Аппетиты

— Думаешь, мы правда поверим, что ты выбралась живой из плена Высших лун? Что эти твари так просто взяли и отпустили тебя? Вот просто так? Живую? Отпустили в Организацию охотников на демонов? Думаешь, мы идиоты? Думаешь… — Достаточно, Санеми, — мягкий голос Главы мгновенно остудил Санеми Шинадзугаву. Тот лишь снова недоверчиво недобро зыркнул на затихшую Мей и вкрадчиво в очередной раз выразил Главе извинения за несдержанность. Ойката-сама в ответ лишь склонил голову и обратился уже ко всем собравшимся. — Мы выслушали очень интересную историю. Уверен, у вас появились вопросы к Мей. Предлагаю всем высказаться, сегодня нам нужно постараться принять верное решение. Первым решил выступить Столп Змеи. Пока Мей рассказывала свою историю, он ни секунды не спускал с нее глаз, вслушивался в каждое ее слово, в каждый вздох, хоть в чем-то пытаясь расслышать звуки лжи, поймать на несостыковках. Мей и правда, когда рассказывала о своей жизни сначала в храме Доумы, потом с Аказой, часто сбивалась, замолкала, собираясь с мыслями. Рассказывать о пережитом незнакомцам было безумно тяжело. Особенно тяжело, когда казалось, будто в любой момент эти самые незнакомцы могли броситься на нее. Даже на лице Шинобу-сан мгновенно стерлась фальшивая улыбочка, когда Мей начала свой рассказ о Доуме и его храме. Мей старалась как можно реже поднимать глаза, встречаться с чужими взглядами, потому что чувствовала: ее самообладание было на пределе. Мей останавливалась на каждом имени, рассказывала о каждом несчастном, повстречавшемся ей у Доумы. Особенно больно было вспоминать Горо-сана, Наото-сан, Хару… Их, в отличие от нее, никто не спас и уже никогда не спасет. Они уже в Раю — совсем не в том, который для них еще при жизни приготовил Доума. Мей пыталась вспомнить как можно больше деталей и о самом Доуме, но стоило ей только задуматься об этом демоне, как тело невольно начинала бить дрожь, а сознание окрашиваться в кроваво-радужные тона. Доума. Мей казалось, она все еще ощущала его присутствие, ощущала его дыхание на своей шее, ощущала его когтистые лапы на своем теле. Он был рядом. Он был здесь. В ее голове. И Мей все никак не могла его прогнать — прогнать это безумное наваждение. Мей так и не смогла выдавить из себя хоть сколько-нибудь полезной информации о нем. Она не знала, где располагался его храм, не знала, какими способностями обладала Вторая Высшая луна. Мей совершенно ничего не знала о Доуме. И не хотела знать. В отличие от охотников, которые, кажется, едва сдерживались, чтобы не завалить ее вопросами. Вопросами, на большинство из которых она все равно не смогла бы дать ответа. — Отвратительная история, — между тем заключил Столп Змеи, впервые лишь на мгновение переведя взгляд с Мей на Главу. — Ее слова меня совсем не переубедили: ей нельзя доверять. Меня интересует одно: почему она не покончила с собой, когда поняла, что попала к демонам? Мей не сразу нашлась, что ответить. Со всех сторон ее прожигали взглядами полного недоверия. Конечно, они ей не поверили. Мей не знала, что вообще она должна была сказать, чтобы на нее перестали смотреть как на врага человечества. Она рассказала почти все, что с ней произошло за время плена. Рассказала про Доуму, рассказала про Аказу. Рассказала про себя. Ее будто не слышали. На нее будто уже навесили клеймо шпионки демонов — ей не дадут и шанса объясниться. Мей это было ясно. Неясно ей было только одно: к чему вообще тогда было это собрание, если никто из собравшихся и не собирался поверить ей, не собирался услышать ее? Почему они сразу не могли запереть ее в карцере? К чему этот показательный публичный допрос? Мей опустила взгляд. Это неважно. Сейчас она должна думать не об этом, сейчас она должна думать, как ответить на вопросы, не вызвав еще больше подозрений. — Я… Я надеялась сбежать. Сейчас я понимаю, что это было глупо, но тогда я верила, что обязательно выберусь и вернусь домой. — Ты сама сказала, что демоны уничтожили твою деревню — что известно и нам. Куда ты собиралась возвращаться? Врешь и противоречишь сама себе. Мей покачала головой. Все мысли, все возражения снова смешались в одну кучу. — Я не верила, что моя деревня была уничтожена, я не хотела верить демонам. Я хотела зацепиться хотя бы за что-то, чтобы не сойти с ума. — И у тебя ни черта не получилось, ты тронулась. Повисло напряженное молчание. Столп Змеи хотел спросить что-то еще, но очередь задавать вопросы снова перешла к Санеми, которому явно не терпелось скорее вывести Мей на чистую воду. Его вообще не особо прельщала мысль, что они сейчас все собрались здесь из-за какой-то сомнительной девки, которая явно была подослана к ним с каким-то дерьмом. Зачем ее вообще слушать? Понятно же, что эту свою слезливую историю с пленом она придумала еще по дороге сюда, в штаб. Придумала вместе со своим ублюдком-демоном, который ее и подкинул сюда. Внутри Санеми горело — демоны совсем потеряли всякий страх, теперь они пытались подобраться к ним даже таким способом. Идиотским и убогим способом. — До тебя довольно быстро должно было дойти, что сбежать от этих ублюдков невозможно, не неси чушь. Знаешь, единственное, что тоже больше всего меня интересует в твоей бредовой истории — почему ты все еще жива. Что, снова начнешь заливать, как тебя выхаживала Третья Высшая луна? Ты сама-то в это дерьмо веришь? Мей выдохнула. Она кожей чувствовала на себе пристальный взгляд Санеми-сана. Да, Аказа выходил ее, да, Аказа не дал ей умереть — она еще в своем уме и помнит все отлично. Помнит, как он перевязывал ей раны, помнит, как он пытался приготовить ей отвратную похлебку. Мей все это помнит. И забывать не собирается. Умалчивать сейчас — тоже. — Третья Высшая луна не стал меня убивать. Он… Он не смог. Я уже сказала вам, Аказа, он не убивает женщин. И меня он убить не смог. На перекошенном лице Санеми-сана вздулась еще одна вена. — Издеваешься, да? Демон — и вдруг людей не жрет, да? Может, ты и отбитая напрочь, но мы — нет. Этот бред будешь рассказывать крысам в карцере. — Санеми-сан, постойте, — внезапно вмешалась Шинобу, снова натянув на лицо мягкую улыбку. — Нам мало что известно о Высших демонах, возможно, у них есть свои вкусовые предпочтения. Третья Высшая луна в своем рационе, судя по всему, предпочитает мужчин — мы не можем не допускать подобного. Мы слишком мало знаем о Высших лунах. — Если Третья Высшая луна не ест женщин, это не значит, что он не мог просто свернуть ей шею или вырвать сердце, — вмешался Столп Змеи. — Здесь что-то не так. Ты не договариваешь. Ты мне не нравишься. Ты никому здесь не нравишься. Будто в подтверждение слов Столпа Змеи внезапно прокатилось согласное молчание. Мей не знала, что вообще они хотели от нее услышать. Она говорила правду, она ни в чем не солгала. У Аказы был блок, Аказа даже если бы и хотел убить ее — не смог бы. Как ей еще это объяснить? Мей вдруг стало противно от собственного бессилия. Это все бессмысленно, она им ничего не докажет. Может, до нее и правда никто не встречал таких «избирательных» в своих жертвах демонов — Мей уже не знала, во что и верить. Может, действительно это только ей так повезло. Повезло встретить особенного демона, в существование которого упрямо отказывались верить даже охотники на демонов. Удивительное дело. Мей в который раз за вечер почувствовала, как горлу подступила тупая безысходность, а под ребрами забилась уже знакомая тревога. Мей в который раз за вечер почувствовала, как разум начинает плыть в подкатывающей истерике. Она должна продержаться, скоро они отпустят ее. Скоро они покончат с ней. — У нас нет причин доверять словам этой бедной девушки. Она уже помутилась в рассудке. — Нет, — тихо ответила Мей и повернула голову в сторону Столпа Камня. Она очень хотела бы, чтобы ее слова сейчас прозвучали как можно уверенней. Она очень хотела поверить в собственные слова. — С моим рассудком все в порядке. Со мной все в порядке. Столп Камня покачал головой, снова сложив руки в молитве. Ответил он Мей не сразу. — То, что ты пережила плен демонов, мы верим. Но мы не верим, что демоны не смогли подавить твой разум. Ты сломалась, дитя. Демоны решили использовать тебя, чтобы подослать к нам в Организацию для своих грязных дел. Бедное-бедное дитя… Мей пробил пот, стало нехорошо. На улице между тем совсем стемнело, она уже совсем не различала размытых перед ней лиц. Кто-то все-таки зажег огни. — Скучно. С ней все ясно. Зря тратим на это время, — внезапно вынес свой вердикт тот самый подозрительно невозмутимо молчаливый мальчик, о присутствии которого Мей снова не раз успела позабыть. С каждым новым озвученным мнением у Мей под ребрами все холодело. Ей казалось, что по окончании собрания ее отведут даже не в карцер — сразу на казнь. Поймав себя на этой мысли, Мей не почувствовала совершенно ничего. Отведут и отведут — разве она сможет хоть как-то сопротивляться? Разве она захочет хоть как-то сопротивляться? — Жаль, очень жаль Мей-чан, но я согласна со своими товарищами: нам нельзя рисковать. Мей-чан ты, конечно, очень-очень милая, но… Я поддержу решение большинства. Прости-прости, Мей-чан… — розововолосая девушка, Столп Любви, запнулась и в смущении отвела взгляд. — Я воздержусь, — между тем напомнил о своем присутствии еще один из собравшихся. Мей только сейчас обратила на него внимание — лишь на мгновение. Еще один брюнет с ледяным безразличным взглядом. Еще один человек, который поскорее хотел закончить это все и, вероятно, пойти домой. Мей не знала, сколько времени уже длилось собрание: пока она рассказывала свою историю, явно успел пройти не один час. Очередь коротко высказаться между тем перешла к Шинобу. Она даже поднялась с места, а в глазах ее вспыхнул нездоровый блеск. И снова эта жуткая улыбочка — будто намертво приклеенная. Мей невольно вздрогнула. Шинобу будто за всех и сразу сейчас собиралась огласить ей приговор. — Ояката-сама, я уже составила список вопросов по сорока двум пунктам. Если вы позволите мне провести с Мей-сан ее первый приватный допрос, думаю, мы получим много бесценной информации. Снова в воздухе застыла гнетущая тишина. Все ждали ответа от Главы. Мей тоже. Мей тоже хотелось быстрей покончить с этим. — Думаю, пока в этом нет необходимости, Шинобу. Глава замолк. На некоторых лицах вспыхнуло непонимание. Шинобу поджала губы, молча опустилась на землю. Глава же продолжил оглашать свой вердикт. — Как я понимаю, здесь все считают, что Мей Ооте нельзя доверять. Я соглашусь, мы не можем принять все твои слова на веру, Мей. Ты должна нас понять. Раньше никто не возвращался из плена демонов живым. Демон, подбросивший тебя к нам, явно хотел, чтобы ты осталась в штабе. Мы не нашли при тебе никакого послания, а сама ты, как уверяешь нас, ничего не помнишь. Сейчас идет война, мы не можем рисковать. Мы не можем оставить тебя при штабе. Но я могу оставить тебя при себе. — Чего?.. — Санеми, до этого стойко державший язык за зубами, на этот раз не выдержал. Что только что сказал Глава? Нет, он ослышался? Не так понял? Все собравшиеся в одно мгновение заразились одним общим чувством глубокого непонимания — даже отрешенный мальчишка на миг оторвался от подсчета звезд на темном небе. Глава же лишь кротко улыбнулся. Посмотрел в сторону не менее удивленной Мей. — Здесь никто не принимает тебя, Мей. Но мы не демоны, чтобы снова запирать тебя в клетку. У тебя еще остался невыполненный долг, верно? Дому Убуяшики нужны лекари. Ты можешь жить и работать при моем доме, Мей Оота. Клан Убуяшики принимает тебя. — Это недопустимо! Ояката-сама, мы не можем подпустить ее к вам!.. Я не понимаю вас! Она опасна, она… — Она нуждается в защите, Санеми. Как и любой другой человек, пострадавший от демонов, — спокойно закончил за окончательно взорвавшегося Санеми Глава и снова перевел взгляд в сторону остальных Столпов, которые явно уже раздумывали, что же высказать против его решения. Что ж, Глава был готов выслушать каждого. — Никто из вас ведь не собирается отрицать, что Мей Оота пришла к нам после демонов, верно? Мы — Организация, призванная защищать людей от демонов. Вы правда считаете, что человека, спасшегося из плена демонов, мы должны отправить на пытки, запереть в карцере? Я не вижу необходимости в подобной жестокости. Мей из клана Оота обладает знаниями и умениями, которые будут полезны нашей Организации. Также Мей в течение полугода контактировала с двумя Высшими лунами — у нее для нас есть бесценная информация, которой Мей Оота может поделиться без всякого давления и пыток. Я согласен с вами: Мей Оота сейчас слаба рассудком. Мей Оота очень слаба… А потому мы не имеем сейчас морального права давить на нее. Мей Оота нужна нам в здравом рассудке — теперь ты понимаешь меня, Санеми? — Нет, — решительно кинул Санеми, снова подняв голову. Он снова смотрел на Мей с нескрываемым раздражением. Смотрел с неприязнью. — Не сегодня, так завтра она выкинет какое-то дерьмо. Мудзан Кибуцуджи за последние месяцы потерял трех Высших лун — где гарантия, что через нее он не собирается узнать координаты штаба и не явиться сюда самолично? — Я согласен с Шинадзугавой, это слишком неоправданный риск, — между тем вставил свое Столп Змеи. Он тоже не понимал, почему они должны были нежничать с этой подозрительной девкой. В идеале ее вообще нужно было бы устранить — вообще снизить риски угрозы для штаба. — Вся наша жизнь — это неоправданный риск, дети мои, — пространно ответил Глава. — Сразу после того, как Мей доставили в штаб, ее осмотрели. При ней ничего не нашли, на ней не было обнаружено и следа действия демонической крови. Пока Мей Оота была без сознания, Шинобу провела все необходимые анализы: Мей Оота сейчас находится на грани нервного истощения. Сейчас мы не имеем никаких оснований обращаться с ней как с преступницей и пленницей. — Я согласна с Оякатой-сама, это слишком жестоко… Мей-чан этого совсем не заслуживает, простите… — Столп Любви не сдержалась от нахлынувших чувств — всхлипнула. Кто-то из присутствующих в раздражении фыркнул. — Я тоже вынуждена согласиться с Оякатой-сама, — в напускной усталости вставила свое Шинобу. — С такими жесткими мерами мы рискуем подорвать и без того нестабильное состояние Мей-сан. И тогда она точно не сможет пойти на контакт. Но я все равно настаиваю на проведении приватного допроса. В скором времени. — Да вы все рехнулись… — грубо бросил Санеми и невольно перевел взгляд на Столпа Камня, на которого, казалось, осталась вся надежда — он должен был всех образумить. — Мы изо дня в день молимся за ваше здоровье, Ояката-сама. И мы не можем позволить, чтобы за вашим здоровьем следило это несчастное дитя с помутненным рассудком. Она больна, ее саму нужно лечить. К тому же, за ней будет нужен надзор. — Об этом не стоит беспокоиться. За ней будет кому присмотреть. Это все возражения? — Вынужден вас предупредить, вы совершаете ошибку, Ояката-сама. Я бесконечно уважаю вас, но ваше решение… — Мое решение уже принято, Санеми. Больше никто не проронил ни слова. Мей все это время сидела и не смела поднять головы. Она и не думала, что авторитет этого немощного мужчины был здесь настолько силен. Настолько, что даже тот грозный жуткий Санеми-сан сейчас пытался сдерживаться в своем желании рвать и метать. — Собрание завершено. Мей, ты можешь пройти с нами. Моя дочь, Хинаки, покажет твои новые покои и расскажет о твоих обязанностях. Мей на ватных ногах было двинулась в сторону Главы, но тут же замерла, поймав на себе два испепеляющих тяжелых взгляда. Неожиданно белая змея зашипела у нее под ногами. Мей отшатнулась, испуганно посмотрела на Столпа Змеи. — Это абсурдное решение, Ояката-сама, — прошипел Столп Змеи, не сводя пристального взгляда с Мей. — Возможно, — ровным мягким тоном допустил Глава, склонив голову. — Время покажет. Столп Змеи снова кинул недобрый взгляд в сторону Мей, но все же пропустил ее — его белая змея отступила, уползла обратно к своему хозяину. Мей сделала шаг вперед. Снова почувствовала на себе взгляды-взгляды-взгляды. Тело снова окатила слабость, мысли окончательно смешались. Если все видели в ней врага, не собирались принимать, то почему… Почему ее не запирают в клетку? Почему идут на поводу у этого человека со светлым пустым взглядом? Ей же и правда нельзя было доверять. Ее к ним подбросили демоны, и Мей самой очень хотелось бы знать, для чего. Для чего, Аказа-сама?.. Мей бы очень сейчас хотелось поговорить с ним. Снова попытаться вытянуть из него откровения. Мей не понимала, зачем он это сделал. И, видимо, никогда уже не поймет и не узнает. Аказы в ее жизни больше не было — а значит, и удушить своими расспросами ей было некого. Жаль. Мей меньше всего сейчас хотелось вновь падать в неведение, в неизвестность. Она и так не до конца понимала, где находится. Что она здесь будет делать, кем работать? Сейчас Мей шла навстречу самой настоящей неизвестности. Шла навстречу человеку, которому безумно хотелось довериться. Если ее деревня, если ее бабушка тайно работали на клан Убуяшики, значит и она не должна бояться доверить свою судьбу этим людям — их кланы, их узы были прочно связаны. Пусть Мей узнала об этом слишком поздно. Сейчас Мей остановилась у ступеней. В нос вдарил легкий приятный запах глицинии. Мей обернулась и поклонилась еще не разошедшимся охотникам. А затем в удивлении взглянула на маленькую беловолосую девочку, вынырнувшую из глубин дома. Мей не раздумывая приняла протянутую белую детскую руку — Мей тут же несильно потянули за собой. Для Мей Ооты собрание было окончено. Мей молча следовала за девочкой, снова в попытке отвлечься вслушиваясь в каждый скрип половиц. Она больше не ощущала на себе испепеляющих тяжелых взглядов — тревожное чувство на мгновение отступило. Хорошо. Мей впервые за все время после пробуждения в штабе охотников могла почувствовать что-то отдаленно напоминающее душевный покой. Безопасность. Сейчас за стенами этого дома она была в безопасности. — Спасибо… — Мей поняла, что сказала это вслух только тогда, когда девочка, все это время ведшая Мей по длинным слабо освещенным коридорам, вдруг остановилась, обернулась и мягко улыбнулась. Мей почему-то почувствовала себя неловко. В черных глазах девочки невозможно было прочесть какую-либо живую эмоцию. «Спасибо», — между тем снова слабо раздалось в сознании Мей. Девушка лишь мотнула головой. «Спасибо» кому? «Спасибо» за что? Мей и сама не до конца понимала. Не хотела понимать. Не хотела понимать, что снова и снова мысли возвращались к Аказе. К тому, что он сделал для нее. Что он сделал для Них. «Спасибо, Аказа-сама», — беззвучно шепчет Мей и следом за девочкой переступает порог какой-то темной, просто обставленной комнаты. Переступает порог своего нового Дома, тем временем как снаружи по двору несколько раз прокатывается раздраженно уверенное: «Я этого так не оставлю, она мне все выдаст, я из нее все вытрясу…»

***

Аказа сидел на траве и тупо смотрел на книгу, которую Мей ему так и не успела дочитать. И никогда уже не дочитает. Аказа сидел бездвижно уже вторые сутки — и все не собирался приходить в себя. Пустота. Пустота давила, сжирала — Аказа еще никогда не чувствовал себя так паршиво. Слабак. Он самый настоящий слабак. Кто еще, кроме него, будет так убиваться по жалкой человеческой женщине? Аказа забылся. И сейчас справедливо за это расплачивался. Он правильно поступил. Мей была его слабостью. Ей было не место в его жизни. Балласт, обуза, раздражающая ничтожная слабачка — Аказа злился, мыслями снова и снова возвращаясь к Мей. Аказа должен был от нее избавиться — избавиться от своего помешательства. Аказа должен был стать сильнее. Пошли третьи сутки — Третья Высшая луна продолжала чувствовать лишь новый и новый прилив отрешенности. Мей больше не с ним, Мей не вернется, Мей… Мей… Мей… Все мысли снова спутались — в голове все еще жил, кричал образ Мей. Образ наконец спасенной, освобожденной Мей. Аказа не мог не думать, что сейчас с ней. Что с ней сделали охотники, оставили ли они ее у себя или же отправили ее куда подальше. Аказа не мог не сомневаться, правильно ли он все-таки поступил. Казалось, приход Доумы открыл им обоим глаза — и Мей, и его никогда не оставят в покое. Доума всегда будет рядом, Доума в любой момент мог прийти и доломать их обоих окончательно. Доума ведь никогда не забывает своих «друзей». Пока Мей неделю приходила в себя, тенью бесцельно ходила за ним, пытаясь вытащить из него хоть слово, Аказа думал. Думал, что им со всем этим делать. Аказа хотел бы решиться и задушить наконец Мей во сне — чтобы она ушла тихо, не мучаясь, даже не просыпаясь. Но Аказа заранее знал, что не сможет. Победить Доуму в Поединке крови, убить Мей — что первое, что второе было ему неподсильно. Аказа был самым настоящим ничтожным слабаком и уже не пытался скрывать это от самого себя. Аказа устал врать самому себе. И Мей, и он были обречены. Мей не сможет жить с ним, он не сможет жить с ней. Это нужно было принять. Пора было прикрыть этот гребаный театр одного актера. Аказа должен был отпустить Мей — слабость, на которую в любой момент снова мог надавить Доума. Аказа больше не хотел играть по его правилам. А Мей уже и вовсе не могла — Аказа чувствовал: она уже сдалась, сломалась. А потому Аказе нужно было избавиться от нее как можно скорее. Отпустить — как Мей сама того когда-то хотела. Аказа знал, что и это сделать было практически невозможно: Доума найдет ее везде. Доума от нее не отвяжется. И Аказа ничего не сможет с этим сделать. Снова. Нужно было оставить Мей там, где Доума никогда ее не найдет, где Доума никогда до нее не доберется. Аказа думал над этим день и ночь. Пока решение само не попалось к нему в руки — пока очередной отряд истребителей демонов в очередной раз не встал у него на пути. Штаб охотников — идеально. Ни Аказа, ни Доума, ни даже Господин не знали, где находилось пристанище этих отщепенцев, отличавшихся слабоумием и отвагой. Отличавшихся безудержным желанием защитить всех и вся. Аказа мог отдать Мей охотникам — там, только там ее не достанут демоны. Не достанет Доума, не достанет и он сам. За все свои двести лет в Аказе просыпалось желание пообщаться с ничтожными людьми, как ни странно, только во время боя. И за все двести лет это общение Аказу не переставало разочаровывать, потому что за все двести лет ему попадались только непроходимые ослепленные вдохновенные идиоты, которые до последнего вздоха ратовали за какие-то свои убогие идеалы, кричали сквозь хрипы о каком-то там долге и грозили в предсмертной агонии каким-то скорым возмездием. За двести лет Аказа успел заскучать от общения с людьми — все они постоянно несли одно и то же — несусветную чушь. И умирали зачастую за одно и то же. Тоже за несусветную чушь. Эти самые вдохновенные идиоты своим долгом видели защиту людей от демонов. Защиту слабых. Это было Аказе чуждо. За двести лет Аказе все еще не надоело над этим насмехаться. Вот только сейчас ему было совсем не до насмешек. Если он не может защитить Мей ни от Доумы, ни от себя самого, то пусть это сделают охотники. Пусть это сделают те, кого он презирал и давил как ничтожных тварей последние двести лет. На себя надеяться Аказа уже не мог. Аказа был загнан в угол. Мей — уже сломана. Аказа никогда не забудет, как она в последний раз потянулась к нему, ища в его объятиях долгожданный покой и смерть. Аказа никогда не забудет, как снова обманул ее, решил все за нее, не оправдал ее надежд и ожиданий. Аказе не составило труда снова самолично выследить кучку охотников. Не составило труда перебить их всех, оставив в живых только одну девушку и совсем зеленого замершего в немой истерике паренька. Доверять Мей недобитым отбросам было верхом безумия. Но у Аказы не было выбора. Аказа никогда не забудет, как самолично передал бессознательное тело Мей побелевшим в ожидании скорой кончины убожествам со словами: «Она ваша». Аказа никогда не забудет, как тут же исчез тогда, не обернувшись. Аказа никогда не забудет: тогда он мог передумать в любой момент — не сдержаться, вернуться, добить тех двоих и забрать Мей назад. Снова потешить себя самообманом, что он со всем справится сам. Мей и с ним будет в безопасности — теперь он точно-точно постарается. Нет. Аказа больше не смел забываться — слишком это было чревато. Аказа все-таки сумел убедить себя: Мей среди охотников будет хорошо — там полно отбитых недобитых, с которыми Мей так любила возиться как лекарь. Мей наконец-то снова сможет заняться своим любимым бессмысленным и бесполезным делом — выхаживать непрошибаемых смертников. Подобной участью Мей точно будет довольна — Аказа знал наперед. Он уже достаточно хорошо знал Мей. Аказа понимал, что все сделал правильно. Понимал, что сам он не смог бы защитить Мей ни от Доумы, ни от себя самого. Аказа знал, что рано или поздно проснувшаяся похоть снова может захватить его разум — он снова может сорваться на Мей. И этого она уже точно не выдержит. Она не сможет больше лечь под него даже под страхом обращения в демона. Мей сломалась — Мей никогда и не была железной непрошибаемой. Она — всего лишь человек. Слабый-слабый человек — Аказа слишком часто об этом забывал. Аказа снова опустил взгляд на книгу. И тут же разорвал ее в ошметки. Без Мей ему должно было стать легче. Должно было. Но Аказа снова просчитался. Вместе с Мей он будто с кожей, с мясом отодрал от себя что-то очень важное. Необъяснимо важное. Больно. Аказа снова давился неизвестностью и непониманием самого себя. Теперь Мей рядом не было, теперь ему никто не объяснит, что сейчас творилось у него на душе. Не объяснит… — Чего грустим, Аказа-доно? Книжка грустная попалась? Понимаю, я поэтому уже лет пятьдесят и не читаю: каждый раз всё слезы ручьем, умеют же людишки в сочинительства!.. А где Мей-чан? Ей тоже книжка не понравилась? Знаешь, она с тобой стала такой букой… Совсем одичала здесь, бедная. Ну да ничего, теперь я буду навещать ее почаще: ты бы видел, как она мне обрадовалась! Даже заплакала от счастья. Эх, жаль ты как обычно пропустил все, Аказа-доно. — Проваливай, — пустым голосом перебил Аказа, даже не сразу почувствовавший присутствие Доумы — настолько он был погружен в себя и настолько ему сейчас было плевать на этого ублюдочного клоуна. Доума будто нисколько не огорчился подобному холодному приему — лишь еще шире расплылся в улыбке. — Сначала я хочу повидаться с Мей-чан. Ты знаешь, в прошлый раз нам понравилось болтать о тебе, я даже рассказал ей пару грязных секретиков о тебе, ты же не обижаешься на это, да? — Доума оскалился. Принюхался. — Так, где Мей-чан? — Ее здесь нет. Проваливай, — все тем же тоном повторил Аказа и поднялся с земли. Он и не думал слушать, что там нес Доума — сейчас это его совсем не волновало. Главное, что Мей здесь нет — Мей больше никогда не придется выслушивать треп этого больного. Не успел Аказа пройти и пару метров, как леденящий жесткий голос пригвоздил его к месту. — Где Мей, Аказа-доно? — медленно, вкрадчиво процедил каждое слово Доума. Вторая Высшая луна стояла прямо за спиной. Вторая Высшая луна дышала прямо в спину. — Что ты с ней сделал? Что ты сделал, Аказа-доно? Что ты наделал, Аказа-доно?.. Вторая Высшая луна снова сменила маску. Мышцы резко налились слабостью — Аказа даже не подумал отразить удар. Тело обдало мертвым холодом — кристаллы льда вошли под кожу. Аказа не переменился в лице, не обернулся. Сейчас Аказе было все равно даже на жгучую боль, мигом разлившуюся во всем теле. Они это уже проходили: его органы снова и снова разрывали, не давая мгновенно регенерировать. Щекотно. Аказе было лишь щекотно — настолько сейчас притупились его чувства. Сейчас он был не в себе — а Доума этого будто совсем не замечал, продолжая снова и снова рвать изнутри своего друга. — Я отпустил ее, — сплюнув кровь, наконец ответил Аказа. Обернулся. Лицо его исказилось безумным хищным оскалом. — Ни тебе, ни мне, ублюдок. Доума нахмурился. Отступил на шаг назад. Радужные глаза впились пустым взглядом в золотистые. Доума будто пытался определить: лгал сейчас Аказа-доно, или он действительно… — Отпустил, — будто неверяще пробормотал Доума и тут же разразился звонким смехом. — Отпустил! И правда отпустил! Я удивлен! Я поражен! Аказа-доно, какой же ты непроходимый… Доума вдруг замолчал, шумно выдохнул, а затем ударил себя по щекам. Снова нахмурился и одновременно растянулся в понимающей ухмылке. — Ох, влюбленные души порой творят такие глупости… Я огорчен, Аказа-доно. Я очень огорчен. Я и не знал, что ты можешь быть таким неблагодарным. Если бы я знал… Если бы я знал, я бы никогда не подарил тебе Мей-чан. Нет, отвратительно. И где же сейчас бедная Мей-чан? Ей, наверное, сейчас так холодно и одиноко… Наверное, она сейчас зовет меня на помощь: ей ведь совсем негде жить, у нее ведь совсем никого не осталось… Бедная-бедная Мей-чан. И на что же ты ее обрек, Аказа-доно?.. — Ты больше не увидишь ее, — единственное, что выплюнул Аказа вместе с новым сгустком крови. Доуму его ответ, конечно, не устроил. Совсем не устроил. Доума подошел к Аказе вплотную, склонил голову прямо к шее Третьей Высшей луны — глубоко вдохнул, закатив глаза. — Ты все еще пахнешь Мей-чан. А она наверняка еще пахнет тобой. Думаешь, мне правда так уж сложно будет найти ее? Ты всегда недооценивал меня, Аказа-доно. Я Мей-чан из-под земли достану — найду, куда бы ты ее ни упрятал. Хочешь, поспорим? Если я проиграю, так уж и быть, поддамся тебе в нашем следующем Поединке крови, помогу тебе исполнить заветную мечту — стать Второй Высшей луной. Ну, как тебе сделочка? Аказа ничего не ответил. Лишь бросил на Доуму уничтожающий взгляд. Этот идиот продолжал играть. Все еще не понял, что проиграл. — Ищи, мне все равно. — Аказа-доно, ты совсем не умеешь лгать, — разочарованно, покачав головой, протянул Доума. — Между прочим, это нам с Мей-чан в тебе когда-то и нравилось. Сейчас ты мне совсем не нравишься, Аказа-доно. Неблагодарный, глупый. Знаешь, я больше не хочу с тобой дружить. Не хочу дружить с глупой неблагодарной врушкой. Слышишь, Аказа-доно? Слышишь? Я тоже ухожу. Ухожу искать Мей-чан. В радужных глазах на мгновение мелькнул мертвый нездоровый блеск. — Я найду-найду-найду… — в леденящем исступлении забормотал Доума, не отрываясь смотря в глаза Аказе. — И это ты ее больше не увидишь, Аказа-доно. Ты никогда не ценил мои подарки, не ценил мою дружбу, не ценил меня… Ты никогда не ценил мою Мей-чан. Но не переживай: я найду ей новых друзей. У меня же много друзей, правда, Аказа-доно? Я поделюсь… Со всеми поделюсь… Прощай, Аказа-доно. Мы больше не друзья. Забудь меня. Забудь Мей-чан. Забудь… Доума, так и не закончив свою прощальную надрывную речь, растворился в полутьме. Аказа несколько минут стоял, будто застыв. А затем согнулся, не в силах сдержать смех. Идиот. Он и правда, впервые за последнюю сотню лет обыграл этого идиота в его же игре. Пусть ищет, пусть вынюхивает — до Мей ему все равно не добраться. Никогда. Доума проиграл. Аказа наконец-то смог его удивить, смог обойти. Они и правда больше не друзья. Даже в больных фантазиях Доумы — не друзья. Впервые после исчезновения Мей из своей жизни Аказа почувствовал, как по жилам растеклось приятное облегчение. Хоть в чем-то он не облажался, хоть в чем-то он оказался прав. Аказа метнул пустой взгляд в сторону дома. Пора уходить. Здесь ему делать больше нечего. И все же Аказа медлил, ноги будто пригвоздило к земле. Он не мог просто так уйти. Аказа сделал пару шагов, наклонился к земле. Поднял изорванную книгу. Повернулся, двинулся в сторону дома. Дверь оставил открытой. Снаружи на улице все на мгновение замерло. Внутри дома что-то вспыхнуло. Аказа вернулся уже без книги. Поднял голову к небу. Скоро рассвет. Сегодня здесь до рассвета будет светло как днем. Аказа обернулся в сторону дома. Золотистые глаза расширились, кулаки сжались. Неужели искры не хватило? Аказа недвижно стоял, тупо уставившись в одну точку. Пришлось подождать. Подождать, когда его тело наконец охватила новая волна облегчения, а Старый дом, их дом с Мей, лизнули первые языки пламени. Тепло. Аказе давно не было так тепло. Светло. Аказе совсем не хотелось уходить. Аказе хотелось задержаться здесь как можно дольше, досмотреть до конца, выжечь жгучим пламенем на своем сердце, на душе, в сознании: Мей к нему больше не вернется. Мей больше некуда возвращаться. И Аказе тоже некуда возвращаться. Не к кому. Аказе тоже пора уходить.