Чешуя

В вестибюле бассейна, который недавно переоборудовали под центр помощи русалкам, стояла статуя Дагона — страшного морского божества, срисованного великим Лавкрафтом из мифологии чернобородых шумеров. Исследователи подводной жизни, набравшись от русалок обрывочных сведений, утверждали, будто хвостатые рыболюди поклоняются именно этому Дагону из «Тени над Инсмутом» — иглозубому, с пустыми круглыми глазами без зрачков, человеческими мощными руками, головой удильщика и лягушачьими ластами. Русалки остались довольны статуей своего бога — некоторые даже говорили, мол, получилось очень похоже, будто видели Дагона своими глазами. И это при том, что скульптор постарался не делать божество слишком страшным. Чтобы не пугались приходившие в бассейн дети. Но дети, как известно, тянутся ко всему необычному и новому — и если бы Дагон был отлит из бронзы, а не из пластика, похожего на матовое синее стекло, давно бы стёрли ему какую-нибудь конечность ласковым поглаживанием «на удачу». Но вместо этого малыши обкладывали пьедестал статуи ракушками и бусинками, делая из него папуасский алтарь. Морской бог наверняка жаждал кровавых жертв, и выражение его головы с выпученными мутными глазами всегда казалось Тиллю слегка недовольным. Статуя принаряженного монстра всегда заставляла человека недоумевать — Петер этого бога никогда не упоминал. Русал вообще религиозностью не отличался, и его смешная привычка божиться Нептуном вызывала на безразличное лицо Тилля лёгкую улыбку. Петер… Зародившаяся в углах тонких губ улыбка тут же сникла, уступая место ставшему привычным мрачному выражению. Русал уплыл неделю назад, и Тилль, не в силах с этим смириться, каждый день приходил сюда, будто Петер мог прислать ему весточку. Разум подсказывал, что русал ещё плывёт к своему острову по холодным волнам, а сердце желало потрепать скользкий чешуйчатый хвост и расцеловать пахнущие рыбой губы. Тилль ещё ни по кому так не скучал — даже Шарлотту, которая обросла чешуёй и ушла под воду, он провожал без сожаления. Может, он любил её недостаточно сильно. И хотя чувства между ними давно угасли, Тилль иногда ходил в бассейн навещать бывшую девушку. В обществе русалок он чувствовал себя не так одиноко. Он оставил куртку в железном шкафчике, переоделся в плавки, и, обмотавшись полотенцем, чтобы не смущать неспортивных посетителей видом мощных плеч и крепкого пресса, отправился на второй этаж. На первом этаже находился бассейн для сухопутных двуногих, и в конце коридорчика Тилль видел небесно-голубое мерцание воды. Оттуда доносились строгие приказы тренера-русалки — эти высокие хриплые голоса, пускавшие петушка совершенно дельфиньими нотами, Тилль ни с кем не мог перепутать. Люди-тренеры ушли из бассейнов в олимпийские сборные — спортсменов русалки бы ничему не смогли научить. Зато людей морские жители с удовольствием учили плавать.Тилль однажды видел, как ребенок лет трёх, невзирая на перепуганный взгляд квохчущей матери, доверчиво топал к бассейну, где у самого бортика плавала тренерша-русалка. Улыбаясь, она протягивала из воды длинные зеленые руки и нежно бормотала себе под нос. Песня сирен, замаскированная ласковым бормотанием, действовала безотказно — особенно на детей. И когда ребенок спустился по железной лестнице в воду, русалка заботливо подхватила его в объятия и поплыла вдоль берега, демонстрируя растерянной человеческой матери, что с её детёнышем всё хорошо. Шумные плески и радостный визг, похожий на завывание дельфинов, был слышен уже на лестнице, ведущей в русалочий центр.Тилль по привычке скользнул взглядом по настенной росписи, изображавшей морских обитателей — полосатые камбалы, черепахи и осьминоги беспечно плавали на синей стене между нарисованных водорослей и пускали разноцветные пузыри. Здесь на услуги дизайнеров не поскупились — заботились о русалках, которым было бы некомфортно переходить из морского многоцветья в серость земных городов. Петер на тусклые краски никогда не жаловался. Наоборот, из множества цветов он больше всего любил чёрный. На яркую роскошь росписей в русалочьем центре русал пренебрежительно кривил губы. А росписи и в самом деле были великолепные. Тилль по привычке замер на пороге, задрав голову к потолку. Там, в тусклом свете жёлтой, похожей на солнце, если смотреть сквозь толщу воды, лампы — русалки не любят яркого света — между мыльно-зелёных руин с золотыми прожилками шёл древний Ктулху, трёхглазый осьминог на человеческих ногах. С первого взгляда трудно было понять, что общего бог хаоса, придуманный странным американцем, имеет общего с примитивной русалочьей культурой. Но русалки, которых время лишило возможности верить хоть во что-то абстрактное, охотно признавали, что разрозненные легенды, оставшиеся от их разрушенной штормами цивилизации, во многом похожи на писания Лавкрафта. Даже Петер, отрицавший существование морских богов, был вынужден признать, что всё это время поклонялся не Нептуну, а Ноденсу, старику, который путешествует по морям в карете из ракушки. Один раз, послушав несколько рассказов, он даже пытался доказывать Тиллю, будто Лавкрафт про пришельцев из космоса знал даже больше, чем старейшины русалочьего племени. Остальным русалкам, не столь любознательным, очень понравились книжки с картинками, которые в центр приносили лавкрафтоведы — взбудораженные молодые люди с выпученными глазами и пафосными речами. Дизайнеры подслушали разговоры членов новоявленного книжного клуба и предложили объединить в центре молитвенный дом, лабораторию и спортивный зал. На взгляд Тилля, вышло потрясающе. Вместо привычных прямоугольных дорожек здесь располагались два облицованных голубой плиткой бассейна — круглых, глубиной в два человеческих роста и размером примерно с тот тёплый грязный пруд, где Петер этим летом приводил себя в форму. Несколько русалок, визгливо смеясь, перебрасывали друг другу наполненный водой мяч через дорожку между бассейнами. Жадно следя за полетом яркого мяча, они нетерпеливо крутились на месте, взбаламучивая сильными хвостами прозрачную воду, а то и вовсе выпрыгивали из воды, как летучие рыбы. Простая игра приводила их в ребяческий восторг. Петер всегда свысока смотрел на несложные забавы сородичей. Тилль не раз предлагал ему пообщаться с братьями по разуму и поиграть в водный волейбол, но русал в ответ лишь пренебрежительно махал хвостом — общество людей ему нравилось больше. С русалками, по его словам, Петер держался холодно — Тилль в ответ на эти рассказы только хмыкал, догадываясь, почему вздорный русал так стремится на сушу. В обществе русалок Петер боялся деградировать. В центре помощи коротали время русалки, которые недавно выбрались на сушу, и люди, желавшие уйти под воду. Среди вторых пока была лишь одна Шарлотта. Нисколько не стесняясь человеческой природы, она играла в мяч вместе с морскими русалками, такая же изящная и гибкая — Тилль, не сразу заметивший её узкую маленькую фигурку, испугался сначала, куда она исчезла. Но девушка заметила и подплыла к бортику, пока её бывший нерешительно расстилал на полу полотенце. — Всё скучаешь по своему Петеру? — хихикнула Шарлотта, решив, что здороваться ниже её достоинства, и любопытно подпёрла ладонями широкий подбородок. Что-то в груди Тилля сжалось в трусливом восторге от вида слегка раскосых глаз девушки — больших, бездонных, какого-то внеземного зеленовато-голубого цвета. И хотя её зрачки за время жизни под водой превратились в два серебряных блика, Тилль не мог не поддаться колдовскому очарованию этих глаз, таких огромных на нежном, полупрозрачном лице. Шарлотта всегда казалась ему слишком хрупкой и прекрасной, чтобы ходить по бренной земле — но теперь она, похоже, обрела свою стихию. Хвост у неё ещё не вырос, что Шарлотту ужасно расстраивало, зато между пальцами на руках и ногах появились перепонки — очень нежные и тонкие, которые она ненавязчиво демонстрировала Тиллю. Тилль только отмахнулся. Весёлый русалочий визг царапал ему уши, словно звук от вилки, которой скребут по гладкому фарфору. — Полезай в водичку, освежись, — предложила Шарлотта. — Может вырастет у тебя хвост раньше моего, уплывёшь к Петеру и забудешь меня, — она оскалилась, показывая острые клычки. — Ты в прошлый раз с таким усердием по бассейну круги наворачивал, что я уж подумала, будто на сушу ты больше не вернешься. Тилль вздохнул и спустился в бассейн, хотя плавать ему совсем не хотелось. Но в воде, заботливо окутавшей его прохладным голубым шёлком, сразу стало спокойнее. Тилль наконец-то почувствовал себя в своей стихии. На суше он был неповоротливым и неуклюжим, как косолапая утка, а в воде сразу преображался. Зоран, который в воду залезал только по щиколотку и море любил на расстоянии, как-то в шутку предположил, что с такими мощными плечами и развитыми лёгкими Тилль просто создан покорять морские просторы. И Тиллю этого очень хотелось. Ведь будь у него чешуйчатый хвост и холодная русалочья кровь, он бы уже давно уплыл к Петеру на остров Готланд, чтобы бороздить свинцовые просторы Балтики вместе. Но жизнь вместо Балтийского моря могла предложить Тиллю только бассейн в центре помощи русалкам. Не в силах выдернуть себя за волосы из пучины печали, в которой его засосало уже по грудь, мужчина молча любовался девушкой, плавая вокруг неё кругами — у русалок это было вроде ритуального танца. Шарлотта разбиралась в рыбьих повадках не меньше, и, сдерживая смех, всё пыталась увернуться на глубину — ведь у неё с Тиллем больше ничего не было. Тоненькая и гибкая, Шарлотта ещё при знакомстве напомнила Тиллю русалку, а татуировки, оплетавшие её тонкие руки густыми узорами, казались ему похожими на чешую. Но сейчас цветочный рисунок почти скрылся под свежей, нежной чешуёй — серебряными и голубыми пайетками она покрывала руки Шарлотты от плеч до самых пальцев, переползла даже на виски, грозя превратить лицо девушки в сверкающую венецианскую маску. Но Шарлотте, как ни странно, это шло — хоть сухопутные и морщились брезгливо, когда понимали, что первая стадия превращения в русалку выглядит запущенным ихтиозом. Что будет дальше, учёные не выяснили — с русалками человечество познакомилось ещё недостаточно близко — но Зоран, работавший в этом же центре, предполагал, что у уплывших под воду людей волосы должны были выпасти, а потовые железы — навсегда уснуть за ненужностью. Жабры и плавники, должно быть, вырастали на конечном этапе, когда от человеческих черт оставалось лишь смутное воспоминание, а лицо становилось больше похожими на рыбью морду. У Шарлотты процесс орусаливания шёл быстро — она почти всё время проводила в воде, и её глаза, которые ещё недавно отличались необычным монгольским разрезом, всё больше выкатывались наружу — она уже не могла плотно зажмурить веки и часто ныряла, чтобы не пересушить нежную слизистую. У остальных русалок вместо глаз была студенистая пленка, как у змей — и от того, что они никогда не моргали, многим людям взгляды круглых выпуклых глаз всех оттенков зеленого и синего казались колючими и неприятными. Да, по этому неподвижному взгляду было сложно догадаться об истинных чувствах обитателей моря, но Тилль всю жизнь так плотно общался с ними — от золотых рыбок до русалок — что ничего сложного в этом не находил. В конце концов, эмоции некоторых людей прочитать куда сложнее. — Ну что, русалочки мои, развлекаетесь? — поднял Тилля на сушу добродушный голос. Переминаясь у самого края бассейна, Зоран ласково глядел на русалок, и Тиллю показалось, что если бы не водобоязнь, ученый с удовольствием бы к ним присоединился, хоть и был похож на больше на круглую рыбу-фугу, чем на русалку. — Да вот опять растравляю себе душу, — мрачно отмахнулся Тилль, и прибавил, поглядев вслед уплывшей на другой конец бассейна Шарлотте, — мне бы её беспечность. — Она уже всех замучила тем, как проходит превращение, — возразил Зоран, оглядывая резвящихся русалок. Визг стоял, как в аквапарке в выходной день. — Сегодня хвасталась своими перепонками, а сырую рыбу есть брезговала. — Лицемерненько, — хмыкнул Тилль сквозь зубы, высунувшись из воды по плечи. Взбаламученная вода чуть колыхалась, обдавая шею и подбородок невысокими волнами, и от этого ощущения собственное тело казалось легче пузырька, будто Тилль опирался ногами не на плитку бассейна, а лунную поверхность. Ради этого прекрасного ощущения хотелось уйти под воду окончательно. Шарлотта играла с другими русалками в волейбол. — А это правда, что она может превратиться в рыбу? — не сводя с неё глаз, спросил Тилль у Зорана, который зарисовывал что-то в блокноте. — Касатку там или дельфина? — А с чего ты это взял? — удивился Зоран, приподняв белые брови. — Она тебе совсем уже мозги запудрила? Тилль нахмурился и подпыл к бортику, чтобы угрюмо поглядеть на ученого снизу вверх, и снова вздохнул шумно, как кит, выбрасывающий воду через дыхало. — Просто Петер боялся стать рыбой. Поэтому и уплыл от меня. У него и русалки есть знакомые, которые и на людей уже не похожи. Это же ведь неправда? В голосе Тилля звенела такая тревога, что Зоран вмиг посерьезнел. — Вылезай, я тебе кое-что покажу. Заклеенная зарисовками стена в лаборатории напомнила Тиллю кабинет из детективного фильма, где сыщик-энтузиаст по крупицам собирает психологический портрет какого-нибудь серийного злодея. Только вместо окровавленных трупов на рисунках были русалки. И в некоторых из них не было ничего человеческого. — Когда-то давно русалки и люди жили почти вместе, — заговорил Зоран, пока Тилль, кутаясь в полотенце, вглядывался в поспешные наброски и размытые фотографии, тем более жуткие, что на них проплывали в зеленоватой толще смутные, едва различимые силуэты. — Наши цивилизации находились примерно на одном уровне развития. Русалки подгоняли к берегам рыбу, поднимали со дна затерянные сокровища, а мы делились с ним, чем могли. И своими телами в том числе. Межвидовая любовь не была редкостью. Тогда русалки могли несколько раз за жизнь превращаться в людей и обратно, и среди людей было много их потомков. Некоторые дети русалок могли уйти под воду, а некоторые оставались на суше и передавали русалочьи гены своим детям. Читал «Тень над Иннсмутом»? Вот и мы тогда жили так же. А сейчас те, кому достались русалочьи гены, рождаются покрытыми чешуей, с перепонками между пальцами, но умирают, ведь никто не отпустит их в море. Ихтиоз — это единственное, что оставили нам предки, — заключил Зоран со вздохом. — Но я всегда придерживался акватической теории, ты знаешь. И я не устану доказывать, что мы вышли из воды. Иначе чем ещё можно объяснить плавательный рефлекс у младенцев? Тилль хмыкнул украдкой — акватическую теорию Зоран отстаивал с таким же пылом, с каким Петер пересказывал человеку свои любимые передачи про инопланетян. — Я вот тут восстановил их примерную внешность по скелету, который нашли у побережья Стокгольма в пятидесятые, примерно когда поднимали на сушу тот самый знаменитый затонувший корабль, — продолжал Зоран, пока Тилль, стараясь не задеть мокрым полотенцем загадочное оборудование, разглядывал морские диковинки. — Русалка эта — ровесница «Васы», примерно семнадцатый век. Должно быть, заплыла в трюм и не смогла выбраться. Тилль сглотнул, переводя взгляд на бюст, слепленный из серовато-бирюзового материала, похожего на голубую глину. О том, что найденный водолазами череп принадлежал женщине, мог догадаться только опытный знаток анатомии — ведь на первый взгляд это почти лишённое подбородка существо с громадным ртом и широко расставленными круглыми глазами на вытянутом вперед лице со скошенным лбом, больше походило на лягушку или рыбу. Или на страшных глубоководных из того самого рассказа Лавкрафта. На взгляд человека, подводная женщина была уродлива, словно жаба — но Тилль с нежностью всматривался в обкатанные водой черты. Ведь русалка не так уж сильно отличалась от Петера. — Как видишь, она уже не похожа на человека, — голос Зорана доносился до Тилля словно через толщу воды, — у неё совсем плоский нос, а ноздри, должно быть, затягивались пленкой, когда она погружалась под воду. Она всё больше адаптировалась к воде, а её дети скорее всего, могли совершать полный переход до рыб и никогда не выходили на сушу. И посмотри на её ушки — это же просто два отверстия в черепе, раковины ей уже не нужны. — И почему русалки так изменились? — спросил Тилль севшим голосом. — Религия, — пожал плечами Зоран. — Церковники считали их порождениями ада, страшными чудовищами, и русалки решили, что будет лучше навсегда скрыться от этих мракобесов на дне морском. К тому же, русалочьи представления о Боге никак не вязались с Библией, и только в самых отдаленных уголках нашего мира люди продолжали поклоняться древним богам. — Так они всё же во что-то верили? — Верили, — твердо кивнул Зоран. — Но их цивилизация очень скоро пришла в упадок — под водой нет инструментов, чтобы строить новые храмы и устраивать ритуальные песнопения. Недавно в Индийском океане нашли храм, весь украшенный резьбой, и последние рисунки датировались как раз началом двадцатого века. И чем моложе были рисунки, тем сильнее они упрощались, пока не исчезли совсем. В сороковые годы, я думаю, русалки распались на множество маленьких стай и по сути прекратили своё существование, как цивилизация — мало кому захочется плавать рядом с подводками и эсминцами. А в Японском море несколько храмов так и вовсе взорваны в прах. Но легенды сохранились — возможно, осталось какое-то устное творчество. Вот люди и искупают свою вину, как могут. Изучают генетические заморочки и, в сотрудничестве с русалками, ищут остатки цивилизации, которые так долго игнорировали, отмахиваясь тем, что исследовать океан слишком сложно. В Новой Англии, где удалось записать больше всего легенд, русалок после обучения вообще запускают на дно с оборудованием, чтобы они и нам помогли, и про себя что-то узнали. Благо сейчас русалки решились выйти на контакт. Может, однажды выйдут и на сушу, хоть за тысячи лет они и стали ближе к рыбам. Но среди них ещё остались те, кто может превратиться в людей. — Как Петер, — прошептал Тилль одними губами. — Замечательный экспонат. Мне кажется, если у него получится эволюционировать, его просто затаскают по всяким НИИ, — улыбнулся Зоран и хлопнул приунывшего Тилля по плечу в знак одобрения. — А Шарлотта…. Не беспокойся, она просто…слегка того. Тебе-то дай бог отрастить хоть пару чешуек. А Петер вернётся, я чувствую. Он же не раз говорил, как ему хочется оторваться на Октоберфесте. Тилль с трудом выдавил кислую улыбку, но лабораторию покинул уже слегка обнадёженным. Русалки, с которыми он не раз играл в волейбол, помахали ему хвостами на прощание, а Шарлотта — маленькой ручкой с прорезавшимися между пальцев перепонками. Тилль отвернулся, чтобы не растравлять душу ещё больше, и поспешил вниз. В кафе на первом этаже развернулась милая сценка — русалка-тренерша со своим детёнышем, похожим на рыбку, и молодая женщина, державшая на коленях мальчика лет пяти, беспечно болтали и звякали ложечками по стеклянным креманкам с разноцветным мороженым. Если бы не хвост русалки, обвившийся вокруг ножки стула, и уши-плавники, торчавшие из-под исчёрна-синих волос, можно было бы подумать, что две мамочки просто обсуждают успехи своих детей — так обе женщины были похожи друг на друга длинными волосами и стройными телами. Тилль невольно улыбнулся русалочьему ребенку, который никак не мог усидеть на стуле и закручивал короткий хвостик спиралью, как змея. Тиллю ненадолго показалось, будто он очутился в каком-то другом мире, слишком прекрасном для жестоких сухопутных двуногих, и даже осмелился приветливо кивнуть русалке-кассирше, сидевшей за прилавком в бочке с водой и постоянно строившей ему глазки. Весьма успешно — у этой русалки имелись веки и даже ресницы. Может быть, её прабабушка ещё ходила двумя ногами по горячему песку. С тех пор Тилль, где бы ни оказывался, всматривался в людские лица и искал в них полустёртые миллионами лет эволюции едва различимые русалочьи черты — выпуклые глаза с гладкими, сразу от бровей, веками, пухлые выпяченные губы, покатые лбы и небольшие, словно недоразвитые подбородки. И потомков морских жителей на суше оказалось куда больше, чем он думал сначала.