Мама

«Время эльдар прошло. Они не пожелали измениться, а потому пали, погрязнув собственных пороках. Наступает эра Человечества, в которой иным расам нет места. Это закон мироздания, идти против которого бессмысленно. Я не стану принуждать тебя служить мне — это сделает жизнь. Ты скоро поймёшь своё место». «Своё место…» — эти слова эхом отдавались в голове Меродаха, когда он в который раз перебирал чётки и воспоминания. Щёлк. Пробуждение на Лугал-Шуанна. Эльдары были непохожи на него, но он тянулся к ним, их мудрости и красоте. Щёлк. Едва заметная улыбка Эйи, хитрый прищур Царпанит, манящей его в очередное рискованное приключение. Щёлк! Разрушение мира-корабля. Он горел вместе с его душой. Император Человечества. Убийца в золоте, прикрывающийся высокопарными речами о благе этого самого человечества. Меродаху противно знать, что он — его творение. Но он пытался. Эйя учил его смирению: «Умножай терпение и спокойствие духа, и зло, каким бы страшным оно ни было, тебя никогда не коснётся». С этим кредо Меродах шагал на тропы Моря душ, чтобы вести за собой тех, кто был ему дорог; с ним же он пытался найти тех, кому было выгодно сотрудничество с эльдарами или хотя бы безразличие. Щёлк. Он пытался: уговаривал, юлил, принуждал. Быть примархом оказалось очень полезно, ведь военная элита ценилась. Он старался действовать, не привлекая чрезмерного внимания. Щёлк-щёлк-щёлк! Недостаточно! Щёлк. Золотые доспехи. Будь ты проклят, клятвопреступник! Убийца! Щёлк-щёлк. «Чем тебе помешал этот мир?!» — он кричал, отринув маску спокойствия, потому что больше не мог слушать и молчать. Его заманили сюда, чтобы показать, как люди умеют лгать и разрушать. Щёлк-щёлк-щёлк! Мир снова горел. Снова… Сломанная алебарда — драгоценный подарок Царпанит. Удар, едва не выхлестнувший глаз. Боль. Знай своё место. А кто я такой? Этому миру суждено сгореть, так же как и другим. Но почему до этого дошло? Разве это его вина? Вновь неучтённый фактор. «Плакальщица», которая вопреки всему вырвалась из кольца блокады и сумела предупредить экспедицию Белых Шрамов. Нелюбимые дети, которых ему всё равно было жаль. «Двести девяносто четыре», — сказал Феличи. Теперь количество убитых выросло почти в четыре раза. Можно было сколько угодно оправдываться безопасностью мира, но убийство всегда оставалось убийством. Его учили до последнего не вступать в конфликт, беречь жизни тех, кто шёл за ним, но у него не осталось выбора. — Разве это я заслужил? — Меродах не заметил, что сказал это вслух. На плечо легла холодная рука парии, приближение которого он даже не почувствовал за пеленой размышлений. В противовес прикосновению его взгляд был тёплым. Меродах хотел остановить Диармайда, сказать, что ему вовсе не нужна жалость, но тот опередил его: — Ты пытался, и не твоя вина, что этого оказалось недостаточно. Сейчас мы можем лишь сражаться за то, что осталось. И я пойду с тобой до конца. *** Первой кампанией, в которой участвовали Белые Шрамы, воссоединившиеся со своим примархом, стало покорение миров Кольца Колларне, павших во тьму из-за ксеносской угрозы или чудовищных мутаций. Джагатай Хан принёс им возмездие и очищение огнём и мечом. Война была для него жизнью, и он знал все её превратности, но сейчас Каган не понимал, что делать. За день до того, как неизвестное едва ли не разваливающееся судно вырвалось из варпа, чуть не столкнувшись с одним из экспедиционных кораблей Белых Шрамов, Есугэй изрёк странное пророчество: «Полнолуние. Ясно видна Лебединая дорога. На распутье стоит Смерть, отдыхая после долгого пути. Рядом парит змей с перебитым крылом». Вестники беды прибыли в облаках дыма и решительно потребовали встречи с самим примархом. Они даже были готовы идти напролом и вступить в бой с Белыми Шрамами, лишь бы достигнуть цели. Бесстрашие, граничащее с безумием, заинтересовало Кагана, и он принял их. Один вид мёртвенно-бледных апотекариев в переломанных искрящих доспехах, не трепетавших перед суровым взором сына Императора, ясно давал понять, что самое худшее в своей жизни они уже видели и жили лишь затем, чтобы произнести страшные слова: — Примарх Меродах предал Империум Человечества! — замогильный голос старшего апотекария Жермена ещё долго звучал в ушах примарха. Они требовали немедленного возмездия, но он ответил лишь: — У меня есть ваше слово против его. — Кровь наших братьев на его руках! — апотекарий вскинул руки в жесте отчаяния, будто призывая в свидетели что-то незримое. — Он предал всё, ради чего идёт Великий Крестовый Поход. Он предал Человечество, за которое ты поклялся воевать! И не заслуживает ничего, кроме смерти. — Молчать, — единственное слово Джагатая упало хлестким ударом плети, заставив Жермена вздрогнуть и остановиться на полуслове. — Поведай, что случилось, сейчас же, или сам умрешь за клевету, — он сощурился, разглядывая едва заметные на изуродованном доспехе знаки различия, — на собственного отца. — Наш «отец», — апотекарий скривился, — многие годы отказывался сражаться с эльдарами. А теперь он заключил союз с экзодитами мира Лаэгморн, куда наша экспедиция прибыла для приведения к Согласию, и выкосил всех, кому это не понравилось. Он собрал четыре роты с поддержкой ауксилариев и отправил на смерть в песках Фомальгаута, а затем отдал приказ расстреливать все корабли, что пытались уйти или сражаться. То же будет и с вами, если вы позволите себе обмануться его невиновностью. Ксеносы ему ближе людей. Этого достаточно? — Слова без доказательств пусты, — холодно отозвался Хан. — Чем вы подтвердите, что говорите правду? Джагатай не спешил верить сказанному, хотя плачевное состояние прибывших заставляло насторожиться. Но они могли оказаться всего лишь мятежниками, клевещущими на Меродаха, чтобы получить защиту. Жермен страдальчески поджал губы: примархи — героические символы Великого Крестового Похода, и потому в их падение просто не верилось, а у него не было ничего, кроме слов и нескольких испорченных записей с поломанного оборудования. Он понимал, что сейчас жизни всего экипажа «Плакальщицы» под угрозой, но не имел права отступить. Призраки павших взывали к отмщению. — Что ж, — медленно протянул он, — если у меня есть только слово, то пусть и Меродах скажет своё. — Пусть будет так. Заключить их под стражу, — бросил Джагатай. Он собирался сперва расспросить брата о случившемся, а затем и делать выводы. Жермен вздрогнул, но иного выхода не было. — Мы повинуемся, но позвольте нам помочь раненым и провести ремонт корабля. Каган не удостоил его ответом. Распоряжения насчет корабля и раненых от отдал на родном языке Чогориса, будто злосчастного экипажа «Плакальщицы» перед ним уже не было. И действительно, скоро молчаливые Астартес с белой броне под дулами болтеров повели их прочь с мостика. *** Степь дышит и говорит с теми, кто умеет слушать. Степь живет, степь никогда не умолкает. В голосе ветра, в шепоте трав, в мерном течении рек, в меняющихся тропах зверей Джагатай читал знаки грядущего. Так было в его родном мире. Но покинув Чогоррис, он понял, что небесная степь, которую бороздят не кони, но корабли, — такова же. И теперь он вглядывался в бескрайний космос, силясь уловить его голос, успокаивающий или предостерегающий. Что-то грядет. Шепот звезд куда более туманен, он не освобождает от сомнений, а наоборот порождает их. Но все же Хан слышал. Он не знал, кому верить — брату или горстке потрепанных беглецов — но интуиция подсказывала, что это событие не исчезнет бесследно, как рябь на текучей воде. Нет, он видел знак. Обещание куда большей беды. Быть может, раскол в легионе Меродаха распространится дальше, и мятеж окажется разрушительным? Или сам брат оступился на своем пути, заплутал и забыл о целях? Джагатаю не хотелось в это верить, но союзники изменчивы, словно степной ветер. Так было у него дома. Кто сказал, что великие воины, бороздящие небесную степь, — иные? Может ли брат поднять оружие на брата? Джагатай знал тому много примеров, но примархи — это иное. Братья, объединенные общей целью, единым порывом нести к звездам свет для всего Человечества… могут ли они предать? Хан не знал ответа. И не узнает, пока не встретится с братом. *** Белые Шрамы продвигались к системе с осторожностью, посылая вперёд множество разведывательных групп, которые постепенно заходили всё дальше, пока наконец не нащупали след, ввязавшись в бой с неизвестным противником. Четыре сотни боевых кораблей в едином порыве устремились к добыче. Сам Каган решил поучаствовать в охоте и даже оставил позади часть флотилии, взяв для Охоты только достойнейших. Вместо добычи их ждала падаль. Боевая баржа молчала. Висящие вокруг нее корабли поддержки имперской конструкции также не подавали признаков жизни и бесцельно дрейфовали в открытом космосе. Сканирование не выявило никаких повреждений. Будто кто-то или что-то привело сюда эту флотилию, а затем бросило. Хан нахмурился: он не ждал такой встречи, а потому чувствовал себя перед логовом хищника, не зная, где зверь. Корабли подозрительно не отзывались на сигналы, а потому на них послали группы проверки. Те скоро пристыковались к своим целям, периодически отзываясь однотипными отчётами о том, что признаков жизни не обнаружили. Но именно покинутая баржа не давала Джагатаю покоя. Тень некогда величественного корабля скрывала в себе нечто очень важное, от чего зависело сейчас очень многое, но Хан не мог этого разглядеть. Таких кораблей, настоящих космических чудовищ, способных рвать меньших собратьев в клочья без особого ущерба, строили мало, и каждый был особенным, но у этого будто отняли все знаки отличия, что походило не на маскировку, а на… Додумать он не успел, потому что внезапно на чёрном полотне космоса стали распускаться огненные цветы взрывов, уносящих с собой жизни его воинов. Брандеры. Грязная тактика. Но теперь им не оставалось ничего, кроме как принять бой. Силы были почти равны, а потому всё зависело от мастерства тактиков. Каган направился в стратегиум, коря себя за недостаточную осторожность и самоуверенность, из-за которой они теперь оказались оторваны от основной части экспедиционного флота. *** Диармайд чувствовал пьянящую радость «Знамени Титана», сиротливо стоявшего без движения на тёмной стороне одной из лун Лаэгморна. Почтенный корабль не принимал участия в сражениях с тех пор, как жизни пятой части экипажа унесло позорное отступление с Ксана, а потому теперь он рвался в бой с невиданной яростью и решительностью, будто не было многочисленных изнурительных битв с флотом Рангды, одна из которых навсегда изменила его судьбу, череды унизительных побегов и наконец забытья. Примарх видел на экранах, как взрывы рвали на куски корабли разведки, но быстро сосредоточился на основной части стаи. Ударные крейсеры врубились в построение Белых Шрамов, стремясь отбить и уничтожить как можно больше кораблей. — Цельтесь в орудийные батареи. Атакующие торпеды принимать на носовые щиты. Когда останется половина мощности, дать залп из лэнс-излучателей, а затем отойти, — чеканил он, чувствуя разбегающийся по венам адреналин. — «Горизонт Терры», крен на правый борт. «Долгое Прощание» и «Пустота», не давайте их флагману возможности маневрировать. Остальные — продолжать обстрел. Их было слишком мало для того, чтобы уничтожить вражеский флот одним сокрушительным ударом, но эффект, произведённый брандерами, позволил выиграть немного времени для стремительной атаки широким фронтом. «Горизонт Терры» с удивительным для своих габаритов проворством нырнул под брюхо одного из линейных кораблей Белых Шрамов и дал залп из всех орудий. Пустотные щиты пошли радужной рябью, а затем прорвались, не выдержав чудовищного натиска потоков концентрированной плазмы и лучей лазпушек. Спустя считанные секунды линкор превратился в огненный шар, пожирающий сам себя. Огромные башни рушились в пылающее нутро судна. Ударная волна от взрыва плазменных двигателей смела с курса несколько ближайших фрегатов. Сам «Горизонт» тоже пострадал, а потому поспешил отступить под защиту нова-пушек «Знамени Титана». Небольшой успех по сравнению с уже тремя полыхающими крейсерами. — Эскадрилья поддержки, прикройте «Пустоту» и «Долгое Прощание», — отчаянный манёвр, требующий от пилотов большого мастерства и ещё большей безрассудности. Но истребители с сердитым гулом взмыли с палуб и бросились на врага, нагло расстреливая орудия. Благодаря этому легкий крейсер противника лишился орудий и сенсоров, а затем угодил под массированный огонь. Залпы «Знамени Титана» обжигали вражеский флот, но Диармайд уже видел спешащую к Белым Шрамам поддержку, а потому они отступали, огрызаясь ленсами и торпедами. «Ещё немного», — думал он, но… Корабли Одиннадцатого словно молнии врезались в отступающий флот. Абордажные торпеды вгрызались в суда Второго легиона, пробивая чудовищные бреши, в которые устремлялись десантные капсулы. Тактика Меродаха отличалась ледяной безжалостностью и стремительностью. «Долгое Прощание» зажали между собой два корабля, и теперь на её палубах кипело сражение. В ответ «Покоритель Бездны» огрызнулся рискованным выстрелом в дестабилизированный реактор двигателя, отчего всё вокруг озарилось лилово-белым пламенем, пожравшим оба судна. Но это было бессмысленно. Ободрённые подкреплением Белые Шрамы удвоили натиск: взревели орудия «Бури Мечей», вдребезги разнёсшие «Пустоту», а «Копьё Душ» при поддержке «Лунной Фантазии» отомстил за гибель собрата, изрешетив «Горизонт Терры», плюющийся обломками и пламенем. Они сбежали. Ценой ещё двух кораблей, они улизнули на Тропы. Диармайд тяжело дышал, сжимая подлокотники командного трона. Как же он отвык от этой бури эмоций. Но теперь ему придётся вспомнить всё своё мастерство, ведь война будет долгой…но вряд ли он её переживёт. *** Нужно спешить. Меродах уже знал, что экипаж «Плакальщицы» высказал свои обвинения — не мог не высказать, ведь предсказуемо беглецы считали, что их мир рухнул, и жили они лишь единственной целью. Они были скованы истиной. Меродах имел право на полуправду — лгать степняку было слишком опасно, а потому он собирался обратить слова апотекариев против них самих и сейчас мчался на «Бурю мечей», чтобы лично поприветствовать брата и осведомиться о его потерях. Джагатай, пропустив мимо ушей приветствие и соболезнования о погибших, перешёл сразу же к допросу и приказал привести Жермена. Прожигая взглядом своего примарха, апотекарий повторил всё то, что говорил ранее, и под конец едва ли не проклинал Меродаха, но Хан прервал его властным жестом и испытующе взглянул на брата. — Это правда? — угрюмо вопросил он. — Нет, — это была самая большая ложь, которую мог позволить себе Меродах. Апотекарий вспыхнул и попытался что-то сказать, но вновь был вынужден умолкнуть под ледяным взглядом Кагана и из-за приставленного к груди оружия стражи. — Ты сказал своё слово, теперь его черёд, — зло бросил Джагатай и обернулся к брату. — Мне не в чем оправдываться, тем более перед моими обезумевшими сыновьями, — горько начал Меродах, — и жаль мне лишь одного — что мы недооценили нашего противника. Да, мы действительно столкнулись с экзодитами и понесли серьёзные потери, но хуже всего оказалось не это. — Имперские корабли… — задумчиво протянул Хан. — Да, — в синих глазах примарха Одиннадцатого плескалось неизбывное море скорби. — Ты ведь слышал историю о нашем падшем брате? «Второй был потерян для Империума в тот час, когда тоже посмел усомниться…» — пронеслось в памяти Джагатая. Взгляд гордого сына Чогориса стал острее. — Мы встретились с ними. И это они атаковали вас сейчас. — Но почему? Меродах достал датапад и вызвал схему системы, на которой планеты были соединены сетью линий. — За время кампании библиарии легиона провели исследования аномалии Лаэгморна и открыли сеть менгиров, которые являются изолированной ветвью Паутины эльдар, — Хан нахмурился. — Более того, эти менгиры оказывали большое влияние на смертных и Астартес. Под их воздействием Второй и остатки его легиона изменились до неузнаваемости, в них не осталось ничего разумного. Я думаю, твои воины, участвовавшие в абордажах согласятся со мной, — голограмма сменилась и теперь демонстрировала уродливого мутанта, отдалённо напоминавшего Астартес. Раздались тихие шепотки на отрывистом наречии Чогориса. Меродах мысленно улыбнулся этой маленькой победе: если и не сам Джагатай, то его воины уже прислушивались к нему больше, чем к несчастному апотекарию, который окаменел от боли и горя. — Мои воины тоже подверглись воздействию менгиров. Некоторые обезумели настолько, что стали принимать за врагов собственных братьев, — Меродах скорбно склонил голову, — что тоже стало причиной потерь. — Лжёшь! Ублюдок, ты сам посылал нас на смерть, а теперь пытаешься избежать правосудия! — взревел апотекарий. Но Меродах не смотрел на беснующегося Жермена. — Ты не хуже меня знаешь о коварстве варпа, брат, — его голос обрёл мрачную торжественность. — Я не требую верить мне на слово и готов предоставить доказательства губительного воздействия менгиров, которые ты и сам можешь увидеть, если данных окажется недостаточно, — «ну же, давай, проклятая зверюга. Что тебе ещё нужно?» Хан задумчиво погладил усы. — Грозовые пророки не заметили никаких следов скверны на этих беглецах, — протянул он. — Эффект менгиров исчезает по мере отдаления от них, поэтому нам пришлось перебазировать основную часть экспедиционного флота, — развёл руками Меродах. — Если менгиры — корень всех бед, то мне стоит взглянуть на них. На мгновение на лице Жермена вспыхнула надежда, но тут же угасла, ведь Одиннадцатый широко улыбнулся и покорно сказал: — Как тебе будет угодно, брат. Советую тебе взять с собой твоих Грозовых пророков. — Не слушайте его, если не хотите совсем остаться без защиты! — отчаянно закричал апотекарий, но один из стражей врезал ему кулаком в живот, доламывая треснувшую пластину. Жермен упал на колени. Хан поднялся с командного трона и прошествовал к апотекарию. — Ты солгал, сказав, что я найду здесь врага, и оклеветал примарха. Но судить тебя не мне. Признай своё безумие и возвращайся в легион. Вашу судьбу решит ваш отец. Жермен вздрогнул: он был апотекарием, чьей долг — защищать чужие жизни от врага пострашнее, чем орки и эльдары. Его главным противником была смерть, имевшая тысячи обличий. Иногда удавалось победить, скальпелем и твёрдой рукой, но порой не помогало ничего, и он мог лишь закрыть глаза мертвецам, перед этим сделав всё возможное. Сейчас от Жермена снова зависели сотни жизней экипажа «Плакальщицы», но он оказался совершенно безоружен. Он проиграл. И теперь им всем предстоит умереть, от рук Белых Шрамов или бывших братьев, потому что он, Жермен, не справился. Скорбь ледяной рукой сжала горло, а вина тяжким грузом легла на плечи, но из последних сил апотекарий поднял голову и твёрдо прошептал: — Я не признаю себя и своих братьев безумцами, и мне своей жизни не жалко. Прошу лишь о милосердии к тем, для кого мои слова стали приговором. Я повторю, что примарх Одиннадцатого легиона Меродах предал Империум Человечества. Ты вспомнишь мои слова, когда будет уже слишком поздно. *** Джагатай ступал по полю боя, мёртвому и оставленному. Тела астартес лежали вперемешку с телами эльдар, те и другие — разорванные, изрубленные переломанные. Пустыню испещрили воронки от взрывов, кое-где песок расплавился и превратился в застывшие потеки черно-серого стекла. Совсем недавно здесь пировала смерть, танцевала вместе с гибкими грациозными ксеносами, хохотала ревом болтеров и автопушек, шипела раскаленной плазмой. Теперь остался лишь результат ее буйства. Хан присел на корточки рядом с одним из тел. Сержант Одиннадцатого Легиона лежал без шлема и казался невредимым, только глаза его налились уже почерневшей кровью и черная же струйка оставила след на подбородке. Через крохотное отверстие в броне оружие арлекинов запустило в его тело тончайшую режущую нить, превратив плоть в месиво внутри доспеха. От другого Астартес осталась половина — плазма испарила ноги и часть корпуса, но космодесантник еще долго полз по песку и мучительно умирал. Хан приказал своим воинам рассредоточиться и исследовать место столкновения — и все видели одно и то же. Здесь Астартес бились против эльдар, гораздо лучше подготовленных и знающих местность. Поражение было неизбежным, однако Одиннадцатый сражался отчаянно, умирая, но не отступая. Хан мысленно пожелал павшим легкой дороги в Небесной Степи — дань уважения их отваге. Неподалеку от поля боя возвышалась изящная арка врат — совершенно безжизненная и лишенная энергии, даже руны не светились. Должно быть, ксеносы тоже поспешили убраться из этого места и возвращаться не собирались. По всему выходило, что Жермен и его спутники просто лгали, клеветали на примарха. Но почему? Может, они струсили и ретировались, пока их братья предпочли смерть позорному бегству? Или они взбунтовались еще до боя? Вопросов становилось все больше, и Каган не знал на них ответа. Но и не видел причин не верить Меродаху. Разве что интуиция все еще подсказывала, что все может оказаться куда сложнее. Однако интуиция — не доказательство, а чутье порой подводит и самых умудренных. *** «Ты когда-нибудь видел, как играет ятаг», — спрашивал Есугэй, пытаясь объяснить то, что делает. «Одна струна, другая, третья — и отдельные звуки сплетаются в гармонию, что покоряет города и рушит стены. Наш мир пронизан подобными струнами, по которым струится сила. Заденешь одну — и она окажется у тебя в руках. Кто-то тратит годы и даже столетия, чтобы понять, как это сделать. Как прикоснуться к этим нитям, какую мелодию сыграть для мира, чтобы он исполнил твою просьбу. Просьбу, а не приказ. Хотя многие не понимают этого: заучивают правильные слова и жесты, даже не задумываясь над тем, что делают. Они рвут и переплетают струны, а потом восстанавливают их и запутывают снова, оставляя ужасные следы в гармонии». Сейчас Таргутай чувствовал нечто подобное: будто кто-то разорвал полотно реальности, а затем аккуратно сшил, так мастерски, что сам Грозовой пророк заметил это только чудом. Менгиры. Они были центром этого диссонанса. Есугэй нахмурился и осторожно подошёл к величественному монолиту. Какая-то древняя сила дремала в нём, а теперь, при виде Пророка, насторожилась, будто зверь, готовый напасть: бледные письмена слабо засветились, предостерегая чужаков, а по земле заклубился зеленоватый туман. Прикосновение керамитовой перчатки решило всё, позволив услышать речь древнего камня. «Неправильно. Неправильно. Неправильно», — билось в голове. Есугэй попытался оторвать ладонь от вспыхнувшего ярким светом менгира, но что-то держало его не хуже магнита. Непроницаемое облако тумана окутало поле боя. Грозовой пророк всё ещё слышал возгласы и выстрелы, но затем время замерло. Всем известно, что Астартес не знают страха, но в тот час Таргутай понял, что это не совсем так. Песнь Мира, всегда сопровождавшая его, прекратилась. Ледяная тишина с болью заливалась в уши и глаза, глодала гнилыми зубами кости, разрывая горячую плоть. Мгновение смерти, длящееся бесконечно. В тумане блеснули зелёные глаза, полные странной смеси злобы и сочувствия, будто нечто ненавидело его и всё равно не желало ему такой боли. Наваждение медленно отступило, Успокоились заходящиеся неистовым боем сердца, получилось оторвать руку от поверхности менгира, а затем, превозмогая боль, рвануть полотно, обнажая истинную картину мира. *** Для Хана и прочих его воинов все оказалось куда проще — и внезапней. С мира будто бы сорвали плотное покрывало, которое оглушительно хлопнуло тяжелыми краями. Волна незнакомой энергии прокатилась по полю мертвецов, захлестнула, лишила на несколько мгновений слуха и зрения. А потом Джагатай увидел. Ксеносы были здесь все время, наблюдали, подыскивали подходящие позиции для стрельбы, изучали противника. Подкрадывались к нему, как осторожный охотник ступает, пригнувшись в степной траве, выцеливая дичь. Ловкие, гибкие и терпеливые, эльдары бесшумно перемещались, распределяли между собой цели готовились первыми убить тех, кого посчитали самыми опасными. Они были готовы уже давно. Они могли обнаружить себя в любое мгновение, но отчего-то не сделали этого. Может, играли, а может, ждали последний козырь. Так или иначе, вслед за психической волной, последовала иная, вполне реальная. Шквал сюрикенов, плазменных зарядов и лазерных лучей обрушился на Астартес из разных точек, не давая возможности перегруппироваться и даже оценить обстановку. Эльдары не превосходили Белых Шрамов числом, но казалось, будто они повсюду. У Хана взорвалось что-то между лопаток, раскаленная плазма легко расплавила доспех и испарила плоть. Но этого оказалось мало, чтобы убить примарха. Он упал ничком в пыль, прямо перед его лицом оказались мертвые глаза легионера Одиннадцатого. Широко распахнутые, они еще сохранили выражение удивления и неверия — должно быть, этот несчастный тоже угодил в засаду. Обожженные легкие отзывались болью при каждом вдохе, двигаться выходило с трудом, но Джагатай перевернулся на спину — и вовремя. Эльдар с маской-черепом на лице уже приближался, чтобы добить его. Коротко рявкнул болтер, маска разлетелась, вместе с настоящим черепом ксеноса, но это ничего не значило. Вместо мертвой тишины и запустения теперь Хан видел бойню. Множество Астартес погибли в первые секунды, остальные, разбитые на небольшие группы, огрызались и под огнем тщетно искали укрытие. Ксеносы, такие хрупкие, не могли бы сравниться с космодесантом в ближнем бою — они в него и не лезли. Огневое и тактическое преимущество позволяло им загонять Белых Шрамов, словно зверей, и расстреливать с расстояния. Помощи от немногочисленного Одиннадцатого тоже ждать не пришлось: стремительные ксеносы выцеливали лёгких стрелков, которые считали долгом чести дорого продать свои жизни. Где-то мелькнула вспышка белых волос Меродаха, но окликнуть его не преставилось возможности: слишком быстро он ускользнул, опьянённый яростью и жаждой возмездия. И все же это был еще не конец. Совершенный разум примарха видел пути отступления, возможности перегруппироваться и перехватить инициативу. Внезапное нападение, несомненно, дает преимущество, но оно еще не определяет победу — кому, как не Белым Шрамам это знать? Хан поднялся, отвлекая на себя нападающих. Теперь его навыков и скорости реакции хватало, чтобы не дать нападающим пристрелить себя. Его болтер оставлял после себя искореженные тела в слишком хрупких доспехах. Эльдары раз за разом пытались окружить примарха, но сами же оказывались на линии огня. А в это время Джагатай отдавал команды своим уцелевшим воинам, рассеянным, но все еще смертоносным. Так добыча и охотник поменялись местами. Ударный клин Белых Шрамов во главе с самим примархом сметал любое сопротивление. Сам Хан скашивал врагов, как ковыль в степи. Он чувствовал, что эльдары только позволяют им продвигаться вглубь своих позиций, чтобы замкнуть кольцо, но также видел скользящие тени стрелков Одиннадцатого. Опытным взглядом Джагатай отметил сходство техник ксеносов и Астартес, которые малыми силами успешно обеспечивали им огневое прикрытие. Неожиданно Хан услышал хрип позади себя, а когда обернулся, увидел Меродаха, целящегося точно в него. Неужели этот апотекарий Жермен был… Короткая очередь, и к ногам примарха Белых шрамов рухнул ещё один труп, а брат, дёрнув уголком губ, сорвался с места, без промаха посылая смертоносные заряды, обезвреживавшие вражеские огневые точки. Вскоре враг был разбит. Остатки эльдар скрылись в зыбком тумане, но по их следу уже мчались отряды Белых Шрамов. Сам же Хан остался с братом, который и привёл его к менгирам. Меродах стоял, опираясь на свою винтовку, а его доспех был покорёжен в районе правого бока. — Мне ещё можно помочь, в отличие от них. Соболезную, брат мой, — он указал на тела Астартес, которые уже успели отделить от трупов ксеносов. Библиарии. Их было больше всего, будто враг нарочно выцеливал Грозовых Пророков, убивая их с особой жестокостью: большинству отрезали голову, некоторым вырывали внутренние органы, лишив доспеха. Будто кто-то знал, что именно в этот день и час придут именно они. Но если не Белые Шрамы, в которых он был уверен, и не Меродах, пострадавший не меньше, открыли врагу их планы, то кто? Ответ напрашивался сам собой… Меродах мысленно улыбался. Рана от копья Исфиэны ныла, но заживала, а вот этот глупец-Хан только растравлял себе душу подозрениями. Теперь Одиннадцатому даже не требовалось ничего подтверждать — Джагатай сам перегрызёт глотку Жермену, а пока можно разобраться с более срочными проблемами. *** Пария уже ждал его, скромно сидя в углу, сверкая оттуда безумными глазами. На мгновение Меродах задумался, правильно ли он поступил, взяв в союзники непредсказуемого безумца, неспособного выполнять элементарные приказы. — Мне казалось, что я ясно изложил наш план, а он не допускал таких погрешностей, как живые библиарии Белых Шрамов, — холодно бросил он вместо приветствия. — Я не хотел их убивать…причинять им боль, — хрипло шепнул пария, оставаясь в тени. Меродах свёл брови к переносице — высшее проявление гнева, которое мог позволить себе воспитанник эльдар, внутри сгоравший от ярости. «Не хотел…» — будто у них сейчас есть выбор?! Сейчас, когда они просто обязаны вести войну на уничтожение, потому что иначе перебьют их самих, когда достаточное количество псайкеров может поставить второй этап операции под угрозу. От них зависит куда больше, чем просто сохранение планеты — тайна менгиров не должна оказаться в руках имперцев. С таким требованием выступили старейшины племён экзодитов. Только так они согласились сражаться. А теперь… — Меня это не волнует. Ты должен был прикончить их всех. Диармайд закрыл лицо руками и истерично засмеялся: как это знакомо…снова и снова, и снова. Как он мог быть так глуп, чтобы довериться кому-то вновь и задуматься о равном союзе, а не очередном подчинении? От пощёчины, кажется, хрустнула скуловая кость. — Прекрати истерику, — прорычал Меродах. Он слишком устал за последние недели, чтобы сейчас сохранять спокойствие, а безумие и аура парии окончательно доконали его. — Ты позоришь звание примарха. Ты не можешь выполнять приказы и вести в бой солдат. Так зачем ты здесь? Отвечай! — Я никогда не хотел быть здесь…быть оружием. У меня никогда не было выбора… — тихо проговорил Диармайд, всё ещё держась за голову. — Неужели? — язвительно бросил Одиннадцатый. — Ты сделал прекрасный выбор, предав Империум Человечества, согласившись на эксперименты над твоими легионерами, а потом оставив Рангду. Всё это ты, судя по твоим рассказам, делал сам. Нет? — Нет…я этого не хотел, — взгляд парии обратился куда-то в глубины прошлого, — я пытался быть нормальным, не думать о своём проклятии, но каждый раз оно настигало меня. Однажды Ему надоело наблюдать за моими попытками изменить Его план, по которому я не должен был знать человеческих слабостей. Бездушные…так ещё зовут таких, как мы. Он дал мне простое задание: координировать людей во время проведения несложных работ. Поначалу всё складывалось даже удачно. Я сумел объяснить ещё ничего не понимающим несчастным, в чём состоит их задача. Но уже через час начался хаос — не выдержали те несколько псайкеров, которые были первыми в череде кровавых жертв. Они хотели убить меня… они проклинали меня. Один из них вырвал у стоявшего рядом офицера пистолет и начал палить во все стороны, захлёбываясь слюной и бранью, а потом застрелился. Я…я пытался им помочь, а сделал только хуже, и поэтому попытался уйти из зала, но дверь оказалась заперта. Меродах даже не дышал, слушая рассказ парии. Он понимал Анафему: те, кто создавался в противовес порождениям варпа, должны быть лишены человеческих слабостей, но где-то глубоко в душе задавался вопросом: как до этого дошло? — Они умирали на окровавленном полу под тошнотворный хруст костей и чавканье внутренностей. Никому не хватило сил двинуться и прекратить их мучения. Я помню их, вонзавших пальцы себе в мозг через глазницы, ногтями раздирающимх себе глотки. Кто-то размозжил голову о стены или острые углы столов, будто специально для этого созданных. Наконец они затихли, но к тому времени моя природа стала ясна и для обыкновенных, менее восприимчивых людей. В том зале не существовало ни дня, ни ночи — бьющий с потолка яркий свет ещё сильнее раздражал разъярённых людей, лишая сна, некоторые умерли от усталости, до последнего продолжая проклинать меня. Кто-то предпочёл застрелиться или перерезать вены — их трупы не убирали, оставляя будто в назидание. Они вспухли и почернели, источая жуткую вонь. Некоторым хватило дисциплины и выдержки объединиться и попытаться убить меня… — пария поднял взгляд на брата в поисках хотя бы капли сочувствия, но, увидев лишь лёд в синих глазах напротив, продолжил, будто оправдываясь: — Я пытался не вредить им, объяснить, что я им не враг, даже хотел выбить те двери, но потом… — Диармайд вздрогнул, — оставшиеся в живых подвели электричество к створкам, а затем в темноте атаковали. Когда я коснулся двери, то подумал, что наконец-то умираю… свет погас. А потом всё было как в тумане. Я очнулся с руками по локоть в крови, держа тело, которое невозможно было узнать… — пария хрипел и с каждой секундой всё больше захлёбывался откровениями, но продолжал. — Когда пришли кустодии, мне больше не хотелось жить. Они повели меня куда-то…было уже всё равно. Самое главное тогда я усвоил: человеком я быть не могу. Это слабость, от которой я должен был отказаться, чтобы искупить своё существование. На Титане я встретил свой легион. Нас держали в тюремных камерах, выпуская самое большее по трое, сводя все контакты, кроме необходимых для нормального функционирования боевых подразделений, к минимуму. У них даже не было имён, только номера и буквы, обозначавшие ранг. Так проще вспомнить. Нас бросали на передовую сражаться с порождениями варпа, и мы шли и умирали за благо человечества, которое даже не знало о нашем существовании. Тем, кто видел слишком много, проводили операции, вырывающие воспоминания вместе с кусками личности. Иногда они сходили с ума, не в силах вынести этой пустоты. Их было запрещено помнить…но я пытался. Писал их имена на стене камеры на Титане. Имена, рисунки, боль. Стены, расписанные кровью. И тогда приходили ко мне. Это было не так, как с остальными. Не физически. Они словно запирали меня внутри себя, вынуждая повиноваться… А затем был Ксан. — И вот ты просто сломался, — перебил Меродах. — И сбежал от одного жестокого хозяина к другим жестоким хозяевам. Ты только страдаешь и терпишь лишения, но даже не пытаешься ухватить шанс самому решать свою судьбу, — он не скривился, лишь едва заметно дернул углом рта, выражая презрение. Диармайд был удивительным созданием, он одновременно вызывал острую, щемящую жалость и невыносимое отвращение. — Теперь мы можем быть свободны, но ты копаешься в прошлом и хнычешь. Диармайд резко затих, а затем поднял холодный, совершенно спокойный взгляд на брата. Аура парии сомкнулась над Меродахом как вода, и он задыхался в ней. — Все вы так похожи. Один из смертных рабов рангданцев назвал меня «рангданской подстилкой». А я всего-то смею просить покоя. Что ж, я его получу. Я знаю, как уничтожить Белых Шрамов. Забери Хана с собой, как и было задумано, а остальных предоставь мне. Меродах насторожился: столь резкая перемена настроений была чужда воспитаннику эльдар и казалась жутко неестественной, будто перед ним сейчас вывернули душу наизнанку, а он не просто отвернулся от Диармайда, но и ранил. Одиннадцатый мог задуматься об этом, но позже. Сейчас ему была нужна эта ледяная ярость. — Что предлагаешь? — коротко отрубил он. — Во время побега из Рангды, я прихватил с собой множество данных, в том числе и о расположении родных миров рангданцев. Они находятся едва ли не на расстоянии перелёта. Можно заманить Шрамов туда. Пусть зовут на помощь — даже если их услышат, будет только больше трупов. *** Суд над экипажем «Плакальщицы» был краток. Предатели, клятвопреступники, убийцы — так их заклеймили. Когда безмолвные стражи из Белых Шрамов пришли за ними, у Жермена не было ни малейших сомнений в том, что должно случиться. После неудачной попытки побега их рассадили по камерам-одиночкам, что уже означало только один исход. Но сам Жермен умер ещё раньше, в том зале, где экипаж «Плакальщицы» признали виновным, и теперь только вспоминал, как сгорали чудом захваченные спасательные капсулы, безжалостно расстрелянные Шрамами. Последние мгновения наедине с самим собой он провёл, избавляясь от всех знаков принадлежности к Одиннадцатому легиону. На недоумённый взгляд и мрачную команду собраться апотекарий ответил: — Я — клинок Императора, сражающийся за Человечество, и отрекаюсь от Одиннадцатого легиона, предавшего клятвы верности. Я проклинаю имя примарха Меродаха и не раскаиваюсь ни в чём, потому что я прав. Один из стражей неопределённо фыркнул, но ничего не сказал. Их собрали в тесном коридоре. Капитан Корис, до самого конца не терявший военной выправки и дисциплины, построил своих немногочисленных подчинённых и кивнул старшему апотекарию. — Рад был с вами служить. Жермен торжественно приложил правый кулак к основному сердцу и почтительно склонил голову. Линн осторожно тронул руку учителя. Мальчишка-скаут, повзрослевший слишком быстро, он славился своим беспокойным нравом, но теперь печать смерти коснулась и его, проступая в отрешённой улыбке. — Мы скоро встретимся. Казнь обставили с помпой: мрачный караул из почётной стражи, оба примарха, последние судьи и удивительная тишина. Эхо чеканных шагов пленных взлетало к потолкам. Не было никаких речей или новых унизительных обвинений — Меродах настоял на том, чтобы всё закончилось быстро. Их выстроили возле стены, напротив замер легионер с болтером, в ожидании сигнала. — Огонь, — Меродах не заметил даже то, что сказал это на языке эльдар, но, видимо, этого оказалось достаточно. Кому-то потребовалось больше одного болта. Молодой апотекарий с аугментированным глазом неожиданно выскочил из строя, прикрывая собой Жермена. Когда мальчишка всё же рухнул на палубу, Меродах встретился взглядом со старшим апотекарием. «Судьбу не обманешь…»