Воспоминания

Потеряв счёт времени, Хюмашах Султан в своих покоях горько плакала, уткнувшись в подушку. Она была растерянна, никогда до она и мама, самая любимая, родная, не ссорились так… Сердце жгли обида и боль, и Хюмашах продолжала плакать. Но ещё в сердце горела надежда, что сейчас раздастся стук в дверь, мама войдёт, скажет, что любит, они поговорят снова, и она, конечно, простит… Но в покоях продолжала стоять тишина, и Хюмашах сжимала подушку в руках всё сильнее. — Я не выйду замуж против своего желания, не выйду, — мысленно говорила с собой Хюмашах, — я могу поговорить с Мехмедом… Я… — Я не позволю тебе открыто противостоять матушке, — словно ответило ей сердце, — ты останешься рядом, а не против. — Я и не собираюсь быть против, мы поссорились, а не враждуем! Я буду и останусь рядом! Вопрос брака здесь не причём, я не хочу выходить замуж, я отстаиваю своё решение. И только! — За всем этим будут наблюдать все во дворце и смогут использовать против матушки. — Нельзя использовать то, чего нет. В моих действиях нет борьбы против мамы и никогда не будет! Ты знаешь, что я права. — Но важнее, как она это воспримет… Ты отпустишь её руку, пойдёшь к Мехмеду. Допустим, наш старший брат согласится и… У тебя и у него одна сторона, а у матушки — другая. — Нет… Конечно, она обидится на меня, но потом поймёт, я знаю, как и я возьму её за руку. Я прощу её, забуду всё, что сегодня случилось, всё, что я сказала в эмоциях, и всё будет хорошо. Так правильно поступить, ты же мне это и подсказываешь, и всё равно споришь? — Я не позволю тебе отвернуться сейчас… Продолжая плакать, Хюмашах замерла. «Этот лёд обжигает, госпожа, однажды вы даже почувствуйте, как вам хочется отвернуться… И в этот миг вы ни в коем случае не должны отвернуться… Ваша вера станет исцелением…» — Я… Мне не хватит сил. Нет. — Хватит, я знаю это лучше, чем кто бы то не было. — Даже если ты сгоришь? Ты хочешь этого? Некоторое время Хюмашах сама себе не могла ответить на этот вопрос, слыша только тишину. — Это лекарство… Даже если болезненное, — наконец возник тихий ответ, — мы должны сделать это. — Да, и даже если сгорим… — Я не перестану биться… Хюмашах поднялась, чувствуя, как сердце стучит в груди, но слёзы больше не текли. Тишину нарушил тихий стук в дверь. — Кто бы не пришёл, пусть уходит. Её ни для кого нет сейчас, — пронеслось в голове Хюмашах. Стук повторился. — Хюмашах, открой, пожалуйста, прошу… — донёсся до госпожи тихий голос Фатьмы. — Хюмашах. Хюмашах закрыла глаза. — Не для кого, кроме сестёр. — Хюмашах, прошу… — Сейчас, подождите несколько минут! — крикнула Хюмашах хриплым голосом, а затем встала и подошла к зеркалу. Растрёпанные волосы выбивались из-под короны во все стороны. Может, лучше вообще без неё. Сняв украшение, Хюмашах встряхнула головой. Золотистые локоны рассыпались по плечам. Неплохо, пусть так сегодня и будет. Просто она и сестрёнки. Сделав несколько глубоких вздохов, Хюмашах ещё раз выдохнула и даже постаралась улыбнуться. И наконец сказала: «Войди». — Сестрёнки, проходите. Фатьма переглянулась с Михримах. — Мы волновались за тебя, — Фатьма встревоженно смотрела на сестру. Вид у неё был усталый и даже разбитый, она плакала, и глаза были красными и припухшими. — Идите сюда, — пригласила Хюмашах сестёр на диван, указав на места рядом с собой. — Я рада вам. Лучше скажите мне, как Фахрие? — спросила Хюмашах, как только сёстры сели. — Она… Успокоилась, заснула сейчас, — тихо ответила Фатьма, и наступила неловкая тишина. — Да, — подумала Михримах, — разговор явно не складывается, Фатьме неловко говорить, Хюмашах не хочет, но они же не просто посидеть сюда пришли, надо что-то делать… — осматривая покои, размышляла Михримах, наконец её взгляд упал на раскрытую книгу. — Можно? — обратилась Михримах к сестре, выводя её из задумчивости. — Что? Конечно, Михримах, бери. — Я пойду на кровать, хорошо? Хюмашах кивнула. Удобно расположившись на кровати, Михримах раскрыла книгу. И, смотря на сестру, Хюмашах легко улыбнулась. — Хюмашах… — наконец решилась Фатьма. — Не надо, сестрёнка, я не хочу говорить об этом. — Поговори ещё раз с мамой… Ссора это же не причина, я уверена, что если ты сделаешь это ещё раз, всё будет хорошо. Если ты не хочешь, давай, я поговорю. Хюмашах выдохнула, стараясь не разозлиться на сестру. — Фатьма, моя дорогая сестрёнка, в мои отношения с Валиде не нужно вмешиваться никому и никогда. — Но Хюмашах… — Я не буду сейчас делать первый шаг, если бы матушка хотела, она бы уже поговорила со мной… Но… — Хюмашах горько усмехнулась. — Она не хочет, и я это уже прекрасно видела. — Но ты не должна уезжать, тем более с таким человеком, как Хасан паша, он… Пугает меня. А матушка может ошибаться, но ошибку ещё можно исправить, Хюмашах. — Хватит, я уже всё сказала, Фатьма. Всё это время Михримах из-за книги внимательно слушала и наблюдала за разговором сестёр. Вздохнув, Фатьма покачала и опустила голову. Хюмашах очень любит и очень обиделась, а за всей мягкостью её гордость — это гордость их мамы. Уж она это прекрасно знала. — Сестрёнка… — Хюмашах ласково потрепала сестру по волосам. — Я не хочу, чтобы ты расстраивалась, но, прошу, не надо сегодня об этом. Давай, просто всё это забудем хотя бы на сегодняшний день. Я хочу провести этот день с тобой, Фатьма, и Михримах. Хорошо? Фатьма молчала. Ей было очень грустно. Один день. День прощания. А потом они уже не увидятся, и неизвестно сколько времени не будут видеться. И какой в этом всём смысл? Но Хюмашах просила, ей нужен этот день, он будет её источником силы. А если она продолжит спорить, то это и будет бессмысленным дёрганьем сестры, которая сейчас могла и в принципе их не принимать, но сделала это, не оттолкнула и действительно им рада вопреки всем проблемам. Хюмашах всегда была с ними рядом, когда они нуждались, а сейчас нуждается она… Нужно забыть о грусти. Фатьма улыбнулась, поднимая взгляд на сестру. — Ты снова будешь читать мне сказку, как в детстве? — А почему бы нет? — донёсся до старших сестёр голос Михримах. — Да, Хюмашах? Почитай мне, я буду рада послушать. Хюмашах улыбнулась, смотря на сестёр. — Да, почему бы и нет. Идём к Михримах, Фатьма. Сев на постель, Хюмашах прижала сестёр к себе, держа их в объятьях несколько минут, а затем поднялась. — Сейчас вернусь, сестрёнки, какую книгу вы хотите… В царившем полумраке Хюмашах сидела на диване у окна и смотрела на бегущие по стеклу капли идущего на улице дождя. — Госпожа, — раздался в тишине голос Бюльбюля, — вы звали меня? В покоях была так темно, что ага только и видел, что силуэт госпожи. Хюмашах подняла взгляд и посмотрела в сторону спальни. — Фатьма и Михримах уснули, прикажи, отнести их в покои, — тихо и хрипло сказала Хюмашах. — И никакого света. Бюльбюль пригласил в покои двух слуг, которые стали подходить к кровати. — Осторожнее, — предупредила наблюдающая за ними Хюмашах, — не разбудите. — Ещё что-нибудь, госпожа? — Уйди. Молча поклонившись, Бюльбюль вышел из покоев. Сафие Султан тем временем тоже сидела на диване у окна в своих покоях, снова и снова возвращаясь к письму из Австрии. Радость, что у него всё хорошо и тоска, что он так далеко и растёт без неё. И было ещё что-то… Тяжёлое на душе. — Ты поступаешь неправильно, — внезапно словно раздался внутренний голос, — но ещё не поздно изменить своё решение. Сделай это. — Это обычное решение… — Но разве твои отношения с дочерью всегда были обычными… Давай, сделай сейчас первый шаг навстречу. — Хюмашах уже не ребёнок. Она справится. Всё будет в порядке. — Убеждай, убеждай себя, но только уже всё не в порядке… Сафие встряхнула головой. Госпожа чувствовала себя странно, всё внутри говорило ей, как поступить. Пойти к сыну, всё отменить, затем к дочери, сказать о своих сожалениях и увидеть счастье в её глазах. Разве может для неё быть что-то дороже этого? И все богатства мира меркнут… Но и одновременно как будто что-то мешало ей подняться. Этот свет, огонёк души рвался и метался, словно стянутый жёсткими путами, но разорвать их не хватало, не было сил… Бороться за него. «Длинное струящиеся белое платье в пол из атласа очень выгодно подчёркивало талию, красиво приподнимало грудь и даже словно несколько делала выше. А нежная накидка сверху, расшитая золотыми нитями, так гармонировала с её светлыми, распушёнными волосами, которые золотистыми локонами рассыпались по её плечам… » Как давно это было… Юная она, как сейчас, стоя у зеркала, любовалась собой. Сейчас её не волнует ни платье, ни своё отражение. — Матушка, — Хюмашах повернулась и трепетно взяла руки матери в свои. — Мы ведь всегда будем рядом, да, так как сейчас? В этот миг зеркало как будто треснуло и стало на глазах рассыпаться, унося с собой и воспоминание… От гнева и тоски слёзы текли беспрерывно и сами собой, а Хюмашах так и стояла перед зеркалом, смотря словно сквозь него и чувствуя только обжигающий след слёз на щеках. Наконец госпожа смахнула слёзы и, сжав кулаки, гордо выпрямилась, и решительно направилась в покои Валиде. Всю церемонию Фатьма и Михримах украдкой наблюдали за своими сёстрами. Красные от слёз глаза Хюмашах невозможно было не заметить, будто она плакала всю ночь, но здесь и сейчас она была истиной дочерью их мамы, сильной и гордой. Она была такой же как всегда — спокойной, терпеливой, владеющей собой, поддерживающей Фахрие. Всё было так, кроме одного, их старшая сестра была непривычно сдержана и холодна с Валиде. Идя через гарем, видя, как девушки подбирают золото, Хюмашах замерла, сейчас она должна поклониться матушке, но… — Я никогда не буду смотреть на Вас снизу вверх и тем более не буду сверху вниз… Чувствуя снова выступающие на глазах слёзы, Хюмашах присела в поклоне, но так и не подняла взгляд, пройдя мимо смотрящей на неё с балкона покоев Валиде Султан матери… Ангел приветственно фыркнул при приближении Хюмашах, а затем словно чувствуя её напряжение замер, изредка подёргивая ушами. Хюмашах провела ладонью между глаз лошади, вдоль шеи, а потом крепко прижалась к ней. Ангел медленно переступил с ноги на ногу. Хюмашах постояла так несколько минут, затем отстранилась. — Ангел, — Хюмашах ласково гладила лошадь по голове, — я пришла попрощаться. Нет, нет, не смотри на меня так. Я вынуждена уехать отсюда на некоторое время, но я очень надеюсь, что вернусь, а пока, знаю, Михримах позаботиться о тебе, вы же подружились? — Хюмашах улыбнулась сквозь слёзы. И ещё долго гладила лошадь по голове, шеи, что-то тихо говоря ей, перебирая пальцами густую гриву, пока не услышала окликнувший её голос Фатьмы. — Хюмашах. Хюмашах обхватив голову Ангела руками, прижалась лбом ко лбу лошади, и ещё через несколько минут наконец отстранилась. — Береги себя, мой друг! — Пойдём к карете, — сказала Хюмашах, резко обернувшись к сёстрам. — Фатьма, — Хюмашах обняла сестру. — Я буду писать тебе, Хюмашах. — С радостью прочту каждое письмо, сестрёнка. Прошу, присматривай за Михримах, Фахрие, навещай её в её дворце, за… Матушкой, не оставляй её, особенно сейчас, будь рядом. Всегда защищай. — Конечно, Хюмашах. Встревоженно наблюдая, как Хюмашах прощается с сестрой, Михримах не знала, что ей делать, при этом чувствуя, что что-то сделать она должна. Хюмашах из-за всех сил не хотела показывать ни свои слёзы, ни свои переживания, как всегда, была сердечна и даже улыбалась, но что что-то в ней надломилось, пусть и не сильно, но глубоко Михримах прекрасно это чувствовала. — Сестрёнка, — обняв Михримах, Хюмашах подошла к 12-летнему Ахмеду. — Я буду скучать, тётя. — Я тоже буду скучать по тебе, Ахмед, — ответила Хюмашах, сердечно обнимая племянника. — Хюмашах, — позвала Михримах, когда сестра отпустила Ахмеда. — Что, Михримах? Ничего не говоря, Михримах из-за всех сил прижалась к сестре, заключая её в объятья. — Мне надо идти… Сестрёнка, — голос Хюмашах дрожал. — Прошу, отпусти меня. Но Михримах только усилила объятья. Хюмашах закрыла глаза и сглотнула, сдерживая слёзы. — Сестрёнка, прошу, не разрывай мне сердце… — Хюмашах, — тихо заговорила Фатьма, — Михримах права, не надо этого делать. Не надо уезжать. Ты не должна выходить замуж за этого человека. Я знаю, он тебе противен. Расскажем всё Мехмеду, он всё отменит, а матушка поймёт, что ошибается. Михримах отстранилась от сестры, смотря ей в глаза, видя там и всю боль, и слёзы, но и уже знала ответ. И, опустив взгляд, отпустила сестру, стараясь не расплакаться. — Я уже всё сказала, Фатьма. Хюмашах подняла голову Михримах вверх. — Я люблю тебя, сестрёнка, очень. И мы обязательно снова увидимся. Но есть причина, по которой я не могу остаться, и она не только и даже не столько в решении Валиде, она глубже, и когда-нибудь ты её поймёшь. — Хюмашах подняла взгляд на Фатьму. — Как и ты, Фатьма. Люблю вас, берегите себя. Хюмашах направилась к карете и прежде чем сесть в неё, ещё раз оглянулась на дворец, словно окончательно прощаясь. — Хюмашах. Хюмашах замерла, услышав голос Фатьмы. — Надежда — это сила! «…я не боюсь вас. У меня есть неведомая вам сила, и эта сила спасёт меня. Имя ей — Надежда». Хюмашах сразу же вспомнила эту цитату из зачитанной до дыр в детстве сказки. — Никогда этого не забывай! Постояв ещё некоторое время на подножке кареты, Хюмашах, уже не оглядываясь, села внутрь. 5 апреля 1602 года великий визирь Хасан паша женился на Фахрие Султан. И почти сразу, будучи главнокомандующим, отправился в армию на границе с Австрией. Османы осадили крепость Секешфехервар, но не смогли её взять. Паша отступил в Белград, а вскоре спешно вернулся в Стамбул, оставив своим заместителем и новым командующим Соколлузаде Лала Мехмед пашу, наместника Буды. Декабрь 1602 года. Совет дивана. — Дели Хасан завоевал Токат, более того в руки мятежникам попала казна убитого бейлербея Хасана паши. Новая большая победа только способствует умножению рядов повстанцев. Дели Хасан двинулся к Кютахьи и, по сообщению посланного против него с войском Ахмеда паши, осадил её. Что вы предлагаете, паши? — К счастью зима заставила Дели Хасана снять осаду и отправиться в Афьон-Карахисар, Повелитель, — ответил Мехмед паша. — И это должно меня обрадовать?! Мехмед паша опустил голову. — Мы готовим новые войска для подавления восстания, Повелитель. — Чтобы снова терпеть поражения?! — Всё это так, Повелитель, — заговорил великий визирь Хасан паша, — у мятежников большие успехи, но если проблему нельзя разрешить военными средствами, то можно политическими. — Что ты предлагаешь? — Испытанное средство — подкуп, Повелитель, оторвём от восстания его руководителя, обезглавим его. Мехмед усмехнулся. — Так действуй, паша. — Повелитель.