не станут оправдывать, ведь слабости и предательству оправдания нет. Мир отомстит тебе за попытку очистить его. Шёпот каждой невинной жертвы расскажет тебе то, чего ты никогда о себе не знал, и этот шёпот зачарует тебя, отдаваясь в твоей душе гулким эхом, ибо в глубине его лишь пустота. Поэтому ты должен сражаться! Со своими кошмарами, с несправедливостью будущего, которое в силах изменить. Я готов помочь тебе, только пожелай. Ты больше не будешь одинок. Голос маски, Сангвиния, пронзает всё его существо. Так больно, что Кёрз не может даже кричать. Тогда он взмахивает руками, словно крыльями, воздевая над головой меч. Безмолвный знак «Я доверяю тебе». *** Тьма отпускает его, а кровавое наваждение исчезает. Они вновь на «Мстительном Духе». Над ними купол крыльев Сангвиния. Транс сильно измотал обоих братьев, но только у Ангела есть силы подняться, убрать следы ритуала, помочь Кёрзу стереть знаки, въевшиеся теперь под кожу, и дойти до ближайшей горизонтальной поверхности. Сангвиний знает, что брат будет спать несколько дней подряд словно мертвец, а затем ему предстоят долгие изнуряющие тренировки под его бдительным оком, но это — малая цена за жизнь. Настоящую жизнь, а не жалкое существование безумца.