Вина и искупление

      Су Хёк всё готов был стерпеть: угрозы, беспомощность, стороннюю наблюдательность за мучением близкого человека, Шин смирился с участью своего сына и посильно пытался его поддержать и смягчить удар, но скоро появились настоящие поводы для беспокойства.       Однажды Су Ён пришёл в архив рано утром через служебный, ещё когда основной отдел был закрыт и солнце не успело высоко подняться. Шёл шестой час утра.       Мальчик небрежно ввалился в архив, нетвёрдой походкой ступая между дребезжащих этажерок и от усталости покачиваясь, неловко прислоняясь к стеллажам. Ребёнок шёл от стенки к стенке. Он нашёл отца в служебном помещении, разбудив грохотом раньше, чем фактически растормошив. Су Хёк спросонья не сообразил, в чём дело, первой мыслью подумав, что он разоспался и не услышал крика архиведа из подсобки, что уже день, но характерная боль в затылке и тяжесть на висках дали понять, что ещё даже не совсем утро.       Сын пришёл к Шину совершенно невыспавшимся, разлохмаченным, с расстёгнутой рубашечкой навыпуск, поверх которой небрежно болталась кашемировая накидка.       - Пап, я заболел, - пожаловался Су Ён, плюхаясь на софу и заваливаясь плечом на папу. Мальчик закрывал лицо руками, - мне что-то нехорошо. Тошнит. Голова кружится. Тая сказала, мне нельзя к доктору. Пап…       Ребёнок объяснялся с придыханием, насколько ему хватало сил. Не нужно было принюхиваться и быть экспертом, чтобы понять, что никакая это была не болезнь, а самое обычное алкогольное опьянение. От Су Ёна отчётливо несло креплёным вином и чем-то вроде бражки, глазки характерно блестели, речь была заторможенной, слова нечёткими. У мальчика заплетался язык.       Су Хёк подскочил с софы, испуганно осматривая сына и разглядывая на его теле следы побоев и изуверств. Шин уложил мальчика на постель с ногами прямо в обуви, распахнул чёрную съехавшую накидку и стал дрожащими руками застёгивать жемчужные пуговки на его рубашке, осматривая тело на предмет засосов, укусов, синяков и ссадин. Не успел он прикоснуться к ребёнку, как Су Ён вскрикнул и запахнулся, с неохотой переворачиваясь на бок. Каждое движение давалось ему с тяжёлой одышкой.       - Боже мой… - проронил Шин в ужасе, отдёргивая руки и позволяя мальчику разлечься на софе удобнее. Су Ён поджимал под себя ноги, обхватывая маленькое хрупкое тело руками, и сопел в скомканное одеяло, пряча лицо от резких звуков и света.       Шин вспомнил, как старый Король напаивал его вином до звона в ушах, до горячих потных ладошек и головокружения, пока ноги переставали держать Су Хёка и он не заваливался на диванчик безвольно, не в состоянии лишний раз шевельнуться. Его трахали измученного, пьяного, физически и психологически совершенно изнурённого. Десятиминутный марафон превращался в восприятии Шина в часы омерзительного похотливого лобзания. Су Хёк ненавидел пьяный секс, но по утверждениям Короля именно под градусом юноша раскрепощался и становился более податливым, послушным и «хорошеньким». Шин вспоминал, как его вынуждали пить через силу, пока вино не потечёт мимо рта по подбородку, наутро липкими дорожками размазываясь по всему телу, как заставляли вести включённый разговор, удерживать зрительный контакт для «эффекта присутствия».       Су Хёк представлял, что этой ночью с его сыном случилось то же самое, и схватился за сердце. Ему невыносима была мысль, что его маленький мальчик идёт по той же скользкой тупиковой дорожке, что и отец, что ему нельзя дать совета, нельзя остановить и поправить. Су Ён ни за что не послушается.       Да что уж там, Шин и сам, не дожив пару лет до тридцати пяти, не мог разговаривать с отцом на тему интима, чего требовать от ребёнка?       Су Хёк рано вкусил «взрослое удовольствие» и оказался пристрастен к блуду, за что много лет жизни тяжело расплачивался. Видеть собственного сына, точь-в-точь тебя самого, у которого все ошибки, разочарования, первые взлёты и падения, отчаяние, страх и интимный стыд были ещё впереди, было невыносимо. Первые несколько месяцев Шин рыдал ночами в спальне эскортников, до смерти боясь попасться Королю на глаза, пугаясь собственного имени, всего «непонятного» и «нового». Приставить свою голову малолетнему себе нельзя, хотя Су Хёк многое отдал бы за то, чтобы дать себе «туда», в собственное детство, некоторые советы, которые с возрастом он для себя поздно сформулировал.       До обеда мальчик поспал, подскакивая через каждые несколько часов, жадно пил воду и ворочался с боку на бок. Его рвало сначала какой-то едой, а потом пустой желчью. Архивед не приходил. Су Хёк бросил работу и целый день не отходил от ребёнка, боясь оставить сына хоть на минуту. Алкогольная интоксикация далась ребёнку очень тяжело. Шин вымыл комнату, как смог, выставил мусор и стирку на порожек архива и сидел на табурете у софы, пока мальчик не заснёт снова.       Су Хёк не мог поверить, что Вольфганг – такое чудовище. Шин помнил его мнение насчёт отца, как принц чертыхался, вспоминая старика и осуждая его за совращение детей, за приучение их к взрослым «удовольствиям», за эти их «развлечения». Су Хёк никогда не замечал за Вольфгангом таких наклонностей. Если всё это сделано только для того чтобы его задеть, у короля получилось.       - Господин Шин… - тихо позвала служанка. Женщина без возраста стояла около пустой этажерки, сложив руки на животе и бесстрастно глядя на Су Хёка, пившего горькую заварку прямо из носика.       Шин обернулся через плечо, изумлённо вскинув бровь, и тут же его лицо исказилось злостью. Служанка, которая вызывала его сына несколько раз в неделю, неожиданно объявилась снова. На ней самой не было лица. Она пришла сюда по мандату долга, вынужденная исполнить приказ правителя.       - Передайте Его Королевскому Высочеству господину Вольфгангу, что Су Ён болен и никуда сегодня не пойдёт, - отрезал Шин и махнул женщине рукой, чтобы она уходила, как будто его слова действительно что-то решали.       Служанка не двинулась с места.       - Шин Су Ён, - позвала она громче, как бы обращаясь к мальчику, но всё ещё не желая его будить.       - Идите, - отослал её Шин, по старой памяти надеясь, что она действительно передаст королю положение дел и тот не станет настаивать. Для этого не нужно было уважать Су Хёка, достаточно было просто не издеваться над ребёнком.       Раздался металлический лязг и скрежет – это стражники тронулись с поста охраны, направляясь к ним. Тяжёлые шаги с каждой секундой угрожающе приближались, пронизывая тишину. У Су Хёка застучало сердце.       - Вы исполняете приказ, долг службы, всё верно. Но вы сами видели, в каком состоянии ребёнок. Ночь не спал, до обеда ворочался, его чистило, ни крошки съесть не успел. Только-только задремал. Куда он сейчас в таком состоянии пойдёт? Его ноги не держат. Я никуда не отпущу Су Ёна, - пробовал настоять Шин, но по одному взгляду стражи стало понятно, что сейчас ему профилактически треснут, напоминая, кто здесь смотритель, а кто «арестант».       Су Хёк встал в дверях, перекрывая мужикам в латах путь в подсобку. Он не надеялся грудью защитить сына и всерьёз кого-то выгнать. Это был акт беспомощности, немой протест, отчаянный, спонтанный, обречённый на поражение. Су Хёк не мог противостоять страже в своём нынешнем положении и с ужасом представлял, как его сына сейчас поволокут на растерзание похотливому любовнику. Шин всегда был физически очень слабым человеком, каждый раз полагавшимся на умения Вольфганга и его парней, но в этот раз всё обстояло сложнее.       Прошло несколько секунд, и Шин сдался. Он пропустил стражу и служанку в служебное помещения, забегая внутрь первым и бегом присаживаясь на софу, чтобы сын по пробуждении первым увидел его, а не военного.       - Су Ён, поднимайся. Посмотри на меня, - Шин дотронулся мальчику до плеча, осторожно покачивая его из стороны в сторону, и выставил перед собой руку, как бы не позволяя стражникам к ним подойти.       Ребёнок замычал, шевельнувшись под одеялом, и пробубнил что-то нечленораздельное.       Су Хёк умоляюще посмотрел на стражу. Мужики незаметно переглянулись. Капитан стражи предупредил их о сложностях проведения операции, но они не ожидали, что именно с таким характером проблем им придётся столкнуться.       Мужчина в латах подошёл к Шину, беспомощно лёгшему животом на своего сына и обнявшего его в охапку прямо в одеяле. Су Хёк не питал надежд на милосердие стражи, он понимал, что всё это очень временно и жалко, что это ничтожная попытка оттянуть неизбежное.       Шин зажмурился, сжимая под собой маленькое болезненное тело, считая секунды до того, как его силой оторвут от ребёнка, бросят на пол и отпинают сапогами. Но они лежали так подозрительно долго.       - Его Величество не настроен проводить вечер в одиночестве и приказал сопроводить «Шина» до его покоев, - скромно добавила служанка, особенно акцентируя фамилию рода Су Хёка.       Он приподнял голову, поглаживающими движениями водя рукой по боку и плечу сына, и уязвлённо посмотрел на неё исподлобья.       - Король уточнил, кого он хочет сегодня видеть?       - Король хочет видеть сегодня Шина… - многозначительно ответила она, особым образом интонируя каждое слово. Женщина знала, Вольфганг давно искал со старым приятелем встречи, выбирая удобный момент, только служанка никак не могла дать однозначный понятный Су Хёку намёк в обвод стражи, капитан которой нашёл бы её в личных покоях и доходчиво объяснил, что ей пора сложить полномочия. Капитан считал, что Вольфганг чересчур мягок к своему любовнику, и что с их встречей можно повременить до какого-нибудь «несчастного случая». Может, на заместителя архиведа случайно стеллаж завалится? Ножка у него подломилась, беда то какая, с кем не бывает. Или тяжёлый ящик на голову с верхней полки упадёт. Десять лет не падал, а тут вдруг – раз, и упал!       - Приведи меня к нему, - воодушевился Шин в один момент. Переодевания сына были своего рода приглашением в постель? Можно было бы и самому догадаться!       Он похлопал сына по плечу, подскочил с софы, решительно делая шаг к служанке, но стража сиюсекундно отреагировала и выставила клинки остриями к Су Хёку. Шин вздрогнул, осекаясь, и испуганно спрятал руки за спину.       - На ком накидка монаршего эскорта, тот и спит сегодня с Его Величеством, господин Шин, - почти шёпотом сказала служанка, указательным пальцем коснувшись ямки на открытых ключицах, как бы намекая на золотую гербовую брошь, закалывающую тёмный воротничок.       Су Хёк понимающе кивнул. Он откинул угол одеяла с плеч сына, в одно движение перевернув его на спину.       - Уди, а… - пробубнил мальчик, кривя лицо и хватая отца за руки, настойчиво раздевающие его прямо на постели.       - Лежи и молчи, - скомандовал Шин строго. Мальчик сдавленно пискнул, предпринимая нелепую попытку отмахнуться, спросонья не сообразив, что от него вообще хотят, но в следующий же момент позволил отцу стянуть с себя заляпанную накидку через голову.       Су Хёк никогда бы не подумал, что в своей жизни ещё раз почувствует на плечах невесомую мягкость кашемировой ткани, когда-то припечатывающей его самолюбие и чувство собственного достоинства каменной плитой. Эта накидка – не просто тряпка на булавочке, нет. Для Шина это был символ смирения, покорности, унижения. Надевая её снова, он обязывался уйти в «личное», «особое» подчинение.       Мужчина скинул камзол архивного служащего на этажерку, набросив на себя «позорное ярмо», сложил руки за спиной и повернулся лицом к служанке.       Впервые за несколько месяцев Су Хёк вышел из королевской библиотеки, ставшей ему тюрьмой, пропускным билетом из которой стала накидка монаршего эскотра, Его Величество оказался очень изощрённым и изобретательным истязателем. Шина повели известным маршрутом из библиотеки по анфиладе в отхожую, а после через серебряную столовую в королевскую спальню.       В покои Вольфганга Шина так просто не впустили. Раньше Су Хёк, не сообщая страже и не отчитываясь перед патрулём, был вхож в любую комнату во дворце, даже в личную спальню короля, в которой он часто оставался до рассвета, но сейчас всё изменилось. Прямо в коридоре по приказу капитана стражи Шина осмотрели, раздели догола, посадили на корточки и как заключённого заставили прокашляться. Су Хёк, не возражая, терпел унизительные процедуры, больше всего боясь момента встречи с Вольфгангом, очень желая увидеть его поскорее и одновременно побегать от него подольше.       Шин не сможет заглянуть ему в глаза, не сможет заговорить, как раньше. Что его ждёт за этими дверьми, кроме стыда, унижения и душераздирающего справедливого гнева? Су Хёк подставил себя под удар вместо сына, давая ему время отлежаться и прийти в чувства, но сам он был совершенно не готов к встрече с королём.       Момент неотвратимого стремительно приближающегося разговора, много месяцев камнем тянувшего обоих друзей на эмоциональное дно, наступил ошеломляюще просто.       - Господин Вольфганг! Шин Су Хёк, по вашему приглашению. Пропускать? – раздался голос капитана стражи за дубовой дверью, и у Шина от напряжения потянуло в желудке, будто от волнения и страха внутренние органы стали меняться местами и клокотать. Что-то внутри у него натянулось до предела, готовое вот-вот лопнуть. Су Хёк переживал, что Вольфганг, не думая, отмахнётся от него и отправит обратно в архив, а то ещё хуже – вспомнит про него, разозлится и сошлёт в темницу от такой невмерной дерзости, наглости просить прощения.       Повисла тишина.       - Проходите, - строго скомандовал старший стражник, испепеляя Шина тяжёлым взглядом, а после добавил едва слышно, что «мужики в двух шагах» и что если ему самому хотя бы ненароком покажется, что король в опасности, его тут же вытащат с живьём спустят с него кожу.       Слова этого военного звучали пугающе убедительно.       Шин, испытывая особое волнение и боясь что-то надломить, испортить ещё хуже, вошёл в королевские покои и потупил взгляд в пол. Он не смел даже поприветствовать Вольфганга, хотя, прокручивая в своей голове варианты поведения, признал этот путь самым рациональным.       - Пришёл всё-таки? – беззлобно заговорил Вольфганг первым, задавая тон беседы. Он стоял у камина, разгребал кочергой жар раскрасневшихся на одну секунду вспыхнувших углей, и подбросил в топку ещё пару поленьев.       Су Хёк поднял глаза и посмотрел на короля. Их взгляды даже не пересеклись.       - Но Су Ён же ещё совсем ребёнок! – воскликнул Шин и испугался того, как вдруг бездумно повысил голос. В нём говорила многодневная усталость и подавленная тревога, - он маленький… - почти шёпотом добавил Су Хёк, озираясь по сторонам и вспоминая о замечании капитана королевской стражи.       - Ему тринадцать лет, самое время, - невозмутимо ответил Вольфганг, - если мне не изменяет память, тебе было столько же, когда ты впервые возлёг с моим отцом. Разве нет?       Шин уже приоткрыл рот, чтобы возмутиться и что-то содержательно ответить другу, но слова застряли у него в горле. Так всё и было.       Королю самому серпом по сердцу резала эта тема и всё, что вокруг неё выстраивалось. Вольфганг пошёл на то, чтобы запятнать свою репутацию, и разыграл совращение министерского ребёнка для одного только Су Хёка, но об этом ожидаемо слухи поползли гораздо дальше, чем изначально предполагалось. Местная аристократия, наслышанная о истории казначея, замыслящего государственный переворот и схваченного с поличным, при этом живого и невредимого, выдвинула гипотезу, что его «особое положение» обеспечено приятным бонусом в виде ребёнка, которого Шин отдал королю в личное пользование взамен жизни. Это был сомнительный, но очень напрашивающийся вывод, который сподвиг дворян и членов знатных семей как бы невзначай представить Вольфгангу своих детей, внуков и племянников, едва вступивших в подростковый возраст. Короля поначалу оскорбила такая обстановка вещей, но потом он решил не прогонять ребят из дворца и пристроил их на «элитные курсы воинской подготовки» при дворе, лично проверяя успехи парней, выезжая с ними на смотры войск и охоту. Вольфганг переживал, что уродливое клеймо его отца передастся и ему, и в народе короля прозовут «искусителем» или «совратителем» невинных душ, но по тому, как сократилось количество желающих познакомить Вольфганга со своими мальчиками, он подумал, что стратегия с элитными курсами не провалилась.       - Именно так, сир. И вы помните, как плохо мне от этого было. Сколько лет у нас ушло, чтобы я смог снова доверять… - заговорил Су Хёк, особо осторожно выбирая выражения. Он не хотел нахамить Вольфгангу или выразить претензию с самого первого слова после затяжного тяжёлого молчания, - в этом возрасте дети такие хрупкие и впечатлительные, господин. Я боюсь, что Су Ён не справится. Не найдёт себе человека по сердцу и будет мучиться остаток жизни…       - Тогда кому как не тебе знать обо всех этих нюансах, - сохраняя внешнюю сдержанность и холодность, язвил Вольфганг.       Он не простил Су Хёка, шокированный предательством самого близкого человека, от которого последним ждёшь ножа в спину. Простить у Вольфганга не хватало сердца, а перестать любить и бросить этого человека не позволяло что-то изнутри. Что-то болело, зудело, мучило его всё это время. Король сначала был в шоке, потом – в бешенстве, а по прошествии времени в отчаянии. Если его Шин, всегда рассудительный, здравомыслящий, поддерживающий, дающий грамотные взвешенные советы пропадёт из его жизни, он заберёт с собой ту часть Вольфганга, которую с самого детства король пронёс через все эти годы. Су Хёк заберёт веру в людей, любовь, дружбу. С ним рухнет привычный мир, видимость которого король всеми силами старался иллюзорно поддерживать в своей голове. Вольфганг старательно делал вид, что ничего не произошло. Он жестоко расквитался со сподвижниками Су Хёка, насмерть запытав лидеров протестного движения и разогнав всех «сомнительных людей» из своего окружения, но капитану стражи он настрого запретил прикасаться к Шину.       Капитану стражи и военным Вольфганг говорил, что всё дело в стратегическом ходе, в использовании Су Хёка как ценной информационной единицы. Он оправдывал сохранение ему жизни интеллектом, способностями, одарённостью в экономике и финансовом деле, в его толковых внешнеполитических изысканиях, хотя на самом деле в первую очередь Вольфганг преследовал собственные мотивы.       У короля были с ним свои счёты.       У правителя с Шином часто были диаметрально противоположные мнения о бытности государства, об отдельных политических ходах и перспективах, о решениях и отступлениях, но король не допускал мысли, что однажды эти противоречия так далеко их заведут.       Правитель старался лишний раз не смотреть в сторону Су Хёка, чтобы не начать его пристально разглядывать и показать свою суетливую благосклонность, но краем глаза он увидел на месте своего Шина разбитого, истощённого и выпитого человека, сломанного пополам. По всему его виду было понятно, что пара месяцев «заключения» и пребывания с самим собой очень на него повлияли.       - Ваше Величество, не смею просить вашего расположения и внимания, не смею просить… - всё-таки просил Шин, - в память о нашей старой дружбе… позвольте мне быть с вами вместо Су Ёна хотя бы до следующей зимы. До февраля. Господин, умоляю, полтора года, и ему будет пятнадцать…       Су Хёк интуитивно спрятал сцепленные в замок на груди руки под кашемировой накидкой и пожирал себя самокритикой за дурной тон и колоссальное отступление от изначальной задумки. Если раньше у Шина была призрачная надежда на то, чтобы как-то смягчить Вольфганга, то сейчас он уже предрешил в своём воображении свой смертный приговор.       - Почему я должен это делать? – король невероятным усилием воли взял себя в руки и сел в кресло-качалку, по привычке закинув ноги на кофейный столик, - выбрать тебя, старую шлюху, лжеца и предателя вместо красивого благородного юноши? Глупо. Су Хёк тяжело вздохнул, стараясь не показать Вольфгангу, как больно на самом деле ранили его эти слова.       - А ведь в отличае от тебя Су Ён достался мне невинным. Азиаты все на одно лицо, скоро он станет в точности похожим на тебя, только помоложе и покладистее, - и, говоря это, король сам в глубине души насмехался над своими словами. Услышь он от любого другого человека эти слова, даже сейчас, уязвлённый и возмущённый поступком Шина, он бы всё равно приказал отправить этого человека в катакомбы.       - Нам ведь когда-то было хорошо вместе, - с горечью вспомнил Су Хёк. Сердце у него ныло и тянуло, он чувствовал ток крови в ушах, на шее, в кистях рук, и с большим усилием боролся с одышкой. Ужасная тревога, стыд и вина невероятно давили на него, вытесняя собой всю его гордость, холодность и рассудительность, - помните, Ваше Величество? Вы держали меня за плечи и не отпускали, зажимали в каждом углу… мы с вами каждую нишу и каждую штору во дворце знаем. Вы до утра не выпускали меня из своих покоев, целовали и миловали на этой постели… Вам нравилось…       Шин говорил очень тихо, боясь, что кто-то услышит его болезненное откровение. Вольфганг отвернул лицо, ища глазами графин, хотя на самом деле пить ему вовсе не хотелось. Ему срочно нужно было найти адекватный предлог, чтобы себя занять, но нервическое растроганное поведение перед Су Хёком невозможно было скрыть.       - Нравилось, да, - с досадой согласился Вольфганг.       - Я знаю, как сделать вам приятно, - предлагал Шин, осторожно ступая ближе к центру комнаты и внимательно следя за реакцией короля, последует ли агрессия, остановиться ли или упасть на колени, подойти ближе или стоять у самой двери, - я наизусть знаю ваше тело. Мы понимаем друг друга без слов. Вы будете наслаждаться всё это время, и не будет такого приказа, с которым бы я не справился…       «Не будет такого приказа? Тогда проваливай отсюда к чёрту и не рви мне сердце!» - подумал Вольфганг, но не позволил себе сказать это вслух. Второй такой встречи может уже не состояться, удобнее возможности не будет.       - Дайте мне шанс, сир. Семнадцать месяцев, всего ничего. А Су Ён… он же совсем щенок, что он может.       «Может закрыть рот» - проскользнуло в голове правителя снова.       - Я с теплотой на сердце вспоминаю наши с вами интимные вечера… - добавил Шин, и Вольфганг не выдержал.       - Прекрати, - оборвал его король, сдаваясь. Он сделал несколько больших глотков воды и грохнул графином по подоконнику, - слушать тебя тошно. Закрой рот и иди уже в постель…