Вина и искупление

      Утром следующего дня Су Ён пришёл в библиотеку с опозданием. Он нёс в руках охапку пожелтевших красивых листьев и веточку, похожую на рогатку, и оставил свои сокровища у глобуса на подоконнике. Мальчик не дождался отца, решив сделать вид включённого в работу и нисколько не задержавшегося, и сел за учебник по экономике в архиве.       - Су Ён? – позвал Шин с недоумением. Голос отца раздался откуда-то из-за спины, это Су Хёк отжимал тряпку в углу комнаты и краем уха заметил шевеление между стеллажей.       - Аю, - отозвался мальчик и обернулся через плечо, задрав локоть на спинку стула. Шин бросил тряпку под ноги, не отжав её до конца, и небрежно обтёр руки о фартук. Он посмотрел на сына растерянно, подходя ближе и убеждаясь в том, что ему не показалось.       - Это ещё зачем? – особо акцентируя слово «это», спросил Су Хёк, сдерживая возмущение.       Сын сидел в своей обычной белой рубашечке и широких штанах, только вместо привычного тёмного пиджака у него на плечах была кашемировая чёрная накидка, заколотая золотой брошью в виде фамильного герба Голденлеонардов – когда-то это был символ принадлежности к монаршему эскорту. Су Хёк надеялся, что издалека ему это только померещилась, но сын действительно был одет в его старую форму.       - Что? – уточнил Су Ён непонимающе, не догадываясь, что возмутило отца.       - Ты зачем это на себя нацепил? – строго спросил Шин, схватив кашемировую накидку, снятую им ещё в юношестве, и с силой дёрнул её на себя, желая как бы сорвать.       - Ну так… мне это Вольф подарил, - объяснился мальчик невозмутимо, - сказал, пиджаки я быстро рву и мацаю, а накидка она как раз – оп, и пошёл. А ещё она лёгкая, не расстёгивается и без дурацких пуговиц. Правда удобно. Мягенькая такая. Потрогай… - Су Ён погладил себя по плечу, как бы стряхивая с накидки невидимую грязь, и тут же испугался бешено-злого выражения лица Шина.       - Снимай быстро! И чтобы я тебя больше в ней не видел! – вскрикнул Су Хёк, так что даже стража на том конце архива моментально отреагировала. Шин, видя, как сын мыкается, сам через голову стянул с него кашемировую тряпку и швырнул её под стол.       Мальчик вздрогнул и испуганно вжался в спинку стула, подтягивая руки к животу и сутуло опуская подбородок на грудь. Су Ён не видел причин, по которым папа на этот раз не на шутку вышел из себя, и решил, что это из-за его долгого отсутствия или низкой техники чтения, которую не так давно мальчик показал отцу.       Су Ён поддал носком ботинка накидку, осторожно нагибаясь и подсовывая её себе под зад, когда Шин отвернулся за учебником.       - Брось, тебе говорят! – не контролируя мимику, на повышенных тонах оборвал сына Су Хёк. Шин не заметил, как обычное возмущение перешло на крик. Он сбросил с себя грязный фартук, комкая его и забрасывая на свободные прутья этажерки. В лице мальчика проскользнул испуг: губы задрожали, в глазах блеснули слёзки. Су Ён не справлялся с гневом отца, заражаясь от него эмоциями и не выдерживая их накала.       - Пап… - робко позвал его мальчик, стараясь как-то смягчить мужчину, - а Вольф наоборот сказал мне носить её, не снимая. Сказал, обидится, если не буду в ней ходить. Меня же стражники сдадут, если так вот увидят…       «Да плевать, что он тебе там сказал!» - подумал про себя Су Хёк, кусая себя за язык, чтобы не ляпнуть такое вслух сгоряча.       Су Ён выглядел растерянным. Видимо, с той стороны, недоступной больше Шину, на его сына давили не меньше.       - Ты же можешь этого не делать… по своей воле? - уточнил Су Хёк осторожно, сопоставляя старые требования к своему сыну о ношении очков, а теперь и о чёрной накидке. В сочетании этих вещей Су Ён внешне становился очень похожим на отца в юности, но Шин надеялся, что это ничего по сути не значило.       - Вольф редко меня о чём-то просит, зачем его обижать. Я буду носить, раз он так сказал. Жалко, что ли.       У Шина в жилах похолодела кровь. Он замер, пряча руки за спиной и хмуро глядя на то, как Су Ён сунул голову в прорезь для горла и, неопрятно оттягивая накидку из стороны в сторону, надел её обратно.       - Надень очки, пожалуйста, - попросил Шин шёпотом, вуалируя испуг раздражительностью. Сын торопливо похлопал себя по карманам, боясь не угодить отцу и снова испытать на себе его ярость, и уже через секунду нацепил круглые тоненькие очки на переносицу, недовольно щурясь и напрягая зрение, чтобы что-то разглядеть.       - Кошмар какой… - одними губами произнёс Шин, тяжело вздохнув и уронив лицо на ладони. Он тяжело опустился на табурет, плечом опершись о хлипкий стеллаж, и зажмурил глаза. Су Хёк не мог поверить, что Вольфганг оказался способен на такое. Его «заключение» не могло пройти так спокойно, в любой момент спокойное существование могло сложиться, как карточный домик, и жизнь превратилась бы в ад, но такого поворота Шин не предвидел.       Су Хёк не знал нынешнего распорядка короля и его занятость, но по себе он знал, что до переворота они виделись каждый вечер в серебряной столовой, чтобы вместе перекусить перед сном, а два, реже три раза за неделю Вольфганг намекал ему на интим, и они по очереди ходили друг к другу в спальню. Обычно это было не в понедельник, потому что Шин по этим дням проводил совещания, не по средам, так как Вольфганг отлучался на смотр войск и конюшен, не в воскресенье из-за загруженности двора и гостей. Со временем любовники стали заниматься сексом, как по часам, ровно в одни и те же дни, в одно и то же удобное друг другу время.       И всё бы ничего, но это знание не давало Су Хёку покоя. Шин стал замечать за сыном некоторые закономерные особенности, которые с чудовищной регулярностью и точностью совпадали с «интимными потребностями» Его Величества.       Поначалу Шин это игнорировал, продолжая вести занятия в обычном режиме и не акцентируя внимание на повышенную усталость, сонливость и вялость своего сына по утрам. Су Ён был рассеянным, часто зевал, глазки у него слипались. Су Хёк старался делать вид великого слепого, убеждая себя в том, что всё это ему кажется и что не мог его Вольфганг пасть так низко, но однажды мальчик пришёл после завтрака в библиотеку, но не дойдя до архива улёгся поперёк лавок в читальном зале, набросил на лицо кашемировую накидку, чтобы свет не бил в глаза, и задремал.       - Су Ён! – звал его отец через всю библиотеку, стоя в арочном проёме архива, подбоченившись. Первый раз он позвал его строго, хмурясь и складывая руки на груди, а потом кричал его имя до тех пор, пока стража не сделала ему замечание. Ребёнок сопел, не отзываясь, обеими руками обнимая толстенькую книжку и подсунув под голову свёрнутый пергамент вместо подушки.       Шин не мог взяться за работу. Он нервически перекладывал со стеллажа на стеллаж уже отобранные сортированные документы, занимая себя бездельной не нужной работой и маясь собственными додумками и надстройками. Су Хёк моделировал в своей голове ситуации, в которых Вольфганг щипал его ребёнка за ляжки, лапал острые мальчишеские коленки и маленький зад, целовал в макушку, заправляя короткие растрёпанные волосы за уши, как бы случайно приобнимая за плечи в коридоре и загоняя его под свою мантию, как когда-то с ним самим игрался старый Король. Память играла с Шином злую шутку и преподносила ему невыносимо детальные и точные воспоминания из прошлого. Если Вольфганг решил совратить сына у него на глазах в качестве морального ущерба за предательство – Су Хёк сойдёт с ума.       Шин наклеивал марки на опечатанные старые конверты, то и дело подбегая к проёму в библиотеку, чтобы проверить, не проснулся ли его сын. Как и ожидалось, конструктивный диалог со стражей не состоялся, и на просьбу предупредить его о пробуждении Су Ёна или позвать его в архив при случае Шина вежливо послали матом. Мужчина ждал, пока ребёнок отоспится и вернётся к нему на занятия, но до учёбы ему не было никакого дела. У Су Хёка назрело столько жестоких, но своевременно необходимых вопросов, что он всё это время пробовал в своей голове их помягче перефразировать и отрепетировать нужные мягкие слова, чтобы мальчик не затушевался и не начал неправдоподобно врать.       Спал Су Ён на удивление долго. Шин в один момент не выдержал, изнурительно выматывая себя догадками и ненавистью к себе, сел прямо на проход, обнимая колени руками и кладя голову на них голову, и стал пристально смотреть за тем, как ребёнок дремет на том конце библиотеки. У него сердце разрывалось от мысли, что его сын, его маленький хрупкий мальчик пройдёт через тот же ужас, стыд и опущенство, что когда-то пропустил через себя его отец. Шин не мог отделаться от навязчивых визуализаций, в которых Вольфганг сажал на колени его полураздетого сына, гладя худые покатые плечи, кормя с мальчика с рук и тыльной стороной ладони обтирая его щёки. От каждого такого отрывистого эпизода Су Хёка передёргивало.       Он проснулся после обеда, побитый и мятый, но детская гиперактивность и невосприимчивость быстро вернули мальчика к жизни. Он спросонья взял с собой только пергамент, измятый по форме его затылка, а свалившуюся под стол книгу проигнорировал, и дошёл до архива.       Су Хёк так и остался сидеть в арочном проёме, немигающим взглядом провожая сына.       - Ты чем всю ночь занимался, сорванец? От служанок по дворцу бегал? Ты спал сегодня вообще? – осторожно подводил к теме Шин, думая, что уже успокоился, но ощущая внутреннюю дрожь. Он питал иллюзорную надежду услышать глупый, но по-простецки оправдывающий странное поведение сына предлог, в глубине очень надеясь, что это не Вольфганг трахает его сына, а Шин слишком искушённый и озабоченный, и вообще это всё ему показалось.       Су Ён потёр бровь, нажимая костяшкой указательного пальца на веко, и вольготно присел на край стола.       - Мы с Вольфом вчера гуляли допоздна, поиграли потом ещё… он поздно освободился вчера, я прям с постели встал.       Су Хёк вздохнул.       - Во что играли?       - Не знаю как называется. В штуки такие круглые, - мальчик активно жестикулировал, пытаясь объяснить принцип игры на пальцах, но Шин даже после архисложных пересказов правил не понял, в чём там заключалась суть.       - Где это всё было?       И Су Ён стал пересказывать какие-то обрывочные воспоминания о прошлом вечере, перечисляя ростовое зеркало, напольные часы с кукушкой, мраморный шахматный стол, гигантский пейзажный витраж, и по вторичным признакам Шин стал догадываться, что сын описывал королевскую спальню.       - Ты был в его покоях? – спросил Су Хёк прямо, выжидающе глядя мальчику в глаза. В висках зашумело.       Ребёнок поначалу растерялся, продолжая описания и отнекиваясь, мол, что-то там они делали, читали, играли, но Шин строго попросил ответить «да» или «нет».       Мальчик сдался и нехотя кивнул.       У Сё Хёка заболело сердце. Он расцепил крючки на воротнике, чтобы легче дышалось, и положил руку на грудь, сминая под пальцами парчовый камзол. Самые страшные его предположения подтверждались.       - Кто тебя туда вообще впустил? Ты сам напросился?       - А вот и нет, Вольф сам меня привёл. Вот ещё мне проситься… - с какой-то даже обидой в голосе заметил Су Ён, мол, «я такой гордый, я бы без приглашения на навязался».       - Что он тебе говорил? Под каким предлогом позвал? Вы же раньше никогда не ходили друг к другу по спальням. Ты знаешь, что это неприлично?       Су Хёк интуитивно повышал тон, не замечая, как снова стал срываться на сыне. Мальчик помалкивал, отвернув лицо и потупив взгляд в пол. Его журили и бранили по факту за то, что сам он не особенно хотел делать. Он случайно попал в перипетии «взрослых разборок» и стал инструментом развития конфликта, расходным материалом, не до конца понимая свою роль.       - А ну рассказывай, кому говорят!       И в звенящей тишине архива, где только канцелярские писчие за стенкой шкрябали перьями по пергаменту, стало слышно тихое-тихое надрывное мычание и тоненькие всхлипы. Су Ён покраснел и расплакался, беззвучно содрогаясь от слёз и смахивая влажные дорожки краешком кашемировой накидки. Ребёнок не выдерживал эмоциональных срывов отца, толком не понимая, за что его постоянно критикуют и что от него все хотят.       Шин от неожиданности охнул. Он ни в коем случае не хотел довести ребёнка до слёз, Су Хёк и сам то себя еле выносил, как только его при этом терпел ребёнок!       Су Хёк помнил себя в его возрасте. Он таким же наивным и инфантильным, не понимающим грубых намеков, был неискушенным и доверчивым, без задней мысли считающим, что сорокалетний мужик зовёт тебя в свою спальню на ночь глядя чтобы почитать с тобой вместе совершенно не интересную ему сказку, полежать и посмотреть в потолок, считывая на фресках какие-то сюжеты и дорабатывая их сказочными небылицами, есть конфеты и кувыркаться на пуховой простыни. Су Ён был ещё слишком маленьким, чтобы отличить вежливость от флирта, заинтересованность от совращения, угадать в ничем не примечательном жесте домогательство, различить оттенки настроения собеседника. Ребёнок вполне мог принимать похоть за игру и ничего не подозревать, без задней мысли принимая подарки, без страха ластясь к рукам и следуя за взрослым знакомым человеком на плаху.       Вольфганг был для Су Ёна очень близким человеком. Он действительно провёл с королём всё детство, не имея представления о насилии, сексуальных домогательствах и интиме, парень не знал, что с его весёлым, щедрым и ловким Вольфом можно не только учиться, охотиться и играть, но и вкушать взрослые страсти.       Эта мысль не укладывалась у Шина в голове. Он увидел, что мальчик ничего ему сейчас не расскажет, а продолжить выжимать из него признание – означало бы никогда не узнать правду. Су Хёк сделал над собой усилие, чтобы смягчиться.       - Иди ко мне, - позвал его отец, - иди не бойся. Прости меня. Слышишь? Я не нарочно… - нелепо просил прощения Шин, обнимая мальчика на плечи и осторожно прижимаясь к нему телом.       Су Ён сложил руки на груди накрест, не подпуская Су Хёка к себе близко, и расплакался ещё сильнее.       - Я больше не буду об этом спрашивать, честно. Честно, - как будто обещая это самому себе, утешал он ребёнка безрезультатно, - ты мне сам потом расскажешь, если захочешь. Договорились?       Шин тыльной стороной ладони коснулся его подбородка, намекая на то, чтобы сын повернул к нему своё зарёванное лицо, но Су Ён так резко вздрогнул и с силой стал уворачиваться от прикосновений, что отец испуганно отдёрнул от него руки и сделал шаг в сторону. Су Ён засопел, размазывая манжетом слёзы, промакивая веки и щёки накидкой в изгибе локтя.       Шин помнил, как у него после монаршего эскорта на много лет появилась боязнь прикосновений и особая чувствительность к каждому неосторожному жесту. Су Хёк панически боялся любых сексуальных домогательств, с агрессией и подсознательным отвращением реагируя на любые касания. Шину потребовалось много времени, чтобы старые раны затянулись, зарубцевались шрамы и он смог бы перешагнуть через своё прошлое, жить дальше. Су Хёк подумал, что даже прикосновения отца в свете последних событий могут быть ребёнка нетерпимы, и не стал его мучить.       «Беги от него! Беги из дворца, спрячься где-нибудь, не иди за стражей, не бери его за руку, не принимай его подарков. Выплёвывай все его угощения, вороти нос от игрушек. Не смей ничего от него принимать. Беги! Как от огня беги!» - думал про себя Шин, слова у которого в горле застряли от злости на себя, от самоненависти, от чувства безвыходности обречённости. Своим поступком он обрёк родного сына на совращение, стыд, наставил его на путь комплексов, фантомных страхов, непринятия своего тела.       Вольфганг слишком хорошо знал своего друга, так что решил заставить Су Хёка пережить ужас монаршего эскорта заново, воскресить в его памяти самые чудовищные и животрепещущие моменты из детства, которые бы как в зеркале отразились на его ребёнке. Король знал, что Шину самого себя было не жаль. Су Хёк готов был пожертвовать собой ради цели или от отчаяния загнанным в угол прикончить себя. При большом желании он мог бы выдержать свои истязания и наказания, но боль чужого, очень близкого человека, размотала бы его по стенкам. Вольфганг знал, что Су Хёка невыгодно держать в пыточной камере. Ещё переворот аристократии во главе с Хаяном показал, что сколько бы Шин не был чувствительным и восприимчивым к боли, он выдерживал изуверства и надругательства, если у него по-настоящему есть цель.       Настоящее наказание для Су Хёка – это беспомощность, дизинформированность, немощь.       - Ты только одно мне скажи. То, что вы делаете, это больно? Тебе больно? – Шин усмирил нрав и взял себя в руки. Он задал этот вопрос, когда увидел, что Су Ён совсем уже успокоился, перестал гундосить и хныкать, садясь обратно за стол и небрежно разворачивая закондрюченные пергаменты.       Мальчик посмотрел на Шина раскрасневшимися глазами, и Су Хёк поднял руки над головой, мол, «сдаюсь, молчу» и перестал задавать наводящих вопросов.       - Возьми. Угощайся, - протягивал на вытянутой ладони Шин ребёнку сладости, шоколадные конфеты с помадкой, кремовые ягодные корзиночки, но Су Ён, насупившись, игнорировал их.       Су Хёк не был уверен, что вместе с красивой ягодкой и сахарной помадкой не протягивал ребёнку нервно-паралитический яд, но он вроде бы ел сегодня уже с этих подносов и как-то остался в живых. Шин не знал никакого другого способа загладить вину перед ребёнком, кроме как дать ему что-то вкусное и оставить в покое на часочек. Совесть ужасно мучила Су Хёка за то, что он задел ребёнка собственными срывами.       Но сын ничего не брал. Он коротко и обиженно бубнил: «не хочу», «не буду» каждый раз, когда Шин что-то ему предлагал.       Потом мальчик пожалуется, что стража и слуги зачастили водить его к лекарю, который постоянно делал ему клизмы и глубокие промывания, не находя возможности от них как-то улизнуть. Су Ён негодовал, почему Вольфганг за него не заступается, а отец не может выйти из архива и объясниться с «мучителями» лично.       Обычно сын засиживался в архиве допоздна, потому что скучал в своей комнате и донимал отца, а последние несколько дней стал выдумывать разные предлоги, чтобы уйти пораньше всегда в одно и то же время. То ему вдруг понадобилось в сад поискать брошенную вещь, то обещал с другом в служебном корпусе увидеться, то служанка позвала по глажке помочь, хотя до этого не звала ни разу. В конце концов после дотошных расспросов Шина мальчик признался, что на самом деле всё это время его к себе звал Вольфганг, просто, видя болезненную реакцию Су Хёка сын не хотел ставить его в известность.       Поначалу мальчик уходил сам, потом за ним стали посылать слуг. Теперь вместо того чтобы уходить по определённым дням недели в удобное время, его позорно и публично звали чужие люди. Каждый раз это было очень предсказуемо и ожидаемо, с точностью до получаса, но каждая минута из этих тридцати давалась очень тяжело. Су Ёна забирали как арестанта, без объявления и предупреждения. Раз – и всё. Его могли позвать в восемь вечера, могли в полдевятого, однажды Вольфганг пригласил его в свои покои в десятом часу, и каждый раз у Шина тянуло сердце. Ожидание расставания, пусть даже кратковременного и неизбежного, разрывало его в клочья.       Сегодня они читали вслух.       - Шин Су Ён, - раздался голос служанки, оставшейся на пороге архива и лишь осторожно заглядывавшей внутрь. В последнее время именно эта женщина отрывала их от занятий.       Су Хёка передёрнуло от отвращения. Этим тоном, в этой форме, в такой манере речи надсмотрщик за монаршим эскортом вызывал ребят в «Покои цветения», и ровно так же звучало и его имя когда-то. Весь этот театр был для него, его сын – жертва по его вине, эта служанка, сопровождавшая Су Ёна до купальни, а потом до спальни короля замешана по этой же причине.       Шин каждый раз как в первые чувствовал себя палачом.       - Я пойду, - пугливо говорил Су Ён, с несвойственной себе покорностью и скоростью собираясь и нехотя уходя из архива. Постоянные «медицинские процедуры» и ночные посиделки у Вольфганга попервой радовали его, а потом стали только выматывать. Ночи без сна, сконцентрированность, внимательность, однообразие всех этих «встреч» словно выпивали его.       Шин провожал сына вместе со служанкой до арочного проёма, похлопывая по плечу или приглаживая волосы на макушке. Он как будто шёл вместе с ним на казнь, которая каждый раз отсрочивалась и разрывала ему сердце неизбежностью, тревогой и тоской.       - Стой, - сказал вдруг Су Хёк, потянув сына за край кашемировой накидки, и мальчик тут же остановил шаг.       Шин обратил внимание, что у мальчика развязался шнурок на ботинке, а Су Ён так и не научился завязывать тугие аккуратные бантики. Он опустился на одно колено, деревянными от напряжения пальцами затягивая узелок, и вскользь исподлобья взглянул на сына.       - А ты вырос, сынок… - заметил Шин неожиданно для себя, почему-то только с этого ракурса оценив, что Су Ён перестал быть куколкой, которую можно было оторвать от пола и перенести на руках в соседнюю залу, - всё хорошо?       - Министр Шин, ему пора идти, - деликатно заметила служанка, выражая прежнее почтение к Су Хёку и как бы намекая на то, что стража наблюдает за ними с особой подозрительностью.       - Всё в порядке, - Су Ён качнул стопой из стороны в сторону, проверяя, не болтается ли туфель, - спасибо.       Улыбка сына облегчила сердце Шина, но не лишила его боли. Су Хёк проводил мальчика взглядом до тех пор, пока тёмная макушка не скрылась за дубовыми ставнями дверей королевской библиотеки и отголоски его шагов монотонным гулом не растаят в глубине дворцового коридора.       Мужчина тяжело вздохнул, опершись плечом о стеллаж, и попросил архиведа накапать ему сердечных капель. Каждый раз после таких «проводов» у него сердце стучало, ломая рёбра, шумело в висках, голова раскалывалась от боли. Су Хёк ложился на софу, сложенную из нескольких старых матрасов и покрывал, напивался сердечных капель и, прикладывая ко лбу и груди холодное мокрое полотенце лежал так до глубокой ночи. Чувство вины, стыда, жалости ненависти к себе и беспомощности ужасно давили на него, и Шин не знал, как привести себя в чувства.       Он не мог отделаться от навязчивых всплывающих перед глазами ассоциаций, вспоминал голого Вольфганга, крепко сложенного, жилистого, сильного, его широкий разворот плеч, мощную шею, толстый налитой кровью член, в конце концов, и воображение с ужасом приставляло к этому кобелю малолетнего боязливо жмущегося ребёнка. Шин вспоминал, как его самого приводили к старику и вынуждали ублажать его похоть. Су Хёк умом понимал, что прошлый король в его малолетстве был не так чтобы сильно старше Вольфганга, но с нынешнем правителем Шин не брезговал спать в силу своего собственного возраста. Вольфганг для Су Ёна сейчас был равносилен прошлому Королю для Су Хёка в его детстве: был таким же большим, кисло пахнувшим потом, ленивым, уставшим за день и похотливым.       У Шина тошнота подступала к горлу от одной мысли, что Вольфганг насиловал его сына, зажимал и лапал по углам, волок в постель, стягивая с его маленького хрупкого тела рубашечку и штаны, целуя его рот в рот. И Су Хёк ничего не мог с этим сейчас сделать! Он был не в том положении, чтобы за кого-то попросить. Это был его персональный ад, его личное наказание.       Шин не понимал, как его отцу хватало мужества и самообладаниях молчать, ненавязчиво приободряя ребёнка и позволяя ему оставить нелицеприятные подробности в тайне. Су Хёк помнил тоску и жалость в темных глазах отца, лицо которого на много лет постарело всего за пару месяцев, когда Шин только начал носить чёрную накидку. Отец позволил Су Хёку остаться наедине со своими слезами, не видел его слабости, отчаяния, тоски. Он не стал вынимать из сына душу, принуждая пересказывать каждую ночь, каждый танец и отчитываться за каждый бокал вина, и Шин очень благодарен отцу за это. С возрастом ему стало не стыдно смотреть ему в глаза, в то время как с другими бывшими ребятами из эскорта он не мог даже находиться в одной комнате.       Это душераздирающее наказание.       Архивед напоит Шина успокоительным, и Су Хёк провалится в глумной сон, в котором его, маленького мальчика будет грязно домогаться старый Король, самый стойкий образ из кошмарных снов, его палач и мучитель. Шин раздразнил себя за день навязчивыми непристойными воспоминаниями о своей будущности в монаршем эскорте, и теперь ему снился шоколадный фонтан, в который можно погружать пальчики, а потом облизывать их, снились танцовщицы-чужестранки, полуголыми пляшущими в золотых цацках, увешанные гремящими браслетами, подвесками и головными уборами. Су Хёку снились состояния, чувства, мысли. Он как будто возвращался туда, в своё кошмарное детство, заново переживая добровольные изнасилования, которые на всю жизнь остались на его сердце уродливыми зарубцевавшимися шрамами, бесчувственными и зудящими на плохую погоду одновременно.       Шин не отдыхал днём, выполняя монотонную рутинную работу у архиведа, почти не спал ночью, удушаемый кошмарными снами, чувствуя себя после сна побитым и вымотанным, как если бы всю ночь грузил уголь, а после день начинался заново. В таком режиме моментально приходило истощение.       Ночь Су Ёна была такой же бессонной. Из королевской библиотеки его привычным путём повели сначала в отхожую, помыли, почистили, переодели и довели до покоев Вольфганга. Женщина со сложно определимым возрастом, замотанная в бордовые и сиреневые одежды своего служебного статуса, проводила юношу до двери, объяснилась со стражей, по обеим сторонам от дубовых створок охраняющих спальню короля, и поклонилась.       В королевских покоях было жарко натоплено. Несмотря на позднюю осень комната была прогрета, как зимой, от печей всегда шёл жар, в камине трещали угли, постель разогревалась чугунными сковородами. Вольфганг полулежал в кресле, вытянув ноги на кофейный столик и перебирая на коленях вскрытые письма. Глашатай-стражник объявил о приходе обычного гостя, и король скромным кивком головы показал, что готов встретить его.       - Ну и жарень! – заметил Су Ён, на ходу стаскивая ботиночки, поддевая носком каблук и небрежно отпихивая их босой стопой в сторону. Мальчик снял через голову накидку, перебросив её через спинку стула у трюмо, и сел в кресло напротив Вольфганга, подбирая под себя ноги.       - Тренер по верховой езде хвалил тебя сегодня. Молодец. Ты прирождённый наездник. Подрастёшь, будешь брать верхом моих жеребцов, - Вольфганг тут же убрал ноги, спустив их на бархатный пуфик у кресла, и стал бережно складывать бумаги одно на другое, стараясь не перегнуть в пополам.       - Это я ещё не старался, - хорохорился Су Ён и взял с кофейного столика миску с чищенными яблоками, поставил её прямо перед собой и беспардонно ел, не спрашивая разрешения. Вольфганг ставил фрукты и шоколад для ребёнка и не прикасался к ним всё время.       - На будущий год сможешь участвовать в скачках, как новичок. Тебе нужно будет поднатаскаться на галоп и вышагать центральный ипподром на дворцовой, мы сходим с тобой по весне, когда сойдёт грязь. Августовские празднества мы с тобой сделаем… - слушая это, Су Ён улыбался.       Вольфганг был для ребёнка настоящим кумиром: он великолепно держался в седле и уверенно вёл коня, ловко и изощрённо владел несколькими видами оружия, на детский взгляд был очень рассудительным и к своему возрасту не растерял добродушия и мальчишеского озорства. Король научил его плавать прямо в королевском пруду позапрошлым летом, мастерил с ним какие-то самолётики и прогатули, показал, какие деревья в саду пригодны для шалашей и какие материалы для них сподручнее использовать. Вольфганг давал ему свободу и своим примером показывал, как должен выглядеть «настоящий мужчина». Су Ёна это впечатляло.       - Папа узнает – убьёт, - заметил мальчик сразу, как только азарт и восторг сошли с него, - он точно не разрешит мне.       - Брось, не такой он у тебя тиран. Мы поговорим с ним. Посмотрит, как ты держишься в седле, с тренером посоветуется. С ветерком его прокатишь – и он не будет возражать, - Вольфганг сложил письма в одну стопочку и, перекрутив их эластичной верёвочкой, положил на нижнюю полку столика с глаз долой.       - Он там сидит в этой своей библиотеке и бесится. Совсем забодал. Живёт, не вылезая. Поговори с ним, пусть он поедет с нами на охоту. Или за рвом погулять сходит… я уже устал от его книжек и бумажек.       Вольфганг глубже обычного вдохнул и бесшумно выдохнул.       - Я сейчас не могу с ним разговаривать, - не углубляясь в подробности, возразил Вольфганг. Он положил шкатулочку на стол и открыл крышку.       - Почему? Ты же король, ты всё можешь! – возмутился Су Ён, - ты не знаешь, где он? Он там сидит в шкафах, как тютюк, спрятался. Я тебе покажу…       Вольфганг добродушно усмехнулся. Крамольные хитросплетения, заговоры, злословные слухи и правда о безуспешном дворцовом перевороте не дошла до ушей Су Ёна, так что для мальчика оставалось в тайне «непонятное» поведение отца и «странное» отношение Вольфганга. Мальчик был достаточно зрелым, чтобы понять суть, но король строго приказал остановить любые «говорки» и «шёпотки» о сути провалившейся операции, так чтобы эта новость не вышла за пределы дворца и не искусила других бузотёров.       - Дело не в том. Просто мы с твоим папой поссорились и не разговариваем, - донельзя упрощал мужчина, так чтобы Су Ён не смог задать неловкого уточняющего вопроса, на который с его неутомимым любопытством и настойчивостью так или иначе пришлось бы ответить. Вольфганг не стал бы настраивать сына против Су Хёка, справедливо критикуя его поступок и выставляя его «врагом короны». Он хотел, чтобы мальчик до поры до времени ничего не знал, а как подрос бы и окреп умом, обо всём бы узнал. Так было бы здоровее и рассудительнее.       - Это он тебя обидел? – уточнил Су Ён, видя, как Вольфганг старательно уходит от темы.       - Есть немного, - король коротко кивнул, и пододвинул к себе заварочный чайник, стоящий всё это время на нижней полке. Ребёнок чаю не пил, предпочитая ему обычную воду, а Вольфганг принимал с ним травы.       - Да он у нас дурак, ты же его знаешь, - смешливо отмахнулся Су Ён. Он предпринимал уже попытки «примирения» двух самых близких взрослых людей в его жизни, но они по своим причинам не шли на диалог. Мальчик хотел, чтобы всё было по-старому: их совместные прогулки и дурачества, добродушные посиделки. Ребёнок не понимал, но интуитивно чувствовал, что дружба его отца и Вольфганга – это что-то очень большое, сильное и крепкое, основополагающее в жизни обоих.       - Ты ещё обещал покатать меня на Докаре, помнишь? – вспомнил Су Ён и заговорил с набитым ртом, сладко потянулся, тихонько хрустнув плечиком.       - Помню, конечно. Но сейчас я для этого очень занят. Видишь, только вечером можем видеться. Как только иностранный посол покинет дворец, мы с тобой выберемся в рощу, - Вольфганг встал и подошёл к дубовому шкафу с прозрачными створками, в котором стояла резная серебряная коробочка, покрытая шёлковым платком. Король положил её на ладонь, взял графин с подоконника, небрежно отпив прямо из горлышка, и вернулся к кофейному столику.       - Можно я спать, а? – законючил Су Ён. Он каждый вечер просил Вольфганга об этом, но, как, впрочем, и сегодня получал отказ.       До глубокой ночи они играли в «го» и по очереди читали вслух мифологические подростковые книжки, а под утро Вольфганг укладывал мальчика спать на свою постель, подтыкая ему бока со всех сторон одеялом, а сам ложился прямо на пол у камина, подстилая скатерть и подкладывая свёрнутые брюки или камзол под голову.