Аппетиты

Когтистые лапы проходятся по бедру, оставляя кровавые следы от когтей на животе, груди. Добираются до шеи — смыкаются в игривой хватке. Придушивают. Слышится рваный хрип. Жертва продолжает бороться, но уже слабее, бездумней, по инерции. Жертва продолжает бороться за жизнь, совсем не понимая, что никто у нее эту жалкую жизнь сейчас и не собирается отнимать. Монстр хочет поиграться, только и всего. Монстр даже может быть с ней нежен — если его об этом слезно моляще попросят. Хорошо попросят. Вот только жертва попалась ему из непонятливых, все никак не смекнет, что к чему. Сопротивляется. Но не кричит, не просит о пощаде — не унижается. Глупая-глупая жертва. А ведь могла бы получить удовольствие. Расслабиться. Монстр же не сильно кусает. Особенно, если его погладить. Клыки вгрызаются в шею с извращенной нежностью. Жизненно важная артерия не задета. Монстр и правда не хочет, чтобы его жертва иссохла раньше времени. Заботливый. Осторожный. Но очень ненасытный. Даже непонятливая глупенькая жертва это понимает. А потому наивно ждет, ждет, когда же он наконец сорвется и прикончит ее. Сожрет, не оставив ни кусочка на кровавом ложе — ее личном предсмертном одре. Их игра не заканчивается даже тогда, когда кровь перестает течь из места укуса, а монстру надоедает ее причмокивая слизывать. Их игра вечна. Потому что жертва никогда не сможет в ней победить. Но и монстр не хочет, чтобы она проиграла. Замкнутый кровавый круг боли, удовольствия и отчаянной немой борьбы. Монстру нравится. И только лишь в редкие мгновения это нелепое отчаянное противостояние надоедает. Монстру хочется большего. Вовлечения. Чувств. Эмоций. Монстр хочет на это хотя бы посмотреть со стороны — полюбоваться. Сам ведь он этого испытать не может — проклят и прокажен с рождения. — Почему ты не кричишь, Мей-чан? — демон певуче растягивает каждое слово, влюбленным взглядом впиваясь в каждую эмоцию немой боли на белом, искаженном страданиями лице. Когтистые пальцы спускаются ниже, проскальзывают в сухое горячее лоно. Радужные зрачки расширяются. Кровь. Все-таки иногда он позволял себе быть неаккуратным. — У тебя такой прелестный голос. Я хочу услышать его. Кричи. Кричи для меня, Мей-чан!.. И Мей кричала. Каждый раз, когда ее сознание будоражил подобный живой кошмар. — Что, опять? — в голосе демона она могла услышать лишь разочарованное усталое раздражение. Его и правда бесило, когда она просыпалась среди ночи со своими немыми истериками. Потому что затем она не могла долго успокоиться, прижимая колени к груди и что-то бормоча себе под нос бессвязное. В такие моменты демон Аказа чувствовал себя лишним и… каким-то бессильным. Он ничем не мог ей помочь. Но и смотреть на это все он тоже спокойно не мог. Аказа обычно ждал, когда Мей сама успокоится, а затем подходил и ставил чашу со студеной водой. Половину Мей выпивала сама, а половиной обрызгивала себе лицо и чуть приоткрытую шею — чтобы хоть немного прийти в себя. Кошмары стали приходить чаще, когда Мей совсем стала поправляться. Сознание понемногу просыпалось. И Мей не то что бы была этому рада. Она хотела бы все забыть. Забыть и не вспоминать. Пока Мей бодрствовала, жуткие картинки ее недалекого прошлого совсем не беспокоили ее — потому что она старалась не думать об этом. Но вот ночью… Ночью порой начинался настоящий ад. Сны были слишком реалистичными. Мей вспоминала каждую липкую фразу, каждое прикосновение, каждый пустой демонический взгляд радужных глаз. Свои первые дни ужаса с Доумой она помнила особенно хорошо. Помнила, что он так и не смог выбить из нее ни стона, ни крика. В первый, во второй день. А потом она сдалась. Плакала, стонала, кричала, хрипела — Доума был в восторге. Она помнила его звериный оскал и пустую усмешку, когда он вошел в нее в первый раз. Мей вспомнила, что собиралась умереть уже тогда. Тело забилось в агонии от первого же резкого толчка. Тогда она еще не успела осознать: ждать легкой смерти от того, кто так любил говорить о ценности жизни — бессмысленно. Так же бессмысленно, как и надеяться на спасение. Адова боль, бессилие и звенящая пустота — все, в чем ей тогда пришлось раствориться. Ее тело никогда не забудет этого унижения, этого надругательства. Даже когда разложится в сырой земле. Такое не забывается. В кошмарах ей снилось, что все ее тело усыпано непонятными нечитаемыми проклятыми знаками — на ней не было живого места. Везде клеймо. Ее тело теперь — одно несводимое уродливое клеймо. С этим нельзя жить. С этим стыдно умирать. — Только не вздумай совсем умом тронуться. Мей видела, что когда она просыпалась от ужаса кошмаров, Аказа напрягался вместе с ней. Если бы он не был бездушным демоном, она бы даже могла подумать, что он за нее волновался. Но нет. Аказа мог волноваться лишь за то, что Мей действительно рано или поздно может совсем сойти с ума, и все труды и возня с ней потеряют смысл. А этого он совсем не хотел. Он хотел, чтобы Мей Оота прожила в здравом рассудке как можно дольше. Пусть и только по его прихоти. После приступов кошмаров оставшуюся часть ночи они обычно разговаривали. Обо всем. Аказа понимал: Мей нужно было отвлекать — так она быстрее приходила в чувства. И только за это понимание Мей Оота уже могла быть ему немного благодарна. Мей уже давно не чувствовала себя в прежней мнимой безопасности, находясь рядом с Аказой. И все же он никогда не позволял себе переходить черту. Он мог сделать с ней что угодно, но не делал. Аказе было на нее плевать. Он совсем не собирался ее добивать. Он не такой, как Доума. Мей тешила себя этими мыслями. Ровно до того момента, пока с ней не начало происходить что-то… странное. Как только Мей совсем пришла в себя и стала в состоянии сама себя выхаживать, Аказа больше к ней не прикасался. Ни под каким предлогом. Он и сам видел, что для нее это было сродни пытке, и раньше она терпела его только потому, что выбора у нее особо не было. Сейчас же она могла заниматься своим лечением сама. Аказа приносил ей все, что бы она ни попросила. Со своими мазями и отварами Мей пошла на поправку даже быстрее, чем ожидалось. Но Мей и этому не могла особо радоваться. Она понимала: с ней что-то не так. С ней и Аказой что-то не так. С каждым днем она все чаще стала ловить на себе тяжелый липкий взгляд. Аказа, находясь с ней в одной комнате, казалось, все время был напряжен. Напряжен больше, чем она сама. Мей не знала, в чем могла быть причина. Раньше в его глазах то и дело играло холодное безразличие, иногда сменявшееся насмешкой, а сейчас… Сейчас в его глазах то и дело вспыхивало что-то новое. Что-то жуткое, что-то звериное. Что-то, что она когда-то уже видела в жутких радужных глазах. Мей не хотелось в это верить. Не хотелось верить, что и от Аказы ей нужно было ожидать какой-то угрозы. Она уже устала трястись из-за каждого неосторожного взгляда, из-за каждого резкого жеста. Невыносимо. Невыносимей было только то, что она никак не могла с этим покончить. Ей не дали даже умереть. Сердце Мей заходилось в бешенном ритме и кричащем от страха отчаянии, стоило ей только подумать, что она может стать демонической тварью. Будет тоже давиться человеческой плотью и чужими страданиями. Такая вечная жизнь всяко ужаснее самой мучительной смерти. Она не могла умереть, даже если очень хотела. Пока. Чтобы наконец освободиться, ей нужно было помочь Аказе. Помочь разобраться, что творилось в его голове. Вот только, что бы Аказа ни говорил, открываться ей он совсем не собирался. Любые ее вопросы ставили его в тупик и только раздражали. Даже самые, казалось бы, отвлеченные. Тупик. Мей не знала, что делать. Она совсем не знала, как достучаться до демонической души. И была ли у демонов вообще душа. Аказа, казалось, тоже понятия не имел, что и как там у него было устроено. И что поломано. Мей душило отчаянное бессилие. Теперь оно сковывало сильнее страха. Если она не поможет Аказе, ее личная пытка никогда не закончится. Мей должна была что-то придумать. Аказа должен был ей открыться. — Вы мне так и не ответили, откуда вы знаете, как ухаживать за больными и ранеными. Скорее всего, это как-то связано с вашим прошлым, о котором вы ничего не помните, — Мей начинала подобные тяжелые разговоры, когда ей становилось совсем не по себе от звенящей мрачной тишины, бьющей по барабанным перепонкам. Она знала, что Аказе не нравились эти разговоры, так как они никогда ни к чему не приводили и плодили в нем только больше вопросов для самокопаний. Мей же уже воспринимала все это как игру. Опасную и понятную только ей игру. — И я… не понимаю этого. Вы ненавидите и презираете слабых, Аказа-сама. Но среди нас нет слабее тех, кто болен или тяжело ранен. Физически. Аказа слушал ее, даже не думая перебивать язвительными репликами. Он понимал, к чему она клонила — не дурак. — Пока вы выхаживали меня, я не видела в ваших глазах ненависти, о которой вы так любили говорить. Почему? Я слаба, разбита и ничтожна. Но вы не презираете меня. Вы… Пытаетесь спасти меня, пытаетесь заставить меня жить, хоть я и слишком слаба для этого. Не молчите, Аказа-сама. Ответьте самому себе, почему. Почему я вам не противна, в отличие от тех, кого вы ненавидите. — Я не убиваю женщин, — в пустом безразличии наконец в сотый раз напомнил демон, не оборачиваясь к Мей. — Если бы я тебя ненавидел, мне пришлось бы убить тебя. — Аказа-сама, а вы… ненавидите себя? — Мей замолчала, ожидая хоть какой-то реакции на свои слова. Тщетно. Аказа все так же сидел, повернувшись к ней спиной и будто бездумно всматривался в одну точку на стене. И все же Мей знала: он слышал ее. Если он не попросил ее заткнуться, значит, она может продолжать. — Вы… Третья Высшая луна. Значит, есть кто-то, кто сильнее вас, — Мей сглотнула. С губ так и не слетело имя этого «кого-то». Проклятое имя. — Есть кто-то, кто уже побеждал вас. В чьих-то глазах вы тоже слабы, Аказа-сама, вы… Жесткий взгляд золотистых глаз заставил ее оборвать саму себя. Опустить глаза. Она кожей чувствовала вспыхнувшее чужое раздражение. Но, к своему же удивлению, Мей это нисколько не испугало. Мей чувствовала тихое удовлетворение. Наконец-то, кажется, задела за живое. — Ты правда настолько глупа, что не понимаешь простых вещей? Я знаю, что сейчас я слабее Доумы, Кокушибо, я знаю, что сейчас мне их не победить. Эти ублюдки сильнее, и бросать им вызов сейчас нет смысла. Но я демон. У меня нет предела своих возможностей. У меня есть вечность, чтобы стать сильнее. И я стану. Думаю, даже ты сможешь до этого дожить. А люди… — лицо демона исказилось в пустом презрении. — Люди всегда будут слабаками. Даже те, у кого есть потенциал и талант, рано или поздно все равно заканчивают жизнь, гния в земле. Тебе ли этого не знать, ты же целитель, любишь возиться с недобитыми. И сколько людей уже закончило свою убогую жизнь на твоих руках? Я же никогда не буду в числе проигравших слабаков. Потому что я знаю цену силе. И я готов за нее платить. Мей смотрела на Аказу и не решалась что-либо сказать. Ее слова действительно откликнулись в нем где-то глубоко внутри. Пусть Аказа сам пока это не осознавал. Не хотел признавать, вернее. И все же Мей не знала, что именно в ее словах задело демона. А это было важно. На девичьем лице промелькнула неуверенная догадка. — Аказа-сама… — Мей знала, что пожалеет об этом чисто провокационном вопросе. Но она уже не могла остановиться. Аказа ее здесь и держал для того, чтобы она копалась в его голове. Он должен был знать, на что подписывался. — Но может ли считаться сильным тот, кто нападает и поедает слабых? Вы — сильнейший демон. Если вы бросаете вызов тем, кто слабее вас, кто не может вас одолеть, разве это не признак слабости? Сейчас вы сражаетесь не с равными себе, не с теми, кто сильнее вас. Вы нападаете на слабых. Разве это проявление силы? — Что ты несешь?.. — Аказа невольно скривился. Мей заметила, как руки демона непроизвольно сжались в кулаки. Она его выбесила. Сильно выбесила. Но Мей об этом совсем не жалела. — Сильный, который нападает на слабого, на самом деле слабее любого немощного. Вы со мной не согласны, Аказа-сама? Вам неприятны мои слова? — Замолчи. Или сегодня перевязывать тебя буду я. Мей вздрогнула. Весь запал выдавить из Аказы его же противоречия мигом потух. Аказа тоже знал, на что давить. — Всех, кого я считал достойными, я признавал и предлагал стать демонами. Но все, кому я когда-либо предлагал свою кровь, оказывались непроходимыми идиотами. Они умирали, потому что не захотели стать сильнее. — Они умирали, потому что не захотели стать такими же, как вы, Аказа-сама. Аказа снова обернулся. Брови его взметнулись вверх. Замершая и давно уже привыкшая к темноте Мей на этот раз не могла разглядеть и прочитать ни одной эмоции на его лице. Больше они ничего друг другу не сказали. Хватит с них парных танцев на острие ножа. Мей и так уже успела порезаться. И Аказу — задела. — Так ты считаешь меня слабаком? — прошло как минимум несколько часов, как Аказа снова подал голос. В нем невозможно было услышать ни раздражения, ни злобы, ни насмешки. Ничего. Он задал простой вопрос. Ему и правда хотелось услышать ее ответ. Хоть он и знал, что Мей скорее всего выкинет очередную свою чушь, на которую даже раздражаться не имело смысла. — Нет, — между тем спокойно ответила Мей, не поднимая глаз, но при этом кожей чувствуя чужой тяжелый демонический взгляд на себе. — Я считаю, что вы больны. И потому сейчас вы не можете стать сильнее. — Так вылечи меня, — в тоне Аказы не было и намека на насмешку. Скорее, в его словах можно было прочитать что-то похожее на вызов. И Мей приняла его: решила на свой страх и риск продолжить гнуть свою линию. Аказа, кажется, не был против. — Вы станете по-настоящему сильным только тогда, когда избавитесь от ненависти к слабым. Потому что вы тоже не всесильны. Вы тоже когда-то были… таким. — Я отличаюсь от слабаков, которых убиваю. У меня есть талант и потенциал, — не без тени самодовольства заметил Аказа, но тут же нахмурился. — Я отличаюсь от жалких людей, которые забирают свою силу и таланты с собой в могилы. И презираю я их так же, как и ничтожных слабаков без грамма таланта. Улови разницу. Мы — разные. Аказа был непрошибаем. — Нет, — возразила Мей, не помня себя от смелости. — Вы тоже не используете свой потенциал. Вы сдерживаетесь, а потому не можете стать сильнее. Потому что вы не можете очистить свое сознание от ваших же противоречий. Так чем вы отличаетесь от людей? Только тем, что людей сдерживает их же предел возможностей, а вы сдерживаете себя сами. Повисло тяжелое молчание. Аказа начал думать — это было видно по его напрягшемуся лицу. Это уже была маленькая победа. — Куда вы? Поднявшийся и направившийся было в сторону двери Аказа остановился. Обернулся. — Не забывайся. Я не собираюсь перед тобой отчитываться, — безэмоционально бросил он. Но затем губы демона внезапно растянулись в едва заметной хищной ухмылке. — На охоту. Мей очнулась только тогда, когда дверь с тихим стуком захлопнулась. Странное необъяснимое внезапно накатившее оцепенение все не проходило. Мей будто только секунды ранее осознала, что все это время она жила под одной крышей с демоном. Вела задушевные беседы с демоном. Ела еду, приносимую демоном. Почти встала на ноги благодаря демону. Почему-то только сейчас это осознание перестало укладываться в ее голове. Ей стало мерзко от самой себя. Где-то сейчас от его руки умрут невинные. А она здесь. Она будет его смиренно ждать. Чтобы снова порассуждать с ним о сильных и слабых. Смешно. И как же бессмысленно. Нечего больше рассуждать: у демонов одна природа. Демоны больны, их восприятие мира искажено, извращено. Для них люди — всего лишь еда. Мясо, которое перед смертью может еще и немного потешить их самолюбие. По крайней мере, в случае с Аказой и Доумой было так. Они ничем не отличались друг от друга в своих гнилых сущностях. Оба упивались человеческими слабостями. Только один — физическими, другой — духовными. Мей поразила эта простая, казалось бы, лежащая на поверхности мысль. Девичье лицо помрачнело, вытянулось. Значит, Аказа обречен. Так же, как и Доума. Их болезнь неизлечима. Даже если Аказа очистит свое сознание, избавится от барьеров, он все равно не сможет освободиться. Он скован. Сломан. Обречен. Аказа не сможет отказаться от ненависти. Это был первый раз, когда Аказа оставил ее ночью одну. Нисколько не волнуясь за то, что Мей попробует сбежать. Нет, она ведь была не настолько идиоткой. Она просидела, завернувшись в одеяло, до самого рассвета. Аказа вернулся совсем не в духе. Они игнорировали друг друга все следующие сутки.

***

Мей впервые смогла изобразить на своем лице подобие благодарности, когда Аказа сообщил ей, что днем она может выходить из дома — чтобы совсем не стухла. Она не сразу смогла догадаться, чем было вызвано такое внезапное ослабление ее поводка. Ей было все равно. Она соскучилась по солнцу. Дом, в котором они жили последние несколько недель, оказался окружен густой чащей. Ступая босыми ногами по колючей траве, Мей как никогда чувствовала себя живой. Наконец-то проснулась. Она бродила по лесу до самого вечера, совсем не чувствуя боли в отвыкших от ходьбы ногах. Мей впервые за долгое время смогла надышаться. К вечеру она даже сумела выйти на небольшую речушку. От вида спокойной водной глади сердце Мей забилось быстрее. В девушке вызывал трепет и легкий ветерок, и щебет птиц и… ее мнимая свобода. Сейчас она действительно принадлежала только себе. Она не чувствовала чужого присутствия, чужих взглядов, чужих касаний. Мей уже и забыла, что это такое — остаться наедине с самой собой. Невероятное опьяняющее чувство. Отрезвить Мей не смогла даже прохлада воды, в которую она все-таки решилась ступить, а затем и нырнуть с головой. Все тяжелые мысли будто смыло быстрым течением. В ее душе наконец-то стало чисто, светло. Но Мей знала: это ненадолго. Нужно было возвращаться… к нему. — Спасибо, — тихо бросила она Аказе, только ступив на порог. Тот ничего не ответил. Мей пахла сыростью и свежестью — вкусно. Мей была в таком непривычно окрыленном, все еще пьяном состоянии, что больше не обращала внимания на продолжительные многозначительные взгляды демона. Взгляды, которые она каждый день чувствовала на своей коже и которые старалась игнорировать. В последние пару дней они больше не откровенничали и не копались друг в друге. Все разговоры сводились только к готовке еды и сбору новых трав для отваров и мазей. Аказа, казалось, намеренно отстранялся от Мей, сводя общение на минимум. Вот только Мей не испытывала от этого никакого облегчения — только сильнее напрягалась. С Аказой было что-то не так. Глупо было закрывать на это глаза и мысленно отмахиваться от очевидного. Он отдалялся от нее, но при этом Мей не переставала чувствовать его напряжение. И она совсем не могла понять, чем оно было вызвано. — Вас что-то беспокоит, Аказа-сама? — после освежающего голову купания она решила наконец спросить у Аказы напрямую. Может, она и правда сможет ему помочь. Сегодня Мей и правда хотелось ему помочь. Аказа лишь странно хмыкнул, окинув ее тяжелым взглядом с головы до ног. Неприятно. В груди Мей тихо забилась слабая тревога. С Аказой-сама явно было что-то серьезное. — Меня беспокоишь ты, — это все, что он посчитал нужным ей сказать. Мей такой ответ только сильнее взволновал, но больше она так ничего и не смогла добиться от Аказы. Она подумала, что этой пустой фразой он лишь хотел от нее отвязаться. Кажется, он решил справиться со своими проблемами сам. Очень самонадеянно. Мей знала, что больным нельзя было помочь насильно, а потому сама решила не навязываться. Она и без того слишком часто испытывала с Аказой судьбу. К тому же, сегодня она не могла думать ни о чем кроме как о прохладе водной глади и о слепящем солнце, что наконец-то согрело ее ослабевшее белое тело. Мей все еще не могла до конца прийти в себя от новых накативших чувств и эмоций. Мей надеялась, что хотя бы сегодня ее не побеспокоят кошмары — ей приснится море в мягких закатных лучах солнца. Нет. Мей не настолько оправилась, чтобы монстр так быстро и так просто ослабил хватку в ее же сознании. Чужое дыхание, голос, касания — все это снова утягивало ее в какую-то трясину ужасов. Все это снова казалось страшно реальным. Тело, сознание Мей снова потонули в липкой грязи. Мей резко распахнула глаза в немом крике — уже привычно. Единственное, что выбивалось из ее привычных кошмаров — золотистые глаза. Живые демонические золотистые глаза. Аказа стоял прямо перед ней. И он не был частью ее кошмара. Он был ее реальностью. Какого черта?! — У тебя одеяло сползло, — если бы Мей не была так напугана, она бы точно услышала как чужой твердый голос на мгновение дрогнул. — Замерзнешь еще. Простынешь. Спи. Мей машинально опустила застывший взгляд вниз. И правда. Одеяло сползло. Вместе… с юкатой — задралась аж до самой груди. Мей пробила мелкая дрожь. Она затравленно уставилась на Аказу — как в первый день своего пробуждения. Она ждала, что он скажет что-то еще. Развеет ее вспыхнувшие подозрения и сомнения. Но Аказа ничего не делал и ничего не говорил — стоял не двигаясь, смотря Мей глаза в глаза. Как хищник смотрит на пойманную жертву перед тем, как наконец броситься на нее и разорвать. Мей быстро одернула юкату и сжалась. Зажмурилась. Сейчас она снова почувствует клыки на своей шее. Сейчас… — Спи. Нет, сейчас она услышала только удаляющиеся тихие шаги. Мей не сразу заставила себя открыть глаза. Убедиться, что Аказа отошел на безопасное расстояние и приближаться к ней больше не собирался. Мей не могла даже облегченно выдохнуть — воздух сперло в легких. «Спи». Если бы не мертвый бесцветный тон этой дважды брошенной фразы, Мей подумала бы, что это самая настоящая издевка. Она больше не сможет заснуть. В одной комнате с Аказой уж точно. Нет, ей не показалось. Этот звериный мутный взгляд говорил сам за себя. Говорил то, что сам Аказа никогда не решился бы бросить вслух. Слишком страшное для Мей признание. Он хотел ее. Хотел ее тело. Мей снова пробила леденящая дрожь. Нет-нет-нет. Она не хотела в это верить. Но еще больше она не хотела топиться в обманчивых иллюзиях и пустых надеждах. Она уже знала: это чревато. — Это… был не сон, — наконец пробормотала про себя Мей. Она только под утро заставила себя посмотреть на Аказу. Собрала наконец остатки разбитого самообладания. — Зачем вы… трогали меня? — А ты не понимаешь? — Аказе правда было интересно узнать, где пределы ее наивной невинности. Когда и где она позволит ему их пересечь. Он не собирался оправдываться. Но и совсем открываться тоже не хотел. Аказа не хотел говорить ей, что он «трогал» ее уже не первую ночь — оттого, наверное, ее кошмары и казались ей особенно живыми и реальными. Аказа не хотел говорить, что он уже давно едва сдерживался, чтобы не зайти дальше. Взять ее снова. Аказа не хотел признаваться ей, что действительно был болен. Болен ею. Мей его не поймет. Обязательно доведет себя до ручки. И его тоже заодно. Томительное напряжение действительно росло в нем с каждым днем. С каждым днем ему все сложнее было привычно смотреть Мей глаза в глаза. Демона разъедали похоть и желание. И эти чувства были сильнее обычного голода. Этот голод могла помочь утолить ему только Мей. Наивная невинная, уже пережившая ад с одним озабоченным Мей. Аказа понимал, что это невозможно. Он сломает ее. Они не смогут сделать это по согласию. Мей же еще не окончательно тронулась рассудком. В отличие от него. Мей так ничего и не ответила ему. Только посмотрела на демона пустым остекленевшим взглядом. Она все поняла и без его неозвученных признаний. И это понимание поразило ее намного меньше, чем должно было бы. Аказа, будучи демоном, уже по умолчанию был болен. Она это знала. Не знала она только то, насколько его болезнь успела прогрессировать. Пока он был с ней, в нем точно что-то сломалось. Ведь раньше ему было плевать на нее, он совсем не видел в ней женщину. Так что с ним произошло? И самое главное, что ей с этим делать? Мей понимала: рано или поздно Аказа может сорваться. Добиться желаемого — добить ее: физически и морально. Она не могла этого допустить. Если сорвется — он убьет ее. Она обратится. От этой складной цепочки мыслей Мей пробил болезненный озноб вперемешку с тяжелым оцепенением. Ей страшно было даже поднимать глаза на Аказу. Ей казалось, что он мог сорваться прямо сейчас. Уже ведь плевать: она и так поняла, чего он хотел и о чем думал последние недели. Но Аказа ничего не делал, ничего не говорил. Прямо как тогда ночью. Аказа все еще был в рассудке. Пока. И Мей не знала, сколько это «пока» еще должно было продлиться. — Если я сорвусь, мы оба об этом пожалеем, — неизвестно спустя сколько времени бросил в пустоту демон. Для них обоих эти слова прозвучали как приговор. И что было еще страшнее: как факт.

***

Мей все чаще стала выходить на свежий воздух и все реже она хотела возвращаться. Теперь находиться в одной комнате с Аказой было особенно невыносимо. Мей казалось, стоило ей опустить взгляд, отвернуться, как в глазах Аказы снова вспыхивало это грязное влечение. Мей не хотелось думать, что оно в нем ни на секунду и не затухало. — Мне нужны эти травы, — теперь она отправляла Аказу по своим лекарским нуждам едва ли не через день. Аказа на это и не думал возражать. В последнее время Аказа часто проводил ночи снаружи дома. Он чувствовал страх Мей. И этот страх жертвы его только сильнее заводил. Неправильно. Это все было неправильно. Но Аказа уже затянул с лечением — и последствия теперь приходилось разгребать ни ему одному. Вместе с Мей. В первую очередь Мей. «Неправильно». Мей тоже знала, что это все неправильно. Но она не знала, что еще могла предложить. После того случая ночью Аказа от нее совсем закрылся. Видимо, решил, что справится с этим сам. Идиот. В Мей впервые за все это время вспыхивала настоящая злость. Страх быть снова изнасилованной и впоследствии убитой демоном будил и обострял все ее давно убитые чувства. Мей не хотела умирать. Потому что знала, что у нее ни черта не получится. Значит, иных вариантов, как остаться живой и не обращенной, у нее не было. Ей нужно было дать Аказе то, что он хочет. Пока он еще в рассудке. Пока он еще может себя контролировать. Эта отчаянная мысль забилась в голову девушке на следующий же день после осознания того, что на самом деле уже долгое время творилось с Аказой. Мей не собиралась копаться, откуда в нем проснулось такое больное влечение к ней — сейчас ее это волновало меньше всего. Сейчас важно было сделать так, чтобы Аказа окончательно не сошел с ума от своего же чисто животного желания. Мей не могла даже представить, что для этого она должна была снова пройти через ад. Теперь уже по своей воле. Нет, это было слишком. Она не сможет. Нет. Мей снова почувствовала себя какой-то пустой тряпичной куклой. Куклой, которую сперва разорвали вклочья, затем сшили, а теперь ею снова захотели поиграться — снова разорвать. Мей за все это время не сорвалась в истерике только потому, что боялась провоцировать Аказу. Она знала, что он все чувствовал как демон. Ее сильные эмоции в один момент могли откликнуться и в нем. Мей понимала, что она снова загнана в угол. Рано или поздно ей придется решиться. Лучше это сделать рано. Иначе позже за нее все решит слетевший с последних тормозов Аказа. Мей знала, что у нее не было времени. И возможности выбирать — тоже. Но также она знала, что ее тело не сможет снова принять демона. Она не вынесет. Она точно сама сорвется, заплачет, закричит. Ей будет больно. А Аказа не станет ее насильно брать. Он все еще не собирался причинять ей боль. Иначе бы он уже давно взял свое. Мей от этого гнилого благородства было только тяжелее на душе. Потому что, получается, ей нужно было самой пробудить в себе желание. Чтобы не было слез. Чтобы не было боли. Чтобы он наконец получил, что хотел. Не ломая свои барьеры. Не сходя окончательно с ума. Мей должна была перебороть себя. Должна была отдаться сама, пока ее снова не взяли силой. В последний раз.

***

Аказа видел, что в Мей что-то изменилось. Если бы он был более проницательным, то расценил бы перемены в ней иначе: в ней что-то сломалось. Она больше не боялась смотреть на него. Более того, в ее глазах он то и дело усматривал что-то вроде вызова. Он ее совсем не понимал. Никогда, кажется, не понимал. Аказа думал, она и дальше продолжит от него шарахаться — что было совершенно справедливо. Он и сам порой хотел сбежать от самого себя. Потому что тоже больше не выдерживал. Он не мог больше ни о чем думать, кроме нее. Он не мог избавиться от грязных наваждений в собственном сознании. Аказа больше не смел прикасаться к ней даже ночью — Мей теперь спала всего несколько часов в сутки — и то, когда он оставлял ее одну. Так дальше не могло продолжаться. Он позволял уходить ей на целый день из дома, чтобы хоть как-то облегчить им взаимообоюдный плен. Паршивый компромисс — это Аказа понял сразу. Мей можно было выпроводить из дома, но вот выветрить ее из его похабных мыслей — нет. Аказа злился. Он никогда еще не чувствовал себя таким потерянным. Зависимым от какой-то недобитой женщины. Это отвратительное чувство с каждым днем все сильнее разрушало его изнутри. Ломало и без того поломанные барьеры и принципы. Он не знал, как это остановить. Вернее, знал, но все идеи так или иначе крутились вокруг Мей и того, как ее взять, не причиняя боли. Это было невозможно. Она не хотела его. Ей была противна даже сама мысль об этом. Аказа не читал мысли, но это он знал наверняка. Он все еще не понимал, что с ним происходило. Мей его начинала откровенно бесить. Его давно уже бесило то, что все вопросы, которые она ему задавала, все ответы, которые она сама для него находила, он никак не мог принять, никак не мог оспорить. Потому что она была права. Во многом права. И чем чаще Аказа приходил к этой мысли, тем сильнее он хотел ее близости. Он хотел ее тело, хотел ее душу. Он хотел ее всю. Ему казалось, что как только он поймет ее, он сможет понять и себя. Он сможет понять то, что она все это время пыталась до него донести. Аказе нужна была не просто разрядка. Ему нужна была близость. Близость, на которую он не смел и рассчитывать. Снова тупик. Который Третья Высшая луна все не могла пробить. Замкнутый порочный круг. Который разорвала сама Мей однажды вечером, вернувшись как обычно с последними лучами солнца. Зайдя внутрь дома, она не прошла как обычно мимо Аказы, опустив взгляд. Напротив: она замерла рядом с ним. Посмотрела в золотистые глаза, подернутые мутной пеленой. Она давно в них не заглядывала — уже успела забыть, какие у этого демона красивые пронзительные глаза. Аказа нахмурился. От этой девчонки исходил запах какой-то больной решимости. В ее глазах больше не читалось и тени привычного страха. В них больше не читалось абсолютно ничего. — Ты чего, перегрелась? Или я траву в прошлый раз не ту тебе достал? — в напускной насмешке наконец подал голос демон, решив хотя бы попытаться «разбудить» застывшую Мей. У него и правда получилось: Мей вздрогнула. Напряглась. В ее глазах лишь на мгновение промелькнуло трусливое сомнение. Которое она тут же смахнула, мотнув головой. Девушка сделала шаг ближе встретившему ее в дверях Аказе. Она и правда больше его не боялась. Она не смела больше бояться. Хотя бы сегодня. Хотя бы сейчас. Она подошла к нему почти вплотную, все это время не разрывая с ним взгляда. Аказа должен был понять, что она хотела сделать. Аказа должен был помочь ей. Но Аказа просто стоял и следил за каждым ее движением. Он тоже не мог оторваться от Мей. И не потому, что тоже на что-то решился. Аказа ждал. Ждал и все равно оказался застан врасплох, когда девичьи губы нежно, почти невесомо коснулись его щеки. Мей отстранилась. Черные глаза все еще пристально смотрели на замершего демона. Только теперь Аказа видел во взгляде Мей не вызов, а вопрос. Вопрос, на который он сам давно уже зарекался отвечать. — Вы хотите меня, — Аказа еще никогда не слышал в ее тихом голоске столько уверенности. Эта уверенность передалась и ему, стоило Мей прикрыть глаза и поцеловать его уже в краешек губ. Этими невинными действиями она будто проверяла себя: сможет ли она зайти дальше. Позволит ли Аказа ей зайти дальше. Мей распахнула влажные глаза, почувствовав, как чужой горячий язык разомкнул ее рот. Они зайдут дальше. Вместе. Аказа целовал ее грубо, неумело — желанно. Мей отвечала, задыхаясь. Растворяясь в новых ощущениях. Девичьи руки сомкнулись на шее Аказы, прижимая ближе к себе, углубляя рваный влажный поцелуй. Ни один человек еще не был так близок к его шее — единственному слабому месту демона. Иронично. Мей заметила, что все это время Аказа так ее и не коснулся, только когда они наконец оторвались друг от друга. Мей шумно выдохнула. Лицо ее горело. Но совсем не от стыда и неловкости. Они еще не закончили. Они только начали. — Я… — Мей запиналась, все еще ловя ртом воздух. Все еще не отрывая взгляда от Аказы, по лицу которого было совсем не ясно, что он сейчас чувствовал, о чем он сейчас думал. Думал ли он сейчас вообще. То, что он не накинулся на нее, а дал им обоим буквально передышку, уже обнадеживало. Он мог себя контролировать. Большего Мей от него и не было нужно. — Я… Не могу дать вам сейчас то, что вы хотите. Аказа вздернул бровь. Дура. Будто он просил ее. — Ты, что, поиздеваться надо мной решила? — вместо ожидаемой насмешки Мей услышала тихую рычащую угрозу. Видимо, Аказа терпеть не мог, когда с ним играли. Шутили. Мей ли об этом не знать. Но она и не собиралась испытывать его терпение. Мей действительно собиралась ему помочь. — Я знаю, вы хотите мое тело, — Мей еще раз нежно, невинно коснулась его губ своими. Опустила взгляд. — Я знаю, что у нас мало времени. Мей опустилась на колени. Снова подняла глаза. Пустые. Бездонные. — Вы не сорветесь, Аказа-сама. — Эй, что ты… — это все, на что хватило его язвительного красноречия. Мей подрагивающими от адреналина руками приспустила его штаны. Аказа мог бы ее оттолкнуть, мог бы отрезвить парой грубых резких фраз. Но Аказа молчал. Аказа стоял и смотрел, как Мей взяла его уже успевший встать член и начала водить рукой вверх-вниз, несильно сжимая. Вот теперь она точно издевалась. Сама того не зная. Мей, чувствовала, как горячий орган в ее руке с каждым ее движением становился тверже. Мей смотрела на Аказу, ища в его глазах хотя бы намек на одобрение. Она могла продолжать? Он сдержится? Этого ему хватит? — Давай, — на выдохе спустя мгновения бросил он. Это не было разрешением. Так звучала просьба. Мей рассеянно качнула головой. Выдохнула. Аказа услышал собственный хриплый полувздох, стоило губам девушки наконец коснуться его плоти. Мей посасывала головку неумело, стараясь не задевать зубами. Светлые волосы то и дело спадали ей на лицо. Аказа мог бы помочь ей, мог бы взять ее за волосы и насадить, направить так, как ему нужно. Он мог заставить ее взять сразу глубже, толкнуться в ее рот, с которого уже стекала слюна вперемешку со смазкой, резче. Но Аказа все еще бездействовал. Он так ее ни разу и не коснулся. В этой их новой игре ведущей должна была быть только она — Мей. Аказа все еще не был уверен, что сможет сдержаться. Аказе казалось, что если он позволит себе хоть раз ее коснуться, ему окончательно снесет крышу — он возьмет ее прямо здесь на полу. Аказа понимал: Мей не готова отдаться ему прямо сейчас. То, что она стояла сейчас перед ним на коленях, снова и снова вбирая в себя его член — это все, что она могла ему сейчас предложить. И сейчас Аказе этого было вполне достаточно. Он чувствовал, как от каждого посасывающего движения девушки у него темнело в глазах. По его телу проходилась какая-то новая, доселе неизведанная волна тягучего удовольствия. Которая вязкими обжигающими каплями стекалась к низу живота. У Мей не получалось взять член полностью, она водила языком от головки до основания, периодически снова пуская в ход руки. Аказе этого было достаточно. Аказа был близок к разрядке. Мей и сама это понимала, ощущая, как плоть во рту начинала пульсировать. Осталось совсем немного. Скоро все закончится. На глазах Мей невольно выступили слезы, стоило Аказе самому в первый и в последний раз резко толкнуться в ее рот. Мей не сразу осознала, что произошло, когда ей пришлось уже рефлекторно сглотнуть первую выстрелившую струю вязкой солоноватой жидкости. Снова послышался знакомый хриплый полувздох-полустон. Аказа наконец-то кончил. Если бы Мей подняла голову, она бы заметила, как золотистые глаза на мгновение налились кровью. Аказа никогда еще не испытывал такого невероятного экстаза. Демон опустил замутненный взгляд: Мей все-таки закашлялась, глотая последние капли спермы. — Я думал, тебя стошнит еще в самом начале, — как ни в чем ни бывало отозвался Аказа, уже сам обратно натягивая на себя штаны. Мей все еще оставалась на полу. Ее тело пробивала мелкая дрожь — она явно не смогла бы сейчас сама встать. — Только не шарахайся, — с этими словами Аказа наклонился к девушке и пристально посмотрел на ее пустое лицо. Мей совсем на него не реагировала — смотрела будто сквозь. Будто уже лишилась чувств, забыв прикрыть глаза. Аказа пальцем стер остатки семени и слюны, оставшихся на девичьих губах. Удовлетворенно выдохнул. Опьяняющие чувства эйфории и долгожданной разрядки все никак не хотели покидать его. Аказа знал, что сейчас Мей буквально переступила через себя ради него. Аказа смотрел на эту хрупкую, совсем ослабевшую девчонку и не понимал, откуда она вообще брала силы, чтобы так ломать себя. Невероятная идиотка. Аказа был восхищен. Как только пелена эйфории наконец начала понемногу развеиваться, Аказа почувствовал небывалую легкость и ясность в проснувшемся сознании. Он больше не думал о теле Мей. Он больше ни о чем не думал. Аказе было хорошо. Аказа наконец освободился от собственных же мыслей. Впервые за долгое время. Аказа еще раз взглянул на потерянную и явно находящуюся в прострации Мей. Осторожно взял ее обмякшее тело на руки — она совсем не сопротивлялась. Ее и правда трясло. Мей будто сама не до конца осознавала, что она только что сделала. Мей не до конца осознавала, что у нее получилось. Она смогла, она… Все-таки Мей стошнило. Дважды за эту злополучную ночь.

***

На следующий день они оба вели себя так, будто ничего не произошло. Мей с утра ушла в лес и весь день провела у реки. Аказа же в свою очередь оставил ее одну дома в ночь. Они не избегали друг друга, нет. Они так же перекидывались друг с другом редкими фразами. Мей так же продолжала давать Аказе новые списки трав, которые он без лишних вопросов снова откуда-то доставал. Мей была благодарна Аказе за то, что он не пытался поговорить с ней о произошедшем, не мучил ее допытываниями, что им с этим всем делать дальше, когда они смогут зайти дальше. Мей понимала: это лишь вопрос времени. Аказа рано или поздно захочет большего. И она должна быть готова дать ему это большее. Снова сломать себя. Чтобы не дать окончательно сломаться ему. Мей проводила все свое свободное время днем, сидя у реки. Пыталась собраться с мыслями. Пыталась заставить себя принять, что это будет правильно. Другого выхода ведь не было. После первой не совсем традиционной близости с Аказой она не почувствовала ничего. Ни стыда, ни отвращения. Будто это совсем не она тогда стояла перед ним на коленях и впервые давилась вязкой жидкостью. Мей тогда будто отключилась. И теперь включаться обратно ей совсем не хотелось. Так было проще. Для нее ведь это еще не конец. Аказа все еще был болен. Он все еще нуждался в ней. Нуждался в ее теле. Мей понимала, что после всего того, что с ней сделал Доума, она просто не сможет по доброй воле отдаться еще одному демону. Это выше ее сил. Невозможно. Невозможно, но неизбежно. Мей не могла тешить себя надеждами, что Аказе будет достаточно ее оральных неумелых ласк. Для него это всего лишь спасительная кратковременная разрядка, для нее — сомнительная отсрочка. Она знала, что рано или поздно они зайдут дальше. Вопрос — когда. Ответ не заставил себя долго ждать. Мей все так же убивала дни, сидя у реки и всматриваясь в водную гладь. В такие моменты в ней просыпалось давно забытое спокойствие. Мей отвлекалась. Вспоминала, как когда-то они с бабулей тоже слушали, как говорит вода. Маленькая Мей тогда все не могла разобрать ее скрытых журчащих посланий. Маленькой Мей тогда было обидно до слез. Сейчас, слушая звучание воды, Мей как никогда хотелось плакать. Но она держалась. Ей нельзя было давать волю слабостям. Мей вспоминала бабулю, которой сейчас ей особенно не хватало. Она бы точно смогла подсказать, что ей делать дальше. Она бы точно смогла исцелить и спасти их всех. Она бы точно… Мей вздрогнула. Вспыхнувшая мысль полоснула сознание. Исцелить. Она должна Его исцелить. Почему-то в последнее время она совсем упускала из виду очевидное. Забывала о своих же доказанных истинах. Все демоны — больные люди. Но Аказа был болен по-особенному. Мей могла его исцелить хотя бы временно, хотя бы частично — своим телом. Бабуля всегда говорила, что долг истинного целителя — помочь каждому страждущему. Вряд ли бабуля под этими страждущими имела в виду и демонов, но сейчас это было уже не так важно. Мей должна была исполнить свой долг во что бы то ни стало. Она — целитель. Аказа нуждался в ее исцелении. Неважно, что для этого придется использовать свое тело. Мей оно давно уже не принадлежало. Так она должна была заставить себя думать. Долг, исцеление, спасение — эти слова должны были повторяться как мантра. Рано или поздно она в нее поверит. Поверит и сама заведет Аказу дальше. Она должна была подготовиться. Подготовить свое тело. Разум. С первым ей должны были помочь ее травы: разогревающие, дурманящие. Мей попробует все. Благо, Аказа всегда приносил ей то, что она просила. А со вторым… Обмануть свое сознание было, конечно, намного сложнее. Мей должна была захотеть Аказу. Снова проявить инициативу сама. Сам он никогда не сделает шаг первым. Потому что брать ее силой Аказа все еще не собирался. Не мог. Даже после их первой оральной близости Аказа больше ни на чем не настаивал. Прошло три дня — ничего. Аказа ждал, когда Мей сама будет готова. Снова. И пусть они оба понимали, что ждать он был готов совсем не долго. Все произошло так же, как в их первый вечер. Мей вернулась домой, когда уже совсем стемнело. От нее уже привычно пахло сыростью и свежестью — она снова весь день провела у реки. Мей еще днем взяла с собой нужные отвары. Чтобы к вечеру уже точно подействовало — ее тело было готово. Мей как в прошлый раз остановилась напротив Аказы, не решаясь пройти на свою половину комнаты. — Ты уверена? — на этот раз первым подал голос Аказа, даже не посмотрев на девушку. Разве она не понимала, что может заиграться? Она — может сорваться. Аказа не знал, как именно она убеждала себя добровольно идти с ним на близость, но понимал, что рано или поздно это все может дать сбой. Психика этой девчонки все-таки не железная. — Лучше сорвусь я, чем вы, — будто прочитав все сомнения демона, в пустой решимости бросила Мей. Неоспоримая истина. Аказа поднялся. Сам подошел к застывшей девушке. — Да ты больная, — будто только что осознав, процедил он. — Я знаю. Из-за вас, — в тон кинула Мей и потянула демона на себя. Снова поцеловала тепло, нежно. Отчаянно. Аказа снова ответил ей, сминая ее губы своими. Но в этот раз Мей отстранилась почти сразу же, встретившись с горящим и слегка недоумевающим демоническим взглядом. Мей опустила взгляд на его руки. Аказа не понимал, почему она остановилась, почему взяла его руки в свои. До Аказы все дошло только тогда, когда его ладони накрыли ее талию. А затем спустились ниже. Мей все так же держала его руки в своих. Сжимала их крепче. Прижимала к своему телу крепче. — Я хочу, чтобы вы перестали сдерживаться. Я верю, вы… можете себя контролировать. Вы не сделаете мне больно, Аказа-сама. Она подарила Аказе невесомый поцелуй перед тем, как ее ноги резко оторвались от земли. Аказа прижал ее к себе, подхватив и заставив обхватить ногами напрягшийся торс. Эта девчонка доверяла ему больше, чем он сам себе. Это не могло не заводить. Мей не заметила, как оказалась на футоне с распахнутым кимоно. Аказа навис над девушкой, пристально всматриваясь в черные глаза. Он искал хотя бы намек на страх, отвращение. Искал причину, чтобы остановиться. Нет. Он не мог прочесть в них совершенно ничего. Мей и правда подготовилась. Теперь была очередь Аказы ждать одобрения и разрешения продолжать. И он его дождался. Мей приподнялась с футона, едва не уткнувшись носом демону в грудь. Девушка обхватила лицо Аказы руками, будто успокаивая: и себя, и его. В ее глазах вспыхнула слабая улыбка: она и правда верила в него. — Все будет хорошо, Аказа-сама. А он почти поверил ей. Мей поцеловала демона в лоб. Так целуют больных, проверяя, есть ли у них жар. Аказа уже горел. Мей тихо вздохнула, почувствовав руки демона на своей спине — Аказа повалил ее обратно на футон. Его взгляд невольно упал на вздымающуюся небольшую девичью грудь, которую уже не скрывало развязанное кимоно. От ночной будоражущей прохлады соски сразу затвердели, встали. Аказа едва сдержался, чтобы не накрыть их своей ладонью. Аказа снова взглянул на Мей. Та слабо кивнула и тут же шумно вздохнула, почувствовав на своей шее влажный горячий язык. Мей на мгновение зажмурилась, ожидая, что сейчас клыки демона, как в ее самых страшных кошмарах, вонзятся ей в шею. Мей и к этому была готова — сколько раз она подобное переживала: и в реальности, и во сне. Но вместо острой пронзающей боли Мей почувствовала лишь чужое жаркое дыхание и чужие губы на своих ключицах. Аказа целовал ее тело жадно, грубо, то и дело забываясь, задевая клыками кожу — места будущих засосов. Мей невольно опустила взгляд, заметив, что волосы демона в темноте отливали багряными, кровавыми красками. Красиво. Завораживающе. Мей невольно потянулась, зарылась рукой в жестких волосах. Сильнее прижала Аказу к себе, к своей груди. Из девушки невольно вырвался тихий стон, стоило Аказе прикусить один сосок, а второй сжать в свободной ладони. Взгляд Мей заметался. Ей было совсем не больно, совсем не страшно. Но… Мей пугало теплое тягучее чувство, внезапно начавшее растекаться в каждой напрягшейся клеточке. Вот оно, действие горячительного отвара? Тело девушки обмякло, а внизу живота стало приятно тянуть. Ее телу явно нравилось то, что делал с ней Аказа. А ее сознание… Сознание уже давно опьянело, одурманилось. Мей чувствовала, как у нее внизу уже стало влажно. Жарко. Мей было жарко. Аказа между тем спускался все ниже и ниже. Только сейчас он смог заметить и пересчитать все до сих пор не зажившие ссадины на желанном девичьем теле. Многие из них останутся с Мей навсегда — в виде шрамов. Аказа остановился. Накрыл рукой живот девушки чуть выше лобка. — Ты действительно хочешь?.. Я могу не… — голос Аказы сбивался: от желания, от возбуждения. Не прошло и секунды, как Мей снова взяла руку Аказы в свою — и опустила ниже. Аказа почувствовал на своих пальцах вязкую влагу. Да, она действительно этого хотела. Чем быстрее они начнут, тем быстрее он кончит. Эта наивная обнадеживающая мысль билась в заплывающем пьяном девичьем сознании. Теперь Мей боялась не самой близости с Аказой. Мей боялась, что с минуты на минуту может очнуться. Внезапно осознать, что она не готова пережить все это снова. Нет. Сейчас она не имела права на страхи и слабости. Сейчас она должна была думать только о том, чтобы все получилось. Обо всем остальном она подумает после. Когда все закончится. Мей уже чувствовала, как твердый член упирался ей в бедро — Мей ждала. Ждала, когда он войдет, и… Самые страшные и болезненные части ее кошмаров станут реальностью. Мей должна была это выдержать. Мей готовилась. Мей ведь… не ничтожная слабачка, верно? Но вместо ощущения резкого проникновения Мей почувствовала, как горячий язык прошелся по ее нежным складкам, будто пробуя ее. Там, внизу. К подобному она точно не готовилась. Мей невольно захотелось сжаться, дернуться, вырваться, но руки демона лишь шире раздвинули ее ноги. Мей не могла не подчиниться. Всего на мгновение в ее затуманенном оцепеневшем разуме скользнула мысль, что, может, Аказа все-таки не сдержится — поглотит ее заживо. Окажет милость — сделает ей по-настоящему «хорошо». Но нет, Аказа, кажется, об этом совсем не думал. Он думал совсем не об этом. Он снова и снова проходился языком по влажной горячей промежности, забывая перевести дыхание. Этот запах — легкий, терпкий, незнакомый — сводил с ума. Казалось, от его действий вязких бесцветных выделений становилось только больше. И разрывающего возбуждения в теле демона становилось только больше. Это было вкуснее любой особенной крови, которую он когда-либо пробовал. Аказа облизнулся, ненадолго оторвавшись от Мей. Он постоянно следил за ее реакцией на любое свое действие. Он понимал, что в любой момент он должен суметь остановиться. Если Мей этого захочет, если Мей этого попросит. Сейчас же ее тело все еще было напряжено, но уже совсем не от страха и стеснения. Теперь ее тело тоже хотело большего. Ее тело хотело его. И будто в подтверждение его мыслей Мей невольно прогнулась, а в затуманенных черных глазах лишь на мгновение мелькнуло нетерпение. — Пожалуйста… — тихо прошептала она, сжав в руках ткани простыни. Мей не хотелось больше с этим тянуть. Мей и правда боялась, что в любой момент она может очнуться от своего же помешательства — наконец осознать, что она сейчас творила, что позволяла творить с собой. Мей было страшно. Она должна была перебить этот страх новым чувством. Пока не стало поздно. В комнате послышался рваный шумный вздох. Ее вздох. На этот раз ее поняли с полуслова. Аказа ввел в нее два пальца. Мей снова резко выдохнула. Хорошо. Никакой паники, истерики, тошноты, подкатывающей к горлу, не чувствовалось. Она справится. Она сможет. Она сможет отдаться демону снова. Аказа между тем вновь задвигался внутри. Мей уже сама машинально насаживалась на его пальцы, шумно дыша. Это все — пьяно пошло неправильно — чертовски заводило. Аказа не заметил, как сам остался без одежды. — Ты точно готова? — в хриплом голосе демона так и сквозила трезвая серьезность. Если Мей и захочет передумать, то это нужно сделать сейчас. Он спрашивал в последний раз. — Я… могу не остановиться. Но Мей лишь слабо кивнула. Она это понимала. Она изначально знала, что предлагала. Аказа пристроил член к сочащемуся смазкой приоткрытому входу. Тело демона уже давно изнывало от нетерпения, желания. Но Аказа не торопился. Аказа входил в Мей медленно, осторожно, пытаясь уловить хоть какую-то эмоцию на ее лице. Смирение. Он мог считать только смирение. Пусть Мей уже во второй раз приглашающе раздвинула перед ним ноги, уже в несчетный раз обнажила перед ним свое тело, она все равно так и осталась для него закрытой. Нечитаемой. Почему-то до него дошло это только сейчас. Когда он, неуверенно и то и дело останавливаясь, начал двигаться внутри. Мей и правда было не больно. Мей ничего не чувствовала, когда ее только зажившие от мелких ранок и трещинок тугие стенки влагалища снова расходились, принимая в себя его — своего нового пленителя. Толчки были размеренными, Аказа все не позволял себе срываться и ускоряться. Он понимал, что Мей будет больно. Он понимал, что не смеет этого допустить. Она и так позволила ему слишком многое. Мей прикрыла глаза, считая толчки, вслушиваясь в чужое рваное сбившееся дыхание, вслушиваясь в свои же редкие стоны. Сейчас для нее все смешалось в одну странную безумную какофонию. Мей уже казалось, что это никогда не закончится. Ее ужас с Доумой тоже ведь казался ей вечностью. Мей тихо всхлипнула, почувствовав внизу живота покалывающее томление. Ее тело тоже было готово к разрядке. Ее тело ждало, когда Аказа… Мей не дождалась. Тело свело сладкой судорогой, отдавшейся в сократившихся мышцах влагалища. Мей часто задышала, приоткрыв рот, почувствовав, что фрикции Аказы стали резче. Он тоже. Совсем скоро. На лице Мей невольно выступили слезы. Снова послышался тихий всхлип. Который мгновенно отрезвил уже приближающегося к разрядке Аказу. Он, поколебавшись, остановился. Он совсем забыл о Мей, все еще сжавшейся под ним. Он снова думал только о себе и своей похоти. Идиот. — Тебе… больно? — в его вопросе, казалось, застыло время. — Нет, — Мей слабо улыбнулась. Слезы застыли в уголках глаз. «У меня… у нас получилось». — Мне хорошо… Этих слов было достаточно, чтобы в паху Аказы что-то резко приятно стянулось в тугой узел. Аказе тоже было хорошо. Чертовски хорошо. Еще пару толчков — и станет еще лучше. Аказа кончил, тут же выйдя и едва не навалившись на Мей. Лег рядом. Лег так, чтобы видеть каждую черту взмокшего расслабленного лица девушки. Аказу снова накрыло чувство непередаваемой эйфории. Но теперь оно уже было вызвано не только желанной разрядкой. Аказе понравилась сама близость. Близость с Мей. Аказе понравилось делать ей хорошо, слышать ее стоны, чувствовать ее движения ему навстречу. Аказе понравилось быть с Мей. Аказе хотелось, чтобы она еще раз его поцеловала. Сейчас Мей лежала напротив него, смотрела ему в глаза не отрываясь. Будто ждала чего-то еще. Будто ждала, что с минуты на минуту в Аказе должен был проснуться все это время дремавший монстр и разорвать ее наконец вклочья. Но Аказа, лежащий перед ней, оставался прежним Аказой. Его взгляд наоборот стал проясняться. Аказа мазнул ладонью по ее горячему лбу — смахнул светлые спутавшиеся волосы. Мей нервно выдохнула. Они не считали, сколько они пролежали так, молча смотря друг на друга. Демон прижал уже дремавшую девушку к себе, как только она начала подрагивать от ночной прохлады. Мей не отстранилась, лишь уткнулась носом в крепкую грудь. Наверное, Мей все еще была не в себе. Или просто устала. Устала тонуть, топиться в страхах и мраке безумия. Она все равно уже не выберется отсюда — проще дать трясине затянуть тебя с головой. — Спасибо тебе. Аказа ведь уже потянул ее за собой. На дно.