Клыки

      — Наверное, мне пора? — спросила я, зайдя в гостиную.       Герман расслабленно сидел на диване, на его коленях лежал ноутбук. Утро давно закончилось, уже подходило время обеда, так что пора было перестать злоупотреблять гостеприимством вервольфа и убраться отсюда.       Совесть и мозг знали, что действительно следовало уехать, причем, еще пару часов назад, но в глубине души теплилась надежда, что Рудницкий предложит остаться или хотя бы еще немного задержаться. Здесь, рядом с ним, я была собой, была целой и живой. Выйти за пределы дома Волчонка без него – означало снова остаться одной, один на один с внутренними демонами и холодным миром.       Почему-то Герман не торопился с ответом. Он смотрел на меня внимательным, задумчивым взглядом.       — Ты спешишь? — спросил он.       Сердце подскочило. Неужели и правда предложит остаться?       — Нет, совершенно нет.       — Я хотел с тобой поговорить, — его голос звучал уж слишком невесело, — присядешь? — Волчонок похлопал ладонью по дивану.       Поспешно кивнув, я опустилась рядом с ним.       Радость от надежды, что могу остаться тут, улетучилась. Нахмуренное и озадаченное лицо вервольфа сигнализировало, что разговор будет неприятным.       — Алексия… — начал Герман, глядя вниз и крутя на руке браслет из круглых бусин, — мне надо уехать. Надолго.       — Куда?       — К себе.       — Это далеко?       — Довольно-таки да. У нас что-то вроде общины в лесу. Ближе к северу.       В голове сразу возникли кадры с грязными, ссутуленными людьми, одетыми в лохмотья, которые спят среди деревьев в самодельных укрытиях из лапника, расположенных вокруг большого костра, и едят сырое мясо. Но Волчонок быстро уничтожил эту картинку своим пояснением.       — Это небольшая деревня, вполне цивилизованная даже, но скрытая от лишних глаз. Если кто-то на нас случайно наткнется, наверное, решит, что мы религиозная секта, — он печально усмехнулся.       Пока эта новость не звучала как-то ужасно, но явная грусть Германа намекала на то, что я пока просто не все знаю или не все поняла.       Взгляд упал на его руку, лежащую между нами. Захотелось накрыть ее своей, чтобы приободрить и поддержать, показать, что он – не один, что я рядом. Вот только вряд ли Рудницкий на самом деле в этом нуждался.       — Зачем тебе туда ехать?       Герман неоднозначно пожал плечами.       — Дела в стае. Сейчас непростое время.       — Кто ты в вашей иерархии?       Впервые за этот разговор Волчонок глянул на меня. Словно не ожидал такого вопроса. Он призадумался, формулируя ответ, но потом покачал головой и сказал:       — Это будет сложно объяснить. Да и неважно. Важно то, что я, возможно, уеду на очень длительный период. Я временно приостановил юридическую практику, сегодня уже оповестил клиентов, и позже сообщу в университет, пусть ищут замену.       В груди неприятно заныло, по телу пробежал холодок.       — Ясно… — тихо ответила я, опустив глаза в пол и сжав край дивана обеими ладошками.       Стало понятно, к чему он клонит. Меня затошнило.       Нет, пожалуйста, только не снова…       Если я потеряю Германа, то это точно будет последний раз, когда к кому-то прониклась и привязалась. Жизнь слишком жестока, порой она дает нам тех, в ком мы нуждаемся, показывает, как может быть хорошо рядом с ними, а потом разлучает.       — И я… — слова давались вервольфу с трудом, — я… в общем, я не знаю, когда мы еще увидимся и увидимся ли вообще, — он с шумом вздохнул. — Насчет квартиры не переживай, живи, деньги можешь не перечислять, только оплачивай коммуналку. А вот работы больше не будет никакой, так что ищи варианты сама.       Следовало ощутить радость и облегчение от того, что мне на какой-то период времени буквально дарят хорошую квартиру, но вместо этого в голове звенела одна фраза: “я не знаю, когда мы еще увидимся и увидимся ли вообще”. Продолжая крепко держаться за край дивана и смотреть вниз, я физически пыталась удерживать моральное равновесие, чтобы не свалиться в пропасть. Истинное “Я” начало потихоньку забираться куда-то в глубь. Снова.       Единственный способ справиться с болью, грустью, тоской, горечью – уйти в себя.       По-другому не умела.       После последней фразы Рудницкого пауза начала затягиваться.       — Поняла, спасибо, — выдавила я. — А если какие-то проблемы с квартирой будут, кому писать?       — Сестре, а там она дальше сама мне скажет, если что.       — Окей.       И снова пауза. Максимально некомфортная. Не хотелось вести себя странно, выглядеть странно и устраивать драму, поэтому загнала свои эмоции как можно дальше, слегка встряхнула головой, сделала спокойное выражение лица и повернулась к Рудницкому.       — И когда ты уезжаешь? Сегодня? — голос прозвучал вполне ровно и бесстрастно.       — Да, отвезу тебя домой, потом вернусь, соберу вещи и уже вечером… — он вдруг резко замолчал, поставил локти на колени и обхватил голову руками.       Я уже хотела узнать, все ли в порядке, как вдруг он глухо зарычал и, не поднимая головы, сдавленно произнес:       — Черт, Алексия, я не хотел, чтобы так было. Не хотел, чтобы все так далеко зашло.       — Что? О чем ты говоришь? — встревоженно спросила я, совершенно не понимая, что с ним происходит. — Что случилось?       Испуг охватил тело. Что такого сделал Герман? Неужели он все-таки…       — Я говорю о тебе, — ответил Рудницкий, выпрямившись, но все еще избегая меня взглядом. — Я чувствую, что сейчас происходит, и поверь, я не хотел этого. Хотел просто помочь тебе, видимо, следовало сделать это иначе.       — Герман, я не понимаю тебя, — честно призналась я.       — Алексия, — он тяжело вздохнул, — я чувствую твои эмоции. Я чувствую, какие они сильные и как ты с ними борешься. Аж кожу покалывает. Не должно быть так сильно! — воскликнул Герман с нотками отчаяния в голосе. — Я не должен был привязывать тебя к себе. Прости, это вышло случайно!       Я тупо молча пялилась на него. Он чувствует мои эмоции? В каком смысле?       — Это какие-то волчьи штучки? — Меня хватило только на это.       Герман кивнул.       Мы долго молчали, слушая тиканье часов на стене, потом он повернулся ко мне и сказал:       — Я хочу попробовать научить тебя кое-какой “волчьей штучке”.       — Но я же не оборотень, — нахмурилась я, — просто человек. Как ты научишь?       — Во-первых, для человека она может сработать, как “психологическая штучка”, а не “волчья”. Во-вторых, ты очень восприимчива для человека к некоторым нашим вещам, — неуверенно добавил Волчонок, отведя взгляд.       Сегодня ему удавалось удивлять каждой фразой все сильней и сильней.       — Что ты имеешь в виду? К каким вашим вещам?       Герман решал, отвечать или нет, но все же кивнул сам себе и посмотрел мне в глаза.       — Помнишь, ты не могла нормально спать ночью здесь?       — Да.       — Потому что это наше время. Ты чувствовала угрозу, исходящую от меня, как от оборотня, и не могла уснуть. Но с восходом солнца тревога отступала, и ты засыпала. Потому что день – это уже ваше время.       Это звучало неубедительно. Проблемы с засыпанием – абсолютно нормальная человеческая история для моего психологического состояния в тот момент. Я свела брови, но спорить не стала. Герман продолжил:       — А помнишь, ты говорила про странный запах в доме?       — Да.       — Ничем таким у меня не пахнет, большинство других людей его даже не учуют. Ты чувствовала запах оборотней.       На этот раз я все же решила поспорить вслух.       — Даже у каждого простого смертного человека в доме чем-то пахнет, он сам этого не чувствует, но другие люди, заходя к нему, этот запах ощущают. Нет тут никакой мистики.       — Хорошо, — согласно кивнул Герман, — пусть так. Но есть другой, неоспоримый, аргумент, что ты слишком чувствительна к нашим вещам, по сравнению с другими людьми.       — Какой? — недоверчиво спросила я.       Да, конечно, эти рассказы Рудницкого звучали здорово, звучали так, будто я та самая особенная героиня фэнтезийной книги. Но меня это злило, потому что это неправда. О, я чувствую запах его дома? Может, я была рождена, чтобы стать бессмертной? Скорее, обратите меня! Или, о, я не сплю по ночам из-за зашкаливающего стресса? Ну все, мое призвание – спасти мир. Где самый главный злой вампир, который угрожает всем людям? Ведите его сюда, я убью его в одиночку, ведь я – особенная!       Какой же бред. Зачем только Герман все это говорил? Как бы мне не хотелось быть “особенной”, увы, я – обычная.       — Ты чувствовала, когда я пытался воздействовать на твое сознание, чтобы заставить выложить мне всю правду, и сопротивлялась этому.       Я промолчала.       — Люди так не делают, Алексия, — тихо добавил вервольф.       — А кто я тогда, если не человек?       Он встрепенулся.       — Ой, ну, я не это имел в виду. Конечно же, ты человек. Просто почему-то чувствуешь наш мир, что бывает крайне редко.       Все-таки лишь человек. И не особенная. Просто попала в те два процента людей, который могут прочитать надпись задом наперед или называют непопулярный ответ в быстром психологическом тесте из интернета.       — Из-за чего это может быть?       — Я не знаю, — помотал головой Герман. — Ну так что, попробуем?       — Давай, — я пожала плечами. Не было поводов отказываться.       Рудницкий убрал с дивана все лишнее на кофейный столик и сел ко мне полубоком. Он будто приободрился и повеселел, в глубоких глазах появился блеск. Я отзеркалила его позу и в предвкушении и любопытстве ждала, чему же он меня научит. Было бы классно тоже уметь воздействовать на чью-то волю.       — Ты, должно быть, знаешь, что психологи учат проживать эмоции, а не подавлять их? Погоревать и поплакать, когда очень грустно, и все в таком духе?       — Да, знаю, — нетерпеливо покивала я.       Лекции с теорией и красивое вступление – это здорово, но сейчас было не до них. Не терпелось узнать, что дальше.       — Психологи правы, безусловно, — продолжил Герман, — но, думаю, ты согласишься со мной, что иногда бывают ситуации, когда эмоции могут мешать и от них хочется избавиться? Например, сильное волнение и страх перед выступлением?       — Да-да.       Наверное, он решил научить меня выключать эмоции. А что, полезно.       — И еще в жизни бывают ситуации, которые нас сильно расстраивают, выбивают из колеи. Быстро пережить эмоции не получается, обратиться к психологу не всегда есть возможность, а идти дальше надо.       Вот все-таки преподаватель – он всегда преподаватель, без красивого заезда и долгого подробного текста не обойтись. Хотя в этом был большой плюс. У меня появилась возможность провести рядом с Германом несколько лишних минут. Возможно, в последний раз.       Стоило осознать это, как внутри все рухнуло. Тоска обволокла каждую косточку. Отмахнувшись от этих чувств, я сфокусировалась на том, что говорил Рудницкий.       — Я хочу попробовать научить тебя обходиться с сильными мешающими эмоциями так, как это делаем мы.       Герман задержал на мне вопросительный взгляд, ожидая подтверждения.       — Давай, — согласилась я, — конечно.       Интересно, а это не больно? Можно бы спросить у Волчонка, но не было настроения шутить и озвучивать всякие глупости.       — Смотри, — он придвинулся чуть ближе, отчего сердечко ёкнуло, и чуть наклонился ко мне, не разрывая зрительного контакта, — представь, что эмоция, от которой надо на время избавиться, это шар энергии в твоем теле.       Я кивнула.       — Давай сразу на практике пробовать. Какую самую яркую эмоцию или чувство ты сейчас испытываешь?       Очень не хотелось говорить правду, но, если это все равно последняя встреча, то какая разница?       — Отчаяние, грусть, тоска и безнадега, — четко, не задумываясь, произнесла я, не отводя глаз от Германа.       Он чуть заметно вздрогнул, будто его укололи иголкой или ударили легким разрядом тока, но уже через мгновение лицо вервольфа приняло прежнее спокойное и сосредоточенное выражение.       — Объединим это в одно. Представь, что все эти эмоции и чувства – один комок энергии, сидящий в твоем теле, — Рудницкий говорил это объясняющим мягким и одновременно серьезным тоном, что невольно навевало воспоминания с пар в университете. Так давно и так недавно была та лекция с детективными задачами, когда мне впервые почему-то безумно захотелось получить его внимание. — Какого цвета этот комок и где он находится?       — Синий. В груди, — ответила я.       — Хорошо, теперь представь, что он выходит из груди наружу, — Германа поднес ладони к своей груди и сделал движение, будто достает что-то оттуда, — старайся визуализировать это. А когда достанешь комок, представь, что держишь его между ладоней, — он сложил руки так, словно держал шарик. — И осознай, что он больше не внутри тебя, он снаружи, ты лишь смотришь на него со стороны. Попробуй.       Я сосредоточилась на своих чувствах. Буквально почувствовала, как обжигающие, липкие тоска и отчаяние сидят во мне. Но не в груди, чуть пониже, там, где солнечное сплетение. Представила, что они выглядят, как синяя пульсирующая масса. Поднесла руки к месту под грудью, закрыла глаза и схватила пальцами воздух, но в воображении хватала эту причиняющую боль субстанцию. Она оказалась между ладонями, не касалась их, но я все равно могла почувствовать, какая эта штука тяжелая.       — Ты больше не ощущаешь это, — тихо, но внушительно сказал Герман, — оно больше не сидит внутри, ты лишь наблюдаешь со стороны.       Я больше не ощущаю это. Оно больше не внутри, я лишь наблюдаю со стороны.       — Это чувство теперь отдельно от тебя, оно существует самостоятельно. Ты его не ощущаешь. Ты его держишь в ладонях и контролируешь.       Казалось, что все действительно так, как и говорил Волчонок. В теле была легкость, дышать стало проще, а в руках ощущалось что-то тяжелое и пульсирующее.       — Теперь отпусти это. Дай ему зависнуть в воздухе. Оно продолжит существовать, оно будет рядом, но не будет касаться тебя.       И я сделала так. Все получилось. Чувство тоски, безнадеги, одиночества, грусти и отчаяния отпустило. Оно не исчезло, было где-то рядом, но больше не сковывало легкие и не облепляло кости.       Я открыла глаза. Волчонок внимательно смотрел на меня.       — Ну как? Получилось?       — Да, — ответ вышел беззвучным, но вервольф понял. Он слегка улыбнулся и кивнул.       Теплый и глубокий взгляд Германа проникал вглубь сознания и при этом окутывал тело теплым коконом. Его губы, мгновение назад растянувшиеся в едва заметной улыбке, снова образовали ровную линию.       Герман не часто улыбался широко, с зубами, еще реже он смеялся, но в такие секунды его улыбка казалась настолько светлой, милой и искрящейся, что аж жаром обдавало, и было глаз от нее не отвести.       Никогда прежде мне не встречались такие удивительные люди. Такие умные, добрые, заботливые и интересные. Такие глубокие, сложные, противоречивые, но невероятно комфортные.       Ни одна музыка, ни один звук в мире не сравнились бы по красоте с успокаивающим и чарующим голосом Германа, когда он негромко читал мне книгу перед сном.       Рядом с Германом было спокойно. Он мог защитить от всего. От внешней угрозы, от внутренних терзаний, от страха, от бед. Буквально от всего. Его физическая и моральная сила внушали чувство защищенности лучше любого оружия, каменных стен и миллиона телохранителей.       Рядом с ним я могла быть собой, могла проживать эту жизнь, а не существовать внутри себя. Он вернул веру во что-то хорошее и светлое, он дал тепло, которое я так давно ни от кого не получала. И он заставил хотеть давать это тепло взамен, заботиться и… любить?       Нет, я не влюбилась в него. Абсолютно точно. Просто с ним было хорошо. Он был хорошим. К нему тянуло. С ним было здорово общаться.       И я безумно не хотела его терять, до ужаса и до одури не хотела. Наверное, психика противилась его уходу, потому что желала, чтобы все потребности оставались закрытыми. Никакой романтики и никакой магии.       Но разве важно, каков первоисточник этих чувств и эмоций? Важно то, что я хотела прыгнуть на него, обвить его сильный мускулистый торс руками и ногами, сжать сильно-сильно, уткнуться в шею, вдохнуть запах хвои и больше никогда не отпускать.       “Не уходи. Не уезжай. Не бросай меня”.       “Не уходи. Не уезжай. Не бросай меня. Не уходи. Не уезжай. Не бросай меня…”       В голове крутились одни и те же фразы. Лишь здравый смысл и понимание, что это все равно ни к чему не приведет, удерживали от того, чтобы сказать их вслух.       Но эмоции потихоньку побеждали, и применить методику Германа не получалось. Я смотрела в его зеленые с золотыми крапинками глаза, тонула в его взгляде, и, кажется, могла разглядеть в радужке тень леса. Мои губы чуть разомкнулись, с них вот-вот бы слетело это проклятое, глупое “не уезжай”, но Герман развеял наваждение.       — Сразу это не получится на сто процентов, но если стараться и практиковаться, думаю, все заработает, — его голос вернул к реальности. Желание говорить глупости пропало, но тоска снова прилипла к костям.       — Спасибо, я буду пробовать.       Волчонок грустно улыбнулся.       — Только не используй это без необходимости, ладно? Все-таки эмоции важно проживать. Психологи правы.       — Хорошо, — шепотом ответила я, чувствуя, как начинает щипать глаза.       Мы хотели что-то сказать друг другу. Многое сказать. И Герман тоже. Но оба молчали.       Он снова стал задумчиво крутить браслет.       — Дашь еще какие-то советы напоследок? — спросила я, тоже грустно улыбнувшись.       Не было смысла оттягивать прощание, пора было все заканчивать.       Интересно, печальное настроение Германа было вызвано сочувствием, чувством вины и, возможно, личным нежеланием менять нынешний образ жизни или… ему тоже было хоть немного жаль со мной прощаться? Значила ли я что-то для человека, который так много значил для меня? Наверное, да, иначе зачем он так со мной носился и столько для меня делал? Или… как он тогда сказал, это лишь желание искупить прошлые грехи? Если так, то ситуация становилась вдвойне паршивой. Крайне неприятно чувствовать себя никому ненужной бездомной дворняжкой, которую никто не любит, но иногда жалеют.       — Когда мне грустно или одиноко, я езжу на природу, — вдруг сказал Герман. — И дело тут не в моей волчьей натуре. Одинокие люди любят природу.       — Ты считаешь себя одиноким? — удивилась я.       — Не считаю, а иногда чувствую. Можно быть одиноким и имея семью и кучу друзей, если не чувствуешь, что тебя полностью понимает хоть один человек.       Теперь мне стало жаль не только себя, но и его.       Теперь вдвойне не хотелось его отпускать из-за мнимого ощущения, что смогу дать ему что-то, что ему нужно, как он давал мне, и заткнуть его одиночество.       — Еще что-то? Может, какую-нибудь мудрую мысль скажете, преподаватель? — с горечью усмехнулась я.       Душа рассыпалась на кусочки, но вместе с этим потихоньку приходило принятие. Я смогу жить дальше без него. Как-нибудь, но смогу. Не всегда возможно победить одиночество, но его можно принять и сделать комфортным.       — Я стараюсь напоминать себе, что если одна свеча воспламенит другую, от нее не убудет. Это помогает оставаться человеком и помогать другим.       — Да, хорошая цитата, спасибо. Запомню её. Людям тоже иногда нужно прилагать усилия, чтобы оставаться людьми.       — Это точно.       Мы молча смотрели друг на друга.       — Береги себя, ладно, милая Алексия? — произнес Герман. — Ты хорошая девушка. Не лишай этот мир своего сияния.       — Да ты прям философ, — отшутилась я, потому что стало слишком тяжело справляться с этой ситуаций. — Спасибо. Ты тоже себя береги. Чтобы ты ни говорил, я уверена, что в тебе очень много света, и, как минимум людям, он нужен.       Хотелось сказать больше и еще раз поблагодарить его за все, но решила отложить это для самого последнего прощального диалога. Герман же обещал меня подвезти.       — Спасибо, Алекс. Ты готова? Поехали?       Я кивнула.       Всю дорогу в машине мы не разговаривали. Забавно, что никто из нас не переключил радиоволну со скучной передачи на музыку – я заметила, что работает не тот канал только у дома. Насколько надо погрузиться в мысли, чтобы не обратить внимания, что звучит в салоне?       Интересно, о чем все это время думал Герман.       Волчонок повернул руль и съехал с шоссе на дорожку, петляющую между высотками. Обогнув соседний дом, он остановился недалеко от нужного подъезда. Я не спешила выходить, Герман – тоже, глядя перед собой он беззвучно барабанил пальцами по рулю. Вскоре звенящая тишина начала угнетать, и я повернулась к нему.       — Можешь ответить честно на один вопрос?       Вервольф не перевел на меня взгляд, и вместо ответа лишь выразительно моргнул. Из-за отросшей щетины и очков он выглядел старше, да еще и стресс с переживаниями, явно терзающие его, сделали заметными невидимые до этого морщинки.       — Тебе хоть немного грустно из-за того, что прощаешься со мной? Я значу для тебя хоть что-то? — спросила я. — Только умоляю, скажи правду. Даже если она неприятная. Герман помолчал еще немного, потом наконец-то повернулся ко мне. Его глаза ответили за него.       — Я тоже успел к тебе привязаться, Алексия, — тихо произнес Волчонок, — мне было комфортно жить с тобой в одном доме, мне была приятна твоя забота, было интересно разговаривать с тобой. Здорово, что ты можешь поддержать любую тему, что у тебя всегда есть свое мнение. И, знаешь, — он слегка улыбнулся, — мне правда нравились твои забавные истории про то, как ты где-то накосячила или, якобы, опозорилась. А еще я даже втянулся в рассказы про некоторых твоих подруг.       Я усмехнулась, опустив взгляд, и чуть слышно произнесла:       — Мне будет не хватать наших разговоров.       — Мне тоже. И совместных просмотров фильмов. Даже не помню, когда последний раз смотрел их с кем-то, кроме тебя.       Сердце защемило. Все эти мелкие и незначительные моменты, происходящие, когда мы жили под одной крышей, оказались гораздо ценнее, чем представлялось тогда.       — Раз нам обоим было здорово проводить время друг с другом… — неуверенно начала я, решив предпринять последнюю попытку, — может, тогда есть какой-то вариант, при котором нам необязательно…       Рудницкий перебил:       — Нет, Алекс, нет варианта, при котором нам необязательно расставаться. Как бы там ни было, но тебе не место в моем мире. — Это прозвучало жестко. — Да, был хороший период, когда ты скрасила мои будни, а я помог тебе в твоей сложной ситуации, но он закончился, и теперь нам пора идти дальше. По отдельности.       — Хорошо, — шепотом отозвалась я.       Мой взгляд был направлен вниз, но боковым зрением было видно, что Герман продолжает смотреть на меня.       — А если ты быстро решишь свои дела и вернешься к обычной жизни, мы все равно не возобновим общение?       Ужасно не хотелось навязываться, липнуть к нему, бегать за ним, но хотелось сделать все, что в моих силах. Важно было знать, что я хотя бы попыталась.       — Алекс, постарайся забыть меня, — он замялся, — ну, то есть, отпустить. Понятно, что не забудешь. А вот то, что ты случайно узнала, лучше и правда забудь. Скажешь об этом кому-то в своем мире – сочтут сумасшедшей, дашь понять кому-то из моего мира, что знаешь о нас, – убьют.       — Думаю, когда ты исчезнешь, я просто не смогу верить в это дальше. Подтверждений не будет, а человеческий мозг сказки станет отвергать.       — Вот и прекрасно.       Повернувшись к окну, я увидела незнакомого парня, гуляющего с джек-рассел терьером. Погода стояла пасмурная, но теплая. Может, если постараться, все же получится нормально влиться в обычную жизнь? Работать, встречаться с молодым человеком, по выходным пить кофе с подругами, находить время на хобби и решать обычные бытовые проблемы? Это сейчас больше всего хотелось, чтобы Герман остался в моей жизни, я бы даже согласилась на очередную страшную, грустную или болезненную ситуацию, чтобы он снова оказался рядом. Но рано или поздно эти эмоции и чувства поулягутся.       Может, представить, что в моей жизни просто никогда не было ни физрука, ни мамы с папой, ни Германа? Будто я персонаж в игре-симуляторе жизни, которого сразу создали в таком возрасте. Без прошлого. И начать все с чистого листа?       Кстати, о листах…       — Герман, можешь подняться со мной в квартиру или тут подождать? — спросила я. — Хочу кое-что тебе отдать.       — Да, конечно, — чуть удивленно ответил он.       Мы зашли в подъезд, поднялись на лифте на нужный этаж, после чего я дрожащими руками открыла входную дверь и, не разуваясь, пробежала в комнату. Рудницкий остался стоять в коридоре. Открыв ящик, я вытащила новый скетчбук, бросила его на стол, подняла папку с какими-то учебными бумажками и выудила из-под нее несколько рисунков. Откинув ненужные и все же убрав в последний момент неудачный набросок, я вернулась к вервольфу. Он увидел в моей руке несколько листов бумаги и вопросительно нахмурился.       — Вот, возьми, — я протянула ему рисунки, — на память.       Герман забрал их и начал поочередно с интересом рассматривать.       Мне так и не удалось нарисовать красивый стильный портрет акрилом или акварелью, зато накопилось несколько неплохих зарисовок простым карандашом. Изначально я не собиралась отдавать их ему или даже показывать, но почему-то в последний момент передумала.       Лицо Германа стало по-хорошему удивленным.       Среди рисунков был его портрет со взглядом, устремленным в сторону – самый удачный из всех, несколько набросков, где Рудницкий изображен в полный рост, на одном из них – на кухне во время готовки. Я нарисовала его с натуры, когда в один вечер сидела там вместе с ним. Волчонок знал, что я рисую, но не знал, что рисую его. А на самой последней картинке был Герман, стоящий боком, и за его силуэтом проглядывал силуэт волка.       — Это очень красиво, Алекс… — произнес Волчонок, оторвав взгляд от рисунков и заглянув мне в глаза. — Спасибо. Я сохраню их, обещаю.       — Рада, что тебе понравилось.       — Не знал, что ты меня рисовала.       — Я хотела сделать что-то серьезное и классное, испортила несколько холстов, но так ничего и не получилось.       — Холстов? — он вскинул брови.       Я закатила глаза.       — Небольших и на картоне, а не на подрамнике. Не обольщайся. Просто акрилом на бумаге не нарисуешь.       Герман усмехнулся.       — Теперь я тоже хочу что-то тебе подарить, — сказал он.       Подумав не дольше двух секунд, Волчонок снял с руки браслет с круглыми бусинами, который до сегодняшнего дня я у него не видела, и протянул мне.       — Его сделала девочка из моей стаи. Там выцарапаны руны. Руна защиты, руна силы и руна удачи.       Темные бусины оказались деревянными и были очень гладкие, на трех из них действительно виднелись тонкие незнакомые символы.       Я надела браслет на правое запястье, он оказался сильно велик, но с кисти не соскакивал. Дотронувшись до него другой рукой, аккуратно погладила бусины. Здорово, что Герман отдал мне не совершенно новую и нетронутую вещь, а ту, которую сам носил, пусть даже и один день. Казалось, что эти деревянные шарики успели впитать его энергию.       — Спасибо большое, — сказала я, заглянув в зеленые глаза.       Мы смотрели друг на друга несколько секунд, между нами было не больше метра, но из-за безумного желания обнять вервольфа, этот метр ощущался сотней километров. Герман вздохнул.       — Ну все, я поеду. Еще раз спасибо за рисунки, — он повертел их в руке. — Постарайся сделать все, чтобы дальше проживать эту жизнь счастливо, хорошо? Ты прекрасная девушка, Алексия. И ты можешь всё.       — Я постараюсь. Спасибо за все, что ты для меня делал, я никогда не забуду это и не забуду тебя.       В следующую секунду я подскочила к Герману и, вжавшись в широкую, горячую грудь, обняла моего Волчонка так сильно, как могла. Его ладонь легла мне на спину, чуть повыше талии.       — Мне плевать, какую ужасную вещь ты совершил, я знаю и чувствую, что ты замечательный, что ты добрый и светлый, — шептала я, касаясь губами края ворота его футболки и голой кожи над ключицей. — Даже если все, что ты для меня делал, ты делал лишь для того, чтобы искупить какой-то грех, то ты все равно вкладывал в это душу. Значит, она у тебя есть. Значит, ты способен на добро. Я никогда не забуду тебя и никогда не смогу отплатить тебе за твою помощь. Спасибо тебе.       Приподнявшись на носочки, я быстро чмокнула его в колючую щеку и, развернувшись на пятках, убежала в комнату.       Я боялась видеть его взгляд. Да и прощание слишком затянулось, это все становилось уже невыносимым.       Хлопнула входная дверь. Прижавшись спиной к стене, я сползла на пол.