Хочешь спасти мою душу?

Спала я тревожно. Нельзя сказать, спала ли вообще. Доносился лай собак с улицы. Потянуло дымом. Мне казалось, что я видела какой-то сон. Словно слышала голос отца, как он ругался с матерью. Спрашивал, почему она его бросила. За что ушла к другому. Это был несусветный бред. Отец вдруг стал Роем, и мама кричала на него и била в грудь. Потом я закурила. Крепко затянулась, закашляла. Подумала, что у матери больные легкие и мне не стоит. Когда защекотало в носу и сперло в горле, я окончательно вынырнула из дремы и поняла, что кто-то вернулся. Рой пришел тихо и вышел на террасу — я слышала, как разъехались стеклянные двери. Кроме безопасного ночника в коридоре, свет не горел. Ник снова ушел к другу, потому что «опека» все еще живет у Клодетт. Пару дней прошло. Рой рано уходил и поздно возвращался. Я не успевала с ним видеться. Только думала целыми днями, что скажу. Оттого и сна почти не было. Я постоянно пребывала в возбуждении от желания начать разговор. Может, я приукрасила что-то в своих мечтаниях, но рука с рельефными мышцами, нитями вен и шрамами выше, все еще чувствовалась под моими пальцами. Это так интимно — коснуться его боли. Я покусала губы, когда остановилась перед дверью террасы. Свет гирлянды под карнизом тускло освещал мужскую фигуру. Рой выглядел устало в этой позе, облокачиваясь на перила и рассматривая с балкона траву. Я глубоко вдохнула и двинула дверь. Свежий ветер напомнил, что я сегодня так и не вышла из дома. Рой окинул меня взглядом. — Не напугала? — улыбнулась я, немного ежась. — Я слишком изранен, чтобы мне бояться еще чего-то, — он хрипло засмеялся. — Тем более, я знал, что это ты. Рой повернулся ко мне наполовину, продолжая опираться правым локтем на перила. Грудь, обтянутая черной тканью футболки и поймавшая колкость матери, — раздирающую, горькую, обидную — крепка и нерушима, хотя и кажется, что в неё легко можно ударить ножом, если я окажусь наемником-убийцей, с которыми Рой наверняка имел дело не раз. — Знаешь, то, что сказала мама… Она не права! — Да? Я обхватила себя за плечи — стало потряхивать не только от прохлады. Его весело подпрыгнувшие брови ответили мне намного красноречивее. Рой обвел взглядом сад, облизнул слегка обветренные губы и воззрился на меня снова. — Детка, тебе сколько сейчас? Двадцать пять? Двадцать шесть? Ты же еще совсем крошка, — он выдохнул это с какой-то необычной нежностью. — А уже говоришь о таких вещах. Думаешь, мать знает мир хуже, чем ты? — А в чем проблема? — я снова стала кусать губы. — Проблемы нет, — он примирительно улыбнулся. — Но ты, видимо, не успокоишься, если я не скажу, да? — Что скажешь? — Про твое признание. Я помолчала. Да. Мне это важно. Для того и пришла. — Скажи. Рой выпрямился, подошел ближе и посмотрел на меня сверху вниз. — Говорил же: иди к себе! — он дернул плечами и к губам прилипла какая-то странная ухмылка, пугающая и чужая. — Теперь у кого-то тьма жалости… — Почему жалости? — я напряглась. — Это ты мне ответь, крошка, почему ты меня пожалела. Слишком уж жалок мой вид! — Нет! Я же сказала, почему осталась. — Это после текилы-то? Знаешь, что я мог сказать или сделать после текилы? — Рой склонил голову на бок и с интересом дотронулся до моей косы на плече. Когда ложусь спать, всегда заплетаю, чтобы наутро легче расчесывать. Я невольно отстранилась — его рука почти коснулась лица. — Но не сказал же и не сделал! — Потому что есть одна вещь, которая связывает, — он заговорил тише. — Кого связывает? — Связывает по рукам. Дурочка! Я от неожиданности так громко вздохнула, что едва ли не вскрикнула. Рой ухватил меня за щеки, заглянул в глаза и зашептал страшно и грубо: — Связывает легкие и ты не можешь вздохнуть, потому что вокруг только пыль, гарь и тело придавлено плитами. Каково это — считаться мёртвым, но жить? Связывают обязательства, и не важно, что есть сила завоевать! Ты не можешь выйти за край, потому что есть принципы! И у других тоже есть выбор. Но ты ведь не поймешь. Это не по тебе, верно? — голос Роя сменился на нормальный и он перестал крепко меня стискивать. — Поэтому думай, что это просто психология. — Он убрал руки. — Нет отца. Ты потянулась ко мне. Я дышала громко и часто. Сцепила пальцы в замок, чтобы не теребить край футболки. Испуг прокрался в самую душу. Я не поняла ни слова. Хотя догадалась, что это о травме. Физической или сердечной. Но полезла снова — чем опаснее, тем интереснее. — Не надо считать, что я неискренна, только из-за какой-то сраной психологии! — Прешь, как на рожон? — Рой опять странно улыбнулся. — Как и отец, — выдохнул тихо, почти беззвучно — я снова прочла по губам. Но продолжил уверенно и шутливо: — Будешь противиться очевидному, расшибешь свой миленький лоб! — Ты тоже противишься очевидному. Слишком изранен? Это психология! Боишься, что будет больно. Снова! — Эххехе! Да, девочка, с тобой не соскучишься. А ты хочешь излечить! — он взмахнул руками. — Хочу! — меня качнуло, как на шарнирах, я почувствовала слабый отголосок истерики. Притопнула ногой, как капризная принцесса. — Это не жалость. Это чувственность и симпатия, и нежность… — я посмотрела ему в грудь, в ноги, а потом снова в глаза. — Дело здесь далеко не в текиле. И не в психологии! Я подняла руку, хотела приложить к щеке на шрам. Я мечтала об этом пару этих дней. Но Рой поймал мое предплечье. — Поцелуев больше не будет. Я подготовился. Ты уж меня прости, — со взгляда сошла пелена безумия, которым Рой меня напугал. Фраза прозвучала почти сочувственно, но не менее строго от этого. Я захватила ртом воздух. Но чтобы не проиграть в диалоге, нужны были слова. А я стояла опустошенной до самого дна. Хотелось только реветь навзрыд. Рой улыбнулся одной стороной губ, чтобы ободрить. — Давай, солдат, все получится! Без истерик и криков, ладно? Я кивнула. Рой хлопнул меня ладонями по плечам, легко сжал и указал головой на дверь. — Иди в дом. Зайдя внутрь, я остановилась, но не обернулась на него. Вдыхала и выдыхала. Хлопала глазами и смотрела на свои трясущиеся, окончательно замерзшие пальцы.

***

Я опять плохо спала. Снова снилась дребедень. Мне казалось, что Рой ходит по моей комнате, а я не могу открыть глаз. Снова слышала голос матери и снова чувствовала запах курева. Что-то неосязаемо щелкнуло. Может, это был крик с улицы или опять собаки. Но я проснулась резко и сразу. Уставилась в потолок, осознавая, что в носу свербит от буквального дыма. Приподнялась на локтях. В доме было движение. Дымом несло с кухни, хотя двери были закрыты. Возможно, что-то попало через окна, открытые для проветривания и там, и здесь. Но моя чувствительность к запахам, заставила бы уловить этот едкий дух даже из гроба! Я откинула одеяло и соскочила с кровати. Нет-нет-нет! Курить нельзя! Я точно знала, кто это курит, хотя и позабыла поначалу, что матери в доме быть не должно. Прищурившись от света, я вошла в кухню и хотела было исторгнуть справедливое негодование, но замерла. От потасовки меня не сразу заметили. Это была какая-то странная борьба. Рой с характерным шлепком схватил запястье с сигаретой, которую держала мать, а она вцепилась ему в шею свободной рукой. Я уже и так догадалась, что до любви у них далеко, но смутили распахнутые полы халата и обнажённая нога. Она придала картине эмоциональную окраску иного рода. Мать сидела на столе. Она всегда была худой. Излишне. А когда умер отец, то осунулась еще больше. И сейчас меж её острых коленей стояли чужие ноги, едва ли не вдавливаясь ремнем на штанах в живот. Заметив меня, мать вывернулась, слезла со стола и запахнула халат. — Элис? — прозвучало почти надменно, она затянулась. — Ты курить бросила! Тебе нельзя! — я кинула это от безысходности, словно меня действительно стали бы слушать. — Не хочешь прокатиться, полюбоваться луной? — спросил Рой как бы невзначай. — Что? — Отстань ты от неё! Новая порция дыма сковала мне лёгкие, захотелось кашлять. — Расскажи нам сказку, Кейси. Тогда я и от тебя отстану. Я не выдержала, шагнула к матери и сломала сигарету прямо в пальцах. — Мне дышать нечем! Можешь подумать хоть обо мне? — Обо мне кто-нибудь подумает? Почему я всегда должна думать обо всех? Кормить, одевать? Когда это кончится? Можно я о себе немного подумаю? Можно мне просто покоя и тишины? — Могу посоветовать, где покой и тишина, — невозмутимо вставил Рой, заглушая излияния матери. Он отступил к подоконнику и сложил на груди руки. — И сам бы туда отправился, да, видишь ли, вытащили. — Туда тебе и дорога, — процедила мать сквозь зубы и нарочито спокойно открыла кран и затушила сломанную сигарету. — Если бы это что-то изменило! — О том и речь, дорогая. Нет его. Стоило бы просвятить деточку. А то того и гляди, уложит меня на лопатки, не отобьюсь, — Рой белозубо заулыбался. — Ты ведь сам ничего не знаешь! — Так поведай! — Никто не знает наверняка! — А что тут знать? Видно невооруженным глазом! — Она похожа на Клайва. У каждого человека по две руки и ноги! — На глаза посмотри! — Это мои глаза! — Надежный способ есть, чтобы узнать наверняка, — Рой уложил ладони на пояс. — Если бы не твое упрямство, уже давно было бы всё известно и тебе и мне. Боишься, что окажется правдой. Мать замолчала, разрыдалась и зажала рот ладонью. А потом вдруг начала приговаривать: — Ненавижу! Ненавижу тебя всей душой. Всей жизнью ненавижу. Всем сердцем. Никогда тебя в нем не было и никогда не будет! Еще скажи, что и Ник… — Ну, этот точно не мой, — проговорил Рой игриво и посмотрел в сторону коридора. — Светловолосый, голубоглазый, — закончил он восхищенно. В трусах, со взъерошенными волосами в проёме двери возник брат. — Вы чего тут, мам? Я подумала было, как хорошо, что он дома, потому что мать вернулась, а потом недоуменно подняла бровь. — А ты-то что здесь делаешь? — Я, ну, эм. Кричите. Вот и пришел. Мать спешно утерла слезы и развернула Ника за спину. — Все нормально. Пойдем-пойдем! — послышалось уже из коридора. Эти ее противоречия давно проделали мне дыру в сердце — «Кто подумает обо мне? Хочу покоя!» А Ник исключение из правил. Лишь я — вселенское зло! Я подняла на Роя глаза. Казалось, он был в прекраснейшем расположении духа. Развел руки в стороны и улыбнулся: — Ну здравствуй, девочка! Иди к папочке!