Nothing at all to me

Юнги забегает домой в истерике, захлопывая дверь и тут же съезжая по ней на пол. Его всего трясёт, он закрывает уши ладонями, а из глаз неконтролируемо текут слёзы. Грудная клетка болит так сильно, что невозможно вдохнуть. Голова кружится, конечности дрожат, а парень прижимает колени к себе, слыша собственные судорожные всхлипы. Ему плохо, ему ужасно плохо, и самое страшное — из этого состояния просто нет выхода. Он пытается вытащить сигареты из кармана куртки, чтобы закурить прямо здесь, у порога, наплевав на всё, но его бьёт в агонии словно конченного наркомана. Так, что все оранжево-белые свёртки выпадают, хаотично распространяясь по всей поверхности пола и закатываясь под шкаф. Юнги прикрывает глаза, корчась от боли, затылком бьётся об дверь несколько раз, а потом кричит во весь голос, завывая с таким отчаянием, что разбивается сердце. «Я люблю тебя» — триггер, произнесённый вслух, как одно из непростительных заклятий. Юнги безжалостно отбросило в ту ночь, все внутренности скручиваются внутри, а душа выходит из тела. Никогда, ни разу после того страшного момента он не слышал и не произносил этого вслух, потому что боялся. Не знал, что с ним будет. И глупый мальчишка по имени Пак Чимин сказал это, острым клинком провёл по груди, заставив кровь хлынуть из сердца. Нельзя было говорить три этих слова, потому что сейчас он задыхается. То, что всё время вертится на языке, но в чём боишься себе признаться. Юнги судорожно дышит сквозь сжатые зубы. Ему так больно. И вот то, чего он так боялся. Парень ощущает ужасный ком где-то внутри. От него не избавиться и он давит сильнее с каждой минутой. Чувство несправедливости разъедает грудь и рёбра, губит сердце, которое бьётся через раз. Ему так обидно, что за него всё решили. Что сказали это вслух, не предупредив и не имея понятия, как сильно его это сломает. Юнги жалобно вслипывает, будучи не способным сделать что-либо. Он злится, но сил на то, чтобы крушить дом, у него нет. Мин сейчас настолько беспомощен, напоминает ребёнка, которого некому защитить и пригреть. Его боль всепоглощающа и ей не видно конца и края. Юнги просто не знает, что ему делать, потому что в голову прокрадываются страшные и неутешительные мысли, навязчивые идеи, вроде снова причинить себе вред, нанести физические увечья или того хуже — в раз покончить со всем этим. Мин старается дышать, но его конечности до сих пор подрагивают. Как помочь себе, чтобы стало легче? Напиться? Мин боится, что ему это не поможет. Накуриться? Неизвестно, сколько придётся выкурить сигарет, ведь его организм уже настолько к ним привык, выработав совершенную толерантность. Эффекта может не появиться даже от двух пачек. Юнги усиленно думает, прикрывший глаза. Может быть, всё же есть хоть одно лекарство, способное излечить его? Совсем отчаявшись, он достаёт телефон из кармана, дрожащими пальцами печатая и не всегда попадая по нужным буквам на клавиатуре. Мин хочет узнать, что помогает при сильной боли. Он сходит, купит это в аптеке, только бы помогло. «Морфин» Юнги сглатывает. Он не спец в медицине, но прекрасно знает, что такое морфин. После той ночи он поклялся себе никогда в жизни не принимать, не брать даже в рот, пробуя, и не думать о такой возможности. Табу, запрет, что ни в коем случае нельзя нарушить. «... средство, применяемое в основном для облегчения сильной боли» — стоит в интернете, а Мин резко зажмуривается. — Я не стану, — шепчет он в пустоту столь тихо и разбито. — Не стану этого делать... Юнги усиленно трёт глаза ладонями, пытаясь привести себя в чувство. У него в голове уже проскальзывают мысли пойти и купить этот морфин, если он действительно поможет. Ему уже всё равно на последствия, даже на принципы всё равно, он согласен, лишь бы стало легче. Мин кусает сухие потрескавшиеся губы. Нельзя. Пока в сознании остаётся хотя бы одна здравая мысль, он не должен. Нужно бороться, нужно хвататься за реальность, иначе парень потеряет контроль. Это самое страшное — быть неспособным отвечать за своё тело. Юнги очень боится, что оно произойдёт, и хорошо бы это как-то отсрочить. На дрожащих ногах он поднимается. Внутри чувство неимоверной тяжести и пустоты, вместе с ней обиды и боли. Юнги нужно в душ, под горячую воду, чтобы смыть с себя это признание, чтобы очиститься от чужих чувств, словно от грязи. Мин почти успокоился, глаза всё ещё влажные, но в целом истерика закончилась. Он заходит в ванную, прикрывая дверь за собой. Медленно стягивает одежду с себя, бросая прямо на пол. У него будто забрали все силы. Ему тяжело даже просто стоять на месте, но он залазит в ванну, включает воду и абсолютно отсутствующим взглядом смотрит в стену. Столько времени потребовалось, чтобы хоть немного отойти от произошедшего, столько слёз было пролито и для чего? Чтобы его вновь отбросило назад? Чтобы парень перестал адекватно соображать и воспринимать свою реальность такой, какая она есть, а не какой её показывает собственное сознание. Триггер — это страшнейшая вещь. Попробуй объяснить себе, что ты здесь, а не там. Попробуй зацепиться хоть за что-то, чтобы чувствовать нечто другое, а не боль из прошлого. Что есть человек на грани отчаяния? Хуже этого только смирение. На самое страшное, что происходит в его жизни, он может улыбнуться и спокойно кивнуть головой, потому что уже привык. Однако если в душе ещё есть кое-что, способное верить и надеяться, становиться отчаянным очень непросто. Приходится себя ломать, непривычное и странное считать нормой, ведь так легче смириться. В каком-то смысле отчаяние есть смирение, но с самым плохим, что только может быть. Это логика сломанных людей и пытаться объяснить её другим нет никакого смысла. Всё равно не поймут. Юнги понимает, что врать себе бесполезно. Никогда не получится, как ни пытайся. Можно убеждать себя в обратном до поры до времени, но правда возьмёт своё. Может быть, неожиданно тебя осинит: вот как оно есть на самом деле. Иногда это приходит так незаметно, что не понимаешь сам, когда всё началось, и неясно, что делать дальше. Мин льёт на себя горячую воду. Он пустой настолько, что кажется, будто его пустоту никогда и ничем не заполнить. Он так сломан, донельзя поколечен своими же чувствами. И среди боли вокруг парень открывает себя настоящего, так чертовски устав притворяться. Юнги наконец-то принимает это. Принимает то, что всё ещё любит его. Сдаётся, больше не борется. Любовь — это неизлечимая болезнь. Ему холодно после душа, а вода ведь была горячей. Мин обнимает себя руками, направляясь в комнату. Кажется, если его коснуться, он разобъется. Очень хрупкий, чересчур даже, таким собой он является впервые. Юнги дошёл до финиша, больше дороги нет, впереди только тупик. Он потерян и податься некуда. Одиночество жрёт как никогда раньше и забирает себе его душу, всего его. Парень себя самого больше не чувствует, словно в нём нет сердца, есть только тело, но это физическое. Одна лишь ходячая оболочка, и та без признаков жизни. Отсюда не выбраться, Юнги понимает. Он надевает кофту, ёжась от колючей ткани, следом — штаны, что болтаются на нём как на палке. Ему нужно в аптеку, за своим единственным спасением. За морфином. Здравый смысл уже не останавливает, потому что он покинул его навсегда. Мин как зомбированный, действует не по своей воле, потому что нет в нём больше его самого. Крыша едет капитально. Это уже предел его обречённости. Парень в яме, но руку подать некому. Он совсем один. Как в тумане выходит из дома, точно так же бредёт в аптеку, не помня себя. Он фантом — остаток того, чем был когда-то. На всё становится разом плевать, апатия держит его за руку — вот она, его настоящая личность. — Пожалуйста, несколько ампул морфина. Мне нужно его внутривенно, — произносит Юнги севшим голосом. В аптеке совсем никого, ни души, а ещё очень тихо. Не бывает так тихо в мире, полном людей. У него ощущение, будто он оглох. — Это очень сильное обезболивающее, — произносит женщина-фармацевт, кусая нижнюю губу. Наверное, думает, что он наркоман. И где тут неправда? — Его назначают лишь в крайних случаях. — Я знаю... — шёпотом выдыхает парень. — Но мне очень нужно. Случай и вправду крайний. — Сожалею, мы без рецепта не продаём. Может быть, мы посмотрим другое обезболивающее, которое отпускается просто так? — Нет, — растягивает губы Мин так болезненно и разбито. — Другое мне не поможет. Он поникши опускает голову, выходя из аптеки. Ведь где-то должно быть необходимое для него спасение. Парень кусает губы, соображая, куда пойти. Есть в Сеуле один квартал. Говорят, там есть всё от запрещённой в Корее порнографии, на дисках, до порошка. И ведь Юнги многого не надо, ему бы почувствовать себя чуть лучше, отключить все мысли, сердце, и отпустить себя хотя бы сегодня. Потому что это невыносимо. Он очень устал. Мин, оказавшись дома после похода в место, где есть всё, на стол кладёт ампулу, которую только что достал из кармана. Он гипнотизирует её взглядом, пристально смотря на прозрачную жидкость под тонким стеклом, словно внутри до сих пор что-то не даёт ему наконец-то вколоть себе это лекарство. Юнги утыкается лицом в свои руки, пальцы накрывают его глаза, а сам он судорожно выдыхает. Мин стоит так какое-то время, стараясь себя пересилить и погубить все свои принципы. Парень устраивает руку полукругом, держа её на носогубной складочке и глядя на ампулу. Рядом лежит ещё и бело-красная пачка с чёрным «Malboro» на ней. Если выбирать между ними, Юнги очевидно возьмёт первое, потому что понимает, что ему больше недостаточно сигарет. Они совершенно ему не помогают, а лишь всё больше заставляют думать о нём. Вспоминать его вкус, его запах, улыбку и прикосновения. От него всегда пахло сигаретами, а Мину так безумно нравилось. Но этого слишком мало. Юнги проведёт между ними ещё одну параллель. В ту самую ночь восемнадцатилетний парень пообещал себе, что ни за что на свете не притронется к наркотикам. Он возненавидел их заранее за то, что забрали у него самое дорогое — его. Но с того времени прошло уже несколько лет и Юнги ощущает внутри себя ужасное и щекотящее чувство. Запрет, что парень поставил сам себе, почему-то хочется нарушить, ведь терять больше нечего. В наркотиках ведь есть что-то, раз столько человек соглашается променять свою жизнь на них. На эту эйфорию. И когда совсем уже опускаются руки, пугающие демоны внутри шепчут что-то об искушении скатиться на самое дно. Они хотят проверить, можно ли сделать ситуацию еще хуже, чем есть сейчас. Это похоже на то, когда стоишь на мосту, зачарованно смотришь на мутную воду и боишься своего же тела. В какой-то момент кажется, что вот-вот потеряешь над собой контроль и сорвешься туда, вниз, навсегда. Пускай и не осознанно, это сделают за тебя твои ноги, но сути это не меняет. Так вот, Мин, кажется, тоже теряет над собой любой контроль. Эта безнадёжность утопила его в себе, забрала весь кислород и приказала следовать своим правилам. Юнги в её руках словно бездушная кукла, только вот то, что сам он уже давно согласен на эту роль, не делает ситуацию лучше. Парень не хочет сопротивляться этому, опуская руки. Шагает в пропасть совершенно осознанно. Привязывает к себе огромный булыжник, чтобы уж наверняка, ведь перед ним бескрайний океан, выплывать из которого не хочется. Хочется ему отдаться. Парень подставляет иглу со шприцом к вене. Морфин уже внутри, и Мин смотрит, как тот медленно скрывается под кожей, пока он надавливает на поршень, вводя лекарство. Юнги понимает, что с каждой секундой, пока в его крови растворяется наркотик, он безвозвратно теряет последние частички себя. Обратного пути нет, Мин не может вернуть жидкость в стеклянную ампулу. Не может попросить Чимина забрать эти слова назад. Не может убедить Тэхёна не уходить и не оставлять его одного, без присмотра. Не может вернуться в ту ночь. Не может уберечь его, заменив наркотики ещё большим количеством своей любви. Хотя куда уж больше... Так просто не бывает. Больше, чем Юнги, любить невозможно. И сегодняшний день — точка невозврата. Его личный смертный приговор. Он ведь убивал себя все это время. Что, если он слегка ускорит этот процесс? Парень, убедившись, что всё до последней капли находится внутри, вынимает шприц и кидает тот в мусорное ведро. На нём остались частички его крови, но ему совершенно всё равно. Теперь нужно подождать. Морфин не действует так сразу. Мин присаживается на стул, устремляя взгляд на улицу. Там, снаружи, всё такое безжизненное: голые деревья мёрзнут от холода, дороги пустые — всё говорит об одиночестве. И Юнги им, таким одиноким, хочет составить компанию. Он достаёт сигарету из пачки, лежащей на столе, действуя по инерции. Не замечает, как сухие губы уже обхватывают фильтр, такой же сухой. Парень затягивается и оставляет табак, покрытый обёрточной бумагой, во рту. Крошки сыпятся на стол, обжигая древесину. Они спадают как падает первый снег — такими же хаотичными кучками, но из них не построить ледяных замков, только воздушные. Фундамент как обещание быть всегда вместе, сама крепость — разговоры о любви, окна и двери — то, во что Мин так верил, но ничто из этого не смогло защитить его от холодного северного ветра. Последнее — башенки. Смотровые. Но Мин так и не смог тогда увидеть главного. Юнги прикрывает глаза, зажимая сигарету пальцами и убирая подальше от себя, выдыхая густой белый дым наверх. Впервые так расслабленно. Он заторможенно моргает, по его венам растекается тёплое спокойствие и равнодушие, и это ощущение совершенно не пугает. Ему очень хотелось то испытать, узнать, как чувствует себя человек, у которого сердце ещё целое. Холодно, но это там, снаружи, внутри понемногу теплеет. Мин подымается со стула, открывая окно и кидая сигарету, уже догоревшую до фильтра, со своего этажа. Сразу же он берёт новую, постепенно ощущая, что его руки непривычно мягкие, а сознание уплывает куда-то далеко. Приятно. Умиротворённо. Тихо. Без боли.

Apparat - The Devil's Walk - Goodbye

Юнги, вдохнув ещё дыма, прикрывает глаза, выдыхая, потом сглатывает. Голова постепенно идёт кругом, а изображение вокруг плавно плывёт, и всё же он делает ещё одну затяжку, задерживая дым в лёгких. Мин медленно прикрывает глаза, а после вдруг чувствует необъяснимое присутствие сзади и от того судорожно выдыхает. Плечи обдаёт чьим-то тёплым дыханием и парень знает, чьё оно. Трудно не догадаться. Он в этот момент совсем не дышит и так боится открыть глаза, только бы это ощущение не уходило. Только бы не спугнуть это мгновение, ведь оно — до мурашек. — Ты пришёл, — выдыхает Юнги, произнося дрожащими губами. Парень не может обернуться, не может пошевелиться, его тело словно парализовало. — Да, — он обжигает горячим дыханием. Мин кусает губы со всей силы и задирает голову наверх. Как же больно. Парень чувствует влагу на ресницах, стараясь не заплакать и сдерживаясь, пока у него ещё немного получается это делать. Юнги решает обернуться. Он открывает глаза, видя его перед собой. О ком всё слёзы, о ком каждая сигарета и бессонные ночи, порезы на его руках, страдания... Всё о нём и о его к нему любви. Мин не может поверить, что совсем рядом, прямо напротив, стоит его самый страшный на свете кошмар и самая сильная нежность. Парень знает, это морфин, но от мысли о лекарстве его видение, галлюцинация, не исчезает. Наоборот, ощущения становятся лишь острее. Он смотрит, не отводя взгляда, но там ему ещё восемнадцать, когда всё плохое ещё не успело его коснуться. Мин молчит, задержав дыхание. Юнги до сих пор не может пошевелиться, и сердце его так же замерло. Родные руки тянутся к лицу парня. Его щёку мягко оглаживают и Мин подаётся навстречу, кожей потираясь о прямую ладонь. Всё вокруг словно в тумане. Юнги дрожит внутри. Он сломан донельзя и его ломают ещё дальше, будто бы ещё есть, что ломать. Парень судорожно выдыхает, прикрывая глаза. Удивительно, как он ещё стоит на ногах. Длинные ресницы копят в себе целое море слёз и лишь тогда, когда им не остаётся места, они скатываются по щекам. Мин кладёт руку сверху его и болезненно всхлипывает, пока в подступающей истерике трясутся его плечи. — Не плачь, — шёпотом, возле самых губ. Юнги готов поклясться, что попал в один из дней, когда он успокаивал спокойным голосом, потому что с отцом были проблемы. Папа всей душой ненавидел своего сына-гея. Ненавидит до сих пор. А он любил. Может быть, единственный среди всех. Мягкие губы касаются юнгиевых и Мин подаётся вперёд, но бездействуя. Хочет вспомнить, хочет навсегда сохранить на них этот поцелуй. Парень томно выдыхает, потому что получается так нежно. Юнги помнит, как впервые ощутил его губы на своих, вперемешку с дождём. Сейчас нечто похожее, но вместо обильных капель — его собственные слёзы. Если бы можно было перебраться сюда навсегда... Юнги на кровати, в положении лёжа. Его грудь вздымается высоко, он дышит прерывисто, а тело настолько чувствительное и нежное, что реагирует на каждое прикосновение. Мин дрожит от холода открытой ещё утром форточки в его спальне и от того, как тот смешивается с теплом мягких касаний. Его касаний. Он бы всё отдал, чтобы остаться в этом моменте навечно, чтобы только они вдвоём и никого больше. — Скажи это, — шепчет до дрожи знакомый голос. Юнги беззвучно плачет, пока в него толкаются так медленно. Он прижимает тело к себе руками и ногами, прямо до упора, потому что очень хочет запомнить. Мин боится открыть глаза, осознав, что всё это нереально, боится пошевельнуться или вдохнуть. Эти ощущения — фантомные, но каждое из них парень чувствует, словно они более настоящие, чем всё вокруг. Чем его жизнь. Грудь ломит невыносимо, ломает его пополам, но Юнги позволяет себя распять тогда, когда дрожит от тёплого дыхания на ухо, и когда на его теле оставляют призрачные поцелуи, красными яркими ожогами остающиеся на его нежной молочной коже. Настолько слабым, как сейчас, он не был ещё никогда. И Мин не жалеет о своей слабости. Ему хочется раствориться в ней, слиться воедино, чтобы больше не существовать за пределами их общности. Мин приоткрывает рот, но из него не выходит ни звука. Немой стон — как запрет сказать «Я люблю тебя» вслух. Как страх произнести его имя. Всё, что касается его должно остаться только внутри. Юнги под ним забывает себя. Сильные руки водят по острому телу, оглаживают ключицы, рёбра, колени... Мина три года никто не касался, никто не был с ним в непозволительной близости как сейчас. Потолок размыт, ощущение странное, но это лучшее, лучшее, что он испытывал. Парень дышит сквозь зубы, потому что его наслаждение граничит с сумасшествием. Боль и нежность. Душевное и физическое. Он кончает, широко раскрывая глаза в эйфории, но перед ним горькое осознание — пустота. Словно морфин приподнял свою пелену перед его глазами, обнажив то, что есть, а не то, что быть могло бы... — Я люблю тебя, — шепчет Юнги наконец, лежа на боку в своей собственной кровати. Он рукой проводит по месту рядом с собой, будто бы находится здесь не один. Сам же осознаёт, что это наркотик. Его глаза снова закрыты, он держится за сладкий, но уже отдалившийся фантом человека, целующего его так мягко, как не держался бы за свою жизнь. — Очень сильно люблю. И как бы я себя ни обманывал, как бы ни пытался стереть из памяти, это невозможно. Прошло уже три чёртовых года, а я до сих пор остался в той ночи. Снова и снова мне приходится проживать этот момент, эту боль... Но я так ужасно устал. Я так устал любить тебя. Мин болезненно зажмуривается, пока слёзы скатываются по щекам, а после продолжает шептать: — Пожалуйста, отпусти меня... Так жалобно и отчаянно. Словно последнее слово перед смертью. — Отпусти... «Find out, I was just a bad dream Let the bed sheet Soak up my tears And watch the only way out Disappear»