— Расслабься. Доума к тебе сегодня не придет, — с порога бросил Аказа, сразу заметив, как Мей напряглась, даже не сразу сообразив, кого именно принесло в ее покои. Сейчас было около восьми — значит, должен был заявиться Доума. Мей уже заранее распустила, расчесала волосы — чтобы это побыстрее началось и закончилось. Но пришедший Аказа ее внезапно обнадежил — на сегодня посиделки с Доумой в условленное время отменялись.
Однако Мей была слишком опустошена даже для тихой радости по такому поводу.
Аказа прошел в комнату, удостаивая Мей только коротким многозначительным взглядом. Она как ни в чем не бывало сидела снова возилась с травами. Будто до нее до сих пор не дошло, что это все бессмысленно и бесполезно — никому не нужно.
— Паршиво выглядишь.
Мей смолчала. Даже не подумала отрываться от своего занятия. Вот только ее плечи все же дрогнули — выдали тревожное напряжение.
— Из-за меня погиб человек. Ребенок. Хару-чан, — пустым тоном выдавила из себя Мей, совсем не думая рассчитывать на понимание. Напротив, она была готова к ехидным насмешкам в стиле «а я говорил», «и что с того». Но она снова прогадалась в ожиданиях: Аказа никак не отреагировал на ее слова. Видимо, решил не доводить ее еще до одной истерики. Этим пусть занимается Доума. Когда вернется. Если ему еще не надоело.
— Больше заняться нечем?
— Нечем, — себе под нос пробормотала Мей. И тут же перевела странный нечитаемый взгляд на Аказу. — Хотите… я сделаю вам отвар? Он… успокаивает.
Аказа мрачно хмыкнул. Разбитая-потерянная Мей напрягала его гораздо больше любопытной.
— Себе сделай.
Мей качнула головой.
— Солнце еще не зашло, — вдруг снова подала голос она. Пронзительные черные глаза встретились с золотистыми. Аказа сразу понял, к чему это было сказано. — Значит… Вы здесь со вчерашней ночи. Вы… остались.
Мей не стала задавать никаких вопросов — Аказа бы все равно на них не ответил. Да, он уже сутки и не думал покидать это поместье. Да, все это время он был рядом — Мей никак не могла принять эту догадку за правду.
И плевать. Сейчас это было неважно.
Перед глазами Мей все еще стоял улыбчивый темноволосый мальчишка с большущей корзиной надерганных наспех трав. Нутро Мей все еще выворачивало от разрывающего чувства вины, от чувства собственного бессилия и жалкой беспомощности. Да, она была слабой, жалкой. Она притворялась — пыталась делать вид, что держится, пыталась верить, что выживет, несмотря ни на что.
Сейчас ее надежды на жизнь умерли вместе с Хару.
— Вы были правы, Аказа-сама.
Аказа ничего не ответил, не стал язвить в своей привычной излюбленной манере. Ему было вполне достаточно того, что до этой пришибленной хоть что-то наконец дошло — больше она не будет насаждать ему свои наивные бредни о помощи и спасении обреченных. Наконец-то Мей Оота приняла свою роль — роль безвольной смертницы.
— Слабые люди — отвратительны.
Аказа в удивлении изогнул бровь. Теперь не стоило и сомневаться — точно спятила. Как ни странно, в здравом уме она бы точно до такой мысли не додумалась. Ни за что бы в этом с Аказой не согласилась. А как же все ее россказни про долг и самопосвящение спасению и обхаживанию всех этих жалких, уже при жизни гниющих слабаков?
— Я отвратительна, — признание камнем упало с плеч. — Вокруг меня умирают люди, а я… Я ничего не могу с этим сделать. С детства мне говорили, что я должна беречь свою жизнь, чтобы продлевать и спасать жизни другим. Но какой теперь в этом смысл? Теперь я понимаю, за что вы так презираете слабых людей. Слабые люди быстро сдаются, отступают, смиряются. Предают свои цели, идеалы. Предают себя, предают других. Слабые люди отвратительны. И я — одна из них. Из-за моей слепой слабости погиб ребенок. И погибнут еще, если я не…
— Зачем ты мне все это говоришь? — Аказа скрестил руки на груди. В голосе так и сквозило леденящее безразличие.
— Потому что я думаю, вы понимаете меня.
— Нет, — Аказа действительно не понимал, что именно она имела в виду и к чему подводила.
— Вы не презираете меня? — простой вопрос. На который Аказа поспешил односложно ответить.
— Мне плевать на тебя.
Мей в это почти поверила.
— Все-таки я не понимаю вас.
— Я тебя тоже.
Они оба были искренны в этом взаимном признании. По крайней мере, Мей точно. А Аказа… Аказа действительно ни черта не понимал.
Мей Оота продолжала разрывать его нутро самыми разными эмоциями, природу которых он был не в состоянии объяснить даже самому себе.
— Я и раньше видела, как умирали люди, которым я не могла помочь. Бабуля тогда говорила, что они были безнадежны, их нельзя было спасти. Я помню, вы сказали что-то похожее про тех, кто молится Доуме-сама. Вы сказали что-то похожее и про меня. Знаете, я не хотела верить вам. Я думала, вы просто издевались надо мной. А сейчас я понимаю: вы хотели, чтобы я посмотрела правде в глаза. Это больно, Аказа-сама. Мне очень больно признавать, что я слаба и беспомощна.
Аказа молчал. Он почти не слушал, что говорила ему эта потерянная блаженная. Он смотрел на Мей и понимал, что сам понемногу начинал сходить с ума. Это его волновало намного сильнее.
Он не знал, почему остался с ней вчера, почему вернулся к ней сегодня. Он не знал, почему был так уверен, что обязательно придет сюда и завтра.
Но он придет. Снова останется. Аказа знал: в этом не сомневались ни он, ни Мей.
— Вам противны слабые и беспомощные люди, — снова пустым тоном подвела Мей, поднимая глаза. Аказа на нее совсем не смотрел, будто пытался игнорировать: и ее, и ее странные умозаключения. — Но вы сказали, что ко мне вы… не чувствуете отвращения. Может быть, поэтому вы не едите женщин? Вы ничего не чувствуете к ним. И вы ничего не чувствуете ко мне, — последнюю фразу Мей добавила уже шепотом. Аказа услышал.
Аказа посмотрел на Мей пронзительно, пристально, будто одним взглядом желая ее сжечь на месте. В глазах сверкнул недобрый блеск.
— Все еще хочешь со своим хозяином поставить мне диагноз?
— Я хочу понять вас, — невозмутимо ответила Мей.
— Зачем?
— Потому что мне кажется, вы можете мне помочь. А я могу помочь вам.
Аказа уже не скрывал своего удивления, смешанного с раздражением. Она снова лезла не в свое дело. Играла с огнем, совсем позабыв о своих еще не заживших ожогах.
— Доума-сама говорил, вы очень хотите победить его. Но для этого вам нужно стать сильнее, — вкрадчиво проговорила каждое слово Мей. К своему же удивлению, ни разу не запнувшись. — Вы правда можете это сделать?
— Так не терпится посмотреть, как твой хозяин будет подбирать свои же внутренности? Не думаю, что ты доживешь до этого.
Привычная усмешка вновь заиграла на губах Аказы. Мей же побледнела — отрицательно мотнула головой.
Аказа ненавидел Доуму, но продолжал ему подчиняться. Сейчас Аказа был слаб, хоть он никогда и не признался бы в этом вслух. Но Мей это было и не нужно — она и так все понимала. Вернее, ей хотелось думать, что она все понимает.
— Бабуля говорила, что чем чище разум человека, тем сильнее человек. Я могу попробовать помочь вам. Могу помочь очистить разум. Вместе мы сможем…
— Что ты несешь? — резко оборвал ее Аказа, сощурившись. Бредни Мей, конечно, забавляли его, но вместе с тем так же быстро утомляли. Между тем Мей не переменилась в лице. Наоборот в черных глазах вспыхнуло что-то новое. Раздражение, нетерпение. Она никогда еще не смотрела так на него.
— Вы сами говорили, что не знаете, почему не едите женщин. Вы не понимаете свою природу, Аказа-сама. Вы не понимаете себя. Это неправильно, это…
— Бред, — закончил за нее Аказа.
— Если вы не хотите слушать меня, то прислушайтесь хотя бы к себе. Доума-сама хочет, чтобы вы сорвались. Он думает, что тогда вы станете сильнее. Но если вы сорветесь, вы только окончательно потеряете себя — потому что тогда вы совсем лишитесь разума. Я не хочу, чтобы Доума-сама добился своего. Я уже говорила вам это…
— Я убью твоего хозяина и без твоих советов.
Мей очень хотелось бы в это верить. Но она больше не могла поддаваться пустым надеждам. Она боялась снова обмануться.
— Вы обвиняли меня в самоуверенности, Аказа-сама. Но сами…
Один его острый пронзительный взгляд заставил Мей резко замолчать. Она перешла незримую опасную грань, попыталась залезть в душу, мысли. Она должна остановиться. Прикусить свой не в меру болтливый язык.
Аказа все еще не хотел ее слышать. А она все еще безуспешно пыталась до него достучаться.
Аказа был единственным, у кого был шанс освободиться. Освободиться от Доумы.
Если Аказа убьет, победит его, последователи Культа Доумы-сама смогут наконец очнуться, смогут отказаться от своей слепой веры.
Мей хотелось в это верить. Хотелось верить в Аказу-сама.
— Если вы вспомните, если вы поймете, почему не едите женщин, вы станете сильнее.
— С чего ты взяла?
— Чем чище разум человека, тем сильнее человек, — невозмутимо заученно повторила она. — Вы сдерживаете себя, Аказа-сама.
— Хочешь, чтобы я перестал? Хочешь, чтобы я сорвался на тебе?
Они оба знали, что этого не произойдет. По крайней мере, не сейчас. Они оба знали, что он не причинит ей боль, даже если она все-таки доведет его до ручки. Но они оба не знали, почему.
Более того, Аказа не знал, что с этим делать.
Или знал.
В любом случае, стоило попробовать.
Мей не успела охнуть, как тут же оказалась вжата в стену, а ее небольшой столик с лечебными приготовлениями оказался перевернут. Одна рука — Аказе нужна была всего лишь одна свободная рука, чтобы в одно мгновение полностью лишить Мей возможности двигаться и хоть как-то протестовать.
На лице девушки невольно промелькнула тревога, на лбу проступила испарина — чужой хищный взгляд застыл на ее шее. Аказа явно на что-то решался.
— Ну же… Давайте… — Мей неотрывно смотрела демону глаза в глаза, даже не думая морщиться от боли, прострелившей в зажатых запястьях. — Вы злитесь из-за того, что я могу быть права, да? Вы хотите свернуть мне шею за это прямо сейчас, да? Вы хотите, но… Не можете. Почему? Скажите, почему. Вам станет легче, Аказа-сама. Послушайте меня. Пожалуйста…
Пальцы демона в мгновение ока сомкнулись на тонкой теплой шее. Мей даже не думала дергаться, вскрикивать, просить отпустить, прийти в себя — бесполезно. Черные глаза все еще тонули в золотистых. Мей смотрела на Аказу завороженно и совсем не затравленно. Это бесило даже больше, чем
ее правота.
Он не мог оборвать ее жизнь. Не мог, даже если бы хотел.
Она была права: он сдерживал себя. Сам не понимая, почему. Это неправильно, глупо. Совсем бредово. Аказа сколько себя помнил, никогда не испытывал милосердия к своим жертвам, никогда никого не щадил. Аказа уже давно пропах смертью и человечиной — он упивался, захлебывался собственной силой.
Но сейчас он позорно давился какой-то недобитой девчонкой, которая отчаянно пыталась пробиться в его сгнившую пропахшую едким смрадом душу. И как их обоих еще не стошнило друг от друга?
Аказа чувствовал себя обессиленным слабаком. Аказа поколебался. Впервые, наверное, за сотню лет своего бесцельного существования.
— Если… убьете меня… Доума-сама победит…
Кажется, Мей знала этих демонов уже не один десяток лет. Знала, на что давить. Хватка Аказы мгновенно ослабла: он будто очнулся, опомнился. Мей между тем прокашлялась, машинально схватилась за горло. На Аказу она больше не смотрела — все равно в его взгляде она ничего нового не увидит. Он непрошибаем.
А может, просто глуп.
— Я сказал, что справлюсь без твоих советов, — на выдохе рассеянно произнес он, все еще не думая отрывать взгляд от покрасневшей шеи Мей. Он не смог. Не смог переступить черту. Слабак.
Мей между тем ничего не ответила на его слова. Аказа-сама явно был не в себе.
— Простите меня, — она поклонилась. Светлые распущенные волосы небрежно упали на лицо. — Я очень хочу верить в вас.
Лицо демона исказила новая гримаса раздражения. Эта девчонка точно хотела, чтобы он все-таки закончил начатое — придушил ее без сомнений-сожалений.
— Еще помолись на меня.
«Дура с фанатичной упертостью».
Аказу Мей и правда бесит. Он не Доума, не святое чертово отродье, чтобы в него верить. И на что она надеется, а?
И на что надеется он, продолжая отрицать очевидное?
Аказа помешался.
— Вы уходите? — за все время их надрывного разговора голос Мей впервые дрогнул, а сама она невольно подскочила с места. Аказа действительно направился в сторону выхода. Ему действительно все это надоело.
Кинув в последний раз взгляд на растерянное белое лицо Мей, он не смог сдержать усмешки. Он понимал, почему она так затряслась.
— Твой хозяин сегодня не придет, — напомнил Аказа, уже останавливаясь на пороге. — Забыла?
Мей опустила взгляд.
— Мне уже все равно.
— Врешь, — холодно одернул ее Аказа. — Ты хочешь жить. А еще хочешь, чтобы я остался.
— Вы тоже этого хотите, Аказа-сама, — неожиданно в тон демону ответила Мей, сверкнув черными бездонными глазами. Аказа замер. — Вы боитесь себе в этом признаться. Как я боялась признаться, что здесь я никого не смогу спасти.
Мей подошла к демону со спины. Аказа обернулся. В ноздри снова вдарил едкий запах трав — они снова были опасно близко друг к другу. Опасно сблизились.
— Я… боюсь? — тут же прошипел он ей в лицо, обнажая клыки. Аказа был в ярости. Она думает, что он боится. Она думает, что он безвольный слабак и трус, который бежит от самого себя.
Эта дрянь и правда забыла, что пока не собиралась умирать.
Руки Аказы сжались в кулаки. Зрачки расширились. Его жертва, казалось, сейчас и вовсе не дышала, чувствуя, как ее лицо обдавало чужое напряженное дыхание. В один момент внутри что-то оборвалось — у обоих. Демон и человек смотрели друг на друга, будто позабыв, кто из них кто — все вокруг смешалось.
Демон резко оттолкнул от себя девушку, отчего та едва удержалась на ногах.
Мей осталась в комнате одна: отрешенная, напуганная. Она и правда слишком много на себя взяла. С чего вообще она решила, что сможет достучаться до демона?
Но Мей уже не слушала себя: в ее сердце с новой силой загорался сладкий огонек надежды. Аказа колебался. Аказа слышал.
Слышал собственные сомнения. Слышал ее немую мольбу.
«Признайтесь себе, Аказа-сама. Услышьте. Очнитесь».
Мей знала, верила: Аказа был близок к этому.
***
Доума в нетерпении переминался с ноги на ногу, что-то бормоча-полунасвистывая себе под нос. Доума почти переживал. Он даже забыл пофлиртовать с Накиме-чан и напроситься у нее на совместный ужин. Доума очень беспокоился, что мог пропустить что-то интересное — там, у себя в поместье.
Боялся пропустить что-то новенькое. Что-то, что очень могло понравиться и ему, и Мудзану-сама.
Доуме показалось, что он прождал Господина минимум несколько часов. Томительное ожидание сладко щекотало нервы. Доума был готов в очередной раз возвести Господина в ранг Бога своего же Культа уже только за это.
Сердце Доумы учащенно забилось, стоило ему ненароком задрать голову. При тусклом свете поймать на себе взгляд алых глаз. Они с Господином остались вдвоем — даже Накиме успела покинуть их, а он и не заметил. Доума расплылся от напускного восторженного счастья — Мудзан-сама редко позволял себе одаривать вниманием Вторую Высшую луну, оставаясь с ним один на один.
Но Доума знал: сегодня просто был особый случай. Господин сегодня по-особенному расстроен. В последнее время он по-особенному расстроен. Доума должен помочь Господину. Должен утешить.
Должен еще чуть-чуть постараться.
Бог Культа Вечного Рая ведь не должен грустить.
«Грустный» Господин между тем смерил Доуму пронзительным тяжелым взглядом. Доума молча опустился на одно колено, склонив голову. Он знал: как бы сильно он сейчас не желал одарить Господина своими горячими слезными приветствиями, права говорить ему еще не дали.
Первое и последнее слово всегда были за Господином.
— Три Высшие луны уже мертвы. Ты знаешь об этом. У нас мало времени, сейчас я жду от тебя хороших новостей. Докладывай.
— Конечно-конечно, Господин!.. — Доума поднял голову и расплылся в блаженной улыбке — сейчас он как никогда был похож на последователя своего же культа — обычного смертного, которому наконец на мгновение позволили прикоснуться к Раю — достаточно протянуть руку. — Я все еще безмерно рад, что вы поручили именно мне это щекотливое дело!.. Аказа-доно все еще продолжает упрямиться, но я уже сумел подобрать к нему ключик. Все идет по плану, Мудзан-сама. Осталось доиграть совсем чуть-чуть. Ох, я так признателен, что вы доверили эту роль именно мне! Я ведь вас еще ни разу не подводил! Ох, я так переживаю за Аказу-доно… Он так хочет превзойти меня, но продолжает сам себя сдерживать. Какой дурачок!.. Но я…
— Достаточно, — в ровном голосе Мудзана послышались опасные нотки раздражения. Доума тут же замер, замолчал. Снова покорно поник, ожидая, что сейчас он лишится не одной своей конечности. И не раз. Господин действительно сегодня не в духе. Господин сегодня особенно нетерпелив. Но Доуму это только сильнее распаляло. Главное, Господин не будет с ним холоден, главное, Господин к нему не будет безразличен. — Ты, кажется, меня не понял.
У тебя мало времени.
Доума резко вздрогнул. Лицо скривилось в болезненной, но все еще блаженной смазанной гримасе. Он чувствовал, как под взглядом Мудзана-сама внутри снова и снова разрывались органы, плавились в собственной вскипевшей крови кости. Доуме нравилось. Доума почти достиг экстаза.
Но разрывающая жилы боль резко отступила. Доума не успел даже из-за этого взгрустнуть — Мудзан-сама оказался прямо перед ним. Теперь он смотрел прямо на него. Не отрываясь.
Если бы Доума знал, что такое страх, он бы испугался. Испугался такой страшной ирреальной близости.
По телу прошлась приятная леденящая дрожь.
— Я жду, — прогремело у Второй Высшей луны над головой. Послышался липкий смешок. Белое лицо Доумы вытянулось, губы задрожали.
Крепость застыла в мертвой тишине — ожидании.
Словно по немому приказу Вторая Высшая луна подняла глаза.
Пустые, безжизненные. Даже прародителю демонов в них невозможно было что-либо прочесть. Доума был пуст.
—
Осталось доиграть совсем чуть-чуть, Мудзан-сама, — не своим, леденяще пустым голосом заверил Доума, отчеканивая каждое слово.
Мудзан прикрыл глаза. Он давно не видел своего слугу Таким.
В другой маске.
— Я рассчитываю на тебя.
И эта маска шла ему намного больше прежней.
— Я не подведу своего Господина. Очень скоро Третья Высшая луна сравняется со мной по силе. Осталось доиграть совсем чуть-чуть, Мудзан-сама.
Мудзан одним едва заметным кивком дал понять, что тот мог быть свободен. Доума поклонился. На нечитаемом лице вновь не промелькнуло ни одной его излюбленной фальшивой эмоции.
— Доума, — ровный голос Мудзана заставил Вторую Высшую луну застыть на месте. Господин редко называл его по имени. Редко — когда Доума не вызывал в нем разъедающего чувства усталого раздражения. — Надеюсь, когда-нибудь тебе надоест играть Эту роль.
Доума не обернулся. Широкая спина напряглась и тут же снова расслабилась.
Послышался противный хруст.
Все еще стоя к Господину спиной, Доума повернул голову, свернув самому себе шею. На лице вновь расцвела пустая блаженная улыбка.
— Кто знает, Господин, кто знает!..
Доума хотел сказать что-то еще, но не успел: пропал в одной из миллиона перевернутых комнат под тревожный звук бивы.
***
— Аказа-доно, ты чего здесь? Что, уже надоел Мей-чан? А я говорил тебе, Аказа-доно: прежде чем ухаживать за девушкой, поучился бы у меня манерам. Ну, ты, что, ее обидел?! Ох, бедная Мей-чан… Ну ничего, я пойду ее утешу.
Нет, Доума быстро одумался, остановился у ворот. Вдохнул холодный ночной воздух. Сейчас в его утешениях больше всего нуждался пугающе отрешенный Аказа-доно.
«Еще немного, и бедняжка завоет на луну», — Доума усмехнулся своим же мыслям.
— Зачем ты был у Господина, — не поднимая глаз, наконец подал голос Аказа. Вопрос был брошен в пустоту.
— О… Ну… Это личное, Аказа-доно, — заговорческим тоном ответил Доума, многозначительно хмыкнув. — Ты знаешь, нам всегда есть о чем поболтать с Господином. О тебе, например. Ох, как я тебе завидую, Аказа-доно! Мудзан-сама, несмотря на все твои промашки, в тебе души не чает. Как и я, знаешь? А ты все такой же бука, нос от меня воротишь…
Доума резко замолчал. Аказа, к его удивлению, его совсем не слушал. Хотя Доуму удивило больше то, что его друг никак на него не реагировал — игнорировал его болтовню самым наглым образом. Аказа, сидящий на ступенях у дома, и правда выглядел глубоко непривычно задумчивым. Тихим. Погруженным в самого себя.
Доума подсел рядом. Качнул головой в тревожной печали.
— Мей-чан разбила тебе сердце, да?
Аказа продолжал молчать, смотря куда-то в одну точку. Он промолчал даже тогда, когда Доума ободряюще похлопал его по плечу. Аказа и бровью не повел. Даже не стал стрелять убивающим взглядом. Ему сейчас было совсем не до этого. Аказа тонул в собственных непониманиях и самокопаниях. Ему это не нравилось. Ему было паршиво.
Паршиво от того, что он не мог понять себя. Не мог понять, права ли Мей, прав ли он.
Аказа не просто помешался — потерялся. Зудящий над ухом Доума его уже совсем не волновал и даже не бесил.
Доуму же это будто только сильнее задевало. Заводило.
— Ты тоже на меня обиделся, Аказа-доно? Ревнуешь, что я больше провожу времени с Господином, чем ты?
Аказа впервые бросил на Доуму продолжительный взгляд.
Аказа действительно не понимал, почему и зачем Мудзан-сама удостоил своим бесценным вниманием именно Доуму. Он ведь явно не задание получать ходил — иначе он сейчас бы здесь не рассиживался, пытаясь снова и снова безуспешно вывести его из себя.
В мыслях Аказы царил опустошающий хаос: он не мог сложить два плюс два.
— Почему ты всегда говоришь, что я у Него на особом счету.
— Потому что это правда, Аказа-доно. Господин очень любит тебя и очень дорожит тобой. Как бы ты его ни расстраивал, — просто и без привычных усмешек ответил Доума, поднимая глаза к небу — будто ища подтверждение своим словам в космической черноте.
В ночной мертвой тишине, не перебиваемой даже стрекотом цикад, послышался глухой вздох.
Доума вдруг в очередной раз осознал, что в этой вечной райской жизни его отвергали все, кто только мог. Не принимали, что бы он, бедный, ни делал.
Господин никогда не смотрел на него так, как на Аказу. Господин вообще старался лишний раз не смотреть на свою Вторую Высшую луну. Наверное, Доуме должно быть за это обидно, больно, неприятно. Это Доума должен ревновать к Аказе-доно, а не наоборот!..
Но Аказа-доно слишком глупый, чтобы разглядеть, поймать и удержать свое же счастье. Доума знал: Аказа-доно и правда ему не верил. Не верил, что он любимчик. Слепой дурачок.
— Мудзан-сама очень за тебя переживает, Аказа-доно. Даже меня к тебе приставил, чтобы я присматривал за тобой.
Аказа молчал. Доума не сдавался. Придвинулся ближе.
— Знаешь, я тут заметил, вы с Мей-чан миленько ладите. Может, возьмешь ее? К себе. Мне кажется, я ей совсем не нравлюсь. А вот ты…
Аказа окатил Доуму уничтожающим взглядом.
— Она мне не нужна.
— Правда? Аказа-доно, ты такой милый, когда врешь! Еще немного и покраснеешь! — восхищению Доумы не было предела.
Конечно, он знал, что Аказа если и краснел, то только от бешенства, но все же. Доума был рад уже тому, что ему удалось расшевелить непривычно потерянного Аказу-доно. Видимо, он и правда о чем-то очень переживал.
Доума взгрустнул.
Что Господин был не в духе, что его лучший друг. И как тут самому не впасть в уныние? В обществе глупого Аказы-доно ничего другого и не оставалось.
— Ты правда думаешь, что я в это поверю? — Доума сощурился. Аказа кинул на него мрачный взгляд. Не сразу понял, что тот вообще имел в виду.
— Мне плевать, — процедил Аказа, скрипнув зубами. — И на тебя, и на Нее.
Доума пожал плечами. Вздохнул. Даже не подумал ругать Аказу за грубости.
— Жаль. Вы миленько смотрелись. Ты не думай, я совсем чуть-чуть за вами подглядывал. Иногда.
Аказа больше не слушал Доуму — снова ушел в себя. Он не верил, что больше сюда не вернется. Нет. Даже Доума на это не повелся.
— Значит, Мей-чан правда тебе совсем-совсем не нужна? Ладно, — Доума смерил друга выжидающим продолжительным взглядом. — Тогда я возьму ее себе. Насовсем возьму, Аказа-доно.
Аказа перевел внимание на Доуму только когда тот поднялся и скрылся в дверях. Не прощаясь. Не зазывая к себе как обычно «посидеть поболтать».
Аказа прикрыл глаза. Беспорядочные мысли продолжали путаться в его воспаленном сознании.
