Эльф, который потерялся

Почему так темно? Ему всегда казалось, что ночи в Амане не такие темные, даже когда уходит солнце, когда гаснут огни, не так темно, ведь есть луна, есть звезды, но он их не видит, не чувствует, словно они ушли, словно не рады ему. Тилион, где же ты, покажись, я так давно тебя не видел. Но он не слышит, не откликается, и Финрод, не переставая звать его, зажигает свечу и задумчиво смотрит на ровное пламя. Просто смотрит и молчит. Оно такое спокойное, осторожное, кажется, и не горячее совсем, потрогал бы, забрал бы себе, сохранил бы, ему его так не хватало, там, в темноте чертога. Там даже не темнота, там серость: серые стены, серая реальность, мелкий серый песок ровного потока времени. А пламени нет. Ни искорки. Его и в душе нет. Давно уже потухло. Дверь в комнату тихонько скрипит, отворяется медленно, пропускает вперед темноту из коридора. Финроду кажется, что это сквозняк, шальной ветерок тревожит его, но пламя свечи, все такое же ровное, не колыхнулось. Это не ветер и даже не просто случайность, это отец. Зашел перед сном – посидеть, поговорить, ему ведь одиноко так, мать уехала в Альквалондэ к королю Ольвэ, вроде всего три дня назад, Финрод смутно помнит, что говорил отец насчет этого, не хочет вспоминать, не это важно. Он смотрит на него, берет его за руку, смотрит, как пламя свечи играет в его глазах, делая взгляд удивительно теплым. Теплые глаза, теплые руки, теплое сердце. Финрод вдруг вспоминает, как когда-то в детстве, когда-то давно-давно, так давно, что невозможно это помнить, отец также заходил к нему перед сном, разговаривал с ним, гладил его по спине, потому что он не мог заснуть, темноты боялся. И сейчас уже вроде все позади, все закончилось, но Финроду не хочется вычеркивать из сознания светлые картины прошлого, те прекрасные моменты, он пережил бы их заново, еще раз, сколько получится, если б это было возможно. Может быть, оно никуда не ушло, прошлое это? Может нужно лишь закрыть глаза, представить себе край действительности, посмотреть на него как бы со стороны, переплести с другим концом, хотя бы соприкоснуть, хоть на секунду, хоть на мгновение. И он кладет голову на колени отца, закрывает глаза, замолкает. Молчит и вспоминает, как было тогда, вечность назад, понимает, как есть сейчас, в этот момент, как все это удивительно похоже. Он только тогда был эльфенком, а теперь его и от отца не отличить, только глаза чуть темнее, волосы чуть короче, но не в этом суть, не в этом смысл. Почему мы так похожи? Ты замечал это раньше? Конечно, он замечал. И сейчас заметил, он вообще видит его насквозь, хотя и сам не понимает как. А Финрод тем более не понимает, не может осознать, как отец это делает, как угадывает все его мысли и желания, словно его душа – самое дорогое, самое тайное, лежит перед ним, словно на подносе, лежит, бесстыдно оголившись – смотри, бери, делай, что хочешь. Отец легко может причинить ему боль, обидеть, просто сжечь одним словом, но не делает этого, не стал бы никогда, не посмел бы, даже если бы захотел. А он, впрочем, и не захочет, он ведь не жестокий, не злой, не резкий, он мягкий и теплый, как ровное пламя свечи. Финрод знает это, всегда знал, всегда чувствовал, и все же вздрагивает, когда отец откидывает с него одеяло, наносит на руку немного миндального масла и нежно гладит его по обнаженной спине. Его прикосновения, его руки, даже более, чем родные, более, чем нежные, осторожно и мягко разглаживают все волнение, растапливают все ледяные иглы, накопившиеся в крови, хоть их и не осталось уже почти, все равно они прокалывали сердце, что разгоняло их яд по всему телу, а теперь они уходят, одна за другой, тают в мягком пламени отцовской души. Он ее чувствует, даже представляет себе, как что- то светящиеся, белое что-то, чуть с зеленым оттенком, как первая листва. Запах миндаля успокаивает и расслабляет еще больше, Финрод даже боится, как бы не заснуть. Он и заснул бы, но не хочет перестать чувствовать отца, его руки, его душу, чувствовать запах миндаля – он родной такой, слишком родной, из детства, он так его любит и всегда любил. Отец специально это масло принес, знал ведь. Он все знает, все видит, все чувствует, и порой Финрода это пугает, но не сейчас. Сейчас не хочется бояться, не хочется, нельзя, да и не получится. Ну, скажи, откуда ты все знаешь? А отец лишь улыбается, его движения становятся чуть более сильными, но все же не грубыми, он никогда не бывает грубым, он только смотрит, как Финрод зажмуривается, чуть выгибается, стараясь забрать больше отцовской ласки, больше тепла, ему так не хватало этого все годы, пока его не было. А сейчас он снова пришел, вернулся домой к тому, кто его любит, кто его ждал, кто всегда может приласкать и успокоить, даже если кажется, что ты в полной темноте, что не будет больше света, что больше не будет тепла, все свечи потухнут, а их фитиля окажутся засыпаны мерзлой землей. А душе отца это не грозит, он уверен, эта свеча никогда не погаснет, будет гореть и гореть, освещать темноту за гранью реальности и согревать тех, кто потерялся. Финрод понимает это, осознает, как он к нему привязан, и от этого действительность становится какой-то более расплывчатой, затуманенной, все неважно, все тонет в мягком полумраке комнаты, оставляя лишь ровное пламя. Но он пока не теряется, видит его, поднимается, кладет руки на шею отца, заглядывает в его глаза, они чуть светлее, чем у него, но это ли важно? Как мне тебя не хватало, ты бы знал… Хотя ты ведь все знаешь, скажи, откуда? Он не говорит вслух, он давно уже молчит, но отец понимает его, как всегда, и прижимает к себе сильнее, словно боится снова потерять, как когда-то давно, вдруг больше не вернется, он ведь не переживет, сойдет с ума, перестанет понимать эту действительность, отбросит ее от себя, откажется, а так ведь не хочется, и Финроду тоже, он ни за что бы больше не ушел, ни за что, никуда, не понимает, как он тогда мог вот так вот все бросить, не знал, что прошлой жизни так будет не хватать. Он зажмуривается, пытается успокоить бешено стучащее сердце - не волнуйся, все хорошо. Но сердце не слушается его, не слушается и остальное тело: руки вцепляются в плечи отца сильно-сильно, тот даже вздрагивает, на глаза наворачиваются слезы, но он стыдится их, прячет лицо в его волосах, они чуть длиннее, чем у него, но это ли важно? Почему ты дрожишь? Тебе холодно? Замерз, бедняга? Отец берет его голову в ладони, смотрит ему в глаза. В них не отражается пламя, не отражается действительность, в них только плещется мутная вода, соленые брызги моря, перемешанные с раскаленной дорожной пылью, она затмевает сознание, размывает реальность, от нее по коже проносится боль, а слезы затуманивают взор, видение пламени становится нечетким, его и нет уже почти. Финрод все равно дрожит, хоть от противоречивых чувств горит кожа, ему не хватает мягких прикосновений отца, хочется чего-то большего. Он сам уже не понимает, что с ним, потому бессильно ложится на кровать, пытается восстановить дыхание, но не получается. Сознание выворачивается, реальность будто темнеет, какое-то неведомое пламя, не отцовское, другое, разгорается в нем, причиняя сильную боль. Он закрывает глаза и старается заснуть. Отец, скажи мне, что со мной? Что за темнота скопилась во мне, и теперь сжигает меня, как луч солнца сухую траву? Он не видит ничего, перед глазами темно, даже страшно как-то, но слышит, как прогибается матрац, слышит тихий скрип кровати, слышит голос отца, он ложится рядом, говорит что-то, пытается его успокоить, но никак не получается. Намо, кажется, говорил, что после того, как покинешь чертог, такое состояние вполне возможно, надо только, чтобы кто-то поддержал, кто-то приласкал, иначе будет тяжело, так тяжело, будто придавили огромной глыбой, но не к морскому дну, а к костру, к тлеющим углям. Душа на углях, тело в пламени, сознание раздавлено, не хватает воздуха, не хватает света. А еще Намо говорил, что надо налево поворачивать. Отец, помоги, пожалуйста… Он произнес это, но сам не понял как. Это не голос и даже не осанвэ, скорее просто безмолвный крик самой души, он не может им управлять, подчинил бы себе, да не хочет, а отец слышит его, понимает. Он всегда понимал и сейчас, может быть, удивлен, но не это важно, это вообще уже не играет никакой роли, не имеет никакого значения, и никогда не имело. Финрод чувствует, как отец осторожно прикасается к его губам, чувствует, как от этого разрывается сердце, как загорается сознание и сгорает дотла за секунду, за мгновение. Он ничего не видит перед собой, не контролирует себя, лишь отдается без остатка, потому что без этого он сам сгорит заживо, вот здесь, на этой кровати, под этим тонким одеялом. Он притягивает отца к себе, не желая его отпускать, не желая терять его снова, срывает с него рубашку, гладит по бледной коже, такого же цвета как у него, только родинок на спине чуть больше, но это ли важно? Финрод, что ты делаешь со мной?.. А что он может ответить? Он лишь уступает ему, лежит перед ним, словно на подносе, бесстыдно оголившись – смотри, бери, делай, что хочешь. Отец легко может причинить ему боль, обидеть, просто сжечь одним словом, но не делает этого, не стал бы никогда, не посмел бы, даже если бы захотел. А он, впрочем, и не захочет, он ведь не жестокий, не злой, не резкий, он мягкий и теплый, как ровное пламя свечи. Финрод и не отвечает, он только пытается ровно дышать, старается не кричать, когда чувствует отца в себе, когда чувствует его руки на своей груди, его горячее дыхание, старается сдержать слезы, что накопились от тоски и одиночества, старается посмотреть отцу в глаза, но не может, не справляется. Хочется сказать слишком многое, но сознание не слушается его, его и нет уже, пламя, одно только пламя в нем, и он не может его контролировать, да и не желает. Губы отца такие мягкие, сладкие на вкус, как родниковая вода, он и не знал этого раньше, не думал, что вообще когда-то сможет до них дотронуться. А сейчас не хочет отрываться, не отрывался бы, так бы и прижимался к отцу, гладил бы его плечи, они чуть более широкие, чем у него, но это ли важно? Финрод, как так? Почему так происходит?.. Он открывает глаза, огромных усилий это стоит, словно веки потяжелели, словно к ресницам привязали свинцовые слитки, встречается взглядом с отцом и замирает, всего на мгновение, но оно кажется бесконечным. Чувствует, что прижимается к нему, как только может, чувствует его глубоко в себе, чувствует взгляд серых глаз, в точности таких же, чувствует, как на подушке переплелись их волосы, совершенно одинакового цвета, чувствует невероятную близость, ведь невозможно быть ближе, и от того, кажется, сходит с ума. Скажи, это вообще реально? Может это не я, может отражение? *** Финрод лежит и не может сомкнуть глаз. Он не понимает, как так получилось, не может осознать, но в душе его нет тревоги, нет страха, только ровное спокойствие, приятное, как шум моря. Отец, обессилев, спит рядом и не вздрагивает, когда в окно врывается теплый ночной ветер, поднимает занавеску и пропускает в комнату лунный свет. Финрод облегченно вздыхает, чувствует, как сознание возрождается из пепла, приходит в норму, реальность теперь кажется такой замечательной, ровной такой, несмотря ни на что. Он подставляет лицо сиянию луны и закрывает глаза. Здравствуй, Тилион. Я так давно тебя не видел.