* * *
В залитых утренним солнцем комнатах президентской резиденции, раздавались шаги — тяжелая размеренная поступь взрослого мужчины и почти неслышный детский топот. — Я нечасто делаю тебе подарки, mijo, — произнес Кастильо-старший, искоса поглядывая на идущего следом за ним Диего. — Мне нравится зебра, что ты подарил, papá, — тихий голос мальчика почти тонул в звуках внутреннего двора, проникающих в приоткрытые окна длинного коридора, по которому шли отец и сын. Коридор заканчивался около больших дубовых дверей, у которых истуканами стояли элитные солдаты спецназа. Стоило львам Яры подойти ближе к дверям, как солдаты выпрямились и отдали честь. — Я рад, что она тебе приглянулась. Но ведь её нельзя считать домашним животным, поэтому я решил подарить тебе щенка, — Диего перевел заинтересованный взгляд на отца и, прикусив нижнюю губу, негромко проговорил. — Щенка? — Да, щенка. Правда, беспородного, но в этом даже есть свои плюсы, mijo, — двери в большую залу открылись, и двое вошли внутрь. Диего, остановившись чуть впереди отца, непонимающе уставился на человека, сидевшего на кожаном диване спиной к ним. — Теперь этот щенок полностью принадлежит тебе. Если ты будешь терпеливым, то сможешь научить его всяким разным командам, — человек поднялся с места и повернулся к вошедшим, на что Диего стал непонимающе смотреть то на отца, то на человека. — Папа, но это же… Антон довольно улыбался и, со сложенными за спиной руками, смотрел на Дани Рохаса, почти в полном обмундировании, который подходил к сыну ближе. — Что? Тебе не нравится? Прекрасная дворняжка, можно сказать, даже привитая, — Рохас на это недовольно поиграл желваками, но ничего не сказал. Тяжесть пистолета грела бедро, на котором висела кобура. — Только скалится и рычит постоянно, но, думаю, это не проблема. Развлекайся, mijo, — произнес Кастильо, ещё раз смотря на сына, после чего спокойно вышел из комнаты, оставляя Рохаса наедине с Диего. — Привет, сhamaco, — устало произнес Дани, смотря на непонимающее лицо мальчика. «Ох, mierda, я тоже, совершенно ничего не понимаю», — подумал повстанец, прежде чем подойти ближе.3. Щенок
31 октября 2021 г. в 00:42
Дани, напряженно посмотрев на Эдгара Рейеса, свел брови к переносице и медленно начал говорить, всякий раз цепляясь саднящим языком за зубы. Свои и искусственные.
— Что вам от меня нужно? Вы не стали бы оставлять меня в живых просто так, и уж тем более не поставили маячок. Думаете, что если поймали меня, то я предам Libertad и буду с удовольствием бегать по вашим приказам? — морщинистый рот доктора медленно расплылся в улыбке, и Дани проследил за тем, как взгляд ученого метнулся к Кастильо, словно теперь была его очередь вливать в уши Рохаса пропагандистскую клевету.
— Как думаешь, Дани, ты — хороший человек? — с толикой заинтересованности в голосе, проговорил президент, на что Рохас, нахмурившись, негромко фыркнул и, с голосом полным яда, протянул.
— По сравнению с вами, El Presidente, я ангел во плоти, — растянув рот в улыбке, мужчина смотрел на беспристрастное лицо Кастильо, который лишь чуть выгнул одну бровь на речь повстанца. Дани же выжидающе уставился на тирана, словно ожидая, что тот сорвется с места и ударит его за такие слова. Однако наказание пришло с другой стороны.
Эль Докторе, нажав что-то на телефоне, расплылся в удовлетворенной улыбке, когда повстанца резко прошибло током от стула, и тот, громко завопив, принялся, подобно рыбе, выброшенной на берег, судорожно хватать воздух ртом.
— Немного электротерапии никому не помешает. Тебе, повстанец, следует помнить: где и с кем ты находишься, если, конечно, не желаешь попробовать свои запеченные мозги, — Дани ожидаемо ничего не ответил, так как после удара тока вся его кожа была словно наэлектризована, и даже прикосновение собственной одежды вызывало жгучую боль.
— Ты прав, Рохас, мои методы вызывают споры в иностранных государствах, однако то, ради чего я это делаю, стоит всего, — флегматично протянул Антон, вновь поднимаясь с места и делая жест рукой, на что спецназовец-пепельница подошёл к трупу и, открепив изгоя, потащил его к дальнему металлическому столу. Второй стол был предательски пуст.
Рейес освободил место перед Рохасом, ногой оттолкнув окровавленный стул, вместе с капельницей и монитором, и дождавшись, когда спецназовец поставит перед повстанцем другой стул, Эль Доктор чуть ли не приглашающим жестом усадил тирана, продолжая стоять за его спиной.
— Ты сражаешься за благое дело, Дани, — брюнет на эти слова перевел недоумевающий взгляд на Кастильо, который, закинув ногу на ногу, продолжал говорить. — Ты освобождаешь свою родину от тирана, погрузившего тропики в рабство. Солдаты FND, в свою очередь, сражаются за то, чтобы мятежные жители страны прекратили убивать их и позволили расцветать экономической системе, завязанной на фармацевтической торговле. Каждый из вас думает о том, что он прав. Каждый думает, что он хороший, а его враг — плохой. Но в войне никогда нет правды. Как и неправды тоже. Все на войне благи и дрянны одновременно, — Дани, морщась от боли, сплюнул себе под ноги кровавую слюну, вовсе не выглядя как тот, кто хотя бы слушает говорящего собеседника.
Но Кастильо почти с вековой мудростью во взгляде смотрел на ерепенившегося повстанца. Такие, как он, были самыми предсказуемыми.
— Я расскажу тебе историю, Дани. Историю о стране в ледяных горах, где правил жестокий тиран. И о юноше, который думал о том, что сумеет эту страну спасти, — брюнет на эти слова лишь скривился и дернулся в путах, злобно рыча, почти крича в чужое лицо.
— Да срать мне на твои истории, hijo de puta! — Рейес, хмыкнув, уж было потянулся опять к телефону, экран которого погас, но Кастильо поднял в воздух руку, останавливая доктора.
— Дани… — Рохас перевел взгляд с Рейеса на El Presidente, и тот продолжил. — Ты ведь сам себе делаешь больно, но зачем? Ты не школьник и вполне можешь молча выслушать меня, — увидев, что повстанец немного присмирел, президент почти добродушно улыбнулся.
— Этот юноша приехал в страну гор по желанию почившей матери, которая рассказала про их родину и попросила отнести её прах к Лакшмане. Храбрый юноша повстречал страшного тирана, который обещал помочь, но, так как у всех тиранов имеются свои крайне деспотичные и кровавые дела, юноша не смог дождаться возвращения правителя и решил узнать, откуда раздаются мольбы о помощи. В итоге юноша помог пленнику тирана сбежать, и они вместе отправились на поиски союзников. На пути юноша встретил двух людей — девушку, что хотела внести в изолированную страну прогресс, и парня, желание которого было вернуть старые устои. Они были, противоположностями, но их объединяло одно — жажда уничтожить диктатора. По пути к трону страны гор, юноша нашел много друзей и врагов, каждый из которых говорил о том, что отец юноши — славный человек, создатель движения освобождения, но внезапно пропавший при невыясненных обстоятельствах.
«Боюсь представить, какие он сказки рассказывал бедному сhamaco на ночь. Тут недалеко головой поехать», — промелькнуло в голове повстанца, пока Антон распинался перед ним.
— Но, увы, юноша не знал своего отца, а записки, которые он находил во время своей миссии, лишь немного приоткрывали тайну личности и тирана, и матери, и самого отца юноши. В конце, когда вся страна была освобождена, а тиран сидел в своей резиденции, юноша отправился убивать его. Но тиран встретил его ужином и предложил поговорить напоследок. Оказалось, что мать юноши была возлюбленной тирана, а Лакшмана — это их общая дочь. Отец же юноши, прознав про измену жены и обман, убил Лакшману, которую ещё недавно считал своей родной кровью. Мать юноши, раздираемая горем и ненавистью, убила своего мужа и убежала с малолетним сыном прочь из страны гор. Горькая правда не позволила юноше убить тирана, и тот оставил страну на своего пасынка. Однако юноше не нужен был трон, ибо всё, во что он верил, оказалось ложью. Лидеры повстанцев, ведомые своими идеалами, лишь сильнее развалили страну. По велению девушки, детей стали сгонять в тяжелую работу, а действия парня привели к полной изоляции цветущей страны, — Дани, помолчав с минуту, поглядел на Антона словно тот вдруг заявил, что теперь он будет вместо Маркессы вести радиоэфиры.
— И… что? Что ты от меня хочешь? — протянул Рохас, а Антон, тяжело вздохнув, проговорил.
— Эта история правдива, Дани. Всё это произошло не так давно, и я хочу сказать, что только в конце пути мы иногда видим, к чему именно привели наши действия. Если вдруг у Libertad получится освободить Яру, что тогда? Кто будет мудро править страной? Быть может ты?
— Нет, мне это не нужно, я просто хочу… — договорить Рохас не успел, ибо Кастильо было уже не остановить.
— Ты не правитель, Дани, ты — боец, солдат, убийца. Всё что хочешь, но не правитель. Быть может, тогда Клара Гарсия встанет у руля? Сомневаюсь. Обычная журналистка не знает ничего, кроме того, как клепать душераздирающие рассказы. Вся Яра завалена её писаниной, пока ты бегаешь по острову и режешь глотки моим людям, — если бы Рохас мог сложить руки на грудь, то определенно сделал бы это.
— Ни легенды, ни певцы, ни студенты или даже фермеры не могут встать у руля страны. Выборы, о которых талдычит тут каждый? Их не будет. Мои генералы, которые только и ждут, когда я оступлюсь, выйдут из тени и начнется всё по-новому. Правильно сказал твой друг, Дани. Революция никогда не заканчивается, — история Антона, конечно, изрядно утомила Рохаса, однако он и сам знал, что президент был прав. Даже Клара говорила о том, что ничего хорошего после смерти льва и его львёнка не будет — начнётся гражданская война. Однако они должны дать стране шанс выбирать самой свое будущее.
— Диего же… Он именно тот, в чьи руки должна попасть страна. Пусть выдрессированной, загнанной и умирающей, но именно он будет тем свежим воздухом, который вдохнет жизнь в это отравленное чрево, — Дани не знал, что ответить, ибо каким бы не был хорошим Диего, кем он вырастет с таким-то отцом, было не известно.
— Если я умру, и вы победите, что будет с моим Диего? Вы спасете его? Сомневаюсь, amigo, его убьют так же, как и меня, и это именно то, ради чего борется Libertad, — слышать подобное Рохас не мог.
Тот, отрицательно махнул головой, твердо говорил:
— Нет, его никто не убьет. Это бессмысленно, он ребёнок. Он не виноват в том, кто его papá, — Кастильо-старший на это тепло улыбнулся и даже слабо посмеялся.
— Ты веришь в это? Да. Верят ли в это твои друзья? Нет. Его никто не сможет защитить, Дани, даже ты. Все будут обвинять его в моих грехах, а ты не будешь носиться с ним, как с писаной торбой. Яд в еде, внезапный крокодил в кустах, ночная асфиксия… Так много возможных вариантов внезапной смерти неугодного маленького львёнка, — непонятное выражение лица президента, возникшее во время разговора о смерти своего же сына, быстро сменилось на более серьезное, и Рохас не смог до конца проанализировать, что чувствовал Антон к Диего.
— Ты спас моего сына, Дани. Дважды. В первый раз ты не знал кто он и, по доброте душевной, помог ребенку зайти на корабль следующий к янки. Но во второй раз ты прекрасно знал кем он является и кто его отец. Как и сказал mijo: у тебя была возможность убить его или сдать Libertad, или же взять его в заложники, дабы я, собственной персоной, пришёл к тебе. Но ты этого не сделал. Почему Дани? — Рохас раскрыл было рот, чтобы сказать о том, что ребенок не виноват, но тиран опередил его.
— Потому что ты не хочешь этого. Ты не хочешь, чтобы война кончалась. Это ведь так приятно — убивать. Так приятно знать, что ты борешься за благое дело и кто-то влюбленными глазами смотрит тебе вслед. Ещё ты хочешь семью, которой у тебя никогда не было, а ребенок с отцом-тираном — самое то, на кого можно сублимировать свои желания, — теперь уже у Дани появилось непонятное выражение лица, и такие же неясные чувства кипели где-то глубоко внутри Рохаса.
— Знаешь, какая собака самая верная? Ни немецкая овчарка, ни доберман, ни бультерьеры, ни даже самая надрессированная собака, которая без слова хозяина и шага не ступит. Самые верные собаки — это дворняжки. Дворняжки, которые всю свою жизнь питались помоями, получали пинки в бок от прохожих, тяжело болели и не знали никакой любви и помощи. Именно они самые верные и беспощадные. Если ты один раз дашь им всё — они убьют любого, кто только посмеет тебя обидеть. Забота и любовь — именно то, что так легко дать, так же легко отнять и к чему так быстро привыкаешь. Ты — тёмная лошадка в этой игре, Дани Рохас. Ты — дворняжка, которая заглядывается на любого прохожего, ища того, кто может стать твоим хозяином. Ты поверил Кларе, прекрасно зная, что революция не принесет покоя Яре, и ты не ушёл тогда, когда у тебя была возможность, потому как думал, что Libertad может стать твоей семьей. Но увидев, что каждый занят своим делом и только и делает, что посылает тебя к чёрту на куличики, ты так и не нашёл то, ради чего остался — свою семью. И сейчас ты просто бегаешь от двери к двери и, получив кусок хлеба, все ждёшь, когда тебя кто-то пустит домой, — Рохас глубоко втянул в легкие воздух и так сильно сжал челюсти, будто не боялся того, что зубы раскрошатся. Слова Кастильо неприятно били по сердцу, в глазах почти стояли слезы досады, но Рохас прикусив язык сильнее, постарался взять себя в руки и не показывать слабости.
Но он уже знал, что, несмотря на все его потуги, враг видит — он попал в точку.
— Я отпущу тебя, Дани Рохас, обратно к твоим Libertad, ты можешь дальше продолжать убивать солдат FND. Я даже позволю вздернуть своих генералов и офицеров, которые более бесполезные, чем Клара Гарсия. Ты можешь и дальше утолять свою жажду крови, и моими руками станешь тем, кого будут бояться здесь все — враги и друзья. Ты станешь лидером в своем маленьком увлечении. Соберешь всех, кто согласен с твоей политикой.
— Зачем? — тускло произнес Рохас, чувствуя себя загнанным в угол зверем. Даже с лезвием у горла он не чувствовал себя таким уязвимым, как сейчас.
— Всегда нужен антагонист и протагонист, Дани. Моя роль, к сожалению, уже изменению не подлежит. Тем более я вынужден признать, что у тебя прекрасный лидерский потенциал. Не для правления страной, конечно, но армии — да. Ты, случайно, не заметил, что только после твоего появления, разрозненные Libertad, стали вновь сближаться? Не Клара Гарсия, ни Хуан Кортес… да что я говорю. Эта журналистка даже своего дружка уговорить присоединиться не могла, Боже, — рассмеялся Кастильо и, облизнув пересохшие губы, мгновенно стал серьезнее.
— Ты сплотишь Libertad и вытащишь всех повстанцев из-под пола, а после, когда все будут думать о том, что El Tirano вот-вот умрёт, каждый в этой уличной шайке будет убит. Ну, или почти каждый, — поправил себя Антон, словно обдумывая что-то.
— А после — ты будешь оберегать моего сына. И вот тогда-то я точно поверю в то, что его не постигнет моя участь — пятнадцать лет каторжных работ на табачных плантациях. Если ты внезапно удумаешь соскочить — я тебя убью, но что-то мне подсказывает этого не случится, — встав со стула, Кастильо ещё раз взглянул на повстанца, направился к двери.
— Будь послушным щенком, Рохас, и тогда ты получишь всё то, чего был лишен, — дверь за El Presidente захлопнулась, и Дани тяжелым взглядом уставился на Эдгара Рейеса, который лишь довольно хмыкнул.
— Пора привести тебя в порядок, — спецназовец-пепельница приблизился к нему и принялся освобождать повстанца от плена.