Рыцарь Храма Соломона

      Страстная неделя то тянулась, то летела. Вся чёрная братия в поте лица усердно мела, мыла, чистила, скоблила, чинила, не забывая поститься и молиться. Для совершения таинств в помощь капеллану пригласили священника из соседнего прихода, все храмовники исповедались.       Если в постоянных разъездах от Бертрана с Эсташем никто не требовал строгого соблюдения канонов, то в самом командорстве им, так же, как и рыцарям, приходилось довольствоваться одним вечерним приёмом пищи. И хотя по уставу блюсти строгий пост обязаны были только рыцари, жрать мясо и упиваться молоком за сержантским столом, когда за соседним рыцарским печально пережёвывают капусту, было бы странно. И благопожелания не морить голодом чёрную братию оставались благопожеланиями. Эсташевым мощным телесам скудной пайки из бобов, каши или овощей, слегка сдобренных оливковым маслом, и разнообразных трав * было категорически мало, и Бертран, переносивший тяготы поста гораздо проще, иногда отдавал ему ещё и часть своей порции. А тот только светил голодными глазами, на что капеллан даже заметил как-то, что храмовнику до́лжно уметь одолевать страсти, терзающие бренное тело.       Когда же в четверг братья пекари взялись за пасхальный хлеб и аромат поплыл над командорством, Эсташу уподобилась вся братия. Пахло невыносимо прекрасно!       Наконец солнце Великого четверга покатилось на закат, и началось первое триденствие. Часовня стояла тихая, тёмная и красивая. Под молчащие колокола началась месса.       Когда рыцари омывали ноги нищим, Эсташ выглядел таким довольным, что Бертран сунул локоть ему в бок и шепнул, чтобы состряпал рожу поблагообразнее. После омовения ног Робер занял положенное место на хоре ** и запел гимн. Началась церемония перенесения Святых Даров; под гимн Pange lingua, прославляющий Евхаристию, обнажили алтарь. Голос Робера плыл над командорством, и братья замирали от душевного трепета.       — За такой голос половину смертных грехов простить можно, — зачарованно шепнул кто-то из молящихся. Бертран раздулся от гордости, словно это его похвалили.       Пятница прошла в положенной скорби, посте и молитвах. С рыцарского стола единственный раз за год исчезли скатерти — в знак скорби храмовники ели скудный пятничный ужин на голых досках. Но общее приподнятое настроение уже заставляло светлеть глаза. В груди покалывало от детского ожидания праздника и чуда. Скоро…        В Светлую субботу в командорство стали съезжаться гости: родственники и друзья некоторых братьев, какой-то чиновник из Перпиньяна с семейством. К Роберу приехал брат, к Эсташу мать. Бертран от души порадовался за друга — такое изумлëнное и обрадованное лицо было у того. Эсташ едва вспомнил, что нельзя обниматься, с тоской огляделся и ограничился поглаживанием руки. Бертрану же было ужасно грустно, потому что ему некого было ждать.       Гостей привечали, размещали в гостевых покоях сообразно статусу. Для всех нашлось место и на праздничной службе, и в отдельном гостевом доме. А гостям командора — и место за столом в трапезной храмовников. Ничего необычного в том не было, если бы гостем командора не оказался… граф де Фуа со старшим сыном. Сердечно приветствующий его командор насмешливо глянул в глаза застывшему от ужаса Бертрану.       Через час, разместив гостей и отыскав Бертрана, забившегося в дальний амбар, командор хлопнул прощающегося с плащом лгуна по плечу.       — Дыши. Тебе ли бояться. — Тут командор глянул на Бертрана так, что тому мгновенно захотелось провалиться под землю — не он один обладал умением говорить правду, ничего не сказав.       А командор продолжил:       — За наглую ложь прямо мне в глаза своё ты уже получил. Считай, я впечатлился твоим самообладанием, изворотливостью, хорошо подвешенным языком и готовностью выгораживать своего рыцаря. Но использовать эти умения надо во благо Ордена, а не для личных надобностей и прикрывания собственных грешков. Ничего с братом Робером не случилось бы, если бы выпороли его, а не тебя, умнее бы был впредь, думая, с кем и о чëм беседы ведёт. Ну ничего, я с ним ещё отдельно поговорю, всё второе триденствие у меня рта не закроет. И ещё. Другому сержанту говорить не стал бы, но так как ты далеко пойдёшь… На будущее: тебе, как простому торговцу, это неочевидно, но Орден могущественен ещё и потому, что рыцари Храма, вообще-то, не безродные простолюдины и вхожи в любые двери. Потому что за любыми дверьми у них имеются родственники, соседи и друзья детства. Граф Обри де Фуа — мой троюродный племянник.       Братья кашевары сегодня расстарались на славу: запечённые бараньи ноги, натёртые травами, фаршированная каштаном и дикими яблоками разная птица, рыба из собственного прудика и морская, копчёные угри и распространяющий умопомрачительный аромат жареный на вертеле кабан, о котором так грезил Эсташ. Заморские орехи и цукаты на сверкающих серебряных подносах, сладкий белоснежный пасхальный хлеб, искусно, с узорами, выкрашенные яйца, душистые сыры и рубиновое терпкое вино, широко льющееся в праздничные кубки.       — Не свезло, — философски заметил Эсташ, сыто и лениво обгрызая косточки и глядя на кафедру.       Командор не обманул: всё триденствие Робер пел гимны и читал псалмы и сейчас выглядел так, словно вот-вот упадёт в обморок от ароматов.       — Ничего, его сейчас сменят, — тихо хмыкнул Бертран. — Главное, чтобы с голодухи не накинулся — будет потом животом маяться. Я ему успел перед чтениями кусок сыра сунуть — доживёт. Тебе, кстати, тоже бы помнить об умеренности.       Эсташ глянул в ответ красноречивым взглядом — «это будет потом, и я лучше потом помаюсь животом, чем сейчас удержусь», — и очередные косточки жалобно затрещали под его челюстями.       Граф привёл в дар командорству десять великолепных рысаков и преподнёс несколько летних и зимних белых плащей. Брат кастелян поджал губы, придирчиво осматривая дар, но ничего противоречащего уставу не нашёл: всё было сделано строго по канонам. А то, что кресты были не нашитыми тканевыми, а искусно вышиты горящим на солнце алым шёлком, было допустимо.       Один летний плащ командор отдал Роберу, остальные распределил между братьями, которым пришло время обновлять одежду.       — Отличный плащ, — одобрил Бертран, щупая ткань. — Материал ноский и шёлк на вышивке дорогой. Очень. Не выгорит, не истреплется. Девица, поди, специально для вас старалась вышивала. Зря ей не сказали, что дар можно преподнести только Дому, а не конкретному брату. Вам могло и не достаться.       Робер сердито сверкнул на оруженосца глазами, выдрал у него из рук плащ и гордо удалился. Ага, будто Бертран не видел, как нежно тот водил пальцами по вышивке, когда думал, что никто не смотрит. И улыбался дурак дураком.       После праздников Робера в сопровождении Бертрана вызвали к командору. Гадая, что́ они натворили в этот раз, парни маялись и вздыхали под дверьми. Эсташа за компанию отчего-то не позвали, что ещё больше убеждало в собственной вине — если влипал Эсташ, то он умудрялся делать это так, что в курсе был весь Дом.       Но командор в этот раз не собирался их ни за что виноватить, он задумчиво прохаживался по своему кабинету и хмурился. Наконец остановился, с сомнением оглядел явившихся.       — Граф де Фуа, кроме того, чтобы отблагодарить за спасение дочери, приехал по делу. Он хочет заключить договор на ревизию работы своего управляющего. Говорит — много расходов стало. Раньше всем занималась донна Адель, после её смерти за управляющим и казначеем особо никто не смотрел. Проверка податей, перепись имущества, счетов домочадцев — всё. Едет брат Климент, но ему, естественно, нужна помощь. И физическая, и умственная. Вы подходите для этого как нельзя лучше: брат Робер проверит полноту и правдивость переписей имущества и заключённых договоров, а брат Бертран — правильность расчётов в учётных книгах. Брат Климент будет руководить, подсказывать, что и как проверять, и он же составит отчёт для графа. Других грамотных и умеющих хорошо считать у меня нет.       — А почему граф обратился именно в наше командорство? Рядом с ним есть три крупных, там больше подходящих людей, мы же просто… — Робер замялся, не зная, как вежливо сказать «маленькое командорство, где большинство братьев неграмотны и занимаются выращиванием скота, овощей и винограда».       — Ну… Граф в силу некоторых обстоятельств доверяет мне больше, чем кому-либо. — Бертран сделал совершенно невозмутимое, незаинтересованное лицо. — Он уже год как собирался устроить проверку, но всё откладывал, а тут такой случай. И раз уж приехал благодарить, заодно и договор заключил. А я, чего уж греха таить, не хочу собственноручно перенаправлять доход в другое командорство. Кроме того, — тут командор Ноэль снова нахмурился, — Обри и правда стал неумерен в питии, гораздо больше, чем когда мы с ним виделись в последний раз. А значит, и за языком следить перестал совершенно. Я бы не хотел, чтобы чужие уши… Вы уже в курсе, а с братом Климентом я поговорю, ему я доверяю.       Командор вздохнул снова, ещё раз прошёлся по кабинету.       — Выезжаете завтра утром. Сержант ваш второй где? Опять рядом с братом Гийомом ошивается? Забирайте с собой, пока его не усыновили окончательно.       — А вы бы запретили брату Гийому смущать молодых братьев, командор Ноэль, — рискнул высунуться Робер. И тут же смутился: — Простите, мессер.       Командор фыркнул.       — Ну вот вам двоим сильно помогают внушения и запреты? Не успеваете из одного наказания вылезти, как тут же лезете в следующее. Я, если честно, думал, что вы двое благотворно повлияете на брата Эсташа, а теперь так посмотрю, что всех троих пороть надо по три раза на дню. Не зря про чёрную овцу говорят, не зря… Но вам неплохо бы учесть, что это во Франции вы как у мамкиной юбки, на Востоке никто нянчиться не будет — там разговор короткий. Там за непогашенную вовремя свечу могут из Ордена вышвырнуть. А что касается брата Гийома… Брат Гийом столько в своей жизни видал, что ему мои попрëки абсолютно не страшны. Да и сколько ему осталось, с его-то здоровьем… А вот слушать или нет — это своя голова должна быть на плечах. Если ваш сержант не сообразит, то и наказывать без толку. Да и на Кипре братьев, которые так же думают, как брат Гийом… Да… — Командор тяжело задумался о чём-то своём и махнул рукой.       Робер с Бертраном поклонились и вышли.       Примечание автора       «О бедном бухгалтере замолвите слово»       Вынужденно перерывая тонны информации, я натыкаюсь на вопиющее невежество даже на страницах серьёзных изданий и в серьёзных статьях. И это я, с моим не особенно академическим образованием! Далеко ходить не буду. Виталий Буза «Бухгалтеры наоборот»: «…Это было первое в мировой истории руководство по бухучёту — финансовая библия венецианских купцов, за что Луку Пачоли сейчас и именуют отцом современного учёта. И тогдашним негоциантам его было предостаточно, чтобы вести свои дела. Аудиторы им тогда были ни к чему. Появились они гораздо позже — с развитием капитализма — и не в Италии, где его тогда ещё не было». Источник: еженедельник «Коммерсантъ-Деньги».       Гос-с-споди…       Голуба, ты чего несёшь? Аристотель в своей «Политике» чётко разграничивает учётные и контрольные функции, указывая на то, что «проверки (аудит, ревизия) есть часть контроля». Если верить Геродоту, тогда аудит имел публичный характер. В подтверждение того — сообщения о надписях на пирамиде Хеопса, содержащие сведения о количестве продуктов, выданных строителям. В Римской империи контрольные функции осуществлялись кураторами, прокураторами, квесторами. Квесторы контролировали государственных бухгалтеров, составляли отчёты и отправляли в Рим, где их выслушивали экзаменаторы. Такая практика и породила термин «аудитор» («слушатель»). И это мы не трогаем ни Китайскую империю с тьмой чиновников, ни Индию, ни султанаты. Ибо тот же гарем ежедневно хотел кушать и одеваться, а это опять подсчёт, учёт и контроль.        Пачоли (ничуть не умаляя сделанного им) просто собрал всё в трактат конкретно в европейской бухгалтерской мысли, и трактат дошёл до наших дней. Про двойную запись можно поспорить (чем научное сообщество и занимается), но ясно же, что большинство простых счетоводов, банкиров и купцов, пользуясь методом, трактаты не писали. И двойной записи как минимум на двести лет больше. Ломбардские банкиры, по крайней мере, были весьма в этом продвинуты. Кстати, считается, что именно один из ломбардцев, вступив в Орден, очень много сделал для развития бухучёта у храмовников. В частности, клерки в Тампле работали с деньгами следующим образом: приходный кассовый журнал вёлся изо дня в день, плательщик получал квитанцию. В начале дня в журнале проставлялась дата и имя дежурного брата — кассира. В каждой статье указывалось, от кого поступили деньги, сумма взноса и вид валюты (в отдельных случаях — с переводом на парижскую валюту по существовавшему курсу), наименование фактического плательщика или посредника, причина взноса. Расходные операции, если деньги выплачивались из поступлений текущего дня, записывались здесь же. Однако в основном расходные операции отражались в отдельном журнале.       Таким образом, все записи велись в двух журналах — регистрах хронологического учета. Ежедневно по этим журналам подводились итоги, а затем на основе сделанных записей осуществлялось распределение сведений в соответствии с требованиями систематического учёта, как сказали бы сейчас.       С уничтожением Ордена все его достижения в экономике пропали.       Ещё касательно финансовой деятельности Ордена. Как известно, центральный архив тамплиеров исчез. Тут накручивают много мистики, но жизнь проще и подлее. Исследователи склоняются к тому, что документы просто замели под коврик (либо король — потому как там отражалось, сколько же он должен Ордену, либо госпитальеры, которые слили их со своим архивом, а часть выкинули, чтобы никто не знал лишней информации — коммерческую тайну никто не отменял, а то вдруг эти восстанут из небытия, придут и скажут: «Поклади на место всё, что взял», — ну или ещё какие соображения). По крайней мере, изначально после арестов никаких разговоров о пропаже архива не было, то есть никто ничего не успел спрятать и вывезти. Среди же конфискованного в командорствах отмечалось неимоверное количество учётных и отчëтных документов.       Ведь что, по сути, из себя представляли командорства? Восточные — это в чистом виде гарнизоны, ну или экспедиционные корпусы, если угодно, первоочередная задача которых была воевать (и немножко шить). Разумеется, высшие сановники были и политиками, и дипломатами, и шпионами, и между струек должны были уметь пролезать (и как видим, у последнего магистра это совершенно не получалось, именно потому что он был солдат, а не политик и не дипломат — увы ему, увы). Но это высшие, мы отвлеклись. Западные же командорства выполняли роль тылового обеспечения. Во времена, когда поток пожертвований «на благое дело отвоевания Гроба Господня» иссяк, орденам пришлось самим озаботиться обеспечением своих воюющих восточных командорств. А хозяйствующий субъект не может нормально функционировать без учёта. Сколько собрано даров, сколько урожая получено и сколько продукции можно продать, а сколько направить на восток. Кстати, тамплиеры очень удачно демпинговали: освобождённые от всех податей, они выставляли свою продукцию на продажу гораздо дешевле, чем это могли делать частники (за что те их нежно любили и строчили на них жалобы всем, кому можно). То есть необходимость внутреннего учёта и контроля — это раз, тамплиеры выполняли для короля роль налоговиков — это два, и они же весьма успешно оседлали банковские операции того времени — это три.       Как уже сказано выше, проводившие конфискацию и опись подмечали, что бухгалтерских книг в командорствах было больше, чем церковных.       И в том числе в Орден обращались также за аудиторскими услугами, в данном случае я ни капли не привираю ради сюжета. Робер с Бертраном реально едут проводить аудит ведения графских счетов.