Воспоминания

Покои Валиде Султан. — Матушка… Вы расстроены, что Халиме вернулась во дворец? — Нас совершенно это не беспокоит, Хюмашах. — Ещё недавно вы говорили мне обратное. — Обстоятельства меняются, но ты же пришла поговорить не о Халиме. — Матушка… — Хюмашах выдохнула. — Фахрие только 12 лет, Вы уверены, что эта свадьба так необходима и именно сейчас? — Не нужно волноваться, доченька. Это всё — пустая формальность. Важен сам факт брака. Фахрие никто не тронет. — Но зачем, я не… — Так надо, Хюмашах. — Матушка… — непонимающе сказала Хюмашах, отчётливый холод в голосе матери был ей непонятен. — Простите, конечно, Вы знаете лучше, я доверяю Вам, но ещё слишком рано, мама. Я не думаю, что моя сестрёнка готова. Тем более Хазир паша годится Фахрие в дедушки… — Хюмашах, Фахрие не просто твоя сестра, она — дочь Сафие Султан. Хюмашах снова и снова смотрела на маму. Холод в голосе, холод в глазах. Хюмашах сглотнула, горько вздохнула и взяла Валиде за руку. А рука по-прежнему такая тёплая, но столько появившегося льда во взгляде и словах. Конечно, дворцовые правила, но шестнадцать лет назад мама была готова их нарушить, если бы она сказала нет, а теперь… Хюмашах опустила голову. Ей не нравилось, что она чувствовала, ей снова казалось, что она теряет маму в этих льдах, но она только и могла, что быть и оставаться рядом. И пробовать пробиться, говорить. В покои постучали. — Войди! — Госпожа, — Бюльбюль поклонился. — Письмо из Австрии. — Дай его мне! Взяв письмо и раскрыв его, Валиде Султан так погрузилась в него, словно забыв, что рядом с ней дочь, которая по-прежнему ничего не понимала, кроме того, что маме сообщили что-то очень важное. Некоторое время в покоях так и стояла тишина, пока наконец Хюмашах неуверенно не заговорила. — Матушка… Я хотела обсудить с Вами ещё один вопрос… — ответом снова была тишина. Хюмашах вздохнула, — наверное лучше в другой раз, — Хюмашах уже поднялась, когда вопрос Валиде её остановил. — Какой? — Матушка… — Валиде по-прежнему не поднимала взгляд от письма, тем не менее Хюмашах продолжила. — Через несколько месяцев будет год, как Ибрагима не стало, по правилам траур закончится, и я снова… Матушка, я знаю дворцовые правила и законы, но я бы не хотела сейчас выходить замуж. Снова впустить кого-нибудь в свою жизнь и довериться, я не готова к этому, матушка. Потеря Ибрагима ещё не зажила, — Хюмашах сглотнула и осторожно дотронулся до руки Валиде, — позвольте мне самой выбрать этот момент, когда я буду готова. Мне нужно это почувствовать. Матушка… Вы слышите меня… — Да, да… — ответила Сафие по-прежнему не смотря на дочь. А затем резко подняла взгляд, словно возвращаясь из своих мыслей. — Иди в свои покои, Хюмашах. Позже поговорим. Дочь снова будто обдало холодом, но она поднялась и, присев в поклоне, направилась к выходу. — Конечно, матушка. Тем временем Фахрие сидела на кровати в своих покоях и нетерпеливо ожидала сестру. — Хюмашах, — воодушевлённо сказала Фахрие. — Ты поговорила с матушкой? Что она сказала? — Фахрие, сестрёнка, — Хюмашах опустилась перед сидящей сестрой на колени. Фахрие опустила голову. Она всё поняла. — Разговор не совсем получился так, как я бы хотела, но не расстраивайся, — Хюмашах осторожно подняла голову сестры, заставляя смотреть на себя, — ты будешь в столице, я буду рядом, и матушка сказала, что тебя никто не тронет. Тебя никто не обидит, обещаю! Фахрие отвернулась. — Сестрёнка… Прошу, не плачь… И снова подняла взгляд на сестру, тихо заговорив. — Что происходит с нашей мамой, Хюмашах? Что-то точно происходит… Это из-за того, что случилось в последнее время? Маме больно, да? Хюмашах смотрела на сестру. — Я чувствую, Хюмашах… Наверное ты тоже… И даже больше. Хюмашах опустила взгляд. — Я права… И мы ничего не можем сделать? — Я пытаюсь, сестрёнка, я каждый раз рядом, но если бы этого было достаточно… Здесь столько разных, сложных и болезненных эмоций, начиная с того, что сделал Мехмед… Фахрие сглотнула. — Я знаю, что Валиде делает всё возможное с этим, но, да, ей очень больно. Фахрие снова расстроенно опустила голову. — Это очень печально, Хюмашах… Ты как-то сказала мне, что скучаешь по вечерам с мамой, и что они вернуться, но их так и не было… И наша мама страдает. Это грустно. — Ей, — Хюмашах снова подняла голову сестры вверх, — но эта боль уйдёт, сестрёнка, она не может быть сильнее нашей мамы. Она уже уходила, но потом… Эти проклятые восстания! Если бы я могла, я бы уничтожила их всех! — подчинив свои эмоции, Хюмашах снова тепло смотрела на сестру, успокаивая её и утешая. — Но матушка здесь, с нами, это самое главное, и терпение и время, сестрёнка. Всё будет хорошо. Фахрие мягко улыбнулась. — Я верю тебе, Хюмашах, как ты веришь в матушку, но и что делать мне сейчас? — Фахрие, смотри на меня, тебя никто не тронет. Матушка об этом сказала, и я не позволю этого. Будет только церемония, и ты справишься с ней! Ты — моя сестрёнка, и дочь нашей мамы! — А я могла бы оставаться в этом дворце? — Фахрие… — Значит, нет. — Даже формально, но ты должна будешь переехать в другой дворец хотя бы в день церемонии, а потом мы придумаем что-нибудь, обещаю. — Хюмашах подмигнула сестре и взяла её за руки. — Значит, главное, что от меня требуется — формальности всех церемоний? Хюмашах кивнула. — Что ж, ладно. Пусть так, если это нужно маме. Я сыграю всё так, что ни у кого не останется сомнений! Но ты ведь будешь рядом, Хюмашах? Как и когда мы катались верхом? — Конечно! Обещаю! Ты не будешь одна! Покои Валиде Султан. — Госпожа, — тихо обратился Бюльбюль к стоящей у окна Сафие. — Вы действительно уверены в своём решении? Сафие сделала глоток кофе. — Мы стали другим человеком, да, за прошедшие несколько лет? Ты так думаешь? Совсем не той, кого ты увидел на рынке много лет назад? Нам стала куда больше всё равно, и сейчас мы бы прошли мимо… Бюльбюль покачал головой. — Я так не думаю, госпожа, Вы чуть более отчуждены, да, но Вы несправедливы к себе, Вам никогда не было всё равно, как и сейчас. — Но в этом есть правда. Я устала бороться, устала из ночи в ночь видеть кошмары. С каждым письмом тоска по Нашему львёнку становится только сильнее, если бы Мы могли его обнять, увидеть, но… И причина этого — Наш родной сын, мой первенец! Я чувствую странное опустошение… Чуть больше холода, и знаешь, с тех пор, как это стало возможно, я снова спокойно и нормально сплю. — И в этом тоже правда, госпожа, холод — хорошее обезболивающее, но чем отчуждённее вы становитесь, запирая боль внутри, тем больше вы можете потерять вместе с ней. Ведь вы отдаляетесь не только от боли, и сами это чувствуйте, иначе бы не говорили сейчас со мной. — Пока так легче, Бюльбюль. — Пока, госпожа… Но самое главное, помните, Вам не всё равно. Не давайте холоду окончательно победить. С Вашего позволения. В январе 1602 года состоялась свадьба Фахрие Султан и Хазира паши. Ночью, придя в покои, паша сказал Фахрие несколько слов, успокоив её и даже несколько расположив, подтвердив, что не настаивает и ни в коем случае не будет настаивать на брачной ночи. Но формально Фахрие легла спать женой, а проснулась уже вдовой, увидев рядом с собой мёртвого мужа. И через неделю Фахрие уже оказалась замужем за Мурадом пашой. Формальный брак продолжался два месяца, в начале весны был расторгнут, Фахрие вернулась в Топкапы и хотя никак не пострадала, несколько ночей юная госпожа засыпала на руках старшей сестры, возвращаясь к себе после малоприятных событий. Апрель 1602 года. В покои Хюмашах Султан постучали, и она, отложив книгу, подняла взгляд. — Да. — увидев вошедшую сестру, Хюмашах улыбнулась. — Фатьма, здравствуй, проходи, садись. — Здравствуй. — тихо ответила Фатьма и опустилась в кресло рядом. — Кофе? Тишина. — Фатьма? — Хюмашах осторожно дотронулась до руки сестры. — А что? Нет, не надо, прости, я задумалась. — Что-то случилось, сестрёнка? — Хюмашах поставила чашку на стол. — Ты будто сама не своя. — Мой брак только что был расторгнут. — Что? Как? И что теперь? — Я выйду замуж снова. — За кого? — Пока не знаю… Хюмашах доверительно сжала руку сестры. — Я сейчас же поговорю с матушкой. — Нет, не нужно, Хюмашах. Я пришла к тебе не поэтому. Я благодарна паше, у нас был хороший брак, но меня и его никогда не связывали сильные чувства. Хюмашах… Старшая сестра вопросительно смотрела на младшую. — Пока я была у матушки, я услышала… Она обсуждала и твой брак. — Что? Что это значит? Я была у матушки вчера, она ничего мне не сказала. Да и вообще этого не может быть! С чего ты взяла? — Я не должна была этого слышать, но, уже выходя из покоев, услышала, как матушка обсуждает это с Бюльбюлем. — Но этого не может быть, сестрёнка, просто не может быть, тем более сейчас… — Хюмашах встряхнула головой. — Чтобы я ничего не знала и даже в глаза не видела будущего мужа, кстати, кто это? — Этого я уже не знаю. — Это какое-то недоразумение, — нарочито спокойно сказала Хюмашах. — Мне нужно поговорить с матушкой, и я уверена, всё разрешится. — Хюмашах посмотрела на сестру. — Конечно, Хюмашах. Хюмашах встала и направилась к дверям, но перед ними остановилась. — Может, ты просто ошибаешься, Фатьма? Конечно, у матушки могут быть причины для подобного, но если бы она обсуждала мой брак, то поговорила бы со мной, но она ни разу не спрашивала меня об этом. Ни разу… — Я бы хотела ошибаться сейчас, Хюмашах, я бы очень хотела сказать тебе именно это… — Нет, Фатьма. Этого не может быть. Просто не может быть… Фатьма опустила взгляд, на несколько мгновений в комнате повисла неловкая тишина, а затем Хюмашах решительно открыла двери и вышла из покоев. Покои Валиде Султан. — О чём ты хотела поговорить, Хюмашах? — Матушка, я слышала, Вы приняли решение о моём замужестве? — Да, Хюмашах, ты выйдешь за бейлербея Египта Хасана пашу, а Фахрие станет женой великого визиря. У нас будет двойное торжество. — Матушка, но как? Прошёл только месяц с последней практически двойной свадьбы Фахрие, и не прошёл год после смерти Ибрагима… — Почти прошёл, Хюмашах. — Матушка… Я понимаю, у Вас должны быть важные причины поступить так, поэтому простите, если я проявляю неуважение, но я не могу сейчас выйти замуж не то что за Хасана пашу, которого ни разу не видела… — Увидишь. — Но я даже не хочу его видеть, мама. Я не готова и говорила Вам об этом. Неужели вы не помните? — спросила Хюмашах, сдерживая слёзы. — Вы обещали мне, что я сама приму решение. — Обстоятельства изменились, Хюмашах. У Нас есть поручение в Египте, которое Мы можем доверить только тебе. — Матушка, я сделаю для Вас всё, вы же знаете, но… Всё, что угодно, кроме брака, матушка. — Хюмашах опустилась перед матерью на колени и, нежно взяв её руку в свои, поцеловала её. — Прошу. Ответом была холодная, пронизывающая, но одновременно обжигающая тишина. Хюмашах сглотнула. Как это всё сейчас возможно? Она же говорит сейчас с мамой… — Матушка… Посмотрите на меня, я здесь, я рядом, держу Вас за руку. Я люблю Вас и сделаю для Вас всё, если вы в этом действительно нуждаетесь, я никогда не оставлю Вас! Но разве сейчас действительно есть такая необходимость этого брака? Разве Вам кто-то, что-то угрожает? — Если любишь, сделаешь то, что необходимо… — Если люблю?! — Хюмашах резко отшатнулась от матери и быстро поднялась. — Я что должна это доказывать?! Иначе Вы не знаете этого и недостаточно?! Как Вы можете так говорить?! — Хюмашах закрыла глаза и сделала несколько глубоких вздохов, и вернулась к матери. — Вы устали сейчас, я понимаю, ещё недавно произошло столько событий. Матушка… — сделала Хюмашах ещё одну попытку, — я не хочу расставаться с Вами, с сестрёнками, много лет назад Вы дали мне слово, что мы никогда не расстанемся, это никогда не случится… — Хюмашах говорила дрожащий голосом. — Мама, вы же помните этот разговор… Я знаю… Помните, и вы ничего мне сейчас не говорили, мы всё забудем, матушка. Я всё забуду. — Хюмашах с надеждой смотрела на Валиде. Её любящий взгляд обращался и обращался к маме, а натыкался словно на стену из-за льда. И Хюмашах не хотела этому верить. «О, Аллах, да, что происходит…» — пронеслось у неё в голове. — Хюмашах, моя прекрасная доченька, — Сафие нежно провела рукой по лицу дочери, и та прижалась к ней, поцеловав. Надежда вновь вспыхнула и тут же умерла. — Ты больше не ребёнок, ты — госпожа! И Нам нужно… — Нужно Вам, матушка, или нужно Сафие Султан?! — Хюмашах поднялась, в её глазах блестели слёзы обиды, разочарования, и горел гнев, выражающий скорее боль, чем злость и ненависть, и он словно обжёг Сафие. «Что я делаю… Нужно остановиться… Сейчас…» — Хюмашах… — Сафие встала, хотя удержать дочь, но та резко отстранилась. — Хватит, мама. Не нужно ничего говорить, Вы уже всё сказали! Вам нужен Египет, хорошо, я поеду в Египет, но отныне не появлюсь в этом дворце! Ведь здесь больше нет моей мамы, я не узнаю её, не знаю её голос и взгляд, здесь есть только безжалостная, холодная Сафие Султан, и я не нуждаюсь в её обществе, как и она в моём! Громко хлопнув дверью, Хюмашах выбежала из покоев, чуть не сбив входящую в них Дженнет. Светлый порыв Сафие, вспыхнув, потух. — Госпожа, — обратилась к Сафие Дженнет. — Выйди вон! Я не хочу никого видеть!

***

— Прости… Дремавшая в кресле, Хюмашах открыла глаза и прислушалась, внимательно смотря на постель Валиде. Она слышала голос мамы… Ведь слышала… Госпожа вздохнула и снова закрыла глаза, опустив голову на руку, наверное ей приснилось, матушка без сознания. — Прости меня… Хюмашах. Хюмашах подскочила с кресла и кинулась к кровати матери. — Матушка? — Хюмашах нежно сжала руку матери и провела рукой по её волосам, осматривая маму, но она по-прежнему была без сознания. Но что-то ведь происходило? Мама звала её. — Прости… Прости меня, доченька… — За что? О чём вы, матушка? — Прости… Хюмашах ничего не понимала, кроме того, что Валиде что-то очень беспокоит и тревожит, и она в ней сейчас нуждается и опустилась на колени, продолжая гладить маму по волосам и сжимать её руку. — Тише, тише, всё хорошо, я здесь… Матушка, я здесь, — Хюмашах поцеловала Валиде руку, нежно прижав её к себе. — Прошу Вас, успокойтесь, я рядом и останусь рядом. Я не собираюсь никуда уходить. Вы же помните, матушка… Никто и никогда не заставит меня… — Хюмашах сглотнула, сдерживая слёзы, продолжая трепетно сжимать руку Валиде. — Вы меня простите, мама, Вы… — Хюмашах поцеловала руку Валиде. — Вы нужны мне, матушка, вы мне очень нужны… Пожалуйста, не оставляйте меня… Не оставляйте меня одну. Прошу… — Хюмашах с надеждой посмотрела на Валиде, её глаза по-прежнему были закрыты. Вздохнув, Хюмашах опустила голову и вновь поцеловала руку матери. — Я очень Вас жду, как и люблю! Мама! — Хюмашах снова бросила взгляд на Валиде. Ничего и снова ничего! День за днём, ночь за ночью! Её испытывают?! Хюмашах закрыла глаза. Нет. Нельзя сейчас раздражаться. Нельзя! Матушке нужен покой и… Дочь снова смотрела на мать, проводя рукой по её волосам, что ж Валиде вновь спокойна. Это сейчас хорошо. Ей ничего не угрожает. Это хорошо. Нужно держаться за это хорошо. Держаться и не дать страху сломать себя и управлять собой. Возвращаясь из своих мыслей, Хюмашах уже хотела подняться, и в этот момент осознала, что Валиде сжала её руку. — Вы слышите, чувствуйте меня, — Хюмашах улыбнулась сквозь слёзы. — Матушка! Вы слышите… — Хюмашах поцеловала Валиде в щёку и опустила голову ей на плечо. — Вы вернётесь, знаю, вернётесь! И я буду рядом, мамочка… Тем временем Бюльбюль, ставший невольным свидетелем происходящего, взял несколько подушек и осторожно вошёл в спальню. — Госпожа… — Бюльбюль положил подушки перед кроватью. — Не сидите на полу, а то простудитесь, не дай Аллах. — Спасибо, — искренне поблагодарила агу госпожа. Бюльбюль кивнул и вышел, вернувшись, уже через некоторое время. Хюмашах Султан так и уснула на плече матери, её рука по-прежнему была в руке Валиде. Ага сочувственно вздохнул и, взяв с кресла плед, осторожно укрыл им госпожу, и вышел из комнаты. Неяркое солнце разливало свой свет по деревянному полу, плавно наползая на спящую Хюмашах, наконец, почувствовав тепло на лице, госпожа открыла глаза и сразу посмотрела на Валиде, нежно проведя рукой по её волосам и слушая её спокойное, размеренное дыхание. Хюмашах поцеловала Сафие в висок, а затем осторожно вытащила свою руку из руки Валиде и выпрямилась. Затёкшая спина тут же отозвалась ноющей болью и шею тоже ломило. Потянувшись, Хюмашах постаралась расслабить мышцы, помассировала спину и медленно сделала несколько движений головой, наклоняя и поворачивая её направо и налево. Чувствуя покалывания, госпожа поднялась и вышла из спальни. — Госпожа, — склонился Бюльбюль в поклоне. — Хотите что-нибудь? — Будь с матушкой, Бюльбюль. Я скоро вернусь. Войдя в хаммам, Хюмашах подошла к умывальнику и посмотрела на себя в зеркало. Бледное, немного осунувшееся лицо, результат бессонных ночей, красные глаза, воспалённые от усталости, потухшие и печальные, под ними тени, губы, сухие и потрескавшиеся. Закрыв глаза, госпожа облокотилась на умывальник. Да, она действительно устала, очень, но нужно продолжать, держаться, бороться, быть рядом с мамой и ждать, ждать… Она очнётся, обязательно, и всё станет легче… Страх, невыносимый, мучительный страх уйдёт, а с остальным она справится… Ещё раз поговорить с мамой… О, Аллах, как же хочется услышать её голос! Ещё раз сказать прости, о своих сожалениях и… Нет, как раньше не будет никогда, но… Она ведь будет рядом. Они будут рядом. Хюмашах сглотнула, чувствуя слёзы на щеках, и ополоснула лицо холодной водой, с надеждой придать себе этим больше сил. Хюмашах Султан вошла в спальню и на некоторое время замерла. Хаджи ага стоял над её матерью, держа подушку в руках. — Что здесь… — Хюмашах почувствовала ужас, и как всё её тело на мгновение охватила дрожь, но уже в следующий миг гнев взял верх, и волна ярости захлестнула сердце. — Матушка! — Госпожа кинулась к матери, буквально отшвырнув Хаджи в сторону и заслоняя её собой. — Матушка… — упав на колени, Хюмашах наклонилась к Валиде, проверяя её дыхание, а затем дотронулась рукой до шеи… Сердце билось, Хюмашах облегчённо выдохнула. — Слава Аллаху… Слава Аллаху… — дочь нежно гладила мать по волосам. — Слава Аллаху! Убедившись, что Валиде в порядке, Хюмашах поднялась. В её сердце кипела ярость, причём такой силы когда никого и ничего не жаль, а есть лишь одно желание — уничтожить! И никогда ранее, кроме как на проклятой пристани, она не чувствовала подобного. Хюмашах сжала кулаки. — Госпожа… — прошептал бледный, не знающий куда себя деть Хаджи. — Молчи! Уничтожу, я уничтожу вас всех! Тем временем покои Кёсем Султан. — Когда султан Осман вернётся из похода, Зюльфикяр… — госпожа не договорила, так как двери покоев с грохотом распахнулись. — Кёсем! — Госпожа, — Кёсем Султан поднялась, поражённо смотря на ворвавшуюся в покои Хюмашах, — что происходит? — Ты ещё смеешь спрашивать?! — Хюмашах швырнула под ноги Кесем Хаджи. — Ты приказала ему убить мою мать! — Что? Я ничего подобного не приказывала! — Кёсем с гневом посмотрела на Хаджи. — Госпожа, уверяю Вас, я здесь не причём. Хюмашах Султан приблизилась почти вплотную, и Кёсем Султан чувствовала этот взгляд. От него веяло силой, в зелёно-карих глазах горела ярость. — Мне всё равно на твои оправдания, Кёсем! Я тебя предупреждаю, ещё хоть раз увижу кого-нибудь из твоих псов рядом с мамой… — Хюмашах бросила яростный взгляд на всё ещё стоящего и поражённого Зюльфикяра. — И я задушу тебя своими руками, Кёсем! Клянусь, я сделаю это, и мне всё равно на любые последствия! Я последний раз предупреждаю, вы все… — голос Хюмашах упал до шёпота, но казалось, что он звенит от гнева. Хюмашах обвела всех взглядом, чуть задержав его на бывшем муже. — Ни в коем случае… Ни в коем случае, Кёсем, даже не думайте приближаться к моей матери. Я уничтожу вас всех! Ударив по двери из-за всех сил, Хюмашах вышла из покоев, всё ещё поражённый Зюльфикяр невольно направился следом, но и Кёсем чувствовала себя не лучше и посмотрела на Хаджи. — Я сказала тебе ничего не предпринимать! Как ты посмел ослушаться меня?! — Госпожа… — Хватит, не хочу ничего слышать. — Госпожа, простите… — Хаджи поцеловал подол госпожи. Но Кёсем вырвала его. — Иди отсюда… Стой. Почему ты так её ненавидишь, Хаджи? За что? — За… Хандан… Хандан Султан, госпожа. — Хандан? — Кёсем покачала головой. — Значит, Дервиш… Ты… Уйди с глаз моих! А ещё раз подобное повториться, нарушишь мой приказ, и я вышвырну тебя совсем и навсегда! Тем временем в коридоре. — Бюльбюль! — Резко схватив агу, Хюмашах толкнула его к стене. — Где ты был?! Я просила не оставлять матушку! — Госпожа… — Этот мерзавец уже стоял над Валиде с подушкой! Ты понимаешь это?! А если бы я вернулась на несколько минут позже! — Простите, простите меня, госпожа. — Я здесь одна в окружении людей, которые только и ждут новости о смерти матушки! Ты — единственный, от кого я ещё не жду удара в спину! На этой фразе Зюльфикяр замер за коридорной дверью, будто его ударили, так и не решившись сделать шаг вперёд. — Не заставляй меня пожалеть и об этом! Хюмашах быстро скрылась в покоях матери, и Бюльбюль потёр руку в месте захвата, настолько он был сильным. Уже наступал вечер, когда Бюльбюль снова вошёл в спальню Сафие Султан, состояние которой было без изменений. Хюмашах Султан стояла у окна. И ага видел, что она тихо, но плакала, слуга подошёл и поклонился. — Госпожа, простите меня… Я сожалею. — Я верю, что у тебя были важные причины, но ты должен был дождаться меня, а ты этого не сделал! Я чуть не потеряла Валиде! А я и так её теряю! — Госпожа, этого больше не повториться. Обещаю Вам. Хюмашах закрыла глаза, отпуская Бюльбюля жестом. — А как вы себя чувствуете, госпожа? — Как я могу себя чувствовать, Бюльбюль? После всего случившегося, как я могу себя чувствовать, скажи мне?! Я чувствую себя отвратительно! Я даже не знаю, что мне делать? Впервые в жизни не знаю… Только ждать! Ничего не могу… Ничего! Уже наделала… — Госпожа… — Бюльбюль… — Хюмашах подняла заплаканный взгляд и снова опустила. — Я слушаю, госпожа. — Я люблю матушку… Очень люблю… Я всегда её любила! Я ничего этого не хотела! Ничего! Никогда! — Я знаю, госпожа, знаю. У меня нет в этом никаких сомнений. Я могу что-нибудь сделать для Вас сейчас? — Бюльбюль… — Я здесь, госпожа. — Мне… Мне нужно уйти. Я пройдусь немного, подышу воздухом, иначе я не выдержу. Я чувствую, что не могу больше… Я… Я прошу тебя, не оставляй матушку одну! Когда я вернусь, с ней всё должно быть хорошо хотя бы как сейчас. — Обещаю, госпожа, обещаю. Но ведь сейчас уже вечер… — Не надо за меня волноваться и переживать, Бюльбюль. Я никуда не денусь, — сказала Хюмашах, беря в руки плащ. — Береги, матушку. Это всё, что мне нужно. Был ещё не глубокий вечер, когда Хюмашах Султан шла по улицам родного города, сначала бесцельно, хотя как будто просто забыться среди переулков, небольших улочек, множество торговых лавок, различных мастерских. Так госпожа оказалась перед небольшой мечетью и её как будто что-то потянуло зайти в неё. Сняв обувь, Хюмашах прошла внутрь и, встав на колени, опустилась на молитвенный коврик. Седовласый мулла с длинной, аккуратной бородой, волевым лицом и проницательным взглядом читал молитву, под её звучание Хюмашах прикрыла глаза, сейчас ей казалось, что её раненая душа наполняется покоем. Молитва закончилась, все стали расходиться. Хюмашах поднялась и услышала, как мягкий голос обратился к ней. — Добрый вечер! Она подняла глаза, и этот взгляд поразил муллу. Он словно увидел перед собой израненную и очень измождённую этим душу, и прочитал через глаза всю её боль, трагедию, видел, как она и сердце мучительно страдают. Ещё во время молитвы, когда он внимательно смотрел на лица прихожан, изучал каждого, какое-то внутреннее чувство сказало ему, обязательно подойти позже. Значит, предчувствие его не обмануло. — Я могу чём-нибудь помочь Вам? — спросил мулла. Хюмашах покачала головой, разговаривать ей не хотелось. Но тёплые глаза священнослужителя словно излучали добро, и оно как будто обволакивала, проникая в душу, освещая её. Помолчав ещё некоторое время, госпожа тихо заговорила. — Я слышала, недавно здесь, недалеко, на пристани произошла трагедия. — Да, госпожа. Корабль взорвался, никто не знает почему, несчастные семьи потеряли своих кормильцев, жёны остались вдовами, дети потеряли отцов, и столько людей погибло. Некоторые из них были с детьми. Да прибудут они в раю. — Аминь. — Хюмашах сглотнула, сдерживая слёзы, а после достала увесистый мешочек и протянула его священнослужителю. — Я хотела бы попросить Вас, прочитайте за этих людей молитвы. Помолитесь за их упокой. — Этого слишком много, госпожа… — Возьмите, возьмите и оставьте себе, пусть это золото пойдёт во благо. — Благодарю Вас, госпожа, — сказал мулла, беря мешочек в руки. — Я исполню Вашу просьбу. Хюмашах кивнула и направилась к выходу. — Будет время, если захотите поговорить, приходите. В любое время. Я вас выслушаю, — последнее, что Хюмашах услышала. Продолжая бродить по улицам, Хюмашах оказалась на берегу Мраморного моря, вдыхая морской воздух, а затем и в Жемчужном павильоне. Её тянуло к местам детства, она вспоминала отца, как он любил смотреть с террасы за кораблями, которые, проплывая мимо, всегда салютовали из своих пушек, как несколько раз в такие моменты она была у него на руках, счастливой и улыбающейся. Вглядываясь в стены, знакомые с детства, Хюмашах видела потрескавшийся мрамор, несколько разбитых окон — неизгладимые следы времени. Шрамы, как и у неё на сердце. Сделав ещё несколько шагов, госпожа остановилась. Вот здесь стоял чудесный, механический орган, подаренный её старшему брату Елизаветой Тюдор. Он мог играть сам, и Хюмашах вспомнила фигурки птиц на его вершине, которые хлопали крыльями с последними звуками мелодии. Это было поразительным рукотворным волшебством. Вернувшись в Стамбул, она как-то спросила у мамы, что случилось с органом, и матушка ответила, что на втором году своего правления Ахмед приказал избавиться от него, считая, что такая вещь более приличествует языческому храму, посчитал инструмент оскорбительным. Но что может быть оскорбительным в искусстве? В мастерстве и таланте мастера? Что мешает уважать это так же, как свою веру? Матушка учила её этому, и она всегда была благодарна за это, среди её учителей даже была английская гувернантка. Так она могла видеть мир во всём его многообразии, замечать его чудеса и переживать вот такие волшебные минуты, как было с органом, наполняющие её и сейчас радостью. А она могла их лишиться, если бы не матушка? Если бы она просто запретила? Но мама ничего не запрещала, а они разговаривали, и она объясняла, а дальше решение, что правильно, что нет, как поступить, оставалось за ней. Это доверие матушки так согревало, ответственность научила принимать решения и их последствия, уважать эту самую свободу свою и других, и она никогда её не разочаровывала… Кроме сегодняшнего кошмара. Посмотрев через окно на берег моря, на него всё больше опускалась темнота, а оно само становилось более и более неспокойным, волны шумели, Хюмашах опустила голову и направилась к выходу из павильона. Хюмашах шла и шла, словно в полусне, не глядя куда, пока внезапно не осознала, что находится на той самой пристани, разделившей её жизнь на до и после. — Искандер… Искандер… Она оборачивается и с ужасом видит горящий корабль, слышит этот треск горящего дерева, звучащий приговором… Прости… Прости… Хюмашах подошла к краю причала и посмотрела на тёмную воду внизу. Волны ревели, ударяясь о пирс, а всё усиливающийся ветер словно так и хотел сорвать плащ и продувал насквозь, обдувая лицо солёным морским воздухом. Она так устала, нет больше сил… Нет. Только пустота. — …иногда человеку бывает так больно, что он на какой-то миг словно перестаёт что-то ещё чувствовать, кроме этой невыносимой боли, и он думает только о том, как прекратить эту боль… — внезапно пронеслись в голове Хюмашах слова няни, сказанные ей много лет назад. Тогда она не полностью их понимала, а вот сейчас. — Прекратить боль… Прекратить… Один шаг, и она прекратится… Один шаг… Нет… Нет… Матушка, мне нужно вернуться к матушке! — шла внутри отчаянная борьба. — Один шаг… — Глаза Хюмашах закрывались от усталости, и она стала проваливаться в темноту… — Госпожа! Хюмашах почувствовала, как её поймали, и открыла глаза. Перед ней была мама её брата, шехзаде Баязида, и встревожено смотрела на неё. — Вы в порядке, госпожа? — Да, да… — очень тихо ответила Хюмашах, чувствуя, как её трясёт то ли от холода, то ли от перенесённых сильных эмоций и физической и моральной усталости. — В Старый дворец… Мне нужно в Старый дворец. — Идёмте, я провожу Вас. Войдя в покои матери, Хюмашах сразу же направилась в спальню. Распахнув двери, она увидела Бюльбюля, который тут же поднялся и поклонился. — Госпожа, Вы вернулись! А то я уже начал волноваться. — Всё хорошо, Бюльбюль. Как матушка? — Без изменений, госпожа. Хюмашах посмотрела на Валиде, хотя войти, но затем сняла плащ и подошла к камину в гостиной. — У меня руки холодные, — сказала Хюмашах, посмотрев на Назпервер, — не хочу застудить матушку. — Казалось бы, мелочь, — подумала безмолвно наблюдающая за всем хатун, — но сколько в этом заботы и любви. А ведь вся любовь состоит из таких несложных мелочей на самом деле, а не из подвигов. Тем временем Хюмашах наконец прошла в спальню и, опустившись на колени, трепетно взяла руку матери в свои, поцеловала её, прижав к своему лицу, а затем стала нежно растирать. — У матушки всегда были тёплые руки, — тихо сказала Хюмашах, — сейчас они часто практически холодные. — Сафие Султан обязательно поправится, госпожа. Хюмашах поднялась и благодарно посмотрела на Назпервер. — Наверное вы — единственный человек в этом дворце, который не ждёт смерти моей мамы. — Наверное у них есть основания на это, госпожа, у меня их — нет. — Мой брат… Простите… Назпервер покачала головой. — Ни вы, ни ваша Валиде не должны отвечать за то, что сделал ваш брат… А он сделал то, что сделал. И, я думаю, он за это уже ответил, даже больше, чем могла бы заставить его ответить я, тем более это всё равно не вернуло бы ни Баязида, ни Селима, ни Юсуфа. А кровь очень тяжело нести на себе, госпожа, в конечном итоге. — Я знаю, о чём Вы говорите, — Хюмашах провела рукой по волосам Валиде. — Вы знаете, некоторые даже не знают маму, но всё равно её ненавидят, просто потому, что она — Сафие Султан. Таких людей я особенно не понимаю, а остальные… Да, у них есть основания, так же как у меня любить. — Конечно, вы её дочь. — Мне не нравится, как это звучит, в этом есть оттенок долга. И это именно то, что они все не понимают. Матушка пожертвовала своим сердцем… А если бы она этого не сделала, меня бы не было такой, какая я. Все били в маму: Нурбану Султан, Шахихубан Султан, даже Мехмед, а я за этим щитом могла просто жить и быть собой… Я бы не справилась без мамы… — Хюмашах покачала головой. — Не смогла… Мне не хватило бы сил стать настолько сильной опорой для сестёр, братьев, хотя я очень их люблю и, если потребуется, отдам за них жизнь… Но нет… — Хюмашах с болью смотрела на Валиде, — я бы не смогла, как сейчас не справилась… А без матушки я становлюсь слабой. Я бы могла, именно сейчас я бы хотела рассказать им всем, что у меня — самая лучшая мама на свете, а я была действительно счастливой дочерью, у меня были годы, годы счастья и любви. Но даже если бы я рассказала, мне бы никто не захотел поверить. Они все видят монстра, безжалостную Сафие Султан, и для них для всех я люблю монстра, ведь я её дочь, я должна это делать естественно. А я смотрю и вижу эти годы и маму, я люблю именно маму, свою маму! Вы понимаете? — Да, я понимаю Вас, госпожа. Хюмашах сглотнула, сдерживая слёзы. — Вы благородны… Не ненавидите матушку за брата, спасли мне жизнь, хотя могли этого не делать, опять же вспоминая прошлое. Спасибо. — Я случайно Вас увидела, и что-то мне подсказало, что за Вами нужно пойти. Рада, что сделала это, Баязид бы этого хотел. Хюмашах закрыла глаза, после всего произошедшего с ней, встретить такое не осуждающее, не отыгрывающее и даже понимающее её отношение, было для неё сродни чуду. — Благодарю Вас. А знаете, за что я отвечаю сейчас, — Хюмашах посмотрела на лежащую без сознания Валиде. — За любовь и искренность. Меня обвинили и наказали за то, что я люблю матушку и любила… — Хюмашах вновь посмотрела на Назпервер и не продолжила, не решилась назвать имя Искандера. — За то, что защищала свою семью. Мешала к ней подойти… Поэтому мне солгали и… За счёт меня… Подошли. — Вас использовали? — Да, он достиг своих целей, а мне теперь с этим жить… Кто бы подсказал как… — Хюмашах вновь закрыла глаза, чувствуя слёзы и покачала головой. — Я бы сама никогда и ни за что не отошла! Я бы скорее умерла! Лучше бы я умерла… Только бы матушка и… — Хюмашах смахнула слёзы. — Жили! — Сочувствую, госпожа. Хюмашах подняла взгляд, Назпервер поправила плащ, и в этом момент Хюмашах увидела мелькнувший крестик на груди. — Вы приняли христианство? — Я и была православной христианкой, госпожа, пока… Это не очень приятная история. Не будем сегодня об этом. Я родилась в Сербии, госпожа. И сейчас, можно сказать, вернулась к себе и вспомнила себя. — Какое у Вас было имя? Назпервер легко улыбнулась. — Елена, госпожа. Символично вернувшись, я обрела покой и смирение. Когда было невыносимо тяжело, я нашла труд, терпение и доброту в православном монастыре. Я хожу в него каждый день, работаю, помогаю, молюсь. И сегодня вечером я шла как раз из него. Желаю и Вам со временем обрести покой, госпожа, где бы Вы его не нашли. — Нет, отныне я никогда его не найду и не обрету… Это невозможно… — Хотя бы поспите, госпожа, Вам это необходимо. С вашего позволения я пойду, — Назпервер склонила голову. — Наверное, я постараюсь. Бюльбюль! — позвала Хюмашах. — Госпожа, — вошедший ага поклонился. — Проводи и останься с матушкой. Отдав распоряжения, Хюмашах направилась в другую комнату, и последнее, что ага увидел, как госпожа рухнула на кровать и, уткнувшись в подушку, отчаянно заплакала, задыхаясь от слёз. Когда следующим утром Хюмашах открыла глаза, за окном стоял уже поздний день. — Мама… Матушка! — резко поднявшись с кровати, Хюмашах кинулась в спальню. Открыв двери, госпожа увидела там Бюльбюля. — Госпожа. Не обращая на агу никакого внимания, Хюмашах, подойдя к кровати, опустилась на колени, внимательно осматривая маму, дочь провела рукой по её волосам и сжала её руку. Дыхание было спокойным. Хюмашах почувствовала облегчение, затем посмотрела на пузырьки и баночки, стоящие на столике рядом и нахмурилась. — Лекари… Здесь были лекари? — спросила Хюмашах у Бюльбюля. — Утром, госпожа. Они дали Сафие Султан лекарства, отметили, что её состояние уже несколько дней стабильно, и ушли. — Почему ты не разбудил меня?! — Госпожа, вы практически не спали несколько дней, Вам нужно было как следует выспаться. А лекари не сделали ничего, кроме того, что принесли новые лекарства взамен закончившихся. Не волнуйтесь, я был рядом с Сафие Султан. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь приближался к матушке без меня! — Госпожа… Я понимаю, Вы переживаете, но я должен заботиться и о Вас, в том числе и перед Сафие Султан. А вы, простите, но изводите себя. Хюмашах закрыла глаза, стараясь вернуть себе спокойствие. Как бы она не злилась, а в глубине души стоило признать, что Бюльбюль был искренним и прав. И если уж она действительно уснула, то ей нужен был этот сон. И сейчас она чувствовала себя куда лучше. — Извини меня. Но я очень боюсь потерять матушку. — Это не случится, госпожа. Знаю, Вам тяжело, но и знаю, что Вы верите в это всем сердцем. И вы не отступите. Никогда! А я верю Вас и в Сафие Султан. Хюмашах легко улыбнулась. — Спасибо, Бюльбюль. Мне на самом деле очень важно, что ты рядом, и я могу ещё довериться после всего… Спасибо. Но сейчас ты можешь меня оставить? — Конечно, госпожа. А если Вам что-то понадобится, я буду рядом. — Я знаю, Бюльбюль. Ага поклонился и вышел из покоев, оставляя Хюмашах с Валиде. Совершив омовение, после захода солнца, Хюмашах, покрытая белым химаром, встала перед ковриком для молитвы и подняла раскрытые ладони к плечам. — Аллах велик! — Хюмашах положила левую ладонь на грудь и накрыла её правой ладонью. — Слава Тебе, о, Аллах, и хвала Тебе! Благословенно имя Твоё, превыше всего величие Твоё и нет бога, кроме Аллаха. Прибегаю к защите Аллаха от проклятого сатаны. — и стала читать суру «Аль-Фатиха». — Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Хвала Аллаху, Господу миров, Милостивому и Милосердному, Властелину Дня воздаяния! Тебе одному мы поклоняемся и Тебя одного молим о помощи. Веди нас прямым путём, путём тех, кого Ты облагодетельствовал, не тех, на кого пал гнев, и не заблудших. Аминь! — затем суру «Аль-Ихлас». — Скажи: «Он — Аллах Единый, Аллах Самодостаточный. Он не родил, и не был рождён, и нет никого равного Ему». — Хюмашах поклонилась до пояса, положив руки на колени, сопровождая это движение словами. — Аллах велик! Пречист великий Господь мой, пречист великий Господь мой, пречист великий Господь мой, — выпрямляясь госпожа сказала. — Да услышит Аллах восхвалившего Его. — и полностью выпрямившись. — Господь, хвала Тебе. — а затем совершила земной поклон со словами. — Аллах велик! Пречист Всевышний Господь наш, пречист Всевышний Господь наш, пречист Всевышний Господь наш, — выпрямившись, Хюмашах села на колени, положив на них руки. — Аллах велик! — и повторила земной поклон. — Аллах велик! — Хюмашах поднялась на ноги и выпрямилась, прочитав ещё раз суру «Аль-Фатиха, а затем молитву об исцелении. — Господь, о, Опекающий людей! О, устраняющий беды, исцели, ведь Ты — Исцеляющий! Лишь Ты исцеляешь бесследно и окончательно! Исцели так, чтобы целительная сила Твоя попала прямо в цель и устранила болезнь! — и повторила последовательность из поясного и двух земных поклонов. И осталась сидеть на коленях. — Приветствия Аллаху, все молитвы и благие дела. Мир тебе, о, пророк, милость Аллаха и Его благословение. Мир нам и всем праведным рабам Аллаха. Свидетельствую, что нет никакого божества, кроме Аллаха. И свидетельствую, что Муххаммад Его раб и Его посланник. — Хюмашах встала, снова прочитала суру «Аль-Фатиха», повторила последовательность поклонов и «Ташахуд», и, сидя, прочитала «Салават». — О, Аллах, прославь Муххаммада и семью Муххаммада. Как Ты прославил Ибрахима и семью Имрахима. Воистину Ты Достохвальный, Славный. О, Аллах, благослови Муххаммада и семью Муххаммада. Как ты благословил Ибрахима и семью Имрахима. Воистину Ты Достохвальный, Славный. — Хюмашах повернула голову к правому плечу. — Мир вам и милость Аллаха, — затем к левому. — Мир вам и милость Аллаха. Закончив молитву, Хюмашах поднялась и подошла к постели матери, сев рядом, она взяла её руку в свои. — Аллах услышит мои молитвы и дарует Вам исцеление. Поправляйтесь, матушка, — Хюмашах поцеловала Валиде руку. — Вы — моя надежда, опора в обоих мирах, земном и небесном… И я знаю, в любом мире я нашла бы Вас, ибо наши души связаны. Я чувствую Ваше сердце и знаю, Вы меня слышите… И я буду держать Вас за руку, я не отпущу Вас!