Грустный русский взгляд

Он догнал Киева у соседних с баром домов. — Стой! — украинец развернулся и вперился в него пустым, стеклянным от слез взглядом. — И сейчас ты скажешь, — заторможено, будто стараясь не зареветь и взвешивая каждое слово, произносит рыжий, — «Это не то, что ты подумал, Киев», да?! Последнее слово прозвучало чуть истерично. Видно было, что Киев пытается сглотнуть противный ком в горле и силится не заплакать прямо сейчас. — Нет, — Москва немного отдышался после быстрого бега, и сделал то, чего Киев точно не ожидал. Он бухнулся на колени и обнял, — Прости. Киев замер. Осмысленность ушла из взгляда куда-то глубоко внутрь, и в руках у русского осталась безвольная, неподвижная и неживая кукла. — Прости! Слышишь?! Прости! — Москва потряс его за плечи, потом прижался и начал покрывать лицо поцелуями. В груди у него было отчаянно-тоскливо, он не понимал, что делает, не понимал, что нужно делать. Он целовал нежные щеки, покрытые румянцем, целовал не открывающиеся ему навстречу губы, целовал веки, нос и скулы. Он не знал, зачем он это делает, и, впервые пожалуй, решил довериться чувствам, а не голове. — Что ты ко мне чувствуешь? — вдруг отмер Киев. Он вперился в глаза Москвы каким-то диким взглядом, будто пытаясь отыскать там ответ. — Не знаю, — выдохнули ему, — Это так непохоже на любовь и влюбленность, как их описывают, что я не знаю. У меня нет блядских бабочек в животе, и никогда не было, а я не понимаю, что — это! Что я чувствую к тебе?! — А с чего ты взял, — медленно, словно пытаясь донести что-то до маленького ребенка, выговаривает Киев, — Что у тебя все будет так же, как у всех? Москва только глазами захлопал. А ведь правда, с чего это он взял?.. — Надумаешь что-нибудь, приходи, — вздыхает Киев и уходит. А Москва так и остается стоять на коленях посреди холодной, зябкой улицы, смотря ему вслед.

***

У меня некрасивые глаза, некрасивая душа, не проси сказать обратного. — Ты так скучаешь по нему? — грустно спрашивает Украина. Они лежат на расправленном диванчике в квартире России. Голос у последнего хриплый, ломкий, но он все равно поет, тщательно подбирая и растягивая слова, будто мозаику складывая. — Да, — отвечает он через силу, поглаживая брата по волосам, — А ты все так же на него похож. Пиздецки сильно. — Знаю, — мягко улыбается Украина. Белая ночь опустилась, как облако. Ветер гадает на юной листве. Слышу знакомую речь, вижу облик твой. Ну почему это только во сне? Россия внезапно прижимается своими губами к его губам, но Украину это волнует примерно так же, как врача волнует странное поведение своего подопечного-шизофреника. — А так совсем не похож, — шепчет Россия прямо ему в губы, — Ты пахнешь по-другому, дышишь по-другому и губами по-другому двигаешь. А потом он целует опять. Украина не отвечает, смотрит на него, прикрывающего глаза, такого отчаявшегося, больного. Не головой больного, а сердцем. Хотя и головой иногда тоже. — А сейчас зачем? — спрашивает украинец, кладя свою руку России на щеку, — Не похож же. Не мучай себя. Так больно говорить это тому, в кого ты безумно, безвыходно и мучительно влюблен, но Украина знает — России больнее. Поэтому говорит. — Не знаю, — отвечает Федерация, и на его глазах выступают слезы. Украина вытирает их непослушными пальцами и слушает чужое срывающееся дыхание. Синий лед во взгляде пепельный и злой, ты же видишь мою боль, по весне оттаю заново. — Наверное потому, что это ты, — хрипит Россия и обнимает украинца, прижимая его ближе. Украина не знает, что и думать. Ему становится бредово-хорошо и одновременно безысходно-плохо. — Обещай ничего не делать с собой, хотя бы пока я сплю, — выдавливает он. — Обещаю, — и Украина проваливается в сон.