Sol adentro

Solace, «Solitude» «Боги… это не единорог! Это…» Последние слова Вилемара, прославленного собирателя редкостей «История повторяется дважды: первый раз в виде трагедии, второй — в виде фарса. Порою случается и наоборот». Неизвестный нильфгаардский мыслитель

Княжество Туссент, 1279 год, август Когда очень ранним утром двери хозяйского дома сотряслись от жестоких ударов, Геральт сперва решил, что грянула беда воистину ужасная и обширная, вроде атаки вампиров на Боклер четыре года назад. Однако узрев на пороге Лютика — запыхавшегося, покрытого дорожной пылью и в берете набекрень, — ведьмак отринул тревогу и угрюмо осведомился, как, черт возьми, понимать сие. Чутье и опыт подсказывали ему, что в случае катастрофы княгиня Анна-Генриетта прислала бы гонца посолиднее. — Я тебя разбудил? — замогильным голосом провыл Лютик. — Да. Меня, Варнаву-Базиля и половину слуг. — Премного извиняюсь, — поэт без приглашения ввалился в гостиную, сорвал берет, швырнул его куда-то в угол и схватился за графин. — Я сам ночь не спал. Последовала пауза, долженствующая означать ожидание дружеского участия. Геральт молчал. Молчал и управляющий в красном бархатном халате, надетом поверх ночной сорочки. Пауза затягивалась. — Это невыносимо! — хлебнув вина, возопил Лютик. — Я не потерплю таких оскорблений! Даже от нее! — Угу, ясно, — кивнул Геральт. — Варнава-Базиль, простите за беспокойство — вы ступайте, ложитесь. Мы постараемся потише. — Да как она могла-а? Жесто-о-окая-а!.. — Лютик, я повторять не буду. Убавь звук, или пойдешь на конюшню. Лютик? Лю… Судорожно всхлипнув, поэт закрыл ладонью глаза и прохрипел что-то с интонацией умирающего лебедя. Скорого разрешения событий не предвиделось, оттого Геральту не оставалось ничего другого, кроме как взять несчастного под белы руки и проводить к себе в опочивальню; при этом поэт так крепко вцепился в графин, что разделить их не представлялось возможным. Спотыкаясь, бормоча пафосную брань и театрально обливаясь слезами, Лютик дал усадить себя в кресло возле окна, где еще минут пять ломал трагедию, а затем наконец соизволил объяснить, в чем, собственно, трагедия заключается. — Вечером… — он возвел очи горе. — Вечером у княгини был музыкальный спектакль. На нильфгаардский манер. Сплошь новаторский. Смекаешь, о чем я, темная ты деревенщина? — Нет, — Геральт сел напротив и скрестил руки на груди. — Опера, — Лютик булькал, давясь словами и вином. — Это когда люди ходят по сцене и поют. Три с половиной часа. — Сочувствую. От всего сердца. — Из Города Золотых Башен приехал знаменитый режиссер. Привез свою труппу. Дюжина возов декораций — дюжина! Фантасмагорические костюмы. Прославленные на всю империю премьер и прима. Балет. Это когда люди на сцене танцуют, Геральт. — Три с половиной часа, ага. Ближе к делу, Лютик. — Они на две недели заперлись в дворцовом театре. А я еще удивлялся, отчего мне не дают петь в большом зале… — Хватит с тебя и будуара княгини. Выкладывай уже, что стряслось, и я досыпать лягу. Поэт воззрился на него так, будто желал отхлестать колючим букетом из презрения, боли и ненависти. — Меня не пускали на репетиции. Не очень-то и хотелось, но… у них даже была своя стража! Проходимец-режиссер заявил, что созидает особенное представление для княгини и скорее обагрит руки моей кровью, чем даст свое творение испортить. Короче, они там все подготовили, и этим вечером презентовали, и, и… Лютик скрипнул зубами. По лицу его, по дрожи пальцев было видно, как он ищет и не находит достойных реплик, дабы выплеснуть свой гнев. Щурясь и надувая щеки, он сжался в пружину, а потом внезапно вскочил с места и принялся шагать туда-сюда. — Вот скажи, Геральт, если бы… Если бы ты, к примеру, приехал на ярмарку или на турнир — да, я знаю, что ведьмаки по турнирам не шляются, но в порядке исключения — так вот, вообрази: увидел ты там сущее ничтожество, хиляка с палкой вместо меча, и он, этот хиляк, вызывает тебя на поединок и укладывает на лопатки! В пыль, в грязь, при всем честном народе! — Неуместная аналогия, — пожал плечами Геральт. — Так не бывает. — Ладно! — Лютик еще шибче забегал по комнате. — Ладно, согласен, пример неудачный. А ежели так: хиляк клянется и божится, что сделает то же, что и любой рыцарь или, скажем, даже ведьмак! Заборет, например, адскую машину, какие стояли у вас в Каэр-Морхене. Чего глаза вылупил — мне Цири рассказывала, как вы ее тренировали. Неужто обманула? Не верю! — Ближе. К делу. — Итак, над хиляком все смеются, а между тем он идет и палкой крушит вашу машину в щепки. Как, по-твоему, чувствуют себя тогда заслуженные рыцари и почетные убивцы чудовищ? — Наивная же ты душа! — усмехнулся Геральт. — И ежу понятно, что это подстава, ярмарочный трюк. Поэт подскочил к нему, как пантера к прутьям клетки, когда глупые зеваки принимаются ее дразнить. — Трюк?! Зал набит битком, сверху еще наворотили каких-то ярусов, два акта отыграли, дают третий, и тут выскакивает из-за кулисы шкет, эдакое чудо в перьях на крылатом коне из фанеры, открывает рот и давай верещать — аж в ушах звенит! И такие трели, и сякие, соловей хренов! У-у-у, соловей-разбойник! А княгиня сразу: прелесть, гений, волшебство! — Лютик, уймись. Завидовать мальчишке… — До конца дослушай! Я, милостивый государь, человек в певческом деле опытный и понимаю, что к чему. Это, говорю княгине, ни разу не гений, а просто магические эликсиры для связок: на детях работает, но как голос сломается, вся магия псу под хвост. Ах, отстань, отвечает княгиня, не мешай — а сама трепещет, и слезки из глаз кап-кап. Шкет знай себе заливается, что-то там про солнце, про целебную силу любви… — Лютик принял парадную позу и, закатив глаза, жеманно проблеял: — Со-о-оль адэ-э-нтра-а-а, ах-ах-ха-а-а, амо-оре, ох-ох-хэ-э! В партере натуральное помешательство: кто в истерике бьется, кто в обморок падает. Цветами еще прежде засыпали премьера с примой и балетных, а тут, не поверишь, дамы начали с себя сдирать драгоценности: кулоны, броши, серьги… Одна сорвала с шеи жемчужное ожерелье вот такой толщины и швырнула шкету — жаль, в лоб ему не прилетело. Безобразие, тьфу! Шкет лыбится и тянет — пищит, то бишь, — верхнюю ноту. Ну и тут встает моя Ласочка. Сымает диадему с диамантами, шпильки — градом на пол. Размахивается, и… И Лютик выбросил вперед руку, словно посылая в далекий рассвет за окном искрящийся золотой диск. Геральт скорбно кивал, дожидаясь развязки. — Не буду утомлять тебя подробностями, — обиженно проворчал поэт, — но из ложи я вылетел как ошпаренный. Потом был банкет. Мне кусок в горло не лез. Анарьетта окружила себя нильфами погаными, а меня отсадили за боковой стол. Шкет подле нее так и юлил. Можно ли умереть от унижения? Я думал, что умру, Геральт! — Но, как мы оба видим, ты жив, следовательно… — Я нашел рабочего из труппы, плотника, — процедил Лютик. — Отвел его в парк, напоил и выведал все секреты. Знаешь, как это у них называется? — Ну и как же? Поэт сжал кулаки, насупился и от избытка чувств пнул ножку кресла. — Технический прогресс! За следующую четверть часа ведьмак узнал много нового о масштабах сего научно-прикладного явления, простиравшегося за пределы нильфгаардских армейских лагерей и проникнувшего даже в обитель музыки. Прогресс поражал неслыханным размахом и изысканной сложностью. Вкратце выходило так, что театральные инженеры изобрели гладкие листы из разных пород дерева, способные отражать и рассеивать звуки определенной частоты. Листам придавали разнообразную форму, после чего устанавливали на месте. Именно эти детали, хитро встроенные в конструкции лож и балконов, а также подвешенные над сценой, обеспечили голосу юного певца удивительную силу и звонкость. Естественно, без эликсиров тоже не обошлось. — Дай угадаю — ты сразу отправился к княгине с докладом? — Разумеется! Не мог же я допустить, чтоб ей вешали лапшу на уши! — И тебя выгнали. Поэт шмыгнул носом. — Ласочка… повелела мне удалиться. Сказала, что я хочу испортить людям праздник. Что я замшелый консерватор, зануда, который не желает дать дорогу молодым. Мелкий мерзавец все слышал. Отирался рядом с ней, увешанный цацками, как зверолов — трофеями, и скалил зубы. Я не выдержал и плюнул ему под ноги, но… попал Ласочке на подол. Тогда стража меня вывела. Не дали даже забрать лютню! — А нечего языком трепать, — устало заметил Геральт. — Что теперь будешь делать? Лютик с притворным сомнением повертел головой. — Да вот… Думал переждать у тебя пару деньков, пока буря не утихнет. Если позволишь, конечно. Я чуток поиздержался, денег на гостиницу нет… Не откажешь в помощи старому другу? — Боюсь, ты не оставил мне выбора. Гостевая спальня на втором этаже, я тебя провожу. — А можно тогда попросить еще об одной ма-а-аленькой услуге? — ничтоже сумняшеся продолжал поэт. — Замолви за меня словечко перед княгиней. Тем более, что она звала тебя прийти. Желательно завтра… то есть уже сегодня, около полудня. Геральт с подсвечником так и замер на лестнице. Медленно поворотился вокруг своей оси. Лютик с невинным видом поправлял примятые манжеты. — И когда ты собирался мне об этом сообщить? Дьявол, Лютик, это ты у нее на особом положении, а я, мягко выражаясь, под топором хожу. — Всё волнуешься о Сианне? Брось, прошло и быльем поросло. Ласочка ее почти не вспоминает. Ну, случается иногда, но без привлечения твоей персоны, уж будь спокоен. Однако на спокойствие в данном вопросе Геральт и не надеялся. Он не забыл ни ярости Анны-Генриетты в фамильном княжеском склепе, ни ее рыданий, ни криков о том, как она больше никогда не желает его видеть. Тогда ведьмак морально приготовился к повторному аресту или изгнанию из Туссента, но никаких новых наказаний не последовало. Он отсиживался в Корво Бьянко, наслаждаясь непривычным отдыхом, наблюдая поверх виноградников, как мимо поместья тянутся телеги с камнем, древесиной, металлом и всем прочим, что было необходимо для восстановления пострадавшей столицы. Император Эмгыр вар Эмрейс щедро помог кузине, прислав лучших архитекторов, искусных мастеров и ремесленников. Туссентские дворяне жертвовали золото, серебро, дорогие ткани и утварь; каждая винодельня и ферма отрядила людей в строительные артели. После нападения вампиров Геральт год не появлялся в городе, зато из первых уст знал, как обстоят дела. По завершению основной части работ во дворце закатили пир горой, но и туда ведьмак не поехал, хотя приглашение получил. Лютик сам явился к нему спустя сутки, с корзинами, полными деликатесов, и вдвоем они уютно отпраздновали «день возрождения Боклера». — Княгиня еще гневается на меня из-за Детлаффа и Сианны? — спросил наконец Геральт, откупоривая новую бутылку. Они с Лютиком уже дошли до той кондиции, когда можно смело задавать неудобные вопросы и получать на них неудобные ответы. — Как тебе сказать… — поэт хмельным взором созерцал алые облака над западными холмами. — Ласочка от сей темы впадает в самые противоположные настроения. После вашей встречи в склепе она дотумкала, что сестрица вряд ли желала ей добра, и что скорее всего рано или поздно бы ее… ик, ликвидировала. Игра престолов, друг мой, оч-чень жестокая игра! Тут либо ты — ее, либо она — тебя, н-да-а… Что же до Детлаффа… Кстати, а почему ты его все-таки отпустил? Они уже обсуждали это после выхода Геральта из тюрьмы, но сейчас, в тишине мирного вечера и с бокалом отличного вина, ведьмак был непрочь немного пооткровенничать. — Прежде всего, я не хотел причинять боль Регису. Ему пришлось бы сначала добить побратима, который фактически спас ему жизнь, а потом бежать от гнева соплеменников. Я не мог так с ним поступить. И, если честно, я сильно сомневался, устою ли против высшего вампира. Старость — не радость, Лютик. Предположим, Детлафф бы меня загрыз, тогда Регис в свою очередь… — Тот же печальный исход и твой труп впридачу, — Лютик энергично затряс головой. — Никуда не годный сценарий! — Но кроме упомянутых причин… — ведьмак помедлил, подбирая слова. — Я вправду верил, что виновата во всем Сианна, а Детлафф — наивный влюбленный осел, попавший в ее сети. Кажется, я… пожалел его. Абсурд, согласен. Так или иначе, Сианна погибла не от зубов чудища, а от собственной гордыни. — А город вон как быстро отстроили — будто и не было ничего! — ликующе добавил Лютик. — Выпьем же снова за наш дивный Боклер! Выпили, закусили, помолчали немного. Поэт блаженно улыбался и напевал что-то себе под нос, но вдруг произнес серьезным и почти трезвым голосом: — В другие дни Ласочка действительно очень гневается, меня видеть не желает. Кричит, что нет от мужиков никакого проку и что они с Сианной вместе горы бы свернули. Мол, до чего ж сестрица была храбрая да лихая, вампиром вертела как мальчишкой-пажом! Только Ласочка глупости говорит, Геральт, и сама это понимает. Просто хочет тоже иногда выглядеть… лихой да храброй. Переменчивые взгляды «Ласочки» ведьмака бы ничуть не беспокоили, кабы не прилагающаяся к ним непререкаемая княжеская власть. Вот и теперь ему стало слегка не по себе от мысли, что Анарьетта что-то там удумала и за каким-то лешим приказывает явиться во дворец. Для охоты на страховидл был не сезон: всех туссентских чудовищ, активных в летние месяцы, Геральт изничтожил давным-давно. Погреба были очищены, сады прополоты от плотоядных растений, древние ходы под руинами замурованы так, что мышь не проскочит. Кроме того, страдающие от вторжений монстров дамы и господа уже годами обращались к Геральту лично, без посредничества властей. Что же могло понадобиться ее сиятельству сейчас? — Самой Анарьетте, кажется, ничего от тебя не надо, — задумчиво протянул Лютик. — От императора прибыл вельможа, ищет с тобой встречи, а поскольку очень торопится, то и тебя просит поспешить. Так что ты съезди на аудиенцию, заодно и обо мне похлопочи. — Посмотрим. Лютню привезти постараюсь, остального не обещаю. — Вот и славненько! — обрадовался поэт и сладко зевнул. — Теперь можно и в царство Орфея… или Морфея? Курва, вечно их путаю. Доброй ночи, Геральт. ~ ~ ~ Нильфгаардский вельможа из министерства внутренних дел, советник вар Краббе, Геральту сразу не понравился, и чувство это явно было взаимным. Во-первых, ростом, телосложением и манерой держаться вар Краббе неуловимо напоминал Дийкстру; сходство тем более подчеркивали хромота и тяжелая трость с серебряным набалдашником в виде конской головы. Во-вторых, к находившейся в кабинете княгине вар Краббе обращался с почтением того рода, каким удостаивают туповатую и капризную соплячку-принцессу. В-третьих, на самого Геральта вар Краббе смотрел исключительно с плохо скрытым презрением, тем самым напоминая, что император Эмгыр также изъявил желание никогда больше ведьмака не видеть. Анна-Генриетта, чья красота за четыре года ничуть не поблекла, пребывала в расстроенных чувствах. Не служил ей утешением и худосочный долговязый малец с обмотанным горлом, который примостился у ног княгини и тихонько тренькал на лире. Анарьетта ласково гладила мальца по голове. — Мы простудились, — жалостливо просюсюкала она. — Мы весь вечер пели для нашего удовольствия, вспотели и простудились. Бедняжка малыш! Вар Краббе уставился на незадачливого «соловья», сквозь зубы цыкнул: «Брысь!» Соловей сунул лиру под мышку, отвесил княгине поклон и потопал на выход; раздвинулись и вновь сомкнулись с громким лязгом алебарды. — Прошу прощения, ваша светлость, но дело у нас сверхсекретное, — любезно пояснил вар Краббе. — Так-так, знаменитый Белый Волк… какая честь. Геральт вопросительно взглянул на княгиню, та жестом указала на пустое кресло у стола. Геральт сел. — Зачем я здесь? — Надо же, никаких увертюр, никаких прелюдий! — усмехаясь, вар Краббе перекинул трость из правой руки в левую. — Весьма похвально. Нильфгаард нуждается в ваших услугах, мэтр ведьмак. Безотлагательно. Отказ неприемлем, о чем вы и сами наверняка догадались. О, не пугайтесь, ничего противоречащего кодексу, ведьмачьему или людскому. Напротив, от вас ждут благородного поступка, даже подвига. Император Эмгыр лично заинтересован, чтобы именно вы взялись за эту работу. От себя добавлю, что очень удобно иметь представителя вашей профессии недалеко от наших границ. — Слушаю. Вар Краббе посмотрел на Анарьетту, словно взвешивая, отправить ее восвояси или, так уж и быть, пускай сидит и помалкивает. — На территории империи пропал гражданин соседнего государства. Кто конкретно и при каких обстоятельствах, об этом позже. Пока достаточно сказать, что исчезновение сей персоны повлечет за собой международный скандал и разрушительные экономические последствия. Вполне возможна новая война. — С Севером? Взгляд советника сделался ядовито-медовым. — Нет, с Югом. С Офиром, милостивый государь. Но ваш Север тоже никуда не денется. Видите ли, Офир располагает оружием такой мощи, что до самого Аэдирна вряд ли останется хоть одна живая душа. Анарьетта охнула. Геральт кивнул ей, успокаивая, и снова повернулся к советнику. — Значит, пропавшая персона чрезвычайно ценна для обеих сторон. Не кажется ли вам, что простой ведьмак — слишком мелкая сошка для столь важной операции? — Кажется, кажется, — издевательски улыбаясь, подтвердил вар Краббе. — Однако, во-первых, вы не простой ведьмак. Во-вторых, повторяю, приказ исходит от самого императора, а я не привык подвергать сомнению такие приказы. В-третьих, есть все основания полагать, что в исчезновении — или похищении — ценной персоны замешано чудовище. Работа по вашей части, мэтр Геральт. — Я бы хотел узнать подробности. Если вас не затруднит, господин советник. Вар Краббе крепко задумался, перебирая пальцами по набалдашнику. Затем встал, хромая, сделал три шага к княгине и подчеркнуто церемонно поклонился ей. — Ваша светлость, ежели вы наимилостивейше дозволите мне побеседовать с господином ведьмаком наедине… — Мы вас оставим! — с чувством уязвленной гордости воскликнула Анарьетта. — Мы и так с прискорбием наблюдаем, сколь мало доверяет нам наш дорогой кузен Эмгыр! Мы глубоко ранены подобной подозрительностью, о чем непременно ему сообщим! И княгиня выплыла из кабинета в облаке духов и шелесте юбок. От портьер отделились и последовали за ней три фрейлины с гневно вздернутыми носами. Вар Краббе дождался, пока стихнет в галерее дробный стук каблучков, выглянул наружу между алебард, хмыкнул и захлопнул двухстворчатые двери. — Ну вот, поговорим без свидетелей, — опираясь на трость, другой рукой он полез во внутренний карман кафтана и извлек небольшую папку. — Карта и немного корреспонденции. Просмотрите здесь, копированию это не подлежит. И запоминайте все хорошенько. Никаких письменных распоряжений по данному вопросу вы не получите. Геральт раскрыл папку, дивясь выделке мягкой кожи с витиеватым тиснением. Какому зверю или рептилии эта кожа принадлежала ранее, он понятия не имел. Бумага тоже выглядела странно — необыкновенно тонкая, но прочная, с желтоватым оттенком. Карта, в открытом виде занявшая половину столешницы, была выполнена в таких мельчайших подробностях, что ведьмак восхищенно присвистнул. Поделенное на клетки поле давало идеальное представление об изображенной местности, по краю тянулась вязь офирских рун. — Все произошло здесь? — спросил Геральт. — Верно. Но сначала познакомьтесь, — вар Краббе положил сверху портрет на маленькой дощечке. — Принц Ивраим аль Маджан, единственное оставшееся в живых дитя амира, то есть князя, Сумала аль Маджана. Принцу всего лишь тринадцать, однако в Офире отрок этого возраста обладает многими правами и обязанностями взрослых. Например, он может наследовать недвижимое имущество и составлять завещание, а в бою возглавляет отряд численностью до пятидесяти конных или двухсот пеших воинов. Недавно в амирате Мадж произошел переворот: Сумал свергнут, заточен в темницу и ждет суда. Исход процесса неизвестен, так как король Офира, малик Нибрас, пока не принял ничью сторону, а многие влиятельные аристократы выступили в защиту Сумала. Правители из его рода издревле славятся мудростью и миролюбием, и беспорядки в Мадже никого не оставили равнодушным. Сумал велел сыну ради его же безопасности покинуть Офир, тем более что Ивраим и так собирался вступить в права владения землями в горах Тир Тохаир. Вы видите их на карте. — Но там же пустыня Корат, гиблое место. — На западе, рядом с провинцией Гесо, — советник ткнул пальцем в нужный квадрат. — Это Ал’ханик Ариджвани, по-нашему Пурпурное ущелье, знаменитые когда-то гранитные копи. Еще император Фергус продавал части горного хребта офирской знати, чтобы заручиться их поддержкой на случай беды — в итоге ему это не помогло. Ущелье важно не только как рудник, но и как короткое звено, соединяющее наши приграничные территории с караванными путями. И Нильфгаарду, и Офиру выгодно, чтобы там заправлял человек, желающий блага обоим государствам. — Принц аль Маджан отправился в дорогу с караваном, но до Гесо так и не добрался? — Вот именно. Он должен был пройти ущельем и встретиться со мной и офирским послом. Под дипломатической охраной мы бы поехали в крепость Фэн Аспра, дабы уладить все формальности. Мы ждали наших гостей дольше месяца, ведьмак. Никто не появился по сю сторону Ал’ханик Ариджвани. Геральт снова посмотрел на портрет: еще по-детски пухлое смуглое лицо, большие миндалевидные глаза, слегка торчащие уши. Мальчишка. — Сколько человек было с принцем? — Не менее десяти вооруженных верховых, несколько слуг и двое или трое погонщиков верблюдов. Количество вьючных животных мне не известно. Они везли довольно много поклажи, ведь принц не знал, когда вернется в Офир, и вернется ли. Мы не видели лошадей без ездоков, если вы об этом. — Тогда откуда уверенность, что они вообще достигли ущелья? Советник разгладил письма, которые все равно норовили свернуться в трубочки. — Офирцы передают послания со специально обученными птицами, чаще всего с соколами. Эти нам приносила пустельга аль Маджана. Она перелетала горы, а посол подзывал ее особым свистом; там отличная акустика, птица слышала сигнал издалека. В первом письме Ивраим сообщает, что преодолел пустыню и встал лагерем у входа в ущелье — дать отдых лошадям и наполнить баклаги. Во втором он отмечает странную нервозность животных — один конь сорвался с привязи и умчался прочь — и диковинные звуки после заката, которые принял за причудливое эхо. Он также радуется сладкому вкусу воды из чистейших ручьев. Третье письмо гласит, что отряд выдвигается на заре. Четвертое… взгляните. Ведьмак осторожно взял надорванный помятый листок с бурыми пятнами и каракулями, так не похожими на каллиграфический почерк принца. — Говорит само за себя. — Пустельга рухнула посреди нашего лагеря и издохла. Она была вся изранена, в крыльях недоставало перьев. Из написанного мы разобрали только «спасите» или «спасайтесь». — Что же вы предприняли? — Геральт наклонился над картой: слева от извилистого туннеля была крестиком отмечена позиция нильфгаардцев, а рядом нарисовано ведерко, обозначавшее, видимо, колодец. — Прочесали предгорье так глубоко, как смогли. Собрали местных жителей, бывших рудокопов и каменотесов, но все без толку. Расспросы тоже ясности не внесли. Если хотите знать мое мнение, тамошний люд перепуган до смерти — в ущелье их было не загнать ни золотом, ни кнутом. Народу осталась хорошо если четверть от прежнего числа. Отток населения начался еще в войну, когда Гесо наводнили разбойники и дезертиры, но в последний год творится форменное бегство. Слухи о чудовище, которое похищает и сжирает людей, ходили уже давно, ну да слухами земля полнится. — Вы рассуждали так же, — ведьмак слегка скривил губы, — пока пропадать стали не рудокопы, а иноземные принцы. Казалось, от гримасы вар Краббе не только молоко свернется, но и розы завянут прямо на кустах. — В политике, мэтр Геральт, приходится расставлять приоритеты. Ивраим аль Маджан въехал в ущелье в середине мая, до того, как в пустыне наступает невыносимая жара. Мы вели поиски до самого Солтиция. Затем совет амиров, давно не получавший от Ивраима никаких вестей, вызвал нашего посла в Офире и потребовал объяснений. Последовала крайне неприятная двусторонняя встреча по магической связи: все эти мегаскопы и прочие чародейские приблуды. Сторонники Сумала аль Маджана достаточно сильны, чтобы он мог даже из темницы давить и на совет, и на нас. Короче, нынче первая седмица августа. Если в крайнем случае к октябрю мы не покажем амирам живого принца, зимой здесь уже будут офирские войска. Они перейдут Корат, заблокируют своим флотом гавань Золотых Башен и… Бах! Вар Краббе стукнул тростью об пол, прибив невесть откуда вылезшего таракана. Геральт нахмурился. — И вы надеетесь, что мальчик еще жив? Буркнув что-то, вар Краббе вытер металлический конец трости о ковер и снова полез в потайной карман. На сей раз он вынул зеленый бархатный мешочек и аккуратно положил его перед Геральтом. — В предгорье осталось несколько моих людей. Я регулярно получаю от них отчеты. Вот что пришло до сего дня… Ведьмак открыл мешочек. Внутри оказались лоскутки дорогой ткани, кусочек кожи с гербом и украшение со шпоры с такой же эмблемой. Все было грязное и дурно пахло. — Каким образом эти вещи попали… — Самым удивительным образом, и каждый раз новым, — советник чуть не плевался от гнева. — Лоскуты были развешаны на елках. Шпору бросили в потухший очаг, ее нашли, когда стали разгребать золу. Кусок ремня… уже не помню, где. Никаких записок с требованием выкупа приложено не было, хотя я склонен расценивать эти предметы именно так. Ивраима держат в заложниках где-то в горах, а нас дразнят такими вот подачками. Боюсь, посол уже пронюхал о них и доложил домой. Не ровен час, Офир решит, что мы намеренно прячем и мучим принца, и перейдет в наступление. — Похититель может слать и обрывки одежды мертвеца. — Но в чем тогда смысл, черт побери?! — взорвался вар Краббе. — В чем суть? Нет уж, милостивый мэтр, это приманка, а чудовище, которое ее раскидывает, чрезвычайно хитро! Или вам не доводилось на протяжении вашей грандиозной карьеры сталкиваться с хитрыми чудовищами? — Неоднократно. — Тогда избавьте меня от пустых гипотез, — огрызнулся советник. — Император желает, чтобы вы без промедлений поехали в Гесо и обшарили ущелье. Подорожная готова, деньги на расходы я вам выделю с лихвой. И гонорар вас не разочарует, особенно при успешном исходе. Помогите мне поставить точку в этом деле. Когда соблаговолите отправляться? Покинув кабинет с чувством глухой досады и легкого голода, ведьмак не достиг и середины галереи: драпировки слева колыхнулись, и женская рука в кольцах увлекла его в темный боковой коридорчик. Взбираясь по узким лестницам, кое-где задевая макушкой притолоку, Геральт покорно бродил по лабиринту тайных ходов, пока, описав петлю, не оказался в каморке с единственным круглым оконцем под потолком. Каморка, по всей видимости, располагалась аккурат над тем самым кабинетом. На пыльном полу, раскинув юбки, лицом вниз лежала княгиня Анарьетта и смотрела в специально просверленную дырочку. — Тс-с! — шикнула она, не отвлекаясь от своих наблюдений. — Советник уходит. Советник ушел. До чего же увлекательно! И он ничего не заподозрил! Геральт молчал. Во-первых, княгиня очевидно наслаждалась игрой в героиню авантюрного романа, а во-вторых, весьма рискованно при венценосных особах открывать рот прежде, чем к тебе обратятся. Потому он терпеливо ждал, пока княгиня поднимется, пока две фрейлины смахнут паутину с ее платья, а третья поднесет таз с розовой водой и полотенце. — Мы чрезвычайно взволнованы! — объявила Анарьетта, глядя в поданное зеркальце и собственноручно поправляя прическу. — Несчастный юноша! Каково ему томиться в плену, зная, что даже собственный отец, закованный врагом в кандалы, не способен ему помочь! Ты обязан спасти его, ведьмак. Мы не потерпим от тебя еще одного промаха. Приказываем вызволить принца аль Маджана из лап чудовища и привезти его к нам целым и невредимым! Иначе не смей возвращаться в Туссент, ибо не сносить тебе головы! В том состоит наша княжеская воля! Геральт поклонился. Сказать ему было, собственно, нечего. — И еще! — сверкая очами и бриллиантами, воскликнула Ласочка. — Возьми с собой виконта де Леттенхофа. Он утомил нас своими жалобами и балладами, кои мы слыхали уже множество раз. Пусть в новом походе он отыщет и новый сюжет! Зеркальце блеснуло, указывая ведьмаку на дверь. Аудиенция была окончена. ~ ~ ~ — К-как это: «ты ост-таешься»? — заикаясь от негодования, все повторял поэт. — Забыл, что она с-сказала? Не сносить мне г-головы! — А ты с годами не меняешься, Лютик, — проворчал ведьмак; он выбрал пузырек зеленого стекла и принялся отмерять ингредиенты на подаренных Регисом аптекарских весах. — Все такой же эталон эгоцентризма. Тебя бы в мраморе изваять, поставить посреди площади, а на постаменте высечь одну букву: «Я»! — Премного благодарен, — язвительно ответил Лютик. — И все-таки не понимаю, какого ляда я должен сидеть дома, пока ты подвергаешь себя опасности в диких краях? — Присмотришь за поместьем, за сбором урожая, — Геральт высыпал в емкость купорос и тщательно перемешал его с прочими сухими компонентами для «Вирги». — Не лезь под руку, обожжешься. — В Оксенфурте я сам ставил алхимические опыты, — заявил поэт, — а вот в винограде ни черта не смыслю. И за поместьем Варнава-Базиль присмотрит куда лучше меня. Я же приведу сюда толпу танцовщиц, разорю твои погреба и кладовые. Все погублю, сожгу и развею по ветру. — Очень смешно… — Геральт добавил в порошок «Белой Чайки»; порошок зашипел. — Послушай, нечего тебе бродить со мной по горам. Скорее всего, там или мантихор, или особенно вредный грифон — это неинтересно, непоэтично, неромантично и вдобавок жутко воняет. Тебе не понравится. — Позволь уж, я сам решу, — Лютик выпятил губу и нервно сплел пальцы. — Геральт, мне вправду лучше ненадолго уехать. Здесь, без тебя, я обязательно вытворю какую-нибудь глупость. От подобного аргумента было уже не отмахнуться. После прошлой туссентской «глупости» поэт угодил на эшафот, чем доставил себе и друзьям немало неприятных минут. Рассуждая гипотетически, гонец с помилованием мог и не успеть вовремя, а заговаривать зубы палачу, вельможам и уважаемой публике — удовольствие сомнительное. Геральт перелил готовую «Виргу» в склянку, отставил ее в сторону. — Разве тебе не любопытно, чем кончатся гастроли нильфгаардской труппы? — Нет, — отрезал Лютик. — Полагаю, Анарьетта нескоро с ними расстанется, так что придется еще… лицезреть этот балаган. Хотя будь моя воля, я б их всех перевешал к чертовой матери. Срамота! — Что еще стряслось? — ведьмак взвешивал составляющие для бомбы с картечью. — И говорить не хочу, противно, — скривился поэт. — За такое руки надо вырывать. Я как узнал, сначала не поверил. А еще нас, нордлингов, называют варварами! — Да хорош, выкладывай. Развел тут интригу… — Ладно, только порох отложи, — предупредил Лютик. — Сплетни из Боклера разлетелись уже по всей округе, один ты, в подвале сидя, ничего не слыхал. Короче, эликсиры для связок и конструкторские изыски — это полбеды. Певуну-нильфу, да будет тебе известно, полных семнадцать годков, а голос до сих пор высокий потому, что его… Поэт вспыхнул и подвигал пальцами, как тонущая баба в байке про «брито ̶ стрижено». — Зар-раза… — выдавил Геральт. — Лучше и не скажешь. Надо же было додуматься, тьфу! В империи это теперь, прости за каламбур, писк моды: училища открывают, отборы проводят. Композиторы бросили писать нормальную музыку, ибо она вдруг стала груба для человеческого уха, а ихние инвалидные выкрутасы, значит, уху человеческому приятны! Скоро полноценных, извини, мужиков со сцены погонят, потом певиц попросят вон, и будут выступать одни лишь обчекрыжки. И главный аргумент преотличный: «а дамам нравится»! Может, в Нильфгаарде подобное и господам нравится, но нам оно на кой хрен сдалось?! На сей вопрос ведьмак не нашелся, что ответить. Лютик гневно раздул ноздри. — Я считаю такие… операции преступлением против природы, искусства и хорошего вкуса. Ты согласен? Тогда сделай милость, Геральт, увези меня подальше от этого дерьма, иначе я за себя не ручаюсь. Собрались быстро; здорово помог Варнава-Базиль, который позаботился и об удобных дорожных сумках, и о теплых плащах, и о «долгоиграющем» провианте в дорогу. Геральт ни минуты не сомневался, что под чутким руководством дворецкого в Корво Бьянко все продолжит идти как по маслу. На случай, ежели кто явится в гости в отсутствие хозяина, Варнаве-Базилю были даны четкие инструкции: куда конкретно и с какой целью уехал ведьмак — не говорить, добрых друзей обхаживать, письма и прошения принимать, вином угощать в меру, особенно если гость — краснолюд. Отдельных распоряжений касаемо чародеек ведьмак не делал. После неудачного «свидания на троих» в Новиграде он был уверен, что ни Трисс, ни тем более Йеннифэр не почтят его визитом. Цири же последний раз писала ему со Скеллиге, где намеревалась еще задержаться. В ночь перед отъездом кто-то постучался к Геральту в спальню. Открыв дверь, он увидел перед собой полностью одетого Лютика с огарком свечи в руке и гримасой беспокойства на лице. — Ты что, еще не ложился? Лютик, на рассвете мы должны быть уже за пределами княжества. — А если там высший вампир? Геральт не сразу понял, о чем толкует поэт. — Ты сказал, — у Лютика дрожали губы, — что это грифон или мантихор, но вдруг там чудище гораздо хуже? Ты ведь не стал биться с Детлаффом, а с тех пор четыре года прошло, и мы… — Не молодеем, — закончил за него Геральт. — Послушай меня, не перебивай: если боишься, оставайся, я не буду на тебя в обиде. В обоснованном здоровом страхе нет ничего зазорного. И если все-таки захочешь ехать, всегда сможешь повернуть назад. Княгиня тоже все поймет. Она дурочка, но не дура, и желает тебе добра. Вне зависимости от того, кем или чем она в данный момент увлечена. Лютик затряс головой, как упрямый козлик, которого тащат на веревке на базар. — У меня… дурное предчувствие. С тех самых пор, когда тебя наняли искать этого принца. Будто… ч-черт, будто это двойное или тройное дно, болото, куда нас засасывает, и живыми уже не выбраться. Я бы составил завещание, да вот засада, завещать мне нечего, — и поэт горько усмехнулся. Геральт мягко сжал его за плечо. — Откуда такие мрачные мысли? — Сам не знаю, — смущенно ответил Лютик. — Но я твердо решил, что поеду. Я должен быть рядом, когда… что бы там ни случилось. Да и с музыкой в дороге веселее! Как в старые добрые времена, а? «Когда трава была зеленее, небо голубее, а кастраты не горланили на сцене», — закончил про себя ведьмак и снова лег в кровать.