Воспоминания

На следующий день Хюмашах проснулась в своих покоях одна, и несмотря на то, что первая брачная ночь прошла легко, и Ибрагим паша действительно был очень деликатен, была этому рада. Всё-таки ей нужно было время осознать свою теперь семейную жизнь. Хюмашах позвала служанок, чтобы умыться, уложить волосы и оделась, длинные платье бежевого цвета и платок с короной в его тон. Спустившись в гостиную, Хюмашах обнаружила уже накрытый к завтраку столик и своего супруга рядом с ним. И Хюмашах использовала ещё одну возможность вновь рассмотреть его. Высокий, крепкие, сильные руки, красивое лицо с пронзительными карими глазами и тёмные волосы. — Доброе утро, госпожа. — Доброе, паша. — Мне говорили, что Вы рано просыпаетесь, и я подумал, что вы захотите позавтракать… Здесь ваш любимый мятный щербет. Присоединитесь ко мне? — Конечно. Буду рада. Хюмашах опустилась на подушки, и внезапно её настроение изменилось. — Что-то случилось, госпожа? Я сделал что-то не так? — Нет, нет. Вы очень внимательны ко мне, паша, просто… Хюмашах замолчала. — Вы можете быть со мной откровенной, госпожа. И, возможно, я смогу Вам помочь? — До сегодняшнего дня я завтракала с матушкой и ещё не привыкла… — Семейная традиция? — Да. Наверное это так по-детски звучит… А я ведь уже не ребёнок… — Вовсе нет, госпожа. Семейная традиция — это прекрасно. И, конечно, она важна для Вас. Вы и не должны от неё отказываться вот так сразу… Хотите мы поедем в Топкапы? — Хочу, но позже, не сейчас. Я привыкну со временем, Ибрагим паша, и… Спасибо Вам. — Вы всегда можете на меня рассчитывать, госпожа. Это моя первая ответственность как вашего супруга. — Я хотела бы узнать Вас. Расскажите о себе. — Я родился в Сербии, госпожа. Обучался в Эндеруне. Там меня заметил Соколлу Мехмед паша и представил вашему отцу, я стал его оруженосцем. В 1578, в 34 года, я стал агой янычар вместо Юсуфа паши. И в 1582 году я отвечал за безопасность на сюннете вашего брата. Затем был бейлербеем Румелии, и наконец последние три года — Египта… И сейчас я счастлив быть здесь. Хюмашах внимательно слушала мужа и на его последние слова улыбнулась. Тем временем в Топкапы шехзаде Мехмед тоже заканчивал завтрак в своих покоях, привычно не обращая внимания на тех, кто ему прислуживал, пока мимолётно не бросив взгляд не понял, что перед ним та самая обладательница колдовских глаз. Мехмед отвернулся, протянув пустую чашку, чтобы её наполнили щербетом. В этот момент девушка наклонилась к нему так близко, что шехзаде показалось, что она хочет его поцеловать. Мехмед вскочил, в его карих глазах горел гнев. — Что ты делаешь, хатун? Ты — наложница из гарема моего отца! — Нет-нет, шехзаде. Сафие Султан купила меня и прочих девушек два года назад. Всё это время мы были на обучении, и только недавно я оказалась в гареме, Повелитель меня не видел и не знает. Мехмед подошёл к Халиме. Его рука скользнула по изгибу её шеи, и Халиме казалось, что она тонет в чёрной пропасти карих глаз. А мужчина тем временем сжал шею девушки, прижав её к стене. — Кто тебя послал? Как ты здесь оказалась? — Никто… Шехзаде, — прохрипела Халиме. — Я хотела увидеть Вас с той первой встречи… — Мехмед чуть ослабил хватку. — Я заплатила девушке, которая должна была Вам прислуживать. Мехмед наклонился к уху Халиме и прошептал бархатным голосом, от чего сердце девушки забилось быстрее. — В тебе что-то есть… Изюминка, отличающая от остальных. Пустых кукол… Ты вызываешь мой интерес… Мехмед разжал руку и отошёл от девушки. — Как тебя зовут и откуда ты? — Мехмед улыбнулся. Халиме продолжала смотреть на шехзаде. Она словно хотела его понять, но пока не понимала. Мужественный профиль, открытая обезоруживающая улыбка, но Халиме никак не могла отделаться от мысли, что все эти благородные позы шехзаде репетирует и натренировал перед зеркалом, заранее продумывая, как он будет себя вести с конкретным человеком. Какой он настоящий? Тот который сейчас улыбался ей или опасный человек, властно сжимающий её шею ещё минуту назад. — Халиме… Я албано-абхазкого происхождения, шехзаде, — наконец ответила девушка. — Албания? Интересно… Можешь идти, Халиме, — сказал Мехмед, вспомнив рассказы мамы из детства, где звучала эта страна. Халиме нахмурилась, не понимая смысла его слов, но вышла из покоев. Дорога в Топкапы заняла около получаса. И как только карета с госпожой остановилась у дворца, Ибрагим паша спешился и, открыв дверцу кареты, протянул свою руку Хюмашах, чтобы помочь ей выйти. И проводил её до дворца. И юная госпожа поймала себя на мысли, что у её мужа приятные, тёплые руки. И внезапно, что она чувствует себя очень спокойно рядом с ним. Хюмашах не ожидала, что это произойдёт так легко, и перед свадьбой всё-таки нервничала, хоть и держалась уверено. А сейчас ей пришла мысль, что ей бы искренне хотелось, чтобы в будущем они с мужем смогли стать действительно друзьями для начала, ведь всё время он был очень вежливым, внимательным и, казался ей, рассудительным. Хюмашах невольно улыбнулась. Да, дружба и доверие — это основа отношений. — Пока я буду у матушки, чем вы займётесь, паша? — Есть некоторые дела, госпожа, к тому же я ещё должен кое-что обсудить с Мехмедом пашой, мы — старые друзья. — Вы будете здесь до вечера? — Думаю, да, госпожа. Да и Вы, думаю, хотите здесь остаться подольше, — Ибрагим паша с тёплой улыбкой проницательно смотрел на супругу. — Вы знаете меня уже лучше меня самой… — Хюмашах легко рассмеялась. — Вовсе нет, госпожа, просто с Вами очень легко быть внимательным. — Благодарю вас, — сказала Хюмашах, когда они подошли к покоям её Валиде. — И хорошего вам дня. — Вам тоже, госпожа. Ибрагим паша подошёл к залу Совета дивана, где и столкнулся с ожидающим в коридоре Мехмедом пашой. — Ибрагим паша, — Мехмед паша приветственно склонил голову. — Поздравляю Вас с Вашим первым советом дивана. Извините, не успел раньше поздравить вас с таким важным событием, как свадьба, отныне вы — зять династии, Дамат Ибрагим паша. — Я тоже должен поздравить Вас, пост бейлербея Румелии, который Вы занимаете уже два года — это очень значительная должность. И, надеюсь, вы помните, кому ей обязаны, я лично представил тебя ещё шехзаде Мураду и обучил всем придворным манерам, благодаря которым ты и стал в 1580 году его главным сокольничим, с чего начался твой карьерный взлёт. В 1583 — ты стал агой янычар, а в дальнейшем и получил нынешний пост. — Хм, — усмехнулся Мехмед паша. — Конечно, я благодарен Вам, но глубокую привязанность нашего Повелителя принесли мне мои охотничьи умения и навыки, и мои личные качества. К тому же вы слишком долго были в Египте, Ибрагим паша, и кое-что пропустили, я не просто бейлербей Румелии, я согласно султанскому указу от 28 октября 1584 года являюсь официальным фаворитом нашего Повелителя с исключительными привилегиями, я могу действовать, нарушая любые бюрократические и иерархические нормы, и это Вы должны быть обязанным перед мной, потому что от моего слова зависит, что именно услышит Наш Падишах в ваших словах. Ибрагим паша несколько минут холодно смотрел на Мехмеда пашу, пока этот безмолвный диалог не прервал окрик. — Внимание, Султан Мурад Хан! Гарем. — Джанфеда калфа. — Шехзаде. — Я хотел бы забрать одну наложницу с собой в Манису. Халиме хатун. Она недавно закончила обучение, и Повелитель её никак не видел. — Вы должны поговорить об этом с Сафие Султан, я не могу решить этот вопрос без её разрешения. — Ясно. Иди за мной. И Мехмед направился в покои Валиде. Войдя в них, он увидел, что Хюмашах и Фатьма тоже были у мамы и подошёл к ней, трепетно поцеловав её руку. — Матушка. — Здравствуй, Мехмед. Что-то случилось, раз ты пришёл не один? — Сафие тепло улыбнулась сыну и посмотрела на стоящую рядом Джанфеду. — Я пришёл пожелать Вам доброго дня, матушка. — Мехмед приветливо улыбнулся. — Но и, да, у меня есть просьба к Вам. Я хотел бы забрать одну наложницу в Манису, если, конечно, Вы позволите. Сафие снова посмотрела на калфу. — Халиме хатун из Абхазии, госпожа. Недавно закончила обучение. — Приведи её сюда. — Она тебе понравилась, да, братик? — Хюмашах проницательно смотрела на брата, улыбаясь. — Хюмашах… В этот момент в покои вернулась калфа вместе с Халиме, которая сразу поклонилась. Стройная, изящная, тёмные волосы, красивые карие глаза, в которых очевидно чувствовался характер. Мимолётно Сафие вспомнила себя в первую встречу с Нурбану Султан… Но нет, она не станет начинать войну просто на пустом месте… Сафие посмотрела на сына. В его глазах явно читался интерес, чуть ли не впервые за всё время когда он получил право на гарем. — Можешь идти, — отпустив наложницу, Сафие обратилась к Джанфеде. — Подготовь все бумаги для подписи. — Как прикажете, госпожа. Двери за калфой закрылись. И Мехмед опустился перед Валиде на колено, снова поцеловав ей руку. — Пусть она подарит тебе счастье, сынок. — Сафие ласково потрепала сына по волосам, как в детстве. — Матушка. — Благодарно выдохнул сын. Хюмашах с тёплой улыбкой смотрела на свою семью. — Мехмед, — обратилась к брату Фатьма. — Ты обещал покатать меня верхом. Мехмед засиял улыбкой. — Если обещал, значит, покатаю. Можем прямо сейчас пойти в сад. — Отличная идея, давайте действительно пойдём в сад, тем более, что сегодня прекрасная погода. Пока вы все здесь. — И Сафие тепло посмотрела на своих детей. *** Приехав в Стамбул на мою свадьбу, брат, уезжая, подарил отцу наложницу… Не знаю, может быть, это было первое предупреждение тёмной стороны его характера, мама тогда ничего не сказала, как будто ей даже было уже всё равно, но я бы никогда с ней так не поступила, а вот Мехмед смог. Позже эта наложница родит мою единокровную сестру — Рукийе Султан. Я знаю, что скорее мама просто закрылась от этой ситуации, оставив боль где-то внутри, спрятав от нас. Матушка всегда так делает, когда больно, закрывается… Для себя после возвращения из Эдирне я стала прислушиваться к этому, вспоминать… После потери Османа Валиде много времени проводила в одиночестве, но когда мы всё-таки виделись, я не узнавала матушку, мне всё время казалось, что она злится на меня, очень злится… Я не понимала… Сейчас понимаю, злость была проявлением боли, и матушка тогда злилась на себя, на всех и не знала ещё, как справляться с этим огнём. Михримах Султан помогла тогда маме прожить эту боль… Но с течением времени её огонь в любом случае постепенно гаснет, сменяясь холодом… Это не всегда очевидная стена холода, порой, напротив, его практически невозможно почувствовать, и матушка вроде бы такая же как всегда, ласковая, спокойная, но он есть… В самой глубине маминых глаз. Он исчез, как окончательно затянулся, оставшись шрамом прошлого, только с рождением Фатьмы, а до этого матушке ещё было нужно пережить тяжелый 1578 год. Болезнь и смерть Махмуда, смерть Михримах Султан, после всего предательство отца… Мне понадобилось достаточно времени, чтобы научиться улавливать… Все эти оттенки появляющегося холода… Чем сильнее боль, тем сильнее огонь злости, чем сильнее он проявится, выплеснится, тем легче станет в дальнейшем, будет меньше холода. Ещё недавно, сидя на полу своих покоев, я до ужаса боялась, даже понимая, как виновата, что матушка не захочет меня больше знать и видеть, но когда она совершенно не стала на меня злиться, вместе с благодарностью я пришла в ещё больший ужас, ибо это означало только одно… Хюмашах вновь посмотрела на постель Валиде и тяжело сглотнула… Слава Аллаху, этого не случилось, и молюсь всем сердцем, что не случится… Ранее, думая, что Искандер казнён, я летела к матушке, хотя быть поддержкой, ища поддержку, меня била дрожь от боли, от вины, предательства, но мне это было неважно, я волновалась за маму, и когда матушка злилась на меня тогда, я была терпелива, безмолвно склоняясь к её ногам, просила разрешить мне остаться рядом только в ту самую ночь, когда всё случилось, мне нужны были силы… Матушка так и не заговорила со мной… И я даже могла бы с этим справиться, как справлялась, когда мы ждали решение Ахмеда, я знала, что так было нужно, но матушка не просто не разговаривала со мной, она как совсем не реагировала на меня, как будто меня нет… Силы заканчивались, я уставала от этого, чувствовала себя не нужной и уходила раздавленной, прося Бюльбюля позаботиться о Валиде, туда, где не знала, как дальше жить, и из единственного места, в котором могла обрести покой, но я дала матушке время просто злиться, отталкивать меня. И так обрадовалась, когда Валиде приехала ко мне… Пока не увидела её взгляд… Злость… Холод… Стена холода… И когда матушка последний раз так смотрела на меня… Это было предательство Мехмеда, снова потеря Искандера, и случилось то, что я не люблю вспоминать… Но тогда мне только и оставалось, что снова проявить терпение и быть рядом на могиле брата, а потом отпустить матушку… За тот день мы не сказали друг другу ни слова. А на следующий — я поняла, что не выдержу больше этого и мне нужно, нет, я должна поговорить с матушкой, чтобы снова, не дай Аллах, не потерять… Я старалась быть терпеливой, не причинить боль, показать, что мне тоже больно и я страдаю, я осталась одна и чувствую себя одинокой, не видя её, но матушка снова оттолкнула… Я уже стала уходить… Но затем поняла, что если уйду, то это снова как будто Египет только уже дома. И я разозлилась то, что я говорила тогда… Я сделала больно матушке, я знаю… Я не хотела этого, за этими словами не было ничего, кроме уже моей боли, а мама как специально, хотя мне показать свою любовь, заговорила тогда с Бюльбюлем о Кёсем и о могиле для Искандера, но снова не со мной… Я узнала вот так случайно. Конечно, я бы её не пустила, я скорее бы сама пошла, чем позволила бы матушке умолять Кёсем… Я и не пустила, но снова остро ранящим было для меня именно то, что мама не поделилась со мной и даже не собиралась… Но тогда это уже и стало неважным, матушка защищалась от своей боли, я защищалась от своей и пожалела почти сразу, что те слова вырвались, я не могла сомневаться в самоотверженности, любви матушки, видя, как она готова отдать жизнь за брата, а сейчас готова умолять врага, и таки пойти к Халиме, но хотя бы не к Кёсем, ради его чести… И я уже была согласна просто остаться, даже если мама не заговорит со мной никогда… Но именно эти слова тогда и разбили эту стену холода, и, к моему облегчению, мы стали говорить, сначала безмолвно, а затем всё больше и больше, и уже словесно… К чему я сейчас всё это вспомнила? Стена холода… Как она появляется… Как я сказала, после потери Османа матушка злилась, Михримах Султан помогла этому огню проявиться безопасно, и так боль постепенно, постепенно ушла… Когда случилась смерть Махмуда, матушка стала бороться, чтобы этот огонь боли, злость, не коснулись нас. Она стала его контролировать, прятать. И так последующий холод становился только сильнее, так он становился не шлейфом в глубине, а ледяной стеной. Но контролировать всё это, оставаться сильной, справляться с болью, и одновременно отпускать холод, тем самым давая боли снова оживать, чтобы по-прежнему проводить время рядом с нами… Это требовало много сил… И наступил момент, когда они закончились… Боль захватила матушку… В момент же предательства Мехмеда и расставания с Искандером, мама даже и не могла быть открытой… Открыто разозлиться, дать боли проявиться, чтобы дальше задышать, как вышло на Ахмеда после смерти Фахрие хоть и с последствиями, или после его спектакля с Искандером, когда я всё ещё его жалела, веря во влияние Кёсем? Но на кого? Мехмед тоже был её сыном… Мама закрылась, холод заморозил боль, но с каждым днём эта стена становилась всё сильнее и сильнее… Матушка отдалилась от нас… Этот холод был защитой от боли, очень сильной и глубокой, позволял с ней справляться, выдерживать её, но и постепенно, постепенно забирал у нас… У меня маму… Даже наши встречи стали редкими исключениями, хотя всегда были правилом… Она не могла дать боли проявиться, никак, а так у матушки не хватало ресурсов на тепло, но при этом она продолжала быть рядом, не оставила нас и была нашей защитой… Тогда это уже было много, учитывая обстоятельства… Понимала ли я это тогда? Мне сложно это говорит, но не совсем… Я искренне пыталась, но наверное я слишком скучала по прежней матушке и мне это мешало… Мама меня избаловала собой в некоторой степени… Завтраками, вечерами, прогулками, обсуждениями… И Хюмашах позволила себе легко улыбнуться… А потом случилась наша ссора… Я достаточно долго не была рядом, но именно, вернувшись, я стала понимать маму как никогда… Я стояла перед ней, не решаясь ещё обнять, и чувствовала всё… Мельчайшее биение её сердца… И наша связь вдали друг от друга только окрепла… Хюмашах усмехнулась… Хотя бы за это можно благодарить Египет… Вернувшись, я была практически такой же счастливой как в детстве, а может даже больше… Ведь я так соскучилась, а матушка сумела справиться с этой ледяной стеной, и я знала, что это было нелегко… И я простила, я всё простила, и на самом деле даже раньше, чем приехала, я просто не решалась в это действительно поверить… Но это того стоило, ни на миг я не пожалела об этом. Я была рядом с матушкой… Снова. Возвращаясь к прошлому… В 1587–1588 годах я знакомилась с братьями — Якупом, Исаком, Омером, Аладдином и Мурадом, родившимися от разных наложниц, но для мамы куда более страшным событием стало то, что заболела 3-летняя Михримах. Я тоже очень испугалась, очень остро и отчётливо тогда осознав, что это за ледяной страх потери… И Хюмашах болезненно посмотрела на постель Валиде… Конечно, я боюсь и боялась потерять матушку, но этот страх ни с чем не сравним для меня по своей силе… Он удушающе-невыносим для меня, и вмиг лишает всех сил… А тут… До болезни Михримах мне было искренне жаль терять и братьев, и сестёр, когда это случалось, но только здесь у меня было такое чувство, как будто у меня хотят забрать часть сердца, и острое желание сделать всё возможное, чтобы это никогда не случилось… *** Поздней ночью Михримах Султан плакала. Айлин носила её по комнате, укачивала, но госпожа продолжала плакать, засыпая только на несколько минут, а потом вскрикивала и снова плакала. — Стража, скажите Бюльбюлю аге сообщить Сафие Султан, что у Михримах Султан высокая температура, и позовите лекаря. — Айлин, — из соседней комнаты выглянула Фатьма Султан, — сестрёнка заболела? — Не волнуйтесь, госпожа, оставайтесь в комнате, сейчас придёт лекарь, даст Михримах Султан лекарство, и ваша сестрёнка обязательно поправится. Когда взволнованная Сафие Султан в накинутом шелковом халате и идущий позади Бюльбюль вошли в покои, лекарша уже осматривала девочку, проверяя горло. — Госпожа, — поклонилась Айлин. — Что с моей дочерью? — Сафие подошла к колыбельной и положила свою руку на лоб дочери. — Откуда такой жар? Но прежде чем лекарша ответила, к матери потянулась Фатьма, чуть не плача. — Матушка… Сафие взяла дочь на руки и нежно её поцеловала. — Тише, тише, моя девочка, — голос Сафие, несмотря не на что, звучал очень мягко, уверенно и спокойно. — Не нужно плакать, с сестрёнкой всё будет хорошо. А пока мы ей помогаем, ты поспишь в моих покоях. — Матушка… — Фатьма опустила голову. Ей казалось, что её просьба не уместна, учитывая, что происходит с сестрёнкой, но… — Что, моя девочка? Голос мамы звучал так ласково, что Фатьма подняла взгляд и тихо продолжила. — Я не хочу быть одна в покоях… Мне страшно… И Фатьма снова опустила голову. — Конечно, тебе страшно, моя девочка, и ты не должна этого стесняться… — Фатьма снова смотрела на Валиде, теперь спокойно и уверено. — Давай с тобой договоримся. Пока я и Айлин будем помогать твоей сестрёнке, с тобой останется Бюльбюль сейчас. Ладно? Фатьма кивнула, и Сафие передала дочь верному аге. Двери покоев закрылись. Сафие вернулась к лекарше. — Ангина, госпожа. Я уже дала госпоже лекарство. Ещё поможет тёплое молоко с мёдом. Но это лучше дать, когда жар несколько спадёт. Жаропонижающее я тоже уже дала. И желательно не волновать госпожу. В спокойной обстановке она быстрее восстановится. Лекарша поклонилась и вышла, а Сафие подошла и взяла всхлипывающую дочь на руки, став осторожно укачивать. И девочка, словно чувствуя маму и ощущая себя абсолютно спокойно в маминых руках, тут же заснула, впервые успокоившись за всю эту ночь. Сафие посмотрела на Айлин. — Госпожа… — Перестань, Айлин, я не собираюсь тебя ни в чём винить. — Тихо сказала Сафие, сев на тахту у окна. — Я знаю, что ты не сделаешь моим детям ничего плохого. — Благодарю Вас, госпожа. — Иди к Фатьме. Ей будет спокойнее рядом с тобой. — Госпожа. Утром, приехав Топкапы, Хюмашах как и всегда, пошла к покоям матери и была удивлена, увидев там сестрёнку, которая тут же побежала к ней, обняв. — Хюмашах. — Почему ты здесь, сестрёнка? — Хюмашах наклонилась к Фатьме. — Где матушка? Что случилось? — Спросила Хюмашах, увидев, что сестрёнка чем-то обеспокоена. — Михримах заболела… Матушка всю ночь оставалась с ней. Хюмашах выпрямилась и встревожено посмотрела на Айлин, чувствуя, как Фатьма снова её обняла. — Ангина, госпожа. Лекарша уже осмотрела Михримах Султан и дала все лекарства. — Оставайся с Фатьмой. — Хюмашах… — Тихо окликнула сестру Фатьма. — Ты ведь вернёшься? — Конечно, я только узнаю, как Михримах и матушка, и… Вернусь. — Матушка, — Хюмашах вошла в покои и опустилась рядом с матерью на тахту, осторожно проведя рукой по волосам сестры. — Я только что узнала… Как Михримах, как Вы? — Голос Хюмашах был тихим, но и был наполнен неприкрытым беспокойством. — Жар спал, Хюмашах, не волнуйся, Михримах дали молока с мёдом, и сейчас твоя сестрёнка спокойно спит. — Сон — лучшее лекарство, матушка, Михримах обязательно поправится… А Вы не спали всю ночь? Давайте, я посижу с Михримах… — Я в порядке, Хюмашах. Не беспокойся за меня. Лучше будь с Фатьмой и посмотри за ней. Так я буду спокойна за неё. И ей с тобой будет лучше, чем с кем-либо. — Конечно, матушка, конечно. Два дня просидела Сафие рядом с дочкой, практически не отходя от неё и не выпуская из рук. Жар то спадал, то снова возвращался. Михримах ничего не ела, осунулась и побледнела. — Матушка, — пришедшая Хюмашах опустилась перед матерью на колени. — Как Фатьма, Хюмашах? — Всё в порядке. Она с Айлин. — Матушка… Я… Я очень Вас прошу, идите, отдохните… Поспите хотя бы несколько часов, а лучше всю эту ночь, Вам нужно восстановить силы. Я посижу с Михримах, не волнуйтесь, с ней всё будет хорошо. — Все эти дни жар практически не спадал… — Моя сестрёнка поправится, матушка. — Уверено сказала Хюмашах. — Ведь у неё Ваш характер. Она сейчас борется и не сдастся. Я позабочусь о ней. А вы пойдёте отдыхать. Пожалуйста, матушка. Вы не спали уже три ночи, и я очень за Вас волнуюсь. Вы должны отдыхать, не дай Аллах, вы тоже заболеете… Что я тогда буду делать? Я не справлюсь без Вас… — Голос дочери был наполнен таким страхом и так искренне умолял… И Сафие не нашла сил ему сопротивляться и встала. Хюмашах тоже поднялась. — Если что-то изменится, отправь Бюльбюля ко мне, Хюмашах. — Конечно, матушка, не волнуйтесь. Хюмашах взяла сестру на руки из рук матери и села на такту. Через некоторое время Михримах забеспокоилась и открыла глаза. — Мама? — Привет, сестрёнка, — Хюмашах тепло улыбнулась. — Не бойся, тебе никого и нечего бояться рядом со мной… Наша мама очень устала, ей нужно отдохнуть, мы же позволим ей это? Михримах смотрела на старшую сестру удивительно серьёзным взглядом, а потом осторожно дотронулась до её золотистых локонов, Хюмашах перехватила маленькую ручку, поцеловала её и увидела, как Михримах улыбнулась. И это была такая теплая улыбка, от неё словно озарилось всё вокруг, и она так была похожа на мамину. Бюльбюль, который стал молчаливым свидетелем всей этой сцены, произнёс шёпотом. — Госпожа, как Вам это удалось? Наша маленькая госпожа никого не подпускала к себе, кроме Сафие Султан, начинала беспокоиться, но у Вас на руках она так же спокойна. Хюмашах улыбнулась и посмотрела на агу. — Мы с сестрёнкой договорились и поняли друг друга, Бюльбюль. Михримах же закрыла глаза и спокойно уснула, проспав на руках сестры всю оставшуюся ночь. А утром следующего дня Хюмашах увидела, как сестра смотрит на неё. И в этот момент в покои вошла Сафие. Михримах увидела маму и потянулась к ней. Сафие взяла дочь на руки, обратившись к старшей. — Хюмашах, ты не спала всю ночь. — Ничего, матушка, я в порядке, и с Михримах всё хорошо. Она очень спокойно спала. Сафие дотронулась губами до лба дочери, проверяя температуру. — Хюмашах, жар спал, Михримах поправилась. — Мама, кушать… Сафие и Хюмашах улыбнулись друг другу, и Хюмашах, смотря на улыбку мамы, снова отметила, что сестрёнка вчера улыбнулась ей так же. — Бюльбюль, позови сначала лекаря. — Сафие опустила дочь в колыбель. — А потом сходи за завтраком для Михримах. Хюмашах подошла к сестрёнке и улыбнулась, видя, как Михримах доверительно потянулась к ней своей маленькой ручкой, которую Хюмашах осторожно сжала. «Слава Аллаху, ты поправилась, сестрёнка». — Матушка, я вернусь в свой дворец… Я очень рада, что всё теперь хорошо. — Конечно, Хюмашах, иди, отдыхай. И спасибо тебе за эти дни. — Что вы, матушка, я не сделала ничего особенного. Просто была рядом. — Порой это самое дорогое и бесценное, моё сокровище, — Сафие поцеловала Хюмашах в лоб. Хюмашах поймала взгляд сестрёнки, и снова удивилась серьёзности её взгляда, она внимательно наблюдала за ней и мамой и словно всё понимала. В этот момент пришла лекарша, а Хюмашах вышла из покоев. — Госпожа, я могу подтвердить, что кризис миновал, и госпоже больше ничего не угрожает. Оставшиеся лёгкие симптомы пройдут в течение нескольких дней. — Тогда что тебя смущает? — Нет, нет, госпожа, ничего, просто я удивлена, что это произошло так резко, буквально за одну ночь состояние госпожи улучшилось кардинально. А в остальном всё замечательно. Сафие протянула лекарши наполненный мешочек. — Можешь идти. Лекарша благодарно поклонилась и ушла. Сафие подошла к колыбели и вновь взяла дочь на руки. — Ты — умница, Михримах, ты просто умница… Ты победила. Сафие поцеловала дочь в лоб. «Аллах, благодарю тебя». — Мама… 1589 год. Покои Сафие Султан. — Госпожа. — Вошедший Бюльбюль поклонился и протянул Сафие свиток. — Пришли последние новости из Манисы. Надеюсь, хорошие? — Да, Мехмед справляется со своими обязанностями, а ещё Халиме после шехзаде Махмуда родила и двух дочерей. — Судя по всему, наш шехзаде счастлив с ней. — Да, похоже… — задумавшись сказала Сафие. — Махпейкер достойно себя ведёт, занимается Селимом, не скандалит… Отправь Газанферу письмо, Бюльбюль, пусть подберёт наложницу и отправит её Мехмеду. Хотя бы ту что подарила Гевхерхан Султан, из Боснии кажется? — Хандан. — Да, да, ибо странно, прошло столько времени, и что-то о ней ничего не слышно. Пусть Газанфер ей поможет. — Я понял, госпожа. — Можешь идти. — Сафие сделала глоток кофе. — Госпожа. Сиявуш паша сидел за столом своего кабинета, когда вошедшей ага сообщил ему, что пришла Шахихубан султан. — Пусть войдёт. — Великий визирь встал и поклонился. — Чем я могу быть Вам полезен, госпожа. — То, о чём Вы мне говорили, я подумала. Я не могу надеяться на удачу. Если устранить шехзаде Мехмеда… У неё останутся только дочери. Она лишится своей главной силы. — Вы понимаете сейчас, о чём говорите? — Да. — Тогда слушайте… Есть два наиболее эффективных способа устранить шехзаде. Или через его окружение, или через Падишаха. Второй — требует много времени и терпения, возможно, я смогу Вам с ним помочь, но не сейчас и не сразу, а первый — невозможен, ибо Газанфер ага постоянно рядом с шехзаде и никого к нему не подпускает. — И что теперь?! — С раздражением спросила госпожа. — Мне ждать, когда он убьёт моих детей?! — Вы знаете, говорят, османские шехзаде становятся куда более уязвимыми, когда теряют Валиде… Подумайте над этим, но я Вам ничего не говорил. И ещё… Раздался стук в дверь. Вошёл ага. — Великий визирь, к Вам Ибрагим паша. — Пусть подождёт. — Когда закончите думать, убедитесь, абсолютно убедитесь, чтобы её дочери не было в покоях. — Она ведь теперь замужем и живёт в другом дворце. — Но по-прежнему очень часто навещает Валиде. — Сиявуш паша вернулся за стол. — Стража! Пусть Ибрагим паша войдёт. — Паша, — Шахихубан поклонилась. — Благодарю, что уделили мне время. — Всегда рад, госпожа. — Паша. — Госпожа. — Склонил голову Ибрагим паша. — Присаживайтесь, Ибрагим паша. О чём Вы хотели поговорить? — О Мехмеде паше… — У меня нет с ним проблем. — Разве? Он занимается задачами, которые должны находиться в ваших руках: руководил подготовкой кавказской кампании Османа паши, распределяет оплату солдатам дворца, распоряжается чеканкой денег. Распределяет должности в столице и провинциях. Все больше и больше людей обращаются к нему для получении аудиенции у султана. Он получает долю от постоянно растущих продаж постов и налоговых сборов, он накопил огромное состояние и получил крупные земельные владения в собственность. Не говорите мне, что у Вас нет с ним проблем. — Повелитель решил так его вознаградить, я подчиняюсь решениям нашего Падишаха. Вы ведь тоже от него более чем вознаграждены, Дамат Ибрагим паша. — А вы что же не были зятем Династии, пока ваша супруга, Фатьма Султан, не скончалась? — Это не тема для обсуждения! — Холодно отрезал Сиявуш. — Я знаю, как Вы осторожны, паша. Но Мехмед паша комментирует Повелителю все наши обращения, тем самым он влияет на восприятие их султаном. И разве мы тут можем быть уверены в своём положении? — Что вы предлагаете? — Используем янычар. Сейчас подходящий момент, скоро им должны выплатить жалование, которое задолжали за три месяца. — Нет. Это опасно. Я лучше, чем кто бы то не было, знаю, как они могут выйти из-под контроля. — Но вы уже использовали янычар для достижения личных политических целей, я знаю… Сиявуш паша сжал губы. — Тогда они были далеко от столицы. А представляете, что будет, если они здесь сорвутся с поводка! Мы потеряем абсолютно всё! — Не хотите участвовать, не надо. Я сам всё сделаю, но только когда они придут к Вам, а они придут, зная Вас, направьте их в нужную сторону, паша! Двери захлопнулись. — Можно подумать, тогда у меня будет другой выбор…