Терновый венец цветущих слив

Коснись его — и в рабстве жизнь окончишь, пустые разговоры, чаша хладного вина, живым и жидким пламенем стекая с подбородка, обласканная движением извилистого языка, и юноша, горячий и на всё готовый, что шепчет на ухо игривые слова, огнем дыхания тревожа ветер над морскими волнами, бесовским наваждением их в жгучий шторм превоплотя, и бурей, что на зависть всякой бойне, в поля сражений два тела превратя, что в шутку названо любовью, но шутка эта — рок на все века… И дик и чуден был сей малый, хозяин сердца моего, добычей я в его глазах предстал ведь, что гордость не дала схватить ему тот миг, когда опутал я его сетями, хоть и не ведал, ведь сети плел я на других… и вовсе не такие, которые для сердца надо, тончайшей паутиной сплетенные из чувств любви, которой до того момента я не знал, и не желал бы, чтоб потревожила она мой тихий и спокойный мир. Но этот… небо, почему так мстишь? Прекрасней и горделивей человека не встречал ведь, улыбкою своею озаряющий тот дивный лик, что впился мне в глубины разума печалью, любовной мукой разрастаясь как терновником среди пустынь, где между небом и песком плывут шаги, и ветер развевает шелк вуали, скрывающий ту кожу, цвета пены из морских стихий. Он говорит, а в сердце буйно разрастаются цветы, похожие окрасом на плоды колючей сливы, и волосы, отливом изумруда и синевы, ночной полог, в который бы укутаться и тихо в сон вечности схватить чудесный миг, когда в покое духа лишь ласкою меня тревожишь, волнующею дрожью ты по мне исходишь, и позволяешь страсти развести крыло, чтоб в паре к твоему приникло, закрыв нас ото всех земных оков, которые лишь душат, разделяя вечные глубины. О небо, ты свидетель — любить его я не хотел, любить так сильно и покорно, терзаясь муками разбившихся сердец, которые все до единого ему лишь отдал, заливаясь плачем в холодный и пустой рассвет. О небо, почему сей яд моя истома, моя страсть и мои крики, воющими стонами разлившиеся под луной, когда овладеваю жаром этой дивной птицы, в огне телесном смерть свою встречая, и вновь рождаясь, во влаге, что мне дарят его губы, дарит кожа, дарят вздохи и слова, срывающиеся с столь испорченного рта, чьи губы улыбаются, ведь знает, улыбкой он привяжет меня крепче, чем даже каплею отравы в чаше алого вина, с которой началось падение в любовные оковы, и безумие, рожденное в соединившихся телах…