Эльф, который потерялся

Сколько вообще сейчас времени? Сейчас утро, судя по солнцу, часов девять, пожалуй. Может, даже восемь или шесть - на улицах никого, на берегу, на балконах. Ни души. Возле светлых домов, на верандах, стоят столики и плетеные кресла. В небе ни облака, ни птицы, ни даже пылинки, словно в музее находишься. Справа дом, слева сад. Намо говорил, что надо забирать налево, Финрод считает, что и справа неплохо, а дорога поведет только вперед или назад к морю. А у моря ветер, ракушки, камушки, теплый мягкий песок, оно словно зовет, словно кричит – подойди, не бойся! И эльф к нему, правда, подходит, опускает ноги в прохладную воду, чувствует, как волнение покидает его, как печаль, тревога, страх – все уходит, все растворяется, как его кровь, сочащаяся из исцарапанных ног и рук, растворяется в соленом море. Может, и не нужен город? Может, не нужны те, кто Финрода ждет, может, они его и забыли уже, не думали о нем целый год, сто лет, пятьсот, эпоху. А что такое эпоха, по сравнению с одним днем, с одним утром, даже таким прекрасным. А может и ничто, сейчас утро важнее, оно такое яркое, солнечное такое, он таких уже и не помнит, чтобы было так хорошо и шумели волны. И он снимает свою ветхую, почти прозрачную невесомую тунику, ложится на прибрежный камень, хоть и жестко, немного неудобно, но невероятно тепло – лучи так нежно, так приятно ласкают кожу, волны легонько гладят, и чувствуется какое-то невероятное, просто немыслимое спокойствие. Дрожь прошла, волнение ушло, больше не страшно, больше не холодно, даже спать немного захотелось, вот так вот, на теплых камнях под мягкими лучами. Вот только есть хочется. Хоть что-нибудь, хоть глоток воды выпить. И снова по дороге в город, к прибрежным домикам с верандами и плетеными креслами. Справа дома, слева сады. Вперед, вперед, по дороге, по горячим камням, босиком, со спутанными волосами. Никого нет, не было раньше, не видел никто, как он пришел. А город просыпается, начинает тихонько шуметь, говорить что-то. На балкон выходит девушка, рыжие волосы развеваются на ветру. Он видел ее где-то раньше, видел, точно. Эти ее волосы, глаза такие, словно родные. Может, он ее любил даже, и любил бы сейчас, если бы мог узнать. А она глядит вдаль и смеется, смотрит на улицу, не видит его, не видит моря, видит только цветы, что растут в горшках на том же балконе. Белые и сиреневые, красивые такие, как солнце, как морской ветер. А эльфу нужно идти дальше, хоть и не знает, куда идет, куда ему надо. Надо к отцу, может он знает, что сын прийти должен, готовится, встречает, наверное. А может и забыл, как Финрод тоже забыл, кого он любит, кого знает, кому нужен. А город все просыпается, вот уже и народ выходит, отправляется по каким-то делам, важным или не очень. На лицах у всех равнодушное спокойствие, пустота в глазах, словно они и не эльфы даже, а тени, как деревья в том лесу, вроде живые, движутся куда-то, а со стороны смотришь – стоят, застыли навечно, ни о чем не думают, не тревожатся. А Финроду надо идти, он не хочет тут останавливаться, хотя с удовольствием застыл бы также, но нельзя. Отца найти надо. И хоть глоток воды выпить, хоть маленький. Влажность не ощущается в воздухе, как и не ощущается излишняя колкость и резкость, ветер с моря такой приятный, кажется, что он словно любит тебя, любит всех эльфов, живущих на берегу, гладит их, успокаивая. Финрод понимает это, останавливается и подставляет ему лицо, этому милому ласковому ветру, чувствует, как расправляются спутанные волосы, чувствует мягкие прикосновения к коже, чувствует, как из его сознания выветривается пыль и не успевший растаять лед, что вонзился в его кровь в том лесу. Он и лес уже забывает, будто это страшный сон, искаженная действительность, брешь в его мышлении, а теперь все это уходит. Финрод видит перед собой зеленые листья и золотой песок. Цвета переплетаются, все блестит в свете этого добродушного утреннего солнца, оно не обжигает, не палит, только мягко греет замерзшую душу. Камушки танцуют, пыль тихонько и осторожно устраивается на краю, лучики света играют в волосах, прыгают туда-сюда, с пряди на прядь, с волос на глаза, с глаз в душу, и от этого по всему телу пробегает легкая приятная дрожь. Зеленый цвет кажется смутно знакомым, смутно родным, он словно раньше был частью его жизни, защищал, но не радовал, был чем-то святым и великим, а сейчас такой простой, незатейливый, он словно зовет – подойди, посмотри, я такой же, как ты! И эльф подходит, дотрагивается до широкого листа, гладит ровный стебель, он его словно впервые в жизни видит, вспоминает, как было тогда, когда можно каждый день вот так вот играть с листвой, подставлять лицо ветру. Так давно, нереально давно, не живут столько, невозможно все это помнить, все, что было до холода, до боли, до страха, до всего этого искажения, развевающего пепел былой действительности. Он и не помнит, вспомнил бы, но не хочет, боится, что сознание откроет ему не те образы, другие, которые он не любит и никогда не любил. Эльф отпускает стебель, последний раз кидает беглый взгляд на него и идет дальше, сам не знает куда, но как-то интуитивно чувствует. А действительность, свернутая, спрятанная где-то в уголке души, где-то на кончиках волос, постепенно разворачивается перед ним, как ковровая дорожка. Финрод постепенно узнает места, которые видит, по которым идет, но на эльфов не смотрит, они проплывают мимо, словно стая рыб, двигаясь куда-то, им только ведомо куда, обходя камень, одиноко лежащий на дне моря. А он не хочет быть камнем, не стал бы ни за что, даже если бы снова умереть пришлось. Лучше уж лес и песок, чем огромная морская глыба, она придавит и не отпустит, будет только вжимать в землю, в илистое дно, в край этой реальности, не позволяя ей порваться или хотя бы прогнутся, пропустить хоть немного света, хоть лучик, хоть один. Чтобы хоть мгновение поиграл он в волосах, в глазах, а души может уже и не останется. А между тем уже не утро и даже далеко не полдень – солнце над головой, пыль под ногами горячая, словно железо каленое, словно слова ненависти, словно кипящая кровь, вытекающая из его разорванной груди. Было когда-то что-то подобное, обожгло тогда и сейчас обжигает, хотя на коже лишь пара царапин, завтра пройдут. Не завтра, так позже. Дорога идет в гору, все круче, уже и пыль уходит, убегает из под ног, уступает место белой ровной плитке. Может мрамор, может хрусталь, может что-то совершенно новое, невиданное доселе будто, но все же знакомое, он тут уже ходил. И в этот момент реальность, что была какой-то затуманенной и вывернутой, вдруг рассыпается, осколки разлетаются куда-то вдаль, куда-то в небо, но тут же собираются здесь, на его коже, в его груди, все встречаются в сердце. Эльф слышит частый глухой стук и все понимает. Это не одинокая дорога, не пустая, в своей бесконечности улица, это Тирион, его родной город. Стоит, величественный на холме, приветствует его, словно знает, что Финрод должен был прийти. И вот он пришел, вот он – стоит на дороге, смотрит на город, город улыбается ему, так дружественно, будто они старые приятели. В каком-то смысле так и есть, просто не виделись давно. Вот по этой улице он по вечерам гулял, с кем – хоть убей, не помнит, то ли с отцом, то ли с Фингоном, говорили о чем-то вроде бы важном, а сейчас кажется – такой пустяк. А если он свернет направо, пройдет еще немного, там раскинулась площадь, на ней когда-то Феанор речи произносил. Но Финрод не идет направо, не хочет туда, заглянул бы конечно, но страшно, вдруг это прореха во времени, или наоборот конец его цикла, новое начало. И опять страх, решимость, боль, холод, нет, нет, не надо больше! Как же пить хочется, хоть один глоток, хоть каплю. Финрод все-таки не идет направо. И прямо тоже не идет, он уже пришел, стоит на распутье, понимает, что не надо ему дальше, нужно здесь искать, просто дорогу правильную выбрать. Намо говорил, что нужно сворачивать налево, а больше, впрочем, и некуда. Уже ведь не ясный день, и даже не сумерки, солнце медленно опускается за горизонт, все становится красно-оранжевым, как мягкий огонь, как увядший лист, умирающий, но до того красивый. И эльф почувствовал бы себя им, листом, который сорвал ветер, летел бы куда-то вдаль, чтобы ни от кого не зависеть, ни о чем не думать, но страшно. Просто страшно, занесет тебя в море и все, все сначала. Но он не может, даже если бы хотел, если бы желал этого страстно. Ведь его тут ждут, он, во всяком случае, надеется, что отец не забыл про него, что верит - он вернется. Тут недалеко, куда-то свернуть надо от площади - и вот он дом: те стены, те окна, к которым он когда-то привык, которые когда-то забыл и теперь не знает, привыкнет ли снова. Это же вроде не сложно, вот они. Он пришел, смотрит на крыльцо, на окна, на крышу, на дверь, но не верит, что вернулся. Может он ошибся, может, тут нет никого, может те, кто Финрода ждет, его и забыли уже, не думали о нем целый год, сто лет, пятьсот, эпоху. А что такое эпоха, по сравнению с одним вечером? Может и ничто. Может и бесконечность. Эльф не успевает додумать, забывает обо всем, потому что видит отца, выходящего на крыльцо, улыбающегося и безмерно счастливого. Он подходит к нему, говорит что-то, обнимает его, а Финрод не слушает, не хочет вдумываться в смысл слов, важен лишь голос, родной такой. Так давно он его не слышал, не восхищался его поразительной мягкостью и глубиной. Он даже боялся, что не узнает, что забыл уже, пока отсутствовал, но как это можно забыть, как можно выбросить из памяти самое родное? Отец гладит его по волосам, улыбается, радуется, и сын тоже радуется, искренне так. Ты ведь знал, что я приду, знал же. Ждал меня? А отец лишь смеется, ведет его в дом, протягивает стакан с водой, ведь с жары пить так хочется, просто немыслимо. Финрод делает один глоток, всего один, мутная действительность рассеивается и все эти образы, залитые светом закатного солнца, встают на свои места, раскрывая великолепную картину реальности. Он дома, с отцом, пришел, добрался, наконец. Больше не будет страшно, больше не будет больно, все теперь хорошо. Так хорошо, что кажется, что не бывает так, это невозможно, немыслимо, но смех отца, его голос, разбивает все сомнения и всю неуверенность. И Финрод снова прижимается к нему, как в далеком детстве, и закрывает глаза, наслаждается теплом его кожи, слышит, как стучит его сердце, чувствует, как лицо щекочут волосы, такого же цвета, как у него, только длиннее и мягче. Свет играет на листве комнатных растений, прыгает с цветка на цветок, с цветка на стебель, со стеблей на эльфов, наслаждающихся друг другом, зеленым цветом листвы и последними лучами заходящего солнца.