За забором из розового кирпича [Альфа]

      Отчёты-отчёты-отчёты. Перед глазами бесконечные цифры и графики, бумаги, требующие проверки и подписи — Германии кажется, они не заканчиваются. Каждая жалкая бумажка требует тщательного рассмотрения, а когда он заканчивает с ней, приносят стопку новых.        Но Германия не жалуется. Германия любит работать, любит, когда можно не думать о том, в какое место летит его жизнь и питаться одним кофе круглые сутки — надо бы попросить Евросоюза принести ещё чашечку, а то перед глазами уже опасно темнеет, того и гляди, он отключится прямо на рабочем месте. Посреди ночи, но это детали.       — Может, отдохнёте? — вздыхают на головой.       — Россия? Прошу вас, не мешайте. Я не услышал, как вы вошли, — бормочет Германия. Кажется, где-то в ящиках стола у него был энергетик. Не отрывая взгляда от документов по поставкам газа, Германия начинает шарить рукой по ящикам стола, но бумаги внезапно исчезают у него со стола, а вместо них появляется поднос с едой.       — Я не хочу есть, — сердито выдыхает Германия, поправляя сползающие с переносицы очки. Он правда не хочет. Он не чувствует голода.       — В последний раз вы ели вчера днём, и это была одна засохшая печенюшка, — печально замечает Россия, а потом Германии под нос суют шикарный букет нежно-розовых роз. Цветов ровно девять, шипы срезаны, а низ букета перевязан чёрной лентой. — Прошу, поешьте. А потом мы поговорим.        Красивые розы.        Германия пытается схватить букет, но Россия резко убирает его.       — Все цветы и разговоры только после еды, — строго произносит Россия. Германия наконец поднимает на него взгляд.        Синие глаза смотрят с раздражающей укоризной. Россия уже неоднократно приходил и кормил его, иногда несколько раз за рабочую неделю, и только в последние разы Германия начал отказываться от его еды — в самом деле, он был совсем не голоден. Но Россия не уходил, пока не добивался своего.        На подносе были гранёный стакан с компотом и яркой смешной трубочкой, мисочка с винигретом и тарелка супа. Германия не любил супы — вообще. И компоты не любил, честное слово. Да и салат, который был сейчас перед ним, ему совсем не нравился. Но Россия требовательно смотрел на него, в его руках был букет любимых роз Германии. Как он мог не съесть?       — Как называется суп? — спрашивает Германия после того, как проглатывает одну ложку. Суп горячий и, нет, Германия этого не признает вслух, очень вкусный. Он растекается во рту и оседает теплом в желудке.       — Это щи, — отвечает Россия, когда Германия проглатывает вторую ложку. — В вашем состоянии только супы, салаты и каши можно, никакой жёсткой пищи. Желудок не выдержит. Не советую также пить напитки, содержащие стимулирующие вещества. Энергетики и кофе в их числе.       — Вы мне не отец, — фыркает Германия. Он глотает суп быстро-быстро, чтобы не успеть подумать о том, что он же худеет. Запах у супа тоже божественный.        Он опомнился только тогда, когда все тарелки на подносе уже были пусты. Губы были жирными от супа, и Германия тщательно облизал их, не жалея пропустить и капли этого божественного кушанья.       — Я твой сводный брат и неофициальный отчим, а в будущем надеюсь стать и мужем, так что следить за твоим здоровьем я имею полное право, — произносит Россия, явно взвешивая каждое слово. На его лице написано сомнение, но из-под него просачивается тонкая ирония. Мол, если мы недостаточно с тобой близки в повседневности, вот тебе факты. Германия со вздохом отодвигает от себя поднос.       — Мы с вами уже на ты? — кривит губы он. Они с Россией пересекались в последние годы всё чаще. Их можно было бы даже назвать друзьями с привилегиями, если бы эти самые «привилегии» имели место быть — а их не было. Существовали на задворках памяти только воспоминания о поцелуях — редких для того, чтобы считать их парой, но частых для того, чтобы они не были просто случайностью или минутной слабостью. Если учесть все эти факты, «стать и мужем» в разговоре прозвучало не слишком неожиданно. Но и не слишком-то много Германия испытывал восторгов по этому поводу. — Я думал, ты несерьёзно за мной вьёшься, но ты всё же решил попробовать узаконить наши отношения… Это твоё право. Я никогда не отрицал симпатии между нами, но быть частью твоего гарема не особо горю желанием. У тебя всего одна попытка, на все последующие я согласия не дам, — только после того, как Россия кивнул, Германия продолжил: — Я хочу знать остальных. Всех кандидатов. Больше двух, я полагаю?        Россия натянуто улыбнулся. Его явно угнетало, что Германия держал чисто деловой тон, но Германии не хотелось сейчас сглаживать углы — Россия правда был ему симпатичен, и он надеялся, что их интрижка со временем перерастёт во что-то больше и серьёзнее — Союз ведь был для России вне доступа, а значит, все пути были открыты — но — брак… Да ещё и не только с Германией (что было очевидно, ведь Россия слишком сильный для одного омеги, но это всё равно угнетало) — это было, право слово, обидно.       — Рейх, США и ещё один с половиной. Все омеги, — ответил Россия, оглянувшись на дверь. За стенами кабинета Германии, судя по громким крикам, ругались Евросоюз и Франция.       — Инцестные связи запрещены, — озвучил очевидное Германия.       — Герра Рейха это не волновало, когда он услышал твоё имя в моём списке, — со вздохом произнес Россия. Он положил розы на стол рядом с подносом и наклонился вперёд, оперевшись кулаками о стол Германии. — Но США был встревожен, конечно. Это потому, что он слабее. Герр Рейх даже не подумал о том, что наш брак могут запретить, потому что он подсознательно чувствовал, — Россия наклонился ниже, и их лица оказались интимно близко. Германия перевёл взгляд на чужие губы, находящиеся в опасной близости от своих. — А ты не чувствуешь, Германия?        Германия замер, прислушиваясь к внутренним ощущениям. У России под выразительной нижней губой была бледная родинка — крохотная и милая. Только сейчас, находясь к России так близко, он заметил.       — Мы истинные, — шёпотом поделился Германия опасной догадкой. — С тобой, с Vater, с daddy и с…       — Ты знаешь ответ, — вздыхает Россия, отстраняясь.       — Папа или…       — Оба, я подозреваю. Но первый точно, — Россия снова оборачивается на дверь. Там вмиг стало подозрительно тихо. — Герр Рейх не сильно задумывается над своими внутренними ощущениями, но из вас всех он второй по силе. Интуит, он сильнее многих. Я едва могу сдерживаться рядом с ним, мне хочется сплести нашу силу воедино, но он ещё не готов, — Россия вздыхает. Германия кивает — это очевидная для него информация. — Ты, если наши с тобой догадки верны, четвёртый, но ты берёшь умом и опытом. США пятый, вот с ним могут возникнуть проблемы. И всё равно — США один из сильнейших в Городе. Это будет мощный тандем. Таких в настоящем не существует.       «И ты знаешь, какие огромные это открывает возможности», — повисло в воздухе неозвученным, но Германия прекрасно понял и без слов.       — Ты узнал, что мы истинные, но я не верю, что ты так просто воспылал любовью ко всем нам. Ты любишь только одно существо, не имею ни малейшего понятия, как ты достанешь его из лечебницы, но теперь ты имеешь для этого законные основания. И зачем тогда тебе остальные омеги? Прежде чем мы приступим, я хочу всё знать досконально. У тебя с ним одним получился бы и так твой «мощный тандем».       — Особый ритуал свадьбы. Возможен только со всеми истинными сразу. К тому же, вы мне все как минимум симпатичны, и я надеюсь создать с вами крепкую семью, — Россия поднял букет одной рукой и протянул его Германии. Германия осторожно принял цветы двумя руками и зарылся в них лицом, вдыхая запах.       Это звучало интересно.       — А твоя единственная и неповторимая любовь не будет ревновать? — ехидничает он, но уже без огонька. Розы прекрасны. Большинство омег не любят розы — в розах кроется опасная сила, ломающая волю и разум. Но омеги России — все до единого исключение из правил, насколько Германия знал. Только умелый садовник может вырастить эти цветы правильно, только сильная омега сумеет принять в подарок розы.        Идеальный тандем.       — Он перебесится. Ещё и рад будет, поверь мне, — вздыхает Россия. — Скучает по детям, а вы же все как дети для него, особенно ты и США.       — А к настоящим детям его допустить нельзя? — интересуется Германия, прислушиваясь к звукам за дверью.       — Ему запрещено, хотя я попробую добиться, чтобы он хотя бы с Казахстаном и Беларусью смог увидеться, — печально отвечает Россия, опираясь ладонями на стол Германии и задумчиво рассматривая пачку документов рядом. — Поскольку он дееспособен лишь частично, даже наш брак могут не зарегистрировать. Я сделаю все, что смогу. Поскольку я поручитель, гарантом добровольности должен выступить кто-то из вас.       — Я хочу им быть, — кивает Германия, прижимая букет ближе к груди. — Ты на это и рассчитывал, верно?       — Конечно, — Россия слабо улыбается. — Ты догадлив, как и всегда. Есть ещё вопросы?       — Мне обязательно смотреть, как ты их трахаешь? — с неприязнью произнёс Германия спустя недолгое молчание.       — Не обязательно, — хмыкает Россия. — Но тебе понравится, обещаю. Маленький ревнивец.       — Я их отравлю.       — Боюсь, ты опоздал. Герр Рейх уже травит США как только может, и тебя отравит, едва ты появишься на пороге нашего дома, — Россия качает головой. — Вы все были предупреждены об условиях, не вижу смысла так раздражаться по поводу того, что каждый из вас у меня не единственный. В конце концов, я тоже у вас не единственный — вы есть друг у друга, а для США в помолвочный контракт вообще включён пункт об изменах — интрижки без серьёзных отношений на стороне разрешены, двери моего дома открыты. Гуляй не хочу.       — Ты слишком просто к этому относишься, — морщится Германия.       — Ну почему же, — Россия жмёт плечами. — То и дело натыкаюсь на герра Рейха, зажимающего довольного Америку по всем углам — и оба счастливы, несмотря на то, что убить друг друга пытаются до сих пор. Не красней так возмущённо, они твои родители, и как-то же ты появился на свет без постороннего участия всяких альф.       — Избавь меня от подробностей, — бурчит Германия.       — М, — хмыкает задумчиво Россия. — Вчера возвращаюсь домой, а их нигде нет. Спускаюсь в столовую — голодный, жуть — а они там прямо на столе предаются страсти. Причём герр Рейх уступил ведущую позицию Америке.       — И что потом? — всё же не сдерживает любопытства Германия.       — Ужин вышел отменный, — по-ангельски улыбается Россия — того и гляди, нимб над головой засветится. Германия фыркает.       — Я готов, — произносит он.       — Уверен, что не хочешь отдохнуть? — поднимает брови Россия.       — Хочу своего альфу как можно скорее. — мурчит Германия, прижимая букет к себе ближе и незаметно вытягивая из рукава рубашки нож. Россия в мгновение ока исчезает из виду, а через секунду Германия чувствует его дыхание на своей шее. Волоски на загривке встают дыбом, а мурашки проходят волной по телу, когда Россия приподнимает его длинные чёрные волосы, открывая шею сильнее, и прижимается к ней губами.       — Мх, — выдыхает Германия, прикрывая глаза от удовольствия и сильнее сжимая нож в ладони.       — Давно хотел поцеловать тебя сюда. У тебя тут позвонок выступает, знаешь, — шепчет томно Россия, лихорадочно продолжая покрывать поцелуями шею Германии, — очень милый позвонок. Как увидел его нечаянно, так губы дрожали, так хотелось поцеловать. Сладкий, убери свою зубочистку обратно в рукав, а то я её напополам сломаю. Я слишком долго и слишком давно хочу тебя, — Россия мягко прикусил позвонок на его шее, и Германия подавил порыв сделать так, как ему приказывают, чтобы поддаться чужим ласковым губам и рукам. Но было нельзя, а потому Германия, превозмогая себя, замахнулся рукой себе за спину. Руки и губы России тут же исчезли.       — Зря, малыш, — чужой рык пробрал Германию до самого нутра, а потом нож вырвала из его рук неведомая сила. Россия оказался над ним, большой и тяжело дышащий. Узкие зрачки следили за каждым неловким движением Германии, который иррационально пытался прикрыться букетом. Россия вырвал и букет, наклонился, а потом губы Германии со стоном открылись под чужим напором. Россия хищно вылизывал его рот, и от действий его языка у Германии в груди трепыхалось что-то сладкое и жадное. Это его сейчас Росси так ненасытно целует, это его он так хотел, а не их.       Германия знает — если бы не некоторые обстоятельства, Россия предпочёл бы именно его, Германию. Как самого беспроблемного и умного — России всегда нравились именно такие. Не шлюховатый сумасбродный daddy, не чокнутый Vater с загонами, не алкаш-брат, не… Псих папа. Германия.       Россия даже, вероятно, готовил почву для их отношений, а Германия, пусть это было не в его характере, надеялся на чудо — вдруг хоть раз счастливая звезда упадёт в его честь, и сбудется его единственное желание — быть с этим альфой во всей последующей жизни только вдвоём и навсегда. Они бы справились, Германия точно знает, несмотря на то, что России слишком много для одного омеги.       Германия так отчаянно этого желал… И он не собирается сдаваться на половине пути. В конце концов, соперников всегда можно немного… Подправить. Сшить между собой все их внутренности и вывернуть наизнанку. Наверняка, внутри они такие уродливые, что Россия точно их разлюбит.       Язык России проник глубже, и Германия всхлипнул от удовольствия. Сопротивляться не хотелось, особенно когда руки России так провокационно щупали его бока, но Германия всё равно попытался оттолкнуть его — ради удачной помолвки стоило подождать. России его барахтанья были, что слону дробина — он только стал щупать Германию сильнее, почти залезая под рубашку, края которой Россия уже успел вытащить из брюк.       — Стой… Остановись, — всхлипывал Германия между поцелуями, но Россию это только распаляло. — Пож-жалуйста-а… Р-росси…       — Ты хоть знаешь, о чём ты просишь меня?       — Да, — лицо Германии внезапно поскучнело. — Хватит этого представления. Он ушёл.       Россия тут же отстранился, неловко улыбнувшись. От его хищности и альфьей натуры не осталось и следа. Теперь это был просто обычный Россия с доброй улыбкой и виноватыми синими глазами.       — Я перестарался? — если бы голос альф позволял мямлить, Россия бы именно это и делал. Иногда этот альфа казался Германии настолько добрым, порядочным и помешанным на самоконтроле, что Германия забывал, что перед ним альфа. Россия был похож на омегу-переростка по странному недоразумению природы. Иногда он был слишком слабохарактерным, однако, всё, что касалось заботы о своих близких, заставляло его проявлять удивительную твёрдость.       Подкаблучник — вот его участь.       Германия вытер губы тыльной стороной ладони и окинул кабинет равнодушным взглядом.       — В следующий раз нет необходимости меня кормить, — скривился он. — Бога ради, Россия, у нас этажом ниже есть кафе, и там отлично готовят.       — Так правдоподобнее, — фыркнул Россия, сложив руки на груди. — Ты не ужинал.       — Первый раз за несколько месяцев. Я слежу за питанием и не вижу причин, почему это так же делаешь ты, — Германия устало закатывает глаза. Этот альфа неисправим.       — Мне нравится тебя кормить. Хотя бы вкусно? — печально спрашивает Россия, поднимая с пола букет и кладя его на стол. Германия фыркает.       — Вкусно, — не кривит душой он. — И всё же, я прошу тебя, держи свои инстинкты под контролем. Клише на клише — это такая мерзость. Мало того, что у тебя гарем — клише настолько древнее, что его видели даже египетские пирамиды, так ещё и каждый из твоих омег — мышь слепая, крыса тупая, каждого обделили и обидели, каждого надо спасти от общества и запереть в замке в лучших представлениях Дисней Продакшн.       — А чем плохо. Всех всё устраивает, — пожимает плечами Россия. — И тебя в том числе. Ты не сбивался, когда думал? Он мог…       — Подслушивать мысли, ага, — Германия раздражённо вздохнул и поправил очки на переносице. — Не волнуйся, я отыграл всё в лучшем виде. И распускать руки было лишним.       — Ты слишком соблазнителен, я ничего не мог с собой поделать, — Россия улыбнулся в очередной раз, опираясь на стол Германии своей выразительной альфьей задницей. В его голосе не было ни капли раскаянья. — Не то чтобы мне лично приходилось что-то там отыгрывать.       — Да-да, — отмахнулся от него Германия. — Похищай меня уже. Давай покончим с этим.       — Как скажешь, — Россия поднял Германию на руки и закинул себе на плечо. — Что-то ещё?       — Мой смартфон и мундштук для сигарет, — отвечает Германия, и тут же получает в руки всё, что попросил. Россия щёлкает зажигалкой, помогая Германии подкурить, и изящный мундштук тут же вставляется в рот, а Германия начинает методично пролистывать новостные ленты социальных сетей, и нестандартное положение его тела в пространстве его не то чтобы волнует.       — Почему вы все что-то курите, — ворчит Россия, захватывая второй рукой букет со стола, а потом опрокидывая ногой кресла Германии и сметая несколько предметов с его стола, создавая следы похищения. — У Рейха во рту постоянно сигара, Америка с этой своей… Электронной сигаретой, она у него какая-то мега-крутая, даже высчитывает ущерб, представляешь? Сов курит самокрутки или — и того хуже — наркоту, не удивлюсь, если твой брат тоже…       — Неси давай, зожник, — фыркает Германия, не отрываясь от телефона. — Мой брат курит папиросы со вкусом шоколада, но тебя это не касается и никогда не касалось. Как и то, что мы все курим.       — Касается, касалось и будет касаться, — спорит Россия, тем не менее, послушно выбивая окно и унося Германию из его кабинета по пожарной лестнице. — Потому что вы мои омеги, и я за вас отвечаю. Мне не нравится, что вы портите себе здоровье таким примитивным способом.       — Прекрати нудеть. Мешаешь работать, — бубнит Германия. Россия только печально вздыхает, но послушно затыкается. Через некоторое время Германии всё же становится немного стыдно: Россия правда о них заботится. Он затягивается сигаретой, ощущая мятный ароматизатор, и добавляет как бы невзначай:       — Красивые розы. Спасибо.       — Я старался, — Германия буквально физически ощущает, как просияло чужое лицо, и морщится. Иногда Россия просто неисправим.       Наконец, они спускаются с седьмого этажа, и Россия усаживает его в машину, самостоятельно пристёгивая. Периодически Россия переходит край допустимой заботы, но у Германии не всегда есть душевные силы, чтобы останавливать его, чем Россия и пользуется.       Через некоторое время Германия не выдерживает:       — Я могу не справиться?       — Америка справился, — пожимает плечами Россия. — Ты сильнее.       — Но он…       — Не супруг. Пока что. Но и не наложник, как если бы я открыл перед ним дверь. Он фаворит, фаворитов брать в супруги вполне допустимо, если соблюдать некоторые условия.       — А Vater?..       — А Рейх — законный супруг, ему даже ритуал свадьбы не особо нужен, чтобы быть им — настолько он силён. Он претендент на роль главного супруга, однако, он второй по силе, Сов его сместит — без вариантов.       — Как он зашёл? — выдыхает Германия, нервно закусывая мундштук.       — Он сначала осознал, как работает это место, а потом вошёл — но только когда понял, что я люблю Сова. Подсознательно не хочет принимать на себя ответственность старшей жены. Честно говоря, ему и не нужно было входить — Дом признал его одним из хозяев и моих супругов, когда он отломил нос статуе Медузы Горгоны. Некоторые её и вовсе не видят, не то что, — фыркнул Россия. — Ты слабее раза в четыре, к моему сожалению. Иначе быть тебе моим единственным супругом с твоими способностями и интеллектом.       — Не очень-то и хотелось.       — Угу, — Россия ласково улыбается. Германия точно знает, что улыбка адресована ему, хотя Россия смотрит только на дорогу.       — Что бы ты тогда без своего «Сова» делал? — запоздало грубит он.       — Какое это имеет значение, когда рядом ты? — отвечает Россия с нежностью.       — Вот только давай без этих твоих размытых влюблённых ответов, — Германия стряхивает пепел с мундштука в дверную пепельницу. — Ты бы не смог со мной одним, я же знаю.       — Вы все так уверены, что я и сам начинаю в это верить. Но я бы смог, правда, Германия.       — Тебе бы было плохо с одним, — Германия сильнее обхватил мундштук губами и вдохнул новую порцию дыма с амортизатором мяты. — Даже если ты смог бы, твоя сущность всё равно бы требовала ещё омег и, в конечном итоге, ты бы либо стал бесплоден, либо бы покрыл рандомного омегу во время гона. Возможно, даже собственного ребёнка.       — Мой организм крепче, ты же знаешь, — мягко отвечает Россия. — Я отличаюсь от других альф.       — Так думаешь только ты, — Германия отворачивает голову к окну. Мимо проносится забор из розового кирпича — высокий, примерно в два человеческих роста. — Никто не может быть уверен в этом.       — Кроме твоего Vater и моего Сова, — парирует Россия.       — Они могут ошибаться.       — Но они никогда не ошибались.       Россия и Германия помолчали немного. Германия понимал, что ничего страшного сейчас не случится, но у него всё равно дрожали колени.       — Всё равно тебе пришлось создать гарем, так какая теперь разница, смог бы ты быть с одним, или не смог бы? — Германия снова затягивается сигаретой, держа мундштук между средним и указательным пальцами левой руки. Россия вздыхает.       — Тебе разве не приятно знать, что именно ты мог быть у меня единственным?       — Приятно. Но любишь ты всё равно не меня, а свою бестию. Какой в этом смысл?       — Я бы постарался сделать тебя счастливым. И сейчас постараюсь.       Германия поёжился. Они уже скоро подъедут к воротам, а он всё ещё не особо готов. Не то чтобы к тому, что произойдёт, вообще можно быть готовым.       — А если я стану наложником? — шёпотом спросил у России он.       — Не сможешь стать супругом, — качнул головой Россия, нахмурившись. — Наши дети будут незаконнорожденными. Но тебе не о чем волноваться, Германия. Ты минимум фаворит. Единственный, кто мог стать наложником, был США, но, как ты знаешь, он справился.       — А если я…       — Всё будет хорошо.       Они въехали в раскрывшиеся ворота.       Германия боялся прикоснуться к ручке в форме песочных часов и узнать, что дверь его не пропустит. Красивая картина над дверью изображала ангела и демона, которые протыкали друг друга копьями. Фигура демона казалась Германии смутно знакомой. У него был странный цвет глаз как для демона — насыщенно-синий.       — Не волнуйся, — проговорил Россия над ухом нежно. — У тебя есть сколько угодно времени, — он показал свои наручные часы, стрелки на которых замерли без движения. — Можешь побродить по округе.       — А ты — со мной? — спросил Германия. Получилось жалобно, и он поморщился.       — Я с тобой, если ты хочешь, – кивнул Россия.       — Хочу.       — Это место пугает тебя?       — Да. Особенно северная башня. На ней шпиль… Это отрубленная голова?       — Скульптура отрубленной головы. Её создавал один талантливый писатель. Он не слишком увлекался скульптурой, но именно этим творением он страшно гордился.       — Познакомишь меня с ним?       — Вы знакомы, ты просто забыл его. К тому же, он сейчас не в том состоянии, чтобы общаться с кем-то и тем более — рассказывать про скульптуру.       — Пишет что-то?       — Налаживает личную жизнь. Но не без этого, конечно.       — Красивые сфинксы.       — Хочешь, подарю их тебе? Никому, кроме тебя, не приглянулись.       — Потом. Но они правда мне понравились.       — Я запомню.       — Розы… Везде розы.       — Люблю розы.       — Особенно цвета его глаз?       — Да. Нет смысла скрывать, что я по-прежнему люблю его.       — Я понял.       Так они и бродили. Германия спрашивал обо всём, что видел. Иногда ему казалось, что среди бесконечных статуй ангелов и демонов, голых и совокупляющихся, он видит ту самую голову Медузы Горгоны с оторванным Vater носом, но сколько бы он не пытался, подойти к ней не мог. В ножки скамеек искусно были вплетены черепа и кости, розовые кусты так же были в виде черепов. Розы все были разного цвета, но чаще всего — золотые. Розы такого цвета были самые красивые и пышные. Чуть поменьше были красные, чёрные и нежно-розовые. Синие, белые и голубые розы едва распустились. Кустов с серыми и фиолетовыми розами Германия заметил всего два или три, и почти на каждом из них было не больше одного только-только распустившегося цветка.       Он знал, что нежно-розовые были посажены в его честь.       — Как часто ты занимаешься садоводством?       — Почти каждый день, — ответил Россия, нежно проводя пальцами по лепесткам золотой розы. На каждом кусте с золотыми розами было не меньше, а то и больше девяти полностью распустившихся больших цветков. На кустах с нежно-розовыми розами — около пяти-шести цветков среднего размера.       Германия буквально физически почувствовал, насколько папу любят больше. Он не расстраивался — на кустах с голубыми розами часто было всего три цветка, и редко — четыре. К США Россия привязан ещё меньше.       — Я думаю, я готов, — Германия порывисто вздохнул. — Фаворит, это же не так плохо, да?       — Я всё же надеюсь, что ты сразу станешь мне супругом, — мягко ответил Россия. В его руке внезапно появились садовые ножницы. Германия только краем глаза уловил, как они материализовались в воздухе. Россия наклонился к одному из кустов и срезал нежно-розовую розу, а потом ласково вставил её в причёску Германии. Сначала показалось, что ненадёжно, но когда Германия чуть тронул розу рукой, он понял, что цветок приклеился почти намертво, и чтобы его снять, нужно будет сильно его расшатать. Это, как ни странно, придало уверенности.       Через несколько минут ходьбы они вновь оказались у двери, охраняли которую сфинксы, так приглянувшиеся Германии. Их головы были птичьими черепами с длинными клювами, но отчего-то это совсем не пугало, а наоборот — завораживало.       Германия сделал шаг к двери, потом второй, медленно опустил свою руку на ручку в виде песочных часов и сразу отдёрнул, скорее испугавшись, чем что-то почувствовав. Россия рядом ему не мешал, но Германия чувствовал спиной его заботливый взгляд.       Германия поднял голову и посмотрел на шпиль центральной башни. Жнец с косой не имел глаз — его лицо закрывал капюшон, но отчего-то Германии показалось, что Жнец смотрит на него — сурово и сердито. Германия сглотнул ком, внезапно образовавшийся в горле, и вновь потянул ладонь к дверной ручке.       Он обхватил её влажными от страха пальцами и крепко сжал, почувствовав металлический узор. Через несколько мгновений дверь едва слышно скрипнула, намекая — мол, открой. Германия выдохнул и надавил.       Дверь двигалась неохотно, почти по миллиметру, но — двигалась. И это было главным. На миг Германии показалось, что цветок в его причёске шевельнулся, а потом пророс корнями ему в голову, захватил его разум и превратил в жалкое растение, но через секунду наваждение прошло. Германия передёрнул плечами и надавил сильнее — дверь поддалась ещё на миллиметр, и между створками появилась тоненькая щель.       Капля холодного пота скатилась по его виску.       Германия стиснул ручку крепче — теперь ему показалось, что железные узоры ручки впились в его ладонь так, что достали до самых костей, но отпустить её было смерти подобно, а потому Германия только сжал зубы. На глаза выступили слёзы боли — ручка начала адски печь, но Германия всё ещё не отдёрнул руку, вместо этого надавив только сильнее.       На этот раз дверь отворилась чуть больше, но всё ещё слишком мало, чтобы можно было пройти. Германия прикусил щёку — по языку растёкся железистый привкус крови. Германия шмыгнул носом, сглотнул и надавил на ручку опять.       Теперь ему казалось, что его руку придётся ампутировать до самого локтя, настолько было больно. Но Германия не мог её разжать и отпустить, не мог сдаться на половине пути. Слёзы уже капали у него с подбородка, но он продолжал толкать эту упрямую дверь. Нужно было приоткрыть хотя бы одну створку.       Слёзы с его подбородка упали на каменный полог, но он этого не заметил, упрямо сжимая ручку. Во рту сильно кровило — он прикусил ещё и язык, а из носа от большого напряжения так же потекла кровь — сосуды лопнули.       Ну же, проклятая дверь! Поддайся ещё хотя бы на сантиметр! И Германия пройдёт в неё, он будет считаться законным супругом России! Он же так этого хотел, он столько этого ждал, пожалуйста!       Он не заметил и то, как кровь, стекающая уже с его подбородка, капнула туда же, куда капнули до этого слёзы. На секунду замок замер, принимая подношение, а потом дверь резко распахнулась настолько широко, насколько возможно, и Германию дёрнуло внутрь вместе с ней — он продолжал держаться за ручку. Через секунду его рука разжалась и, неестественно задёргавшись, упала на каменный пол, вытянувшись вдоль тела Германии. Германия увидел перед собой две пары каблуков — одни — каблуки-шпильки, ярко-красные и глянцевые, другие — толстые и матовые, из замши. В каждой туфле было по ноге, изящность каждой из которой могла сравниться только с ногами Германии. Германия завистливо вздохнул — нечестно, что есть кто-то, кто так же красив, как он, а потом перед глазами потемнело и его сознание медленно уплыло в небытие.       — Ты справился, — только услышал он напоследок голос России.