Два месяца, три дня, четыре минуты до
Сон придавливает Казутору к кровати. Сон лежит на нём многометровой толщей воды, целым морем. А Казутора чувствует себя Титаником — вокруг него какие-то драмы, а он просто хочет напороться на ледник и спокойно уйти на дно, спокойно лежать на дне. Потому что на дне этого сна так странно хорошо. Он ведёт головой, пытаясь устроиться поудобнее и провалиться в сон поглубже. На какое-нибудь двойное, тройное, четверное дно. Но не выходит. Казутора проезжается носом по чему-то тёплому, и ему становится чуточку интересно, а что же там снаружи его сна происходит? Казутора лениво приоткрывает сначала один глаз, затем второй. Снаружи его сна происходит Чифую. Типа как глобальное историческое событие. Типа как троянская война происходила, так происходит Мацуно Чифую. Мацуно Чифую спит, подтянув Казутору к себе, закинув на него ногу, уткнувшись лицом Казуторе в волосы. И это событие. Это надо в календаре отметить. Это надо национальным праздником сделать. Потому что Казутору никто никогда во сне не обнимал, он вообще не помнит, когда его до Чифую кто-то обнимал прямо вот, прямо чтобы всем телом прижаться, чтобы чужое дыхание в волосах, чтобы своё дыхание замирало. Потому что обнимать Казутору это же как в клетку с диким тигром полезть. Там же надпись «зверей не кормить, пальцы сквозь прутья не совать». А Чифую заходит, открыв дверь с ноги, чешет тигра за ушком и говорит: «Да вы чего, он не дикий, просто дурной немножко, он ж почти плюшевый». Зрители крестятся и отходят от клетки, потому что так не бывает. «Так не бывает, — думает Казутора, — это, наверно, всё ещё сон». Это всё ему приснилось. И балкон, и ванная с белым кафелем, и «да похер, что ты можешь. Скажи, чего ты хочешь», и Чифую, мягкий, сонный, тёплый — точно приснился. У Казуторы всё-таки сотрясение. Не было ничего, не пошёл он никуда, не смог. Так и лежит на полу своей квартиры, и из его раны на голове течёт морская вода, красная в лучах заката. Казуторе хочется от этого выть. А ещё ему хочется умереть прямо здесь — спокойным, даже счастливым. Умереть у Чифую на руках, пока врачи его не откачали, пока этот сон не кончился, пока его не выбросило словно кита на берег в эту холодную реальность, в которой он не умеет дышать. Ему так хорошо и так херово одновременно, что Казутора не знает, что с собой делать. Но если ничего не делать, он не выдержит. Поэтому он кусает Чифую за шею. Несильно, не чтобы сделать больно, а чтобы Чифую всё понял. Он же лучший переводчик с кошачьего на тайный человеческий. Вот сейчас Казутора его пару раз куснёт, и Чифую объяснит ему, что он чувствует, почему он так счастлив, что ему хочется сдохнуть. Ну почему? Он кусает кожу на изгибе между шеей и плечом, потом чуть выше, чуть ниже. Чифую фыркает ему в волосы, ведёт плечом, но не отстраняется. Казутора осторожно зажимает между зубов ключицу. Если в этот момент толпа докторов пытается его реанимировать, то, наверно, есть способ сказать им — не надо. Не надо, пожалуйста, не тратьте время, займитесь другими пациентами, просто дайте мне сдохнуть счастливым, потому что жить счастливо у меня не выходит. Казутора проезжается носом от ключицы по шее вверх, останавливаясь почти у самого уха Чифую, и думает: «Что же я делаю, что я, блядь, делаю?» Кажется, он думает это вслух. Либо Чифую просто всё-таки перевёл с кошачьего. Потому что он тихо смеётся и говорит: — Мне на самом деле тоже интересно. Казутора замирает. Казутора думает: «Так, многоуважаемые, блядь, врачи, хер ли вы так хуёво меня воскрешаете? Почему я до сих пор здесь? Сейчас вот самое время ебануть меня той электрической херотой, вашим этим дефибромикроинголятором или как его там». — Я проверяю сон это или нет, — честно признаётся Казутора. Но это, блядь, похоже, не сон. И Казутора одновременно рад, но всё ещё несколько хочет сдохнуть, потому что он реально сейчас… — В таких случаях обычно себя щипают, а не других кусают. Казутора всё ещё не видит лица Чифую. Казутора пытается вывернуться так, чтобы не дышать ему в шею, не дышать ему под футболку, чтобы дышать куда-нибудь в подушку, чтобы задушить себя ей нахуй. — Я с тобой типа разговаривал, — продолжает нести херню Казутора. Потому что ну иначе же она будет неполная, расплёсканная, недособранная какая-то херня. — И что ты мне говорил? — Это на кошачьем. Сам переводи. Чифую задумывается, Казутора слышит это по тишине, он мастерски различает любые её оттенки. — Коты так кусаются обычно только от большой любви. Казутора не очень понимает, как работает их эта человеческая любовь. Он видел её в аниме и кино, но там она такая прицельная, наглядная. Там огромная неоновая табличка «смотри, это любовь». В реальном мире Казуторе кажется, что он её попросту не увидит. И хорошо, что не увидит. Потому что его любовь — это явно что-то плохое. А принимать его любовь — это же как гранату с оторванной чекой ловить. Это же — брось и беги, оно же сейчас разъебёт тут всё и тебя в первую очредь. Но Чифую он походу бессмертный. На нём походу какое-то божественное благословение, Аматерасу лично красила ему волосы солнечным светом. Перед ним дикие тигры ложатся на спину и поднимают лапы, а боевые гранаты взрываются блёстками и конфетти. Потому что Чифую наклоняется и кусает Казутору за ухо. Тоже несильно, но ощутимо. Чтобы Казутора понял, чтобы сообщение дошло, прямо по нервным окончаниям прицельно в мозг. Никаких перебоев на линии. Чифую поднимается, и Казутора наконец видит его лицо, улыбку его широкую и крайне довольную. Чифую потягивается, и Казутора с трудом подавляет желание засунуть руки под задравшийся край футболки. Чифую слезает с кровати, перебираясь через Казутору, и он думает только о том, как бы сейчас было хорошо притянуть Чифую к себе. Ещё полежать как тогда на пляже. Может, даже море снова можно будет услышать. Но Чифую всё-таки слезает с кровати и пропадает из зоны досягаемости. Он подхватывает свои вещи и идёт к двери, напоследок сказав: — Мы до часа проспали, скоро маму будить. Пойду ей кофе сварю, заодно придумаю, как всё объяснить, ты ещё полежи поспи пока. «Ты ещё полежи поспи пока», — одни из лучших слов, которые может услышать человек и уж тем более тигр-оборотень. Это тоже что-то на тайном языке. Произносить только с особенно нежной интонацией, иначе магия не сработает. И Казутора лежит ещё, не спит, но думает всякие бессмысленные мысли, хаотичные наборы звуков. Потому что Чифую его в ответ за ухо куснул. Он же с ним на высшем кошачьем пообщался. Он же ему ответил, что он тоже его…***
Два месяца, два дня, двадцать три часа, пятьдесят минут до
«Что я, блядь, делаю?» — думает Чифую. Не в плане конкретно сейчас, потому что конкретно сейчас он стоит на кухне и варит кофе. И не в космическом плане, потому что он не великий полководец, чтобы мыслить настолько масштабно. Где-то между этими величинами. Аккурат между туркой и космосом. Между чёрным кофе и чёрными дырами, что он, блядь, делает? Нахера кусаться-то было, а? Казутора ладно. Казуторе можно. Он вчера схлопотал сначала по голове, потом нервный срыв, да и он в конце концов тигр-оборотень. Но ты-то, Мацуно Чифую, человек. «Так и веди себя по-человечески!» — думает Чифую, но сразу же понимает — нихера из этого не выйдет. Лучше подумать, как маме про Казутору рассказать. Потому что тут как с котом не получится: «Доброе утро, мам, это Казутора, я его на нашем балконе побитого нашёл, его выкинули тигры-оборотни, можно он останется? Я сам буду о нём заботится и следить, чтобы он не жрал соседей». Первые пару секунд Чифую кажется, что звучит неплохо. Потом он понимает — не плохо, а просто отвратительно звучит. Все великие полководцы возводят глаза к небу. Чифую тоже хочется так сделать, поискать на потолке божественные знамения и подсказки. Но голоса в голове предательски затыкаются, а Аматерасу смотрит на всё это сверху и достаёт свой божественный идеально поджаренный попкорн: «Ну давай, Мацуно Чифую, повесели меня». Честно говоря, херовенький из неё покровитель. «А потому что мне надо было молиться, а не ей, — говорит Бэндзайтэн, — мудрые любовные советы, вообще-то, мой профиль». «Ты бы лучше о семейном бюджете подумал, мальчик, — качает головой Дайкоку, — вы на что лишнего человека кормить будете?» «Не лишний он, — мысленно огрызается Чифую. — Да и не человек…» Он уже готов идти спасать хоть Францию, хоть Трою, хоть Хиросиму, хоть Карфаген, лишь бы божественные голоса в его голове заткнулись. Не помогают же нихера. Казутора вытаскивается на кухню даже раньше, чем кофе успевает довариться. За ним следом выходит Экскалибур, но если кот по-хозяйски проходит в комнату и прыгает на подоконник, то Казутора мнётся у прохода. Комкается как бумажка, которую не знаешь, куда деть. При дневном свете вид у Казуторы ещё более плачевный. На виске и щеке здоровенный синяк, на скуле — широкий пластырь, «Белый квадрат» Мацуно Чифую. Малевич смотрит на это и одобрительно кивает, он-то не додумался налепить свою картину кому-нибудь на лицо. Казутора похож на дворового кота, которого подобрали после драки у какой-нибудь помойки. И кот этот не очень понимает, зачем его с улицы утащили в какое-то новое непонятное место, не прогонят ли теперь. У Казуторы на лице выражение «ну я пойду, наверное». На ту самую помойку, с которой меня забрали, обратно пойду, наверное, а то напачкаю вам тут ещё грязными лапами. Но Чифую говорит: — Садись. Слава всем богам, Казутора не падает прямо на пол, а вполне по-человечески садится за стол. — Хочешь чего-нибудь? У Казуторы такое лицо, будто он перебивает варианты «миллиард долларов», «мировое господство», «адекватных родителей». — В смысле поесть? Казутора качает головой. Чифую пожимает плечом и думает: «Да скажи уже что-нибудь. Или ты совсем человеческий забыл, только на кошачьем теперь можешь? Тогда укуси меня быстренько. Пообщаемся». Чифую не знает, что он думает по поводу этих укусов. Зато он точно что-то по поводу них чувствует. Он до сих пор немного чувствует их на шее. Не болезненные, лёгкие касания, даже… ну… нежные? Типа как поцелуи. Только укусы. Чифую неосознанно проводит рукой по шее, будто хочет нащупать следы. Прочитать их пальцами, как по азбуке Брайля. Казутора, видимо, ловит это движение взглядом и тут же его отводит. У него опять глаза в пол, опять в поиске божественных знамений. Именно в этот момент на кухню заходит мама, всё ещё сонная и отчаянно трущая глаза рукой. Она мимоходом треплет Чифую по волосам и садится за стол прямо напротив Казуторы. И только тогда замечает его. — Доброе утро, — говорит она немного удивлённо. Друзья Чифую в гостях не то чтобы редкость, просто они приходят обычно ближе к вечеру. — Здравствуйте, — выдавливает из себя Казутора. Почему-то это звучит как: «Только не выгоняйте». «Только не выгоняйте, я сейчас сам себя выгоню, вынесу на ту помойку, с которой Чифую меня приволок, извините, что порчу вам тут всё». Чифую снимает турку с плиты и хочет подойти к Казуторе, чтобы ухватить его за плечи, да хоть в охапку его сгрести, чтобы не убежал. Но мама действует раньше. У мамы вообще есть три режима «нормальный», «режим врача» и третий. Последний Чифую видел в действии всего пару раз и не горит желанием повторять. Сейчас же он буквально слышит, как у мамы щёлкает переключатель. Нормальный, домашний режим сменяется на врачебный. — Ну-ка повернись, — говорит она. — Почему в больницу не пошёл? Голова не болит? Не кружится? Посмотри влево. Теперь вправо. Дальше быстрый тест на координацию. Напоследок мама решает проверить зрачки. Чифую хочет сказать: «Не надо. Ты же не знаешь, там же посмотришь разок, и всё. Оно затягивает. Оно не отпускает потом». Но мама — врач, а врачи они отважные, они привыкли собой жертвовать ради других. И вот она заглядывает в эту бездну с отвагой первого космонавта, выходящего в открытый космос. Заглядывает, а потом спрашивает: — Очередная уличная драка или что-то другое? — а потом добавляет: — В глаза мне смотри и отвечай. Ах да, мама же не только врач. Она же ещё и потомственный демоноборец, походу. Оммёджи в сто десятом поколении. Потому что она вглядывается в бездну и не ждёт этого самого «долго», после которого бездна соблаговолит посмотреть в ответ. Мама говорит: — Ты давай, не отворачивайся и отвечай. — Не драка. Чифую ставит чашку с кофе на стол и проходит дальше, встаёт рядом с плечом Казуторы, одними глазами спрашивает у него: «Можно я ей скажу? Ей можно. Честно. Она хорошая». Казутора мнётся. Темнота в его глазах непопределённая и непонятная, как квантовая физика. Но в конце концов он всё-таки слабо кивает. — Его отец ударил, — говорит Чифую, зачем-то прибавляет ещё: — «Войной и миром». Будто это какое-то важное обстоятельство. Будто от ударов, нанесённых русской литературой, есть какое-то особое лечение. Иначе никак. Иначе раны-то заживут, а русская тоска останется. — Да вижу, что не лайт-новеллой, — вздыхает мама. — И часто так? — Время от времени, — Казутора скользит глазами по скатерти, — раз в месяц, может. Иногда реже. Иногда чаще. Чифую не то чтобы огромный фанат насилия. Раньше его прикалывал сам факт собственного превосходства над побеждённым противником. Сейчас, впечатывая придурка в стену, Чифую чувствует некое успокаивающее удовлетворение. Будто мир стал чуточку ровнее. Но вот отца Казуторы в стену хочется не просто впечатать, его хочется в эту стену замуровать, чтобы не вылезал больше. Чифую редко так перекрывает, но когда его так перекрывает, с ним разве что верхушка Томан может справиться. — Мам, можно он останется? Казуторе нельзя домой, его же там убьют однажды. А идти ему больше некуда. Мы же не можем просто его бросить! Отец бы точно так же сказал! Пусть он живёт в моей комнате, я за ним послежу, мы тебе мешать не будем, честно. И вообще, я на подработку устроюсь, буду его обеспечивать! И… И… «Ну и понесло же тебя», — выписывает Аматерасу прямо поверх скатерти. «Мальчик всё правильно делает!» — пишет рядом Бэндзайтэн. «И семейный бюджет просчитывает», — одобрительно кивает Дайкоку. Чифую советует им всем заткнуться. Жанна д’Арк бы сочувственно ему покивала. Мама отпивает кофе и ставит чашку на стол. Этот стук звучит примерно как: «Так». «Так, блядь, сын, притормози-ка на поворотах». — Ты же не второго кота собрался заводить, — говорит мама. — Да, — кивает Казутора, — не надо этого всего, не стоит. Я лучше, наверно… — Сиди! — хором говорит всё семейство Мацуно. Все сто десять поколений оммёдзи. И Казутора сидит. Потому что куда ему бедному демону-тигру теперь деться-то? Окружили, талисманами запечатали. — С этим по-хорошему в полицию идти надо, — говорит мама. Но у Казуторы на слово «полиция» аллергия. Он мгновенно впадает в панику и снова пытается убраться. Убрать себя обратно на ту токсическую помойку своей семьи, из который только-только вылез. — Побои надо снимать. У Казуторы такое лицо, будто ещё чуть-чуть и его надо будет снимать с дерева, на которое он от страха залезет. Такое ощущение, что он думает — за полученные травмы посадят его. Типа «смотрите, он своим лицом отцовское имущество попортил. Над классикой надругался!» — А без полиции? — осторожно спрашивает Чифую. Хотя ему хочется с полицией. Ему хочется с мигалками, с наручниками. Ему хочется, чтобы отец Казуторы ещё сопротивление при аресте оказал, и его дубинкой шарахнули. По почкам. Раз десять. А потом ещё шокером. Раз пять. Ну и чего там, можете ещё ему в колено из пистолета шмальнуть, что б наверняка. — А без полиции надо с его семьёй идти разговаривать, потому что мы не можем просто так ребёнка из семьи забрать. — Ты думаешь, с ними можно договориться? Чифую вот так не думает. Он думает, что родители Казуторы совсем человечью речь забыли, только рычат и скалятся. — Попробовать можно. — То есть мы попробуем? — с надеждой спрашивает Чифую. С такой надеждой, с какой произносят: «Доктор, он будет жить?» «Доктор, он у нас будет жить?» — Если не попробуем, твой отец будет сниться мне в кошмарах и осуждающе на меня смотреть, — мама вздыхает, потом улыбается каким-то своим мыслям. — Вы правда собираетесь пойти и поговорить с моими родителями? — Казутора переводит взгляд с Чифую на его маму. И чернота в его глазах не просто неопределённая, не просто неуверенная, а ещё и какая-то робко надеющаяся. — Ну или поругаться, там уж как пойдёт, — мама спокойно допивает кофе. А Чифую снова слышит переключатель. Он медленно-медленно опускается в положение третьего режима. «Включать только в чрезвычайных ситуациях. На случай войн, природных катаклизмов, вооружённого нападения и общения с семейством Ханемия».***
Два месяца, два дня, шестнадцать часов, двадцать минут до
У двери в квартиру стоят, наверно, минут пять. Но для Казуторы дело привычное. Он может и полчаса около двери круги нарезать, решая, хочет ли войти или оно всё-таки того не стоит. Оно никогда того не стоит, но Казутора обычно всё-таки заходит. А вот семейство Мацуно медлит. У Чифую и его матери поразительно одинаковое решительно-задумчивое выражение лица. Они думают, как брать штурмом крепость. Придумывают охрененно надёжный план. — Звони в дверь сам, а то вдруг они нам вообще не откроют, — говорит Чифую. Мацуно-сан задумчиво кивает. Казутора кивает тоже. Он эту схему знает. Он помнит про коня, который вроде как знак капитуляции, но на самом деле акт нападения. И акт нападения это хорошо. Ну для ахейцев, которые в коне. А что там случилось с конём? Разъебали ли его вместе с Троей? Казутора никогда бы не подумал, что его будет так живо интересовать судьба древнегреческой деревянной лошади. По крайней мере, именно об этом он думает, пока звонит в дверь. Долго, упорно, наверно, с минуту или две. А потом щёлкает замок. И дверь открывается. Дальше Казутора вообще ни о чём не думает. Не успевает просто. Отец смотрит на него не дольше секунды. А потом бьёт. Прямо в лицо, прямо в разбитый уже висок. Казутора зажмуривается, слышит звук удара, чувствует, как его отталкивает назад, ждёт боли. Но она не приходит. Он удивлённо распахивает глаза и видит перед собой Чифую. Голова его склонена в сторону, противоположную той, откуда прилетел удар. Он теснит Казутору спиной ещё на шаг назад, а потом поднимает взгляд. Он закрывает Казутору от отца так же, как закрывал от собаки. Естественно, будто так и надо. Будто всю жизнь только и делал, что брал на себя чужую боль, а потом давал сдачи обидчикам. Казутора не видит лица Чифую, но будто чувствует что-то злое, пугающе тёмное в том взгляде, которым Чифую смотрит на его отца. Казутора вспоминает, что Чифую это не только мягкие касания, случайные факты по истории, планы по захвату древних цивилизаций. Чифую это замглавы отряда Томан, одной из самых сильных группировок в Токио. Чифую ещё год назад впечатывал в стены старшеклассников на голову выше себя, просто потому что искал противника по силе. Казутора понимает, что всё это может кончиться плохо. Для Чифую или для крепости семейства Ханемия. Или для всех сразу. Но он не может это остановить, потому что деструктивное начало в нём говорит: «Не останавливай. Присоединяйся. Разъеби тут всё в щепки. Давно же хотел». — Вы вообще понимаете, что творите? — к кому относится возглас Мацуно-сан Казутора так и не понимает. Отец тоже ничего не понимает. Он вообще Чифую не ожидал перед собой увидеть, а тут ещё и Мацуно-сан. А тут ещё и Мацуно-сан, которая за какую-то долю секунду заламывает руку отцу за спину и прижимает его лицом к дверному косяку. — Вы понимаете, что только что моего сына ударили у меня на глазах? Друг моего мужа работает в полиции, если я напишу заявление, вы просто так не отделаетесь, — говорит она совершенно спокойно. По-деловому так, но с оттенком угрозы. Особенно яркий этот оттенок угрозы в том месте, где локоть отца перегибается под опасным углом. А потом, не оборачиваясь, спрашивает уже совсем другим тоном: — Чифую, ты как? Сильно попало? — Неа, — Чифую осторожно трогает место удара, — не до крови даже. — Хорошо. Я потом посмотрю. — Чего вы хотите? — сдавленно спрашивает отец. Таким тоном говорят: «Какие ваши требования?» — Поговорить. — Просто поговорить? — То, насколько это будет простой разговор, зависит от вас. Мацуно-сан выпускает руку отца, и он тут же отходит, недовольно разминая плечо. — Что здесь происходит? — в коридоре показывается мама. Вроде даже целая, вроде здоровая. — Казутора, где ты был, кто эти люди? — Сейчас я вам всё расскажу, — обещает Мацуно-сан. Всё ещё спокойно, всё ещё по-деловому, всё ещё будто предупреждая, что может сломать отцу руку буквально в любой момент. А потом разворачивается к ним с Чифую и говорит: — Подождите меня немного, я скоро. А потом Мацуно-сан спокойно заходит в квартиру, прикрывая за собой дверь. Фамильная крепость семейства Ханемия пала. Взята одной умелой атакой. «А вот историю надо было учить, — думает Казутора, — тогда бы не проебались, как троянцы с конём этим». А ещё он думает: «А так можно было?» Чтобы вот кто-то взрослый пришёл и сказал: «Подождите меня, я скоро. Скоро решу все ваши проблемы и вернусь». Потому что взрослые в жизни Казуторы никогда проблем не решали, доставляли только. Что родители, что учителя в исправительной школе. Но сейчас Казутора понимает, это были какие-то неправильные взрослые. Дефектные. Правильные взрослые они как Мацуно-сан. — А она?.. — начинает Казутора. — Да не, она их не прибьёт, — отмахивается Чифую, наконец переставая сверлить дверь напряжённым взглядом и оборачиваясь. — Она ж врач, ну и добрая так-то. Чифую улыбается. У него алое пятно в том же месте, где у Казуторы царапины. Будут они ходить с парными пластырями, как подружки с парными браслетиками. — Она вообще откуда так умеет? — спрашивает Казутора со смесью страха и восхищения. — А ну, — Чифую смущённо ерошит волосы, — у неё как бы своя банда была по молодости. Они вроде Акибу держали. А потом она встретила папу и завязала. — Ого, — тянет Казутора и думает, что, может, это какое-то семейное дело. Ходит семейство Мацуно по Токио, берётся за самые безнадёжные случаи и обращает эти случаи в лучших людей на свете. Магия. Экзорцизм в действии. — Мама говорит, что папа вообще ужасно добрый был, но драться не умел совсем, — у Чифую улыбка тёплая светлая, ей можно согреться, её можно носить в сердце и греться одной памятью о ней. — А ты отца никогда не видел? — Видел, но не помню, — улыбка немного блёкнет, к ней примешивается оттенок тоски. — Мне и года не было, когда он погиб. Несчастный случай. «Несчастный случай» — Казутора не любит таких формулировок. Он знает, что за ними часто стоят люди-несчастья. Такие, как он, например. — Ты не волнуйся так. Мама договорится, чтобы ты у нас остался — говорит Чифую, по-своему истолковав то, как Казутора притих. И будто искренне пипец как радуется тому, что Казутора останется. То есть не будто. То есть он правда. Хотя Казутора не очень понимает, а чему тут радоваться. Чему радоваться самому Казуторе — понятно. Его тут вроде как спасли. Вывезли из Хиросимы за день до бомбардировки. На последнюю шлюпку во время кораблекрушения втащили. Но Чифую-то от этого какая радость? Какая выгода? «Потому что мне не похеру, вот почему», — звучит в голове голос Чифую. Самый приятный из всех голосов, которые когда-либо в голове у Казуторы обитали. — Ты ведь сам не против? — спрашивает Чифую так, будто у Казуторы реально есть место получше. Место получше, чем дом, где живут только самые хорошие люди, куда его пустят по знакомству, по блату, под личную ответственность. Казутора качает головой, хочет что-то ответить, но выходят только неясные хлюпающие звуки. Будто морская вода в горле. Будто в глазах она же, льётся, по щекам размазывается. — Да не три ты так сильно, ты ж сейчас весь пластырь сдерёшь. Чифую отстраняет руки Казуторы от лица, аккуратно вытирает слёзы рукавом. И это какая-то странная, неловкая, непривычно нежная херота, что Казуторе от этого только хуже. У него внутри так много чувств, больше чем ахейцев в несчастном Троянском коне. Казутора, кстати, знает, что с ним случилось, с конём этим, с дарёной этой деревянной лошадкой. Она так обрадовалась, что ахейцы выиграли, что её от радости в щепки раъзебало. Потому что не рассчитано дерево на такой спектр эмоций, не для этого её строили. Когда дверь снова открывается, Казутора уже успевает собрать себя в подобие человека. То есть привести себя в исходное состояние. Загнать чувства обратно под рёбра и приказать сидеть там тихо. — Мы пришли к соглашению, — говорит Мацуно-сан, выходя. Голос у неё спокойный, но строгий, с оттенком: «А если попробуешь сказать, что не пришли, то придётся тебе идти одному и к травмпункту». — У тебя десять минут, чтобы собрать вещи и убраться из моего дома, — говорит отец. А мать ничего не говорит. Просто смотрит в пол, и вид у неё отсутствующий, пустой-пустой, словно она где угодно, только не здесь. Казутора ей не мешает, не ищет её взгляд, не пытается притянуть её в это некомфортное здесь и сейчас. Он проскальзывает в комнату так быстро, словно за ним гонятся. Вещи скидывает в сумку так быстро, словно его в любую секунду могут тут закрыть. Куртку с эмблемой Валгаллы он хватает машинально, а потом застывает с ней в руке. Неясные чувства снова начинают колотиться внутри, давят на рёбра. Казутора не забыл, что пришёл в Вальгаллу с одной лишь целью — уничтожить Томан. Сравнять банду Майки с землёй и в эту же землю самого Майки закопать. «А рядышком ещё места для Баджи и Чифую оставить не забудь, — говорит противный голос в голове, — чтобы потом приходить к ним и плакаться, что это не ты, это Майки во всём виноват, это они сами виноваты, что в Томан вступили, что под руку тебе попались». Казутора заталкивает куртку на самый низ сумки и велит голосу замолчать. Он обещает этому голосу, что разъебёт Томан как-нибудь аккуратно. Так, что никто кроме Майки не пострадает. «Да, — говорит голос, — конечно, — говорит голос, — ты же, Казутора, у нас такой осторожный. Про угон байка из магазина ты так же говорил, а потом очень аккуратно раскроил Шиничиро висок. Отличное попадание, почти мгновенная смерть». «Это не моя вина, — Казутора опускается на колени, зажимая уши руками, будто это реально может заглушить голос в голове. — Это всё из-за Майки. Если бы не он я бы не полез в этот магазин. Я же для него байк хотел угнать. Я же…» «Ты же брата его убил», — услужливо подсказывает голос. — Нет, — шепчет Казутора. — Нет. Всё не так, всё было не так, вы не понимаете, вы ничего не знаете, не смотрите на меня так, не смотрите, вообще никак не смотрите, Чифую ни о чём не узнает, ему нельзя ни о чём знать, ему нельзя во всё это впутываться, иначе всё опять повторится, всё всегда повторяется, с ним вечно такое случается, надо как-то защитить от этого Чифую, но нельзя же быть на двух сторонах сразу, иначе тебя раздерёт, разорвёт ко всем демонам, как сейчас разрывает, разбивает волнами о рифы, хотя только-только ведь плыли, только-только держались, а теперь не за что, не за кого, Чифую руку убрал, отпустил всего на секунду, оказался дальше, чем на два метра от плеча, и всё и зачем ты так, вернись, пожалуйста, вернись, я не могу, я на дно ухожу, оно тёмное страшное, я там дышать не могу, я не хочу на нём умирать, я только рядом с тобой хочу умирать, у тебя на руках, я уже умираю, а тебя нет, а у меня нет сил, чтобы до тебя доползти, чтобы додержаться до тебя, чтобы как до берега после кораблекрушения, меня в списке выживших нет, не пустили меня туда, я в списке утопающих первый, а их спасать нельзя, их спасти нельзя, ты разве не знаешь, они же с собой на дно тащат, как камень на шее, я же человек-несчастье, человек-несчастный-случай, катастрофа, кораблекрушение, так что ты раз отпустил, то не прикасайся больше, дай мне тонуть. Я же не выживу. Я же знаю, что не выживу. Тебе незачем со мной не выживать. Мысли бьются в голову, как волны бьются в борта тонущего корабля. Того корабля, который они вот-вот уничтожат. Они продолжают биться, даже когда Казутора выходит из комнаты, даже когда возвращается к Чифую, когда улыбается ему неуверенно, полувопросительно, даже когда улыбка Чифую обещает, что всё будет хорошо. Даже тогда в голове Казуторы продолжают биться мысли: «Ты просто не понимаешь. Я же уже давно на это дно ушёл, меня надо было раньше вытаскивать. А теперь я разбитый, изломанный, как корабль-призрак и другие корабли с собой на дно тяну». Но Чифую улыбается, и так страшно ему во всех этих мыслях признаться.Иди, иди, фрегат, по Млечному Пути,
Над бурей, над водой, открытый всей земле,
И паруса в ветрах, как кудри, распусти…
Погубит та, что ждёт на третьем корабле.
Ведь губит та, что ждёт на третьем корабле,
Ведь гибнет та, что ждёт на третьем корабле.
Мельница «Список кораблей»