Эльф, который потерялся

Может ли загореться вода? Не обязательно молниеносно, не нужно вспыхивать, просто согреться и заискриться теплым пламенем. Как свеча, как рассвет, как душа отца - он сейчас спит и не знает, что умирает его сын. Такой огонь будто и ничего сжечь не может, это почти немыслимо, чтобы от такого мягкого огонька вспыхнуло все вокруг. Впрочем, ведь в детстве всех предупреждали – не роняйте свечи - сгорите, сгорит ваш дом, кто-нибудь еще, кому не повезло поблизости оказаться. О воде не говорили ничего. Вода загореться не может. Глаза цвета пепла, цвета сгоревшего фитиля, цвета разрушенной крепости. Они еще видят что-то, видят то, что прямо перед ними, а что там – неважно, это уже не играет никакой роли, не имеет никакого значения, когда жить осталось несколько шагов. Один, второй, мутная вода, трясина, пауки, вороны и засохшие камыши. Все равно уже не увидеть того, ради чего раньше жил, ради чего обезумевшее сердце поддерживает это бессмысленное существование. Нужно просто встать, пройти пару шагов и утонуть. Отсюда нет другого выхода, здесь не место эльфам, тем, кто потерялся здесь дорога на дно, где они медленно превратятся в тину, все равно уже ничего не изменить, но умирать в болоте хотя бы теплее, да и быстрее - пауки разорвут тело, вырвут душу, а дальнейшее уже и не важно. Аэгнор, ты слышишь меня? Взгляд дрогнул. Эльф будто находится под завесой мутной воды, слышит с трудом, не может понимать, что происходит, смирился со своей участью. Он смотрит совершенно прямо, будто неживыми глазами, и Финрод чувствует, что его взгляд пронзает насквозь, не видя того, что для него предназначено, брат словно смотрит куда-то мимо. Исхудавшие руки холодные, как лед, как камни на горных вершинах, кажется, в Хэлькараскэ и то было теплее, но он не может их согреть, не получается. Аэгнор вздыхает, чуть сжимает его руку и смотрит на него теперь уже осмысленно - напоследок можно и подумать, поговорить немного, терять нечего. Он не рад его видеть, ему уже все безразлично, но он не против, не может ничему сопротивляться. Стоял бы перед ним Намо – посмотрел бы на него. Очень хочется пить, из него будто выкачали всю кровь, она выкипела в черном котле безумия, она сгорела в отчаянных попытках выбраться из этой чащи. Кровь сгорела, волосы сгорели, на сердце тлеют еще последние угли, но хватит ли их? Что такое уголек, по сравнению с пожаром, с пламенем духа, что когда-то был в нем – ничто. Маленький черный комочек, будто камушек, что он может сделать? Финрод, отведи меня к болоту. Я хочу утонуть. Эльф чувствует, как что-то в его сознании разрывается на острые осколки и впивается в сердце, он пытается сдержать эмоции, но не может, не получается, слова брата ранят саму душу, буквально режут насквозь. Он понял, понял все. Утонувшие перестают существовать, их нет ни в Арде, ни в чертоге - нигде, их все забудут. Никто не вспомнит, что был когда-то у Финрода младший брат, чьи глаза горели огнем, а волосы были подобны светлому пламени. Сейчас в глазах пепел, а на волосах копоть. Паук - огромная черная мерзкая тварь с мохнатыми лапами, уродливыми глазами и страшной пастью, полной яда, смотрит на эльфов с желанием и плохо скрытым голодом, хотя от Аэгнора уже мало что осталось. Финрод падает на колени перед ним, прижимает к себе, чувствуя, как сердце разрывается от безысходности. И в этот момент, не понимая сам, что делает, им движет единственное желание – спасти, вытащить из этого гиблого места, здесь не место эльфам - он наклоняется к нему и прикасается к его губам. К холодным обескровленным губам, желая уже если не спасти, то хотя бы попрощаться, если он утонет здесь, если погрузится в эту трясину, если его разорвут пауки, вороны и разъест болотная вода. Аэгнор не реагирует первые несколько мгновений, но вдруг чувствует сладкий вкус родниковой воды, когда так хочется пить, так хочется попробовать напоследок чего-то родного, что напоминало бы о прежней жизни. И он, чувствуя в себе силы, прижимается к Финроду как можно сильнее, гладит его по спине, не может оторваться, проводит рукой по его груди, как вдруг брат отстраняется, чувствуя сильную боль, там ожоги, он ведь сгорел на солнце. Но сейчас на коже нет темно-красных пятен, пылающих, словно нагретый лучами песок, там только шрамы от яда, кислотной отравы, что сочилась из гадкой паучьей пасти и стекала по мохнатым лапам. Финрод вздрагивает, но все же переводит взгляд на брата, разглядывая его, будто заново узнавая. Покрасневшие губы чуть искривляет гримаса непонимания, перемешанного с надеждой, а в глазах выписывает неведомые узоры сизый дым. Пойдем, я выведу тебя отсюда. Он берет его за руку и поднимает на ноги, ведет за собой в чащу. Тропа разбивается на три, еще на три, она похожа на когти, на плеть, на трезубец – и все пути во тьму. Аэгнор сжимает руку Финрода, ему не хочется теряться здесь снова, неужели опять туда, где он потерялся, туда, где темно, тесно и холодно, туда, где ни конца, ни края, ни просвета? Они останавливаются на развилке, Финрод думает, не может решить, куда ему идти, Аэгнор смотрит на небо, что кроется где-то высоко-высоко, за кронами деревьев, выше бесконечных стволов и колючих веток. Оно темно-оранжевое, перерезаемое редкими тонкими лучами зеленого свечения, ни одной звезды, ни одного облака, но откуда-то сверху падают капли дождя. Медленно и задумчиво, словно им все равно где находиться, полетели бы вверх, полетели бы в сторону, но вниз – так вниз. Совершенно серые, почти черные, идеально ровные сферы мутной воды, они какие-то ненастоящие, не вписываются в обстановку этого леса, тут не место чему-то ровному, не место чему-то неискаженному - здесь умирающие души, огромные пауки и корявые стволы старых скрипучих деревьев. Финрод, так куда мы идем? Зачем? Почему ты не бросил меня здесь? Он смотрит на него в упор, но тут же его взгляд становится мягким и жалостливым, как лунный свет. Ему хочется снова обнять его, объяснить, что все хорошо, он вспомнил дорогу, но сейчас не время. Он лишь вздыхает, глядя прямо на брата, в его задымленные глаза. Налево, Аэгнор. Намо говорил, что всегда надо забирать налево. Он движется, не выпуская чуть потеплевшей руки брата, не сводя с него глаз – как бы не отстал. Вдвоем идти по лесу будто легче, но в то же время и страшнее, страшно разминуться, потерять из виду друг друга, провести остаток существования в бессмысленных поисках. Финрод понимает, что если сейчас они заблудятся, то встретятся только в одном месте, куда он чуть не попал, куда чуть не зашел Аэгнор – страх помешал ему. Они встретятся на дне болота, увидят друг друга последний раз, чтобы навсегда раствориться в этой воде, в тине, в непролазной топи, чтобы никогда уже не увидеть света. Аэгнор вдруг думает, а много ли тех, кто все-таки утонул, ведь не мог он быть первым, не мог быть последним, ибо как-то интуитивно чувствует, что это не так. В этом странном месте все закольцовано, оно похоже на вывернутый шар, на искаженное отражение, и все дороги ведут к болоту. Кроме одной. Под ногами камушки - простая щебенка, редкая, словно рассыпал кто-то. А лес все гуще, все темнее. Тропа сужается, разбивается на три, еще на три, налево, прямо, дальше, дальше, дальше. Все также холодно, ветки царапают кожу, Финрод закутался бы в плащ, но думает, не отдать ли его Аэгнору, ему ведь наверняка холоднее. Он переводит взгляд на брата и видит, что он чуть отстал. Остановился и стряхивает песок со штанины, задумчиво разглядывает камушек на дороге, поднимает его и кладет в карман. Финрод подходит ближе, удивленно смотрит, спросил бы, что он делает, но почему-то слова застревают в горле. Аэгнор поднимается, вздыхая и прижимая руку к груди, будто плохо себя чувствует, словно те угли, что оставались еще в его сердце, начинают медленно разгораться и теперь изнутри обжигают душу. Подожди меня, Финрод, я сейчас. Мне просто плохо. И не обращай внимания, это я камушки рассыпал. Дорога все сужается, вот уже и стволы сжимают, давят на сознание со всех сторон, ветки царапают кожу. Вокруг все темнее, с неба падают капли ледяного дождя. Холодно, как же холодно. Темно, очень темно, почти ничего не видно, только свет где-то впереди, легкий блик между исполинскими стволами, там луч света, веточка брусники и прядь золотых волос. Знакомо, так знакомо, так все и было, он нашел правильную дорогу, он понял, что это единственный выход из этого мрачного места. Финрод заглядывает в щель между деревьями, пытается пролезть - тесно, даже кошке тесно будет, но он помнит – надо туда. Он так ушел и так же уйдет снова. Не место ему здесь, и дай Эру ему больше никогда здесь не оказаться. Один рывок, всего один, пересилить себя и свой страх, и он падает, на траву, все еще не выпуская руки брата. Аэгнор валится рядом, пытается не обращать внимания на содранную кожу, открывает глаза и смотрит на Финрода. Тяжело дышит и прижимает руку к груди. Финроду даже кажется, что он теряет сознание или просто сходит с ума, ничего не видит перед собой, кроме далекого пламени или странного свечения, прорезающего действительность. «Скажи мне, - говорит тот, кто давно бы утонул, - скажи, куда мы пришли? Разве отсюда есть выход?» В это сложно поверить, почти невозможно, и Аэгнор, тщетно пытаясь согреться, прижимается к Финроду, дотрагивается до его щеки, смотрит в его глаза цвета лунного сияния, и тяжело дышит. Его бьет дрожь, он словно заживо сгорает. Те угли, что тлели, когда он готов был положить конец всему, что дымились, когда он протянул руку брату, теперь запылали доселе неведомым пламенем, сжигая его, словно солнце сухую траву. «Скажи мне, - говорит он, - что будет дальше? Я не утонул там, но сгорю здесь?» Финрод смотрит на него, не понимает, что с ним происходит, укрывает его своим плащом, чувствует жар его кожи – он и вправду горит, прижимается к нему сильнее, будто он может что-то объяснить, как-то помочь или хотя бы понять. И эльф, слыша его хриплое дыхание, глядя в его горящие, непривычно темные глаза, вспоминает, что Намо говорил об этом что-то, что такое состояние вполне возможно, когда покинешь чертог, надо только чтобы кто-то приласкал, иначе… Костер. Он что-то говорил про костер. Сознание вдруг открывает Финроду картину, на первый взгляд совсем не подходящую - первая ночь дома, когда он пришел, когда реальность сгорела дотла в одну секунду, в то мгновение, когда он отдался отцу – до чего же неловко вспоминать это. И сейчас, глядя на Аэгнора, он узнает себя, он ведь выглядел также - неужели они действительно так похожи? – те же волосы, те же плечи, те же родинки на спине – все такое знакомое. Эру всемогущий, неужели все это действительно так? Он не осознавал раньше, не мог до конца все это понять, это невообразимо, немыслимо, чтобы своими руками вытащить близкого из мохнатых лап смерти, из непролазной трясины, но неужели получилось то, что он хотел, хотя в последний момент чуть не потерял надежду. Неужели брат снова почувствовал в себе жизнь, по-настоящему почувствовал, как Финрод в ту ночь? Наверное, нет, точно так – Аэгнор сжимает его плечи, прижимается к нему, прячет лицо в его волосах, потому что в глазах слезы – кристально чистые капли родниковой воды. Он такой же, посмотри – будто отражение. Надо только, чтобы не сгорел, не сошел с ума, сейчас это вполне возможно – не волнуйся, все хорошо. Но Аэгнор не слушает его, лишь бессильно ложится на край плаща и закрывает глаза. Финрод, помоги, пожалуйста…