Аппетиты

Мей снова проводила все свое время в селении, возвращаясь вместе с Доумой уже глубоко за полночь. После последнего визита Аказы все понемногу начало возвращаться на круги своя. Доума действительно сжалился над ней — стал отпускать в деревню даже без нотаций и пустых беспокойств, на полный день. Он будто резко потерял к Мей интерес. Больше не приходил к ней в покои по поводу и без. Даже обещанного нового горшка она так и не дождалась. Казалось бы, она должна была хоть немного, но все же ощутить облегчение, но Мей наоборот становилось только неспокойней. Прошло семь дней. Аказа-сама так больше и не появлялся. Мей начала уже переживать. Начала мучить себя волнительными ожиданиями. Она была уверена: он вернется. Переступит через себя и вернется. Попросит наконец о помощи. Признает, что она, помощь, ему все-таки нужна. Мей не понимала, откуда в ней успела расцвести такая ядовитая уверенность. Ее вера в Аказу, вера в то, что ей хоть немного удалось достучаться до него, по-настоящему пугала — перерастала во что-то маниакальное. Мей тоже помешалась. Мей становилось страшно от самой себя. Что она вообще удумала? Залезть в голову демону? Существу, которое само, кажется, не особо знало, как оно устроено? А если именно из-за нее он и сорвется? Что если она сделает что-то не так, ошибется? Последнее время Мей ведь только и делала, что ошибалась. Мей устала. Она почти не спала, ела один раз в день, и то, когда Наото-сан вставала у нее над душой. Мей приходила в деревню, продолжала раздавать всем нуждающимся свежеприготовленные отвары, мази, осматривать больных. Зная, что это бесполезно. Зная, что рано или поздно все эти люди окажутся в пасти у Доумы. И максимум, что она сможет тогда сделать, это закрыть глаза и отвернуться. Заткнуть уши — чтобы не слышать блаженных воплей во время кровавых трапез. Мей больше не боялась быть ослепленной. Благодаря Хару, благодаря Аказе-сама она прозрела. Но легче ей от этого нисколько не стало. Для нее все кончено. Для нее надежды нет. Рано или поздно Доуме она надоест, Доума наиграется. Сломает ее, сожрет и не подавится. В последнее время Мей часто снились сцены ее личной, первой и последней трапезы со своим хозяином. Сначала ей вгрызались в шею, затем в грязном кровавом поцелуе откусывали язык вместе с губами — чтобы она не утомляла хозяина своими проклятиями вперемешку с мольбами прекратить — затем, когда она, уже растворившись в ужасе и болевом шоке, с концами захлебывалась собственной кровью, отрывали у нее шмат мяса на внутренней стороне бедра, заливаясь игривыми гнилыми смешинками. Мей почти не спала. Ей снова и снова снилась собственная казнь. Иногда перебиваемая кошмарами с плачущим, рвущимся к ней изувеченным полуобглоданным Хару. Мей каждый день просыпалась в холодном поту, задыхаясь в немом крике и машинально тут же проверяя: все ли части тела на месте. Мей уже на автомате рукой прикрывала рот, раз за разом до крови прикусывая губу — она не смела подавать голос. Боялась, что на ее даже тихие всхлипы-вскрики явится главная причина ее помешательства и ходячий ужас наяву — участливый и вездесущий Доума-сама. Мей знала, что давно уже была на грани. И Доума знал. А потому, кажется, демон будто намеренно продолжал ее добивать. Более изощренно. Доума совсем перестал обращать на нее внимание, оставил наконец в покое. В груди Мей с каждым днем все сильнее разрасталась тяжелая тревога. Доума не просто отстранялся от нее. Он был непривычно молчалив и спокоен — даже во время их ночных прогулок. Доума пугал. Пугал своей внезапно проснувшейся невозмутимостью и спокойствием. Эта новая роль хозяина доводила Мей до немой панической истерики. Доума будто специально давил на остатки ее не задетого безумием рассудка — хотел выжать из нее все до последней капли. Мей не знала, насколько ее еще хватит. В ней снова проснулись доселе дремавший страх и непритупляемая тревожность. А Аказа-сама все не возвращался. Чем больше отдалялся от девушки Доума, тем чаще она вспоминала об Аказе. Вспоминала, что только рядом с ним она чувствовала себя в безопасности в этом хаосе безумия. Аказа был сложным, Аказа был непонятным — Аказа был демоном — со всем этим Мей уже успела смириться. Аказа дарил ей чувство защищенности и надежду, что хотя бы до кого-то она сможет достучаться в этом мире помешанных и отчаянных. В последнюю их встречу Мей увидела, поняла: в Аказе что-то менялось. Медленно, но верно. Аказа пытался услышать ее, услышать себя. Невероятный прогресс в их странных и непонятных им самим отношениях. Но сейчас Мей лишили и этого слабого проблеска света. Оставили один на один с кошмаром наяву. Оставили тонуть и оглушаться затишьем перед бурей. Мей уже с неделю жила как на иголках. Иногда, когда тревожность особенно сильно начинала подкатывать к горлу, она даже порывалась сама начать разговор с хозяином, узнать, почему он вдруг стал так холоден, расспросить о пропавшем Аказе-сама. Но каждый раз Мей одергивала себя, поджимая нервно губы. Мей молчала. Не хотела… провоцировать. Потому что понимала: лезть в душу к тому, у кого души отродясь не было — опасно и бессмысленно. Мей продолжала молчать и ждать. Аказа должен был когда-нибудь вернуться. Доума должен был когда-нибудь вспомнить о своей Мей-чан. Кто-то из них должен заговорить с ней первым. На восьмой день Мей как обычно отправилась в деревню — ее уже ждала Наото-сан. Теперь она вместо Хару во всем ей помогала. Мей же, насколько это было возможно, старалась как можно меньше общаться, сближаться со своими же больными. Мей было страшно снова привязаться. Страшно еще раз допустить, чтобы из-за нее кто-то безвременно погиб. На восьмой день Мей как обычно не заметила, как быстро сгустились сумерки. Мей как обычно неохотно заставила себя оставить дела — нужно было возвращаться назад. Доума наверняка уже ждал ее. Мей не осталась на ужин у Наото-сан — сказала, что и так засиделась, нужно поторопиться. Мей удивилась, быстро поняв, что Доума ее совсем не ждал — хозяина нигде не было видно. Девушка остановилась у тропинки, которая сворачивала в чащу и вела к поместью. Сердце гулко забилось. Мей решила подождать. Когда небо осветил слепящий полумесяц, девичье тело охватил легкий озноб. Мей невольно обняла себя руками, поежившись. Ночи здесь всегда были холодными. Она уже и сама не понимала, чего ждала. Доума не придет. Но какое-то необъяснимое тяжелое чувство не давало ей сделать и шага в сторону поместья. Нутро Мей терзала тревожная неизвестность. Она всегда помнила: от Доумы стоило ждать чего угодно. Она всегда помнила: ей никогда не удастся прочесть эту закрытую книгу — Доума был чист — в Доуме нечего было читать — все его листы были пустыми, неисписанными, неисчеркаными. Доума особенно ценил чистоту. Вокруг себя, внутри себя. Мей надоело мучить себя — рано или поздно ей придется вернуться. Доуме, видимо, наконец стало скучно — он хотел с ней поиграть. Как раньше. Мей выдохнула — наконец двинулась с места. Может, оно и к лучшему? Тихий Доума напрягал ее намного больше «игриво-буйного». К буйному она хотя бы успела привыкнуть. К тихому же и безразличному Доуме привыкнуть было невозможно — один его взгляд уже вызывал оторопь. Мей так больше не могла. Мей хотелось, чтобы все это поскорей закончилось. Она должна была все это закончить. Но чем ближе Мей подходила к поместью, тем сильнее ей хотелось повернуть назад. Сердце рвало от глухого волнения, девушке везде мерещились среди деревьев силуэты своего хозяина. Паника все ближе подбиралась к легким, сбивая дыхание. Мей останавливалась пять раз. Пять раз пыталась передумать. Ничего не случится, если она переночует сегодня у Наото-сан. Если Доума-сама за ней не пришел, значит, он не хочет ее видеть, верно? Нет. Ничего это не значит. Без указа Доумы Наото-сан ее и на порог не пустит. Когда-то Мей уже пыталась напроситься на ночевку — получила лишь тактичный отказ с уже знакомой блаженной улыбочкой. Ослепляющая преданность, желание выслужиться перед своим Богом у последователей культа Доумы не знали границ. Мей уже давно поняла: ей никуда не деться, не сбежать, не спрятаться. Поэтому, уже совсем подойдя к поместью, Мей лишь тихо выдохнула. Сердце наконец перестало заходиться в диком ритме. Мей успокоилась. Смирилась. Она почти бесшумно пробралась к себе в покои. Переоделась в юкату. Уже приготовилась снова попытаться провалиться в сон, даже не надеясь, что получится. Но внезапно девичье тело охватила мелкая дрожь. Лицо обдало чужое горячее дыхание. Мей не сразу нашла в себе силы распахнуть глаза. И тут же всем телом сжаться. Радужные пронзительные горящие глаза с лисьим жутким прищуром застыли у ее лица. Доума опустился рядом. Отвел взгляд от затихшей девушки, будто над чем-то задумавшись. Будто задумавшись, зачем он вообще сюда пришел. Указательный палец демона простым вращательным движением легко вошел в его же левый висок. Две свежие капли крови упали на футон, едва не попав и не замарав девушке юкату. Мей лежала, даже не думая подавать признаки жизни — не шевелилась, почти не дышала. Ждала, что дальше. — Ох, Мей-чан, ты что-то долго… Я уже успел тебя заждаться и соскучиться. Что, опять мои последователи тебя донимали? Как же сложно все-таки спасать этих нетерпеливых эгоистичных людишек, они всегда хотят всего и сразу. — Доума-сама… — Мей вздрогнула, привстала, но тут же горячие руки демона опустились на ее плечи — вжали обратно в постель. — Извини меня, Мей-чан, — полусерьезным-полувиноватым тоном вкрадчиво прошептал Доума, уже не сводя со своей зашуганной зверушки глаз. — В последнее время я уделял тебе так мало внимания… Мне так жаль, мне так стыдно. Ты, наверное, совсем по мне заскучала, да? Бедная-бедная Мей-чан. Мы с Аказой-доно не должны были тебя бросать. Нет… Не должны. Но, знаешь, я все надеялся, что Аказа-доно одумается. Я ведь предложил ему забрать тебя… Но, видимо, Аказа-доно чего-то испугался. Жаль-жаль. Вы были бы такой милой парочкой!.. Но что поделаешь — Аказа-доно всегда был дурачком. Ты ведь и сама это уже поняла, да, Мей-чан? Ты же не глупая. Ты же не такая, как Аказа-доно, да? С каждой фразой Доумы лицо Мей все сильнее белело, вытягивалось. Все это время, пока Доума выплескивал накипевшее за неделю молчания, его рука то и дело блуждающе проходилась по ее телу. Поглаживала. Успокаивала. Доводила до грани. — Доума-сама, — голос Мей был едва слышным. Доума приблизился к девичьему лицу. Облизнулся. Заглянул прямо в девичьи глаза — ему нравилась их чернота — она затягивала. Ему все еще было интересно играть со своей Мей-чан. Но ему уже было совсем неинтересно услышать, что же она скажет. Это уже было совсем неважно. Доума знал, что он победит. Но не знал, когда именно. И если людишек неизвестность обычно пугала, Доуму она только сильнее заводила, распаляла. Как сейчас. Мей Оота, беззащитная, безропотная, всеми брошенная Мей Оота, сейчас лежала перед ним, вся превратившись в ожидание — дыша через раз. Мей уже растворялась в нем. Милейшее создание. Аказа-доно и правда был дурачком. Слепцом. Упрямцем. Но это Доуму уже не волновало. Мей-чан тоже. — Аказа-доно тебя не заслуживает, Мей-чан. Ты заслуживаешь Рая. Вне очереди. Хочешь… Я подарю тебе Рай? Мей вспыхнула, ощутив на своем лбу почти невесомый нежный поцелуй. Она была уверена — от прикосновения демона останется разъедающий кожу ожог. Наутро. Если она доживет до утра. — Прости меня, Мей-чан, — Доума втянул носом уже знакомый приевшийся запах терпких трав. — Я должен был сделать это раньше. Цепкие когтистые пальцы сомкнулись на запястьях девушки. На этот раз еще сильнее вжали безвольное распростертое тело в футон. Все кошмары смешались в одну реальность — реальность, где ни тело, ни разум Мей Ооте больше не принадлежали. Доума давно должен был сделать это. Почувствовав грубое смазанное касание клыков на своей шее, Мей не вскрикнула. Не успела. Не смогла.

***

Аказа не собирался возвращаться. По крайней мере, в ближайшее время. Прежде чем снова раздражаться бреднями Мей, нужно было разобраться в себе. Попытаться поковыряться в себе самому. Аказа не помнил, почему не ел женщин. Не понимал, почему так и не смог причинить боль Мей, хотя и собирался. Не понимал, почему с каждым днем он все чаще подумывал вернуться. Аказа все последние дни пытался ответить на эти, казалось бы, простые вопросы, но постоянно натыкался на какую-то незримую стену в сознании. Аказа впервые за сотни лет почувствовал себя беспомощным. Слабым. Он не мог разобраться в себе, он задавался вопросами, которые вводили его в оцепенение. Но еще больше его вводило в ступор то, что девчонка, от бредней которой он всячески открещивался, могла быть права. Он сдерживался. Не мог двигаться дальше, постоянно нарываясь на преграды. Если он сломает этот чертов непонятно откуда взявшийся барьер, он станет сильнее. Станет сильнейшим. И не уступит уже никому. Сейчас Аказа мог об этом только мечтать и продолжать держать себя в клетке собственных запретов и забытых воспоминаний. Аказа сжирал, сводил с ума самого себя. Только раньше он почему-то этого совсем не замечал. Мей Оота открыла ему глаза. Когда Аказа задумывался над этим, его губы невольно трогала усмешка. Иронично получалось. Кажется, Мей отплачивала ему его же монетой: он первым открыл ей глаза — на людишек Доумы, на ее ложную обреченную на провал надежду спастись. Теперь настала очередь Мей выворачивать мир Аказы наизнанку. Как бы он этому ни противился. Как бы Аказа себя не одергивал — он нуждался в Мей. Нуждался в том, кто тоже отчаянно пытался понять его. Он не мог продолжать закрывать на это глаза — глупо. К тому же, чем дольше он упрямо открещивался от идеи вернуться, тем чаще его разум заполнялся мыслями о блаженной девчонке. Она раздражала его даже на расстоянии. Аказу тянуло к ней даже на расстоянии. Почему? Демон и на этот вопрос не мог найти разумного ответа. Кажется, они оба друг друга стоили. Оба бредили друг другом и оба надеялись друг на друга. Тщетно. Аказа не виделся с Мей уже две недели. За это время не проходило и дня, чтобы он не пытался сорваться. Сорваться на этот раз к ней, а не на нее. Но Аказа каждый раз себя останавливал. Не решался. И чувствовал себя при этом полным идиотом. Это не могло продолжаться вечно. Аказа не мог долго лгать самому себе. Мей была нужна ему. Потому что он один справиться с самим собой уже не мог. Чтобы стать сильнее, на время можно было заткнуть даже собственную гордость. Плевать, что скажет Она, что выкинет Доума, снова увидев его на пороге своего дома. Аказе плевать. Аказа возвращался в поместье Доумы, уже представляя смазанные улыбочки и ужимки «лучшего друга», от которых все нутро сводило от дикого раздражения. Но на этот раз Аказа не будет устраивать их уже ставшие обыденностью бои без правил. Он придет не за этим. Мей Оота будет рада его возвращению. Первым под ребрами демона проснулось недоумение, стоило ему ступить на порог поместья. В доме стояла непривычная тяжелая тишина. Оглушающая тишина. Аказа нахмурился. Тут пахло явно каким-то дерьмом. И кровью. Аказа за считанные секунды оказался у комнаты Мей. С ноги распахнул двери. Тупой нечитаемый взгляд прошелся по комнате. Остановился на измятом футоне. Аказа невольно обнажил клыки — постель была в крови. На лице демона не промелькнуло ни одной эмоции. И только в голове ударило отупляюще: «Тогда я возьму ее себе. Насовсем возьму, Аказа-доно». Аказа опустился у холодной постели. Бездумно провел пальцами по засохшим пятнам крови. Это случилось несколько дней назад. «Ты опоздал. Ты снова опоздал», — внезапно зазвенел в сознании чей-то грубый голос. Аказа помрачнел — тупое замешательство охватило его с головой. Он не сразу понял, что звучавший голос — его собственный. Аказа поднялся. Стойкий терпкий запах крови все еще витал в воздухе, приятно щекотал обоняние демона. Аказа в мгновение ока оказался в пустом коридоре. Принюхался. Сделал пару шагов в сторону — запах только сильнее забился в ноздри, в легкие. Аказа словно в бреду дошел до покоев Доумы. Остановился у приоткрытой двери. Теперь запах крови въедался даже в глаза, разъедал остатки самообладания и рассудка. «Ты опоздал. Это из-за тебя. Слышишь?» Аказа тряхнул головой. Перед глазами всего на миг нависла какая-то пелена. Свой же голос будто пытался выбить у него почву из-под ног. Свой же голос его будто в чем-то обвинял. Аказа машинально толкнул дверь. Сделал пару шагов. И тут же замер на месте. Он больше не думал о въедливом запахе крови. Он больше ни о чем не думал. Аказа только стоял и смотрел на распластавшееся тело на футоне кровавой расцветки. Аказа смотрел на то, что когда-то было Мей Оотой. Аказа не сразу почувствовал странное онемение на кончиках пальцев. Холод. Стоило Аказе подойти ближе, как девичья голова повернулась в его сторону. Безжизненные пустые глаза смотрели будто сквозь него. Мей Оота его не узнавала. Аказа, сам не понимая, зачем, склонился над девушкой, которая едва ли могла сама двигаться, подавать признаки жизни. Ее белая юката была заляпана кровью, порвана на груди и в районе бедер. Мей лежала перед ним с раздвинутыми ногами, не в силах даже сжаться, стыдливо прикрыться. Мей продолжала смотреть в одну точку и будто чего-то ждать. Пустые заплаканные глаза не выражали совершенно ничего. Аказа не понимал, почему не мог оторваться от девичьего мертвого взгляда. Аказа впервые видел перед собой настоящий живой труп. На Мей Ооте не было живого места — все тело было усыпано ссадинами, страшными уродливыми гематомами и разлившимися кровоподтеками. Бедра девушки были особенно разодраны в кровь. Аказа даже заметил следы от когтей. На шее — тоже. Демон осторожно коснулся плеча девушки — в комнате тут же раздался тихий вымученный полувздох-полустон. Но Аказа не отдернул руки — понял только, что, плечо у Мей было сломано. Или вывихнуто — он не мог определить точно. — Эй… Встать сможешь? — наверное, это был второй по глупости вопрос после «как дела?», который он только мог сейчас задать изувеченной недобитой девушке. Мей никак не отреагировала на его вопрос — будто не услышала. Мей была будто уже не здесь. Мей готовилась умирать. Готовилась уже не первый день. Аказа явно не вовремя зашел — его здесь не ждали. Больше не ждали. Но Аказа не собирался уходить. Взгляд демона то и дело продолжал останавливаться на ранах, оставленных другим демоном на полуобнаженном девичьем теле. Аказа не мог сейчас уйти. Она умрет из-за него. Мей Оота уже умерла из-за него. — Еще не поздно, — процедил Аказа кому-то в пустоту. Не опоздал. Мей Оота еще дышала: слабо, рвано, но дышала. Он еще мог спасти ее, мог забрать. Плевать, что на это скажет-выкинет Доума. Плевать. Аказа сейчас совсем об этом не думал. Он думал только о Мей Ооте и о ее пока чудом не оборвавшейся жизни. «Ты ее вытащишь. Ты спасешь. Хотя бы в этот раз не облажаешься», — снова заклокотало где-то в глубинах сознания. Обнадеживающе. Аказа в это почти поверил. Аказа не знал, почему он вообще должен был в это верить. Почему он вообще должен был спасать обреченную Мей Ооту. Он ведь знал, что этим рано или поздно все должно было закончиться. Ему ведь было на это плевать. Так что изменилось сейчас? Аказа не мог ответить на этот вопрос. И не мог отступить. «Она должна выжить. Она не умрет на твоих руках. Ты не позволишь. Ты больше не опоздаешь». Аказа, недолго думая, осторожно попытался поднять девушку на руки. Белое лицо с иссохшими дорожками слез лишь на мгновение исказила гримаса боли. В глазах все так же плескалась мертвая пустота — Мей Оота, казалось, даже не почувствовала, что ее сейчас наконец оторвали от ложа, на котором она должна была провести последние дни своей жизни. Внутри Аказы что-то дрогнуло, когда он ощутил, как слабые девичьи руки мертвой хваткой бессознательно вцепились в его плечи, а затем неловко переместились и ухватились за шею. Мей прикрыла глаза, носом уткнувшись в грудь демону. Аказа поморщился — от Мей буквально несло травами, вымоченными в крови. От этого запаха сводило каждую клетку его демонического тела. Невыносимо. Но еще невыносимей было смотреть на это сжавшееся полумертвое существо — где-то под ребрами демона начинало просыпаться доселе забытое и вычеркнутое из его сознания чувство — вина. Это он виноват. Это он допустил. Аказа вместе со своей притихшей ношей развернулся к выходу. Сделал пару шагов. Он ее вытащит. Или как минимум не даст умереть у него же на руках. — Оу, Аказа-доно? А мы тебя совсем не ждали. Аказа поднял голову, одновременно почувствовав, как тело Мей сжалось уже от одного звонкого знакомого голоса. Доума, показавшийся в дверях, смотрел на своего друга и зверушку с какой-то удивленной и вместе с тем довольной улыбочкой. — Зря ты пришел, Аказа-доно, — Доума широко улыбнулся. Хищный взгляд прошелся по девушке — по безвольной тряпичной игрушке, которую у него прямо сейчас, кажется, собирались отобрать. Забрать без спроса. — Мы без тебя совсем не скучали. В воздухе повисло тяжелое напряжение, перебитое только едва слышным смешком. Весело. Доуме было весело смотреть на Аказу-доно, который даже за маской ненависти не мог скрыть своей растерянности. Аказа-доно застан врасплох. Аказа-доно почти побежден. Почти. — Я забираю ее, — в голосе Аказы сквозила сталь и слишком уж наигранное безразличие. Доума ухмыльнулся. Если бы не Мей-чан у него на руках, он бы давно на него кинулся. Как в старые добрые. — О, правда? Ты, что, передумал, Аказа-доно? Все-таки решил взять Мей-чан себе? Какой ты непостоянный… Знаешь, девушки таких не любят. Аказа смотрел на Доуму не отрываясь, внутри все ревело от желания размазать физиономию «лучшего друга», стереть с лица его поганую ухмылку. Доума же и не думал двигаться с места — решил понаблюдать за намечающимся представлением. Наконец-то глупый Аказа-доно перестал строить из себя недотрогу. Наконец-то прогресс. Аказа сделал несколько шагов. Подошел к Доуме почти вплотную. Мей, ухватившаяся за шею демона, все не подавала каких-либо признаков жизни. Будто совсем не чувствовала этого незримого противостояния, вспыхнувшего между двумя Высшими лунами. — Уйди с дороги, — грубо выплюнул Аказа, прижимая девушку к себе крепче. Доума усмехнулся. А затем опечаленно вздохнул. Улыбка наконец исчезла с его лица, вместо нее лицо исказила мнимая обеспокоенность. — Прости, Аказа-доно. Думаю, это плохая идея, — Доума покачал головой, снова театрально вздохнув. — Я уже предлагал тебе Мей-чан — ты отказался. Знаешь, как она расстроилась, когда узнала, что ты ее бросил? Знаешь, сколько мне пришлось ее утешать? Ох, она так много плакала, так кричала… Ужасно, просто ужасно… Но, знаешь, все-таки я сумел подарить ей частичку Рая — посмотри, теперь она совсем не думает о своей никчемности и о том, что ее все бросили. Мей-чан теперь думает только обо мне. И ждет теперь только меня. Ну разве это не здорово? — Ты не слышал, что я сказал? Гребаный обмудок. Доума скривился в легкой гримасе. Цокнул языком. — Ну-ну, не ругайся при даме, Аказа-доно. Мей-чан же все еще слышит тебя, правда? Не разочаровывай ее еще больше, пожалуйста. Я же все еще хочу, чтобы вы остались хорошими друзьями. Аказа неожиданно развернулся, опустил Мей-чан обратно на футон, а сам тут же оказался перед Доумой — занес руку для резкого удара. Но тут же оказался перехвачен Доумой. Лицо Второй Высшей луны вытянулось — вмиг стало нечитаемым. Пустым. Жутким. Рука Аказы едва не дрогнула: он еще никогда не видел этого пришибленного Таким. Это был… не Доума. По крайней мере, не тот блаженный клоун, который постоянно доводил Аказу до ручки. У Доумы, оказывается, было множество личин. Но он, Аказа, за сотни лет этого так и не смог заметить. Слепой дурак. — Глупый-глупый Аказа-доно, — Доума между тем покачал головой, сверкнув холодными глазами, в которых вмиг погасли все цвета. — Прости, я сегодня не в настроении с тобой играть. Не расстраивай меня. Кажется, Кокушибо-доно уже не раз напоминал тебе об иерархии? Ты, наверное, забыл, что из нас двоих ты — жалкий слабачок? Все это время ты развлекал меня, Аказа-доно. Вы все — развлекали меня. Но сейчас… — Доума сдавил руку Аказа до хруста — оторванная конечность полетела на пол. — Сейчас ты мне наскучил. Уходи, пожалуйста, Аказа-доно. Мей-чан я тебе не отдам. — Я никуда не уйду. Без нее, — Аказа загородил собой лежащую притихшую девушку, даже не думая отступать. Доума не переменился в лице. — Ты всегда был таким упрямым и непонятливым, Аказа-доно. Я никогда не понимал, почему у Мудзана-сама в любимчиках оказался именно ты. Но я очень хотел понять. Поэтому всегда пытался с тобой сблизиться. Я хотел понять тебя, хотел узнать, что в тебе такого особенного, Аказа-доно. Но я ничего не нашел. Ты мне наскучил, прости. Думаю, мы больше не будем друзьями. Прощай, Аказа-доно. Милая безумная улыбка снова расцвела на лице Доумы. Демон взмахнул раскрытым веером. Из Аказы вырвался глухой хрип. Ноги едва не подкосились. Доума атаковал, даже не сдвинувшись с места. Разорвал грудину «лучшего друга», не моргнув. Аказа, схаркивая кровь, смотрел на Доуму уже не раздраженно — по-звериному. А Доума будто упивался тем, что загнал своего «лучшего друга» наконец в угол — поставил на место. Как и хотел того когда-то Кокушибо-доно — Доума помнил. У Доумы была отличная память. — Тебе не справиться со мной, Аказа-доно, — монотонным бесцветным голосом напомнил Вторая Высшая луна, подходя к Третьей почти вплотную. — Ты это знаешь. Жалкое-жалкое зрелище. Но я не удивлен, что именно мне Мудзан-сама поручил сделать тебя сильнее. На этих словах Аказу снова пронзила резкая боль. Глаза заволокла пелена. Тело будто онемело от леденящего холода: осколки льда снова и снова впивались, разрывали органы— вот она, техника демонической крови Второй Высшей луны. Аказа чувствовал, как по телу растекалась разъедающая слабость. Он и правда был жалок — не смел бросить Доуме вызов. Бесполезно, бессмысленно. Он проиграет. Уже проиграл. Доума между тем щелкнул веером Аказу по носу. Широко улыбнулся — как раньше. А затем в радужных глазах вспыхнул переливчатый недобрый огонек. — Я рад, что ты одумался, Аказа-доно. Все-таки ты не безнадежен. Знаешь, я даже готов отдать тебе Мей-чан. Вот только… Аказа поднял на него глаза. Лицо Доумы теперь изображало тяжелую задумчивость. — Знаешь, я… Должен убедиться в серьезности твоих намерений. Все-таки Мей-чан — девушка, ее нельзя так просто сначала бросать, а потом… Потом передумывать. Это совсем не благородно, Аказа-доно. А что если ты снова откажешься от бедняжки? Она же этого не переживет, подумай о Мей-чан!.. — Что ты хочешь? — Я уже сказал, Аказа-доно, — в невозмутимой ухмылочке ответил Доума. — Я хочу убедиться в серьезности твоих намерений. Ты ведь хочешь забрать Мей-чан, да? Так возьми ее прямо здесь. А я посмотрю. Посмотрю, насколько твои намерения серьезны, Аказа-доно. Ну, что скажешь? — Чего? — все резкие ругательства застыли в горле. Нет, Аказа все правильно понял. Больной ублюдок не шутил. Больной ублюдок уже возбудился в предвкушении. — Думаю, вы с Мей-чан сможете меня развлечь. Да и тебе не помешало бы расслабиться, Аказа-доно. Смотри, какой ты хмурый. Давай. Докажи мне, как сильно ты любишь Мей-чан. Я вот ей уже все доказал. И не раз. Мне даже интересно, кто из нас Мей-чан понравится больше!.. Аказа тупо уставился на Доуму, все еще не до конца переварив то, к чему тот подводил. Это же бред. Зачем? Для чего это все? Аказа не понимал. Аказа не понимал, где Доума растерял последние тормоза. Единственное, что сейчас Аказе было ясно: он не имел права выбирать. У него не было выбора. Если он сейчас уйдет, Мей умрет. Просто забрать ее не выйдет — больной ублюдок не позволит. Больной ублюдок больше не собирался поддаваться и играть. Больной ублюдок хотел наглядно показать и доказать, насколько Аказа сейчас слаб и ничтожен. И больной ублюдок был в этом прав. Аказа не смел вызвать его на поединок. Потому что знал, что проиграет. Потому что знал, что и Доума в этом был более чем уверен. Доума уже победил. Победил уже тогда, когда Аказа снова решился вернуться сюда. К его зверушке. — Аказа-доно, ты слишком много думаешь, — Доума деланно надул губы. Подошел к замершей в исступлении Третьей Высшей луне. По-дружески похлопал по спине. Аказа будто очнулся. Перевел пустой взгляд на Мей, которая тем временем, задрав голову, уставилась в потолок. Она умрет. Если он не спасет ее. Он не опоздал. Еще не поздно. Она должна спастись. Он должен… Хаотичные бессвязные мысли резко прервались. В сознании будто что-то противно щелкнуло. Аказа подошел к футону. Он не мог даже позволить себе задержаться взглядом на Мей — мысли путались, сбивались. Давно остывшее сердце демона заходилось в бешеном ритме. Доума между тем уселся поудобнее на подушках в центре комнаты, неотрывно наблюдая за явно мешкающим Аказой. Губы Доумы невольно то и дело растягивались в умилительной усмешке. О такой доверительной «близости» с Аказой-доно он не смел и мечтать! Между тем Аказа склонился над девушкой, что продолжала в полной отрешенности смотреть в потолок. Аказа навис над хрупким девичьим телом, все еще не до конца осознавая, что он сейчас собрался сделать. Мей будто кожей бессознательно ощутила его сомнения — ее ноги сами раздвинулись в стороны. Порванная юката снова неприлично задралась, будто приглашая в раскрытое влагалище. Аказа опустил взгляд. Его тело непривычно горело. За все свое долгое демоническое существование он никогда не притрагивался к девушкам. Никогда не причинял им боль. Мей не должна была стать исключением. Хотя Доума им обоим иного выбора и не дал. В сознании Аказы все окончательно смешалось. — Мей-чан очень податлива, — между тем довольно поделился Доума, о существовании которого Аказа на секунду даже успел забыть. — Я был у нее первым и постарался всему научить. Видишь, она больше совсем не зажимается, хотя поначалу… Давай, Аказа-доно, не видишь, девушка ждет. Волна мерзкого удушающего унижения прошлась по телу Аказы. Он никак не отреагировал на подначивания Доумы. Снова взглянул на пустое лицо Мей. Она явно была в каком-то забытьи, уже совсем не осознавала, что с ней происходит. Она не сопротивлялась — уже сама предлагала себя. Мей Оота за эти несколько дней, проведенных в близости с демоном, успела забыть, что такое стыд, боль, унижение, страх. Мей Оота больше ничего не чувствовала. Каждое проникновение Доумы, первое время до искрящей боли в глазах разрывавшее стенки ее плоти, больше не заставляло ее заходиться в мучительной агонии. Мей принимала его горячий член, лишь тихо всхлипывая, подставляя шею под острые клыки. Каждый раз, когда осоловелый Доума приходил, наваливался на нее, задирая юкату и проникая длинными пальцами в растерзанное влагалище, Мей надеялась, что этот раз будет последний. Ее телу осталось совсем немного. Совсем скоро Доуме придется уже насиловать ее остывающий труп, попутно обгладывая особенно аппетитные на его вкус части тела. Мей жила ожиданием этого дня. И все же ее разум сдался быстрее тела. Аказа, снова и снова попадая в ловушку ее пустых безжизненных глаз, как никто сейчас это понимал. — Я… не смогу, — Аказа не сразу понял, что сказал это вслух. Он физически не мог причинить боль этой девушке. У него не было на то желания. Аказа вдруг осознал, что у него просто не встанет член. Не встает. Он не сможет взять Мей. В последнюю их встречу она оказалась права: внутри него было что-то, что не давало ему сорваться. Не давало причинить боль женщине. И не давало в свое время стать сильнее. Какая ублюдская ирония. Аказа не чувствовал ничего, кроме отвращения к самому себе. Слабый жалкий обмудок, решивший изнасиловать полумертвую девушку, вместо того, чтобы трахнуть на поединке крови Доуму — забить до смерти, пересчитать и вытрахать все молекулы-атомы из этого отбитого демона. Аказа отстранился от девушки. Повернул исступленный звериный взгляд на Доуму. Тот на удивление, лишь понимающе тихо хмыкнул. Привстал со своего места. — Понимаю, Аказа-доно. У тебя ведь девушки не было, э-э… Лет двести, да? Неудивительно, что у тебя, кажется, проблемы по мужской части. Это все от непривычки. Ну ничего, в другой раз тогда!.. Доума подошел к Аказе и настойчиво оттолкнул его в сторону от футона. Всего на мгновение в груди Аказы вспыхнуло тупое необъяснимое облегчение. Он не перешел черту. Между тем в глухой тишине комнаты звякнула застежка пояса. Аказа будто в слепой заторможенности теперь следил за неспешными действиями Доумы. В сознании снова что-то противно болезненно щелкнуло. Нет. Это все бред, безумие. — Ты… — слова в который раз тугим комом застряли в горле. — Что? — Доума в недоумении взглянул на Аказу, попутно стягивая уже свои штаны и пристраиваясь между ног Мей. — Аказа-доно, в отличие от тебя, я могу удовлетворить девушку. Если хочешь, можешь посмотреть, как это делается. Думаю, такой опыт тебе тоже не повредит. Руки Аказы непроизвольно сжались в кулаки. Взгляд остекленел. — Свали, — Аказа грубо схватил Доуму за шиворот и дернул на себя. Золотистые глаза налились кровью. От Доумы не укрылось то, что пальцы его друга мелко подрагивали от напряжения. Надо же, его тело действительно противилось воле своего же хозяина!.. Удивительно. Аказа-доно был удивительно проблемным. — Я сам. — Вот так бы сразу, — нисколько не расстроенный тем, что его прервали на самом интересном, Доума послушно отстранился от Мей и снова вернулся в свое ложе «зрителя». — Аказа-доно, если тебе нужен совет, я всегда рядом, ты только… Аказа его уже не слышал. Аказа слышал только, как кровь закипала в каждой клеточке тела. Ему нужно было взять контроль над собственным телом — взять Мей. Вопреки всем барьерам и непробиваемым стенам. Он должен сделать ей больно. Один раз. Всего один. «Ты должен спасти. Ты не облажаешься». Это, все, о чем он мог думать, снова опускаясь к Мей. Он больше не должен был медлить — иначе сидящему в томительном предвкушении Доуме это все надоест: он придумает что-то еще. Что-то, что уже точно не вынесут ни Мей, ни он. Аказа приспустил хакама. Ему нужно войти в нее и кончить. Это просто. Это быстро. Нет. Аказа пальцами раздвинул половые губы девушки, прислушиваясь к каждому ее тихому вдоху-выдоху. Она, казалось, уже совсем не понимала, что с ней происходит, что с ней собирались делать — никак не реагировала на чужие касания. Теперь Мей Ооте точно было все равно. Теперь и Аказа верил в это. Из головки уже стоячего твердого члена сочилась смазка — его тело было готово. Аказа приставил орган к раскрытому входу. Мей не издала ни звука. Только вымученно выдохнула, стоило Аказе в первый раз медленно толкнуться, заполняя ее. Аказа хотел сделать все как можно быстрее, но почти сразу понял, что если сорвется — сделает Мей только хуже. С каждым толчком тело Аказы вскипало все сильнее и сильнее. Внутри Мей было горячо и влажно — смазка смешивалась с кровью, сочившейся из множества ранок раздраженной девичьей плоти. С каждым толчком внутри Аказы что-то надрывалось. Внизу живота все стягивалось тугим узлом. — Аказа…-сама… Аказа резко остановился, замер в исступлении. Голова девушки все еще была задрана, а взгляд бездумно блуждал по потолку. Но Аказа не ослышался. Две свежие дорожки слез побежали по девичьим впалым щекам. Аказу это будто отрезвило. Сознание всколыхнул новый прилив ненависти и отторжения к самому себе. Нет. Это нужно прекратить. Это… Бессвязный поток сознания прервался, когда Аказа внезапно ощутил, как девичьи слабые ноги сами обхватили его тело, не давая ему отстраниться. Не давая ему отступить. Бросить ее. Он должен закончить. Ради них обоих — поломанных и раздавленных. Они оба сейчас всего лишь жалкие игрушки-зверушки Доумы-сама, прибившиеся и ищущие извращенное мнимое спасение друг в друге. Двигаясь друг другу навстречу, уже не чувствуя ни отвращения, ни боли. Ничего не чувствуя. Колючее оцепенение вмиг отпустило, снова раздались едва слышные шлепки тела о тело. Аказа чувствовал, что он наконец-то близок к разрядке. Недолго осталось. Издав хриплый рваный полувздох, Аказа толкнулся в последний раз, изливаясь в горячем лоне девушки. Все. Все закончилось. Аказа осторожно вышел и тут же резко отстранился. Только сейчас он заметил, что его тело непривычно взмокло, а дыхание участилось. Тело пробила резкая судорога. Но сейчас Аказе было на это глубоко плевать. Со своим телом он как-нибудь разберется потом. Натянув и завязав хакама, Аказа обернулся к Доуме, который, к его удивлению, все это время не проронил ни слова. Доума был почти доволен увиденным представлением. Почти рад за своих Мей-чан и Аказу-доно. Лишь одно омрачило его радость за друзей. — Ты что-то быстро, Аказа-доно… — Доума в легком разочаровании покачал головой, видя, что его друг совсем не планировал снова припадать к Мей для второго захода. — Но я все равно рад, что ты все-таки решился излить Мей-чан свои чувства!.. Мы с ней так долго ждали, когда же ты откроешься… Аказа ничего не ответил. Он только подхватил тело девушки на руки и отправился к выходу. На этот раз Доума не собирался его останавливать. — Знаешь, когда-нибудь мы можем попробовать… втроем. Мей-чан точно не будет против. Она же любит нас обоих. Как тебе идея, Аказа-доно? Аказа замер на пороге, придерживая на руках обессиленную девушку. Глаза снова стали стеклянными, пустыми. Почти как у Мей. — Ты больше и пальцем ее не тронешь. Доума присвистнул, ухмыльнувшись. Давно Аказа-доно не рычал на него и не прожигал ненавистным взглядом. Видимо, Мей-чан его и правда возбудила. Славненько. — Ох, Аказа-доно, я всегда знал, что ты собственник. Ну и ладушки. Не переживай, я держу свое слово — я вас отпускаю. Пока-пока. Доума ляпнул что-то еще, что-то похожее на «совет да любовь», но Аказа даже не разобрал его слов. Аказа покидал поместье Доумы с поганым чувством смердящей свободы. С бесценной подрагивающей ношей на руках.