Солнце с Востока

Он был как цветок, который дарит свой аромат даже тому, кто его сорвал. Жизнь — это испытание. Кто-то справляется, преодолевает все испытания, до конца держится стойко. Кто-то ломается ещё в начале испытаний, как только делает первый шаг, не выдерживает, угасает. А может, дело в том, что рядом нет никого, кто мог бы поддержать, дать совет, сказать, как будет правильно? Кажется, Хосок был бы сломлен подобно второму, изранен испытаниями, убит внутри, если бы не Юнги рядом. Хосок всегда чувствовал себя сильнее рядом с Юнги, его поддержка держала альфу на поверхности океана собственных испытаний. Его вера вела его прямым путём, луной освещал ночные улицы, куда бы не забрела его нога. И Хосок следовал только в указанном Юнги направлении. Воспоминания. Иногда они делают больно, ранят душу. Иногда хочется лучше забыть всё, лишь бы не помнить ничего. Хочется, чтобы некоторые действия не были сделаны, а слова — сказаны. «Я никогда не стану тебе мужем, как и ты мне. Это всего лишь игра, которую затеяли наши родители. Только на публику мы будем нормальной семьёй, а вне её — чужие друг другу люди. Я не лезу в твою жизнь, ты — в мою», — эти слова бьют слишком больно в самое сердце альфы. Сказанные самим же слова делают настолько больно сейчас, а какого было тогда Юнги, которому они были адресованы — представить не может. В какой-то момент всё изменилось, Хосок даже не понял, что могло так изменить его отношение к этому омеге, но его сердце будто растаяло, стоило Юнги просто позвать его по имени, когда ему было плохо. Так по-особенному, так необычно, будто бы он его придумал, будто бы он его изобрёл. Хосок считал это искусством — заставлять человека чувствовать себя особенным рядом с другими, и даже имя альфы, что Юнги произносил своим голосом, казалось Хосоку особенным, ведь из уст его омеги оно так и звучало. Когда Хосок узнал о первой беременности Юнги, его радости не было предела, но стоило ему узнать, что омеге нельзя беременеть, пока не проведут операцию на сердце, Хосоком было решено не торопиться заводить ребёнка. Для него жизнь его омеги была дороже всего. И Юнги в первый раз согласился с его решением, но во второй раз был чётко убеждён, что родит этого ребёнка, он хотел этого ребёнка и Хосоку дал знать, что не сделает ту же ошибку, что в первый раз. Хосок сдался, ничего не оставалось, кроме как поддерживать мужа. И, казалось бы, надежда умерла, а солнце погасло, на горизонте появляется Наим — один из лучших хирургов-гинекологов в Дубае, и только у Наима на этот раз получилось вернуть к жизни надежду Хосока, что умерла, а солнце вновь начало светить для него, и только сейчас оно стало ярче. Шла двадцать седьмая неделя беременности Юнги, до родов оставалось всего два месяца. Состояние Юнги к этому времени значительно улучшилось, и это не могло не радовать Хосока, их с Юнги семью и Наима. Аяд надеялся, что с резко улучшившимся состоянием Юнги ничего не случится и его не придётся оперировать раньше положенного времени. Хосок же начал больше времени проводить рядом с Юнги, всего лишь до обеда оставаясь на работе и раз в неделю навещая двухмесячного сына Муавия и его мужа Далиля. Покупал им всё необходимое, помогал по дому, играл с маленьким Маликом и приезжал домой, к своему Чон Юнги, которого он часто любил так называть. Сегодняшний день был не исключением. Навестив утром Далиля и Малика, Хосоку пришлось немного задержаться на работе и приехать позже обычного. Зайдя в дом, его встречает гнетущая тишина и кромешная тьма в коридоре и лишь тусклый свет от торшера в гостиной. Это его немного насторожило, и он решил позвать Юнги, но тот не отозвался. На кухне стол был накрыт, а вот свет не горел. «Может, Юнги накрыл на стол и, не дождавшись меня, лёг спать?» — подумал сразу Хосок, поэтому поднялся наверх и, легонько открыв дверь, чтобы не разбудить спящего Юнги, зашёл в комнату. Но и в спальне омеги не было. Кажется, он даже не ложился, поскольку кровать была заправлена. — Юнги? — Хосок снова позвал омегу и даже не на шутку испугался, тут же пожалев, что отпустил охрану и домработника пораньше, послушав Юнги, когда тот сказал, что с ним будет всё хорошо и он дождётся Хосока. Хосок осмотрелся в комнате, даже заглянул в гардеробную и ванную, но и там его не оказалось. Альфа практически выбежал из комнаты, подумав, что омега может быть в саду, побежал туда, зная, что он вечерами любит читать книжки, лёжа на скамейке-качели. И Юнги действительно был в саду, только лежал он не на скамейке, а на земле и, кажется, был не в сознании. Хосок подбежал к нему и тут же потряс за плечи, держа руку под его головой. Он осмотрел омегу. На нём была одна тонкая белая футболка и бежевые короткие шорты. Хосок подметил, что он очень легко одет, и понял, что выходил он в сад не для того, чтобы почитать книжку на вечер, ведь в таком случае он часто накидывал на плечи плед или надевал худи, потому что ему всегда вечерами было холодно. Альфа опустил свой взгляд ниже и увидел его содранную в кровь кожу на коленях, а по внутренним сторонам бёдер дорожку засохшей крови, тут же понимая, что у него случилось кровотечение. — Юнги, ты слышишь меня? Юнги, открой глаза, посмотри на меня. Юнги, любимый, — Хосок продолжал звать мужа, но омега никак не реагировал. — Господи, Юнги, прошу тебя, открой глаза... — рука альфы неосознанно легла на довольно большой и круглый живот омеги, прикрыв глаза, в надежде, что с их ребёнком всё хорошо. Тут же он почувствовал тепло, исходящее от него, и он уверил себя, что с их ребёнком точно всё хорошо и ему надо поспешить. Хосок легонько, но быстрыми движениями взял Юнги на руки и поспешил на выход с сада. Он аккуратно уложил мужа на задние сидения машины, а сам сел за руль, завёл двигатель и выехал за территорию дома, за считанные минуты оказываясь на большой главной дороге. Альфа достал телефон и, набрав нужный ему номер, приложил телефон к уху, попутно поглядывая на лежащего на задних сидениях Юнги. — Чонгук, ты где? — К Наиму в больницу еду, договорились с ним встретиться там. А ты где? — Чонгук, Юнги стало плохо, я еду в больницу. У него случилось кровотечение, я не знаю, почему это произошло, — быстро проговаривает Хосок, надеясь от брата услышать утешительные слова, уже через трубку чувствуя, как Чонгук напрягся, стоило ему услышать об этом. — Хосок, всё будет хорошо, приезжай в больницу скорее, я тоже уже доезжаю. И главное — соблюдай спокойствие и будь осторожнее на дороге. Юнги будет в порядке. После разговора с братом, Хосок немного успокаивается и, сосредоточившись на дороге, без происшествий доезжает до больницы. Юнги тут же забирают врачи, даже ничего не объясняя увозят на УЗИ и сдачу других необходимых анализов. Сразу после того, как Юнги увозят, приходит Наим и просит Хосока посидеть в зале ожидания, где сейчас находится и Чонгук. Наим сейчас не может ничего сказать Хосоку насчёт Юнги, пока его результаты анализов не будут готовы, поэтому решает не обнадёживать альфу и уходит, сказав, что скоро всё будет ясно. В коридоре появляется запыхавшийся Тасбих, на ходу накидывая на себя белый халат поверх своей уличной одежды, прекрасно понимая, что за это его по голове не погладят потом, но на переодевание сейчас нет времени — надо поторапливать лаборантов с ответами на анализы, что сейчас занимаются ими. Как только Наим получил звонок от Хосока насчёт Юнги, омега тут же позвонил Тэхёну, чтобы он приехал в больницу. И не смотря на свое всё ещё плохое самочувствие, Тасбих приехал на вызов, потому что обещал себе, что будет участвовать на этой операции и ассистировать главного хирурга. Обещал, что они с Наимом будут вместе бороться за жизнь Юнги и вместе спасут её. Тасбих встречается с Чонгуком взглядами, через приоткрытые жалюзи на окнах в зале ожидания и легонько кивает, приветствуя альфу, и тут же скрывается за дверью лабораторной. Хосок то и дело облизывает пересохшие губы, нервно дёргая ногой. Чувствуя, как волнение с новой силой накрывает его, когда каждый раз видит бегающего туда-сюда Тасбиха. — Сердце Юнги больше не может выдержать этой нагрузки, — начинает появившийся Наим, обращаясь к Хосоку, немного подождав, продолжает, — ещё немного и, боюсь, случится непоправимое, поэтому советом было решено немедленно провести двойную операцию — сначала кесарево сечение, а потом передать Юнги кардиохирургу, чтобы он провёл операцию на его сердце. Тут же по всему телу Хосока пробегает холодок, не знает, что сказать, как реагировать, слишком сложно. Он, словно гвоздями прибитый в пол, не может шевелиться. Это всё свалилось на него так неожиданно и всё в один день. Хочется увидеть Юнги, почувствовать его тепло, услышать его голос, хочется, чтобы он дал совет, ведь он всегда знал, какие слова надо было подобрать, исходя от ситуации. Сейчас нет омеги рядом, и Хосок, не привыкший быть без него, словно с ума сходит, «всё будет хорошо» — повторяет и знает, что без него хорошо уже точно не будет. — Расскажите о рисках, — вдруг заявляет старший Чон. — Риск есть всегда, но в нашем случае, он мизерный, практически никакой. Но во время беременности нельзя применять общий наркоз, потому что у детей после воздействия наркоза риск развития нарушений речи увеличивается в два целых, одиннадцать сотых раза. Поэтому, чтобы избежать этого, мы решили сначала провести кесарево сечение под местной анестезией, а потом уже применить общий, — объясняет Наим и, видя волнение на лице Хосока, добавляет, — не волнуйтесь, операция должна пройти хорошо, просто доверьтесь нам. Сейчас Юнги делают переливание, его гемоглобин очень низкий, он потерял очень много крови. После процедуры его переведут в палату до завтра, а завтра утром проведут операцию. Если хотите, вы можете сегодня остаться с ним. После того, как Наим уходит, Хосок просит Чонгука оставить его одного, и младший послушно уходит, а потом присоединяется к Тасбиху в столовой, где он решил попить кофе, чтобы не уснуть, понимая, что сегодня он будет работать допоздна. Узнав о случившемся, Хосоку звонит Намджун и говорит, что сейчас же приедет, на что альфа его отговаривает, говоря, что сегодня нет смысла оставаться в больнице, потому что операцию будут проводить только завтра. Чон просит передать это ещё и Джину, потому что, прекрасно зная омегу, понимает, что тот тоже будет пытаться приехать. Поговорив с другом, Хосок решает заглянуть к его Юнги после того, как Наим сообщил, что процедура по переливанию крови закончилась, и омегу перевели в палату. Зайдя в палату, Хосок видит побледневшего и еле шевелящего губами мужа, прибитого к больничной койке. Он выглядит сильно уставшим и измотанным. Хосок кое-как, с рвущимся сердцем наружу, заставляет себя подойти к омеге. Ему больно смотреть на самого дорого ему человека, что сейчас находится в таком состоянии. Он еле сдерживает эмоции и касается его по-прежнему тёплых щёк, на что Юнги, собрав все оставшиеся силы, выдавливает из себя улыбку. Хосок садится у койки и, взяв омегу за руку, кладёт голову лбом на их скрещенные руки, чувствуя, как по щеке скатывается обжигающая кожу слеза, но он тут же убирает её, чтобы омега не мог увидеть, и, подняв голову, заглядывает в глаза мужа. — Кажется, я не справляюсь, — почти шёпотом проговаривает Хосок. — Ты сильно устал. Всё время возишься со мной, — еле выговаривает слова Юнги и свободной рукой касается щеки мужа, нежно пройдясь по ней. — Я только усложняю тебе жизнь. Хосок быстро качает головой, пытаясь доказать, что Юнги ошибается. В этот самый момент он заставляет чувствам овладеть собой, и слёзы, что он сдерживал всё это время, ручьём скатываются по щекам. Солёная влага с глаз альфы будто показывает омеге, что он не прав, что Хосок сильно сожалеет, что всё зашло так далеко, что его омеге приходится лежать сейчас в этой больнице, на этой койке, подключенным к множеству аппаратов. И если бы он мог, если бы мог… — Ты не усложняешь её, ты её спасаешь, — Хосок целует руку Юнги, что крепко держит в своей, и снова смотрит на него. — Юнги, ты меня слышишь? Ты — моё спасение. — Моё залатанное сердце будет любить тебя так же сильно, как дырявое, — говорит Юнги, пока в уголках глаз скапливаются слёзы, а голос вздрагивает, образовывая большой ком в горле. Хосок кладёт руку на сердце Юнги и смотрит в его заплаканные глаза, улыбаясь. — Неважно, какое твоё сердце: дырявое, залатанное или совсем новое, — издаёт смешок, — я всегда буду любить его, даже просто за то, что оно бьётся, пока бьётся моё. Хосок не помнит, как уснул вчера, а утром всё будто произошло как в тумане. Юнги сначала забрали на осмотр, а потом, поняв, что тянуть нельзя, подготовили всё необходимое и забрали уже на операцию. Хосок не помнит уже, сколько они там находятся, для него сейчас будто время остановилось, а стрелки лениво ползли по циферблату настенных часов над дверями операционной. Причём исключительно для него, ведь вне больницы жизнь по-прежнему кипела. Намджун с Джином приехали во втором часу проведения операции, потому что раньше приехать не получилось, ведь со вчерашнего дня компания была под их руководством, а без руководства оставлять компанию было рискованно. Хосок был благодарен этим двоим и даже чувствовал некую лёгкость и поддержку, что были так ему необходимы. Все, кто был ему дорог, сейчас были рядом, как настоящая сплочённая семья. А ведь, действительно, эти люди и были его семьёй. Чонгук звонит родителям, чтобы сообщить о том, что скоро в их семье будет пополнение, а узнавший эту новость Хэвон, порывается первым же рейсом вылететь в Дубай, но Джихун отговаривает его от этой идеи, заверив, что совсем скоро они увидятся. Родителям Хосок рассказал об их решении только после того, как стал увереннее в своем выборе. Тогда Хэвон был расстроен, что они не рассказали им о такой важной новости чуть раньше, ведь они могли бы поговорить об этом вместе, а потом прийти к одному решению. Хотя Хэвон всегда уважал решения Юнги, ведь, как казалось старшему омеге, он всегда делал правильный и осознанный выбор. По истечению ещё нескольких часов, в зале ожидания появляются Наим и Тасбих, а с ними ещё двое врачей. Хосок тут же встаёт со своего места и, будто затаив дыхание, внимательно слушает приговор, что вынесет сейчас Наим. Омега улыбается, и, кажется, альфа действительно уже не дышит. Наим смотрит на Тасбиха, потом снова переводит взгляд на всех присутствующих и, кивнув головой, говорит: — Поздравляю, Чон Хосок! У вас родился сын-альфа, с весом два килограмма, пятьсот грамм… Наим не успевает договорить, как все тут же вскакивают со своих мест и начинают чуть ли не прыгать от счастья, обнимая друг друга, чувствуя уже хоть какое-то облегчение от новостей. Намджун с Чонгуком хлопают Хосока по обеим сторонам плеч, поздравляя новоиспеченного отца. — Но, — как только все успокаиваются, омега продолжает, — альфа очень слабый, поскольку недоношенный, поэтому какое-то время он будет под присмотром врачей, в отдельной палате, в детском отделении, — заметив обеспокоенность Хосока, Наим добавляет, — операция Юнги на сердце тоже прошла успешно, сейчас он тоже под присмотром врачей, пока не придёт в себя после наркоза. Возможно, завтра его переведут из реанимационной в палату, — на чуть розоватых губах омеги расцветает лёгкая улыбка. — Всё прошло даже лучше, чем мы ожидали. Хосок неожиданно даже для самого себя заключает Наима в крепкие объятия и продолжает шептать ему на ухо в тысячный раз слова благодарности. Наим смеётся и обнимает альфу в ответ, хлопая рукой по его спине, повторяя, что теперь всё хорошо. Простояв так пару секунд, Чон отстраняется и неловко чешет затылок, извиняясь за свои действия, на что Наим говорит альфе не переживать по этому поводу. Чонгук смотрит на Тасбиха, что стоит за спиной Аяда и улыбается. Тасбих, заметив, что альфа смотрит на него, отходит в дальний угол зала, а Чонгук идёт к нему, продолжая улыбаться. — Поздравляю с рождением племянника, новоиспеченного дядю, — улыбается Тасбих. — Спасибо. — Я держал маленького льва на руках, он был совсем крохотным, — делится своими впечатлениями омега, а его глаза начинают блестеть ярче с каждым сказанным им словом. — А ещё он немного похож на тебя. У него твои глаза. Чонгук по-доброму улыбается, представляя, каким красивым может быть его племянник, всё ещё не веря, что он стал дядей. Сейчас он чувствует на себе большую ответственность, как никогда ранее, и надеется, что им удастся увидеть маленького Асада совсем скоро. Хосок прямо сейчас бы сорвался к Юнги и всю оставшуюся жизнь сидел бы у его ног, благодарил бы за то, что родил ему сына не смотря на то, что альфа причинил ему боль, когда говорил сделать аборт. Он бы благодарил за то, что каждый раз прощал его, после каждого срыва, после всех обидных слов, что он ему говорил ещё в начале их брака. И, когда Хосоку кажется, что прощения он не заслужил, тогда, как Юнги никогда не злился, не закрывался от него глубоко в себе, и всегда держал своё сердце открытым для Хосока. Юнги влюбился первым, а потом Хосок. И никогда уже не смогут разлюбить друг друга. Ведь они подходят друг другу и никак иначе.

☾ ☾ ☾

«Трюизм — общеизвестная избитая истина, банальность». Сокджин, как обычно, держит в руках очередную книгу, что начал читать на днях, и, параллельно разговаривая с папой по телефону, уже как пару минут вчитывается в первое предложение в начале главы, до которой он дошёл. Кажется, сейчас именно каждое слово, произнесённое папой, для Джина стало этим самым трюизмом. Он улыбается, когда папа в шутку отчитывает его, а потом уже мягче продолжает. — Я люблю тебя, сынок, и очень хочу, чтобы у тебя всё было хорошо. — Я тоже тебя люблю, пап, — по-грустному улыбается омега и садится на диван, поглядывая на маленькую, завёрнутую в подарочную бумагу, коробку. — Мне надо отключаться, скоро приедет Намджун за подарком для Соджуна. — Ты собираешься передать сыну подарок через Намджуна? Я понимаю, раньше ты отправлял всё почтой, но сейчас же у тебя есть эта возможность передать подарок лично. Почему, Сокджин? — Я, просто… — Это всё Намджун? Вы никак не наладите отношения. У вас сын растёт, не думаю, что ему приятно, что его родители порознь живут. — Я не собираюсь жить с ним и делать вид, что ничего не было, — Джин звучит твёрдо и уверенно. — Значит, для тебя правильно жить так — передавать подарки и поздравления сыну через его отца, а наладить отношения и жить с отцом своего сына для тебя неправильно. — Папа, давай закроем эту тему. Мы уже много раз говорили об этом. Я не смогу ему этого простить, — омега повышает тон и, кинув книгу рядом на диван, встаёт со своего места и идёт к окну, выглядывая оттуда на вечерний город. — Я понимаю, измена — это предательство, а за предательство простить очень трудно. За одним исключением. — Каким? — Если любишь. Сокджин молчит, дышит в трубку. Сейчас он не знает, что сказать, но не хочет, чтобы папа думал, что он прав, хотя сам уже начал сомневаться в своих словах. Не знает уже, во что верит. В собственных мыслях запутался, а папа только усугубляет всю ситуацию. Но почему-то после его фразы только понятнее всё стало. Хочется услышать, что скажет родитель, какой совет даст, а, может, именно это ему и нужно было всё это время? — Почему замолчал? — Сокджин даже через трубку чувствует улыбку, что расползлась на его губах. — Потому что я прав. Сокджин, родной, хватит себя обманывать. Ты всё ещё любишь его, иначе не спросил бы меня, за каким исключением можно простить человека, потому что всего лишь искал оправдания действиям Намджуна. — Перестань, пап. — Нет, Джин, если любишь, простишь всё, и это сильнее тебя. Можно простить всё, кроме одного — когда тебя перестают любить. После этого всё теряет смысл и силу. Кажется, именно этого разговора с папой ему не хватало всё время, чтобы понять, чего действительно хочет его сердце. Наверное, жить будет легче, если простить всю боль и признать его, ведь, действительно, там всё ещё осталось что-то. Хотя и любовью это не назовёшь, но и ненавистью тут давно не пахло. В этот момент в дверь звонят и, попрощавшись с папой и пообещав позвонить ещё раз, омега забирает со стола подарок для маленького Соджуна и идёт открывать. Почему-то сейчас, стоя у двери, его сердце не на месте, почему-то кажется, что он сейчас откроет дверь и, увидев альфу, скажет, что всё простил и принял его. Почему-то кажется, что заключит его в крепкие объятия и скажет, как сильно скучал всё это время. Но знает, что надо держать себя в руках, от одного разговора с папой такая уверенность в себе к нему ещё не пришла. Омега открывает дверь и так и застывает в дверях, не в состоянии двигаться или сказать что-то. Не верится в происходящее. Это какая-то шутка? Это Намджун над ним так издевается? А, может, папа с ним тоже разговаривал? Так много вопросов за эти секунды пронеслись в голове Джина, что он не знает, кто ему на них ответит. Сейчас он смотрит сначала на старшего альфу, а потом медленно переводит взгляд на маленького альфу, что, вцепившись в ногу отца, большими глазами смотрит на него в ответ. Не сумев больше сдержать слёзы, он прикрывает рот рукой и беззвучно плачет, стоя так напротив двух своих самых дорогих людей. Намджун подаётся вперёд и хватает шатнувшегося омегу под локоть, удерживая, чтобы тот не упал, и обращается к сыну: — Соджун, папа настолько рад нам, что слёзы не может сдержать, — издаёт смешок, а потом просит сына зайти и закрыть дверь, на что альфа тут же реагирует и делает, что велел ему отец. Джин опускается на пол, пока Намджун его удерживает, и садится, подложив под себя ноги. Он продолжает плакать, прикрывая рот рукой. Намджун просит его успокоиться и посмотреть на него, но омега качает головой, а слёзы продолжают течь. Вдруг его щеки касается чужая рука, крохотная, тёплая, совсем ему не знакомая, но до боли родная. Соджун легонько проводит по щекам папы, маленькими пальчиками аккуратно убирая слёзы. — Папа, у меня сегодня день рождения, а ты плачешь, — надувая губки, проговаривает альфа. — Почему ты плачешь, в дни рождения радоваться надо. — Папа рад, — еле выдавив из себя эти слова, омега заключает в крепкие объятия сына и повторяет о том, как сильно он скучал по нему. — Значит, это слёзы счастья? — совсем наивно и по-детски спрашивает Соджун. Омега мычит и кивает головой, не желая выпускать сына из объятий. Намджун смотрит на развернувшуюся картину и кусает губы, всё время отводит взгляд, то и дело возвращаясь в прошлое, где так жестоко поступил с когда-то любимым человеком, любовь к которому не стала меньше — только сильнее. Всё ещё винит себя за это и, наверное, всегда будет винить. Только сейчас к нему приходит осознание того, каким жестоким он мог быть тогда, если смог разлучить папу с ребёнком, и знает, что нет ему прощения за это. Вскоре маленькая семейка перемещается в гостиную, а у Джина появляется возможность лично передать свой подарок сыну на день рождения, и поистине это было прекрасное и трепетное чувство. Омега всё ещё не понимает, что сейчас движет его чувствами, но так не хочется, чтобы этот вечер заканчивался. Сейчас ему так хорошо, и он не хочет ничего менять. Где-то в углу, затаившись, пока играл в самим же придуманные игры, Соджун засыпает, так сладко, прямо на полу. Намджун берёт его на руки, чтобы уложить на мягкий диван в гостиной, но Джин предлагает отнести его спальню и уложить на свою кровать. Вернувшись обратно в гостиную, Намджун смотрит на омегу и, облокотившись на дверной косяк, спрашивает: — Может, выпьем чаю? Я ведь тортик купил. — Чаю? Чаю можно, — омега улыбается и встаёт со своего места. — Пойду чайник поставлю, — и скрывается на кухне. Намджун заходит следом за омегой и, усевшись за столом, смотрит на омегу, будто пытается запомнить каждое его движение, каждую улыбку и каждый взгляд, обращённый на него. — Знаешь, здесь, на востоке, говорят: «душа не хочет ни чая, ни кофе. Душа хочет разговора. А кофе — это просто предлог», — Намджун подходит к Джину сзади, и омега чувствует его дыхание на своей шее. — Моя душа нуждается в твоей. Давай поговорим. Сокджин разворачивается и смотрит в глаза напротив. — Я никогда не понимал фразу о том, что любовь может делать больно. Но сейчас, посмотри, к чему привела меня моя любовь к тебе, — Джин отводит взгляд и продолжает, — я настолько влюблён, что не могу сказать тебе сейчас уйти, потому что боюсь, что это сделает мне больно, как всегда. Так что не уходи, не делай больно. Давай поговорим, — соглашается Сокджин.

☾ ☾ ☾

Эта больничная атмосфера уже стала родной для Хосока. Он как будто приходит в свой второй дом. Каждый новый день у них с Юнги был похож на борьбу за жизнь. Но сейчас будет всё иначе. Сейчас Юнги наконец сможет задышать полной грудью, а вместе с ним и Хосок. Сейчас у них есть новый смысл жизни, ради которого им стоит жить, и ради этого смысла Хосок сделает всё. С тех пор, как Асад родился, не помнит, как жил до него, кажется, жизнь и вовсе не существовала.  Хосок с Чонгуком и Намджуном приехали в больницу по просьбе Ан Сохёка, который позвонил им с самого утра, чтобы сообщить, что Харун готов рассказать им всю правду. Сейчас они втроём сидят в палате Харуна, который уже идёт на поправку.  — Хосок, Муавия не хотел бы, чтобы всё так произошло, — Харун лежит под пикающими аппаратами и пытается говорит чётче, насколько может.  — Я знаю, Харун, — говорит Хосок.  — Когда Муавия пропал, прошло три дня. Я был дома, но потом ко мне приехал Мустафа, — от слов Харуна альфы напротив слегка напрягаются. — Он предложил сотрудничество, я отказал, так как Муавия не было, и мы его искали. Мустафа предлагал мне деньги. Очень много денег, но я всё равно не согласился, потому что мне было противно работать с такими, как он и Исмаил.  — С ними бы я тоже не хотел работать, если бы узнал про них чуть раньше, — усмехается Чонгук.  — Они не умеют работать в команде. Они сначала ищут для себя пешку, а потом издеваются над ней, как вздумается, — Харун приподнимается на кровати и садится поудобнее. — Мустафа знал, что я в тупике и мне некуда деться, что я ничего не смогу сделать, поэтому рассказал про всё. Он сказал, что ваш Скайплэйн скоро ко дну пойдёт, потому что процесс уже пошёл и остановить его никак нельзя. Старые запчасти, всё будет приезжать к вам. Я не хотел в это верить, ведь Муавия всегда рассказывал мне, что Скайплэйн никогда не смогут сломить, потому что Хосок действительно умел управлять этой огромной компанией.  Альфам тоже еле приходится поверить в это. И Хосок никак не знает, что будет делать, когда увидит Мустафу, сможет ли утихомирить своего зверя, который хочет вылезти наружу и разорвать самодовольного альфу. Чонгук бы точно разорвал. А, может, и живьём закопал. Ещё тогда, когда узнал, что у них с Тасбихом скоро свадьба, сделал бы это, но приходилось терпеть ради репутации отца. Намджун бы помог Чонгуку в этом и отправил бы Исмаила за Мустафой. Дальше Харун рассказывает, что люди Мустафы его тоже забрали, и они наконец увиделись с Муавия. Их там держали много дней без еды, и, кажется, эти дни длились дольше года.  Сейчас они как никогда на ещё один шаг ближе к раскрытию всех тёмных дел Мустафы и шейха. У Чонгука уже есть, что сказать про шейха. Наим любезно поделился этой информацией. Это было, конечно, тяжело, но оно стило того. И Чонгук до сих пор не может принять этот факт. И не знает, как отреагирует на все эти дела своего отца Тасбих. Поэтому Чонгук молчит, ничего Тасбиху не надо говорить. Чонгук не скажет, а Тасбих и не узнает.  А Хосоку ничего не мешает сейчас же поехать и разорвать контракт с предателями и устранить эту проблему, но пусть пока наслаждаются, и для этого тоже придёт своё время.  

☾ ☾ ☾

Месяц пролетел слишком быстро, и ещё вчера вечером всё дубайское небо было окрашено в разные цвета от фейерверков. Это означало лишь одно – приближение праздника по окончанию священного месяца поста. Люди с вечера во всю готовились к празднику. Готовили множество разных блюд, также готовили красивые наряды, которые на утро наденут. На стороне пустыни люди вовсе позабыли про сон. Расставили шатры и два навеса, где под одним навесом будут альфы, а под вторым омеги. А недалеко от навесов лежали три больших ковра со множеством маленьких подушек и чайными столиками.  Утреннее жаркое солнце во всю светило. Люди уже собрались на стороне пустыни, и на каждом шагу можно было услышать, как они поздравляли друг друга, а улыбки с их лиц не сходили. Хусейн неделю назад звонил Чон Джихуну и попросил приехать его со своим супругом, чтобы отпраздновать такой священный праздник вместе. И поэтому Джихун сейчас стоит напротив Хусейна. Альфа приехал со своим мужем Хэвоном. Они передают ему подарки и, искренне поздравив, следуют за шейхом под навес. Скоро начнётся празднование.  Хосок приезжает со своей семьей сразу после родителей и, поздравив всех партнёров по работе, тоже садится с Юнги и маленьким Асадом рядом с Джихуном и Хэвоном. Юнги сегодня вышел первый раз куда-то после выписки из больницы. Хосок боялся пока выходить с Юнги и Асадом на улицу, а сегодня он не смог оставить их дома в этот прекрасный день, поэтому приехали все вместе. Намджун и Джин тоже не заставляют себя долго ждать, приезжают друг за другом. И только один Чонгук, как всегда, любил опаздывать. В прочем, это уже вошло в его привычку, и для остальных это было нормально, они тоже привыкли.  Тасбих, одетый в рубашку бледно-голубого цвета и молочные брюки, выходит из шатра с маленькой белой тарелкой в руках. За омегой выходят ещё несколько омег с такими же тарелками и следуют за ним. По пути к навесу он смотрит по сторонам и не может найти того, кто дарит ему радость, с кем он по-настоящему счастлив. Тасбих сильно расстраивается, когда Чонгука нигде не видит, но старается не показать.  Наим с Чимином подходят к Тэхёну и улыбаются ему, говоря, что он затмил всех омег своим образом и вообще собой. В этот самый момент приезжает Чонгук. Выйдя из своего уруса, он замечает среди всей этой толпы людей своё солнце, что так ярко светит для него. Чонгук не может отвести от Тэхёна своего взгляда. Тасбих будто созданный только для Чонгука. Будто для Чонгука и нет других омег. Но именно так всё и есть. В их маленьком мире есть только они и никто им не нужен.  А при виде Чонгука настроение Тасбиха поднимается на весь оставшийся вечер, будто он и вовсе не терял его.  Все уже рассаживаются на свои места и наслаждаются праздником. И вот после спетых песен и разных выступлений, наступает время для самого важного. По традиции, омеги из семьи шейхов выходят вперёд с тарелками в руках, а в них приготовленная ими же восточная сладость — «джезерье». Чонгук внимательно на них смотрит и не может понять, что они сейчас будут делать, и зачем им на головы накинули фатиновые белые платки, полностью закрывающие лица омег. Он никого перед собой не видит, потому что взгляд его завис на восточном солнце, лицо которого Чонгук пытается разглядеть через платок, накинутый омеге на голову.  — Они сейчас будут показывать, как почитают отцов своих, и угостят их сладостями, которые они сами приготовили, — Наим пододвигается чуть ближе к Чонгуку и начинает объяснять суть традиции. — Видишь, Тасбих сел перед своим отцом и протянул тарелку? Он сначала должен дать попробовать сладость отцу, как и другие омеги, а потом либо своему мужу, либо жениху.  Чонгук внимательно слушает и не смеет перебивать. Слишком интересно ему становится наблюдать за всем этим. И понимает, насколько у Тасбиха прекрасная душа. И то, как омега смущается и опускает свой взор перед альфами. Чонгук каждый раз осознаёт, что он не такой как все. С ним никто не сравнится.  — Если бы здесь был Мустафа, он бы угостил его, как своего жениха, — говорит Наим, а Чонгук напрягается от его слов и сжимает руки в кулаки. Наиму необязательно было напоминать о Мустафе, но Чонгук должен знать всё.  Как только омеги угощают отцов, мужей и женихов, они уходят обратно в свои шатры, чтобы оставить там свои платки и тарелки, а после вернуться и посмотреть на шоу, которое вот-вот начнётся. Тасбих зовёт к себе Наима и шепчет ему на ухо и, прежде чем скрыться в шатре, смотрит на Чонгука, который стоит в пяти шагах от него и улыбается. Альфа усмехается и пытается не обращать внимание на сердце, начавшееся биться быстрее. Что же Тасбих делает с ним.  — Чонгук, это очень важно, следуй за мной, не привлекая к себе излишнее внимание, — говорит подошедший Чимин, и Чонгук молча идёт за ним.  Дойдя до дальнего шатра, Наим поднимает полотно и приглашает Чонгука во внутрь, и Чонгук шагает, оставляя остальных снаружи.  Чонгук заходит в шатёр и первое, что он видит — это Тасбих, который сидит на коленях, склонив голову вниз, держа в руках тарелку со сладостями, а на голове всё тот же платок. И до Чонгука сразу доходит, зачем его привели сюда. Альфа подходит к омеге и садится перед ним на колени. А Тэхён не смеет поднимать глаза, но Чонгук чувствует волнение своего солнца. Чонгук не может сдержать своей улыбки.  Альфа медленно протягивает свои руки к Тасбиху и, схватив углы платка, свисающие вниз, скидывает его с омеги. Тасбих не поднимает глаза, а лишь молча протягивает тарелку с джезерье. Чонгук улыбается и берёт сладость, откусывает и прикрывает глаза, наслаждаясь вкусом. И понимает, насколько это вкусно.  Тасбих прикрывает глаза и тихо просит у Всевышнего:  — Господи, я прошу у Тебя, оберегай моего Чонгука. Пусть душа его никогда не знает печали, ведь я отдал ему своё сердце.  Чонгук тихо слушает его и смотрит в его закрытые глаза, и даже так он видит этот океан голубых глаз, в котором тонет уже полгода.  — Что ты со мной делаешь, солнце? — шёпотом говорит Чонгук, боясь нарушить эту тишину.  — Чонгук, не оставляй меня.  — Никогда, солнце, — альфа аккуратно берёт руку Тасбиха и подносит к губам, целует, наслаждается и вбирает его цветочный запах в свои лёгкие. — Встреча с тобой была самым прекрасным моментом в моей жизни.  — Этот мир будто и не существовал для меня до тебя, — дрожащим голосом проговаривает Тасбих. Чувствует тепло и спасение рядом с альфой.  Чонгук пододвигается чуть ближе и кладёт свои руки на щеки омеги, заглядывая в его глаза.  — Этим миром правит любовь, а моим сердцем – ты, солнце. Я в плену твоих прекрасных глаз. Ты пленил меня, — альфа чуть наклоняет голову омеги и, придвинув его к себе, нежно накрывает лоб омеги своими губами. Тут же обжигающие слёзы катятся по щекам Тасбиха, а сердце сильно колотится.  Чонгук убирает его слёзы и просит не плакать, потому что не любит, когда его яркое солнце грустит и плачет. Чонгук бы всё отдал, чтобы Тасбих никогда не знал печали. Всё отдал бы, чтобы его солнце больше не плакал.  Чонгук медленно проводит рукой по ноге омеги, а Тэхён молча следит за рукой альфы. Ничего не может сказать. Чонгук легонько обхватывает омегу за щиколотку и надевает блестящий в солнечном свете, пробирающийся сквозь щели шатра, тонкий браслет на ногу Тасбиха, поверх другого браслета, который подарил ему дедушка.  — Я долго думал, что тебе подарить, но потом вспомнил, что тебе нравятся такие вещи, поэтому решил подарить тебе этот браслет, — Чонгук гладит ногу омеги, проходя пальцами по браслетам, и заглядывает в глаза Тасбиха.  — Он очень красивый, спасибо, Чонгук.  Альфа улыбается и никак не может налюбоваться своим солнцем. Ему слишком мало Тасбиха. Хочется ещё больше тонуть в этом океане, забыв весь мир, который против их любви. Остановить время и навечно остаться с ним. Забыть обо всём и наслаждаться этим моментом. И разве Чонгук сможет когда-нибудь оставить своё солнце? Ведь Тасбих уже сердце своё навеки отдал ему, и Чонгук никогда уже не сможет предать его любовь. Сам любит до потери пульса.  Чонгук, посидев ещё пять минут со своим омегой, выходит из шатра. Он широко улыбается, никогда так хорошо себя не чувствовал, как сегодня, ведь Тасбих выбрал его, угостив сладостями, которые приготовил. Не Мустафу, а Чонгука. Наим и Чимин улыбаются, видя, каким счастливым вышел альфа из шатра. Кажется, они таким Чонгука ещё ни разу не видели.  — Баракаллаху фикум, — говорит Чонгук Наиму, положив руку на сердце, выражая свою глубокую благодарность.  Наим улыбается и кивает в ответ. Он видит, насколько Чонгук старается и как сильно он любит Тасбиха. Наим сильно рад за них и теперь всеми силами будет стараться помочь им. Как только Чонгук уходит, Наим с Чимином забегают в шатёр и заливают Тасбиха вопросами и просят рассказать, как всё прошло. А Тэхён от смущения не знает, куда себя деть. Он и так красный, казалось, куда ещё больше. Наим с Чимином издеваются над омегой, говоря, что перед Чонгуком он точно так не смущался. А Тасбих дует губы и говорит, что теперь вообще ничего не будет рассказывать, на что Чимин и Наим смеются и говорят, что спросят у Чонгука. А Тэхён лишь улыбается и выходит из шатра, направляясь в сторону навеса, за ним следуют Чимин и Наим.  Чонгук садится рядом с Хосоком и Юнги, сразу же забирая у Юнги своего племянника. Чонгук улыбается спящему Асаду и целует его в маленький носик, укачивая на руках. Джин смотрит на Юнги и говорит ему забрать у Чонгука ребёнка, ведь, как говорит Джихун, Чонгуку нельзя ничего доверить. А Намджун с Хосоком начинают смеяться. Хосок спрашивает, где был Чонгук и почему он весь сияет. А Чонгук улыбается и говорит, что теперь он всеми своими силами будет бороться за своё счастье, и никто ему не сможет помешать, Тасбих наконец признал его своим альфой.  — Кстати, Чонгук, когда ты нас с Намджуном официально познакомишь с Тасбихом? Тогда, в клубе, не получилось нормально с ним познакомиться, — говорит Хосок и тут же ловит на себе недовольный взгляд брата.  — Зачем? — только и спрашивает Чонгук.  — Как зачем? Ну он же тебя выбрал и он как бы твой омега уже, а я твой брат, да и Намджун нам как брат, — Хосок пытается исправить ситуацию, но пока плохо получается.  — Достаточно того, что вы знаете его имя и что он мой омега, — говорит Чонгук.  Юнги и Джин начинают смеяться и уходят к другим омегам, кинув напоследок: «Так вам и надо». А Хосок с Намджуном сидят и не могут понять, когда всё пошло не так и когда Чонгук стал таким серьёзным.  Вскоре все рассаживаются по своим местам, и выходят омеги-танцоры. Они занимают свои позиции, и включается музыка, прожектора направлены на них и взгляды всех присутствующих тоже. По обе стороны от Тасбиха сидят Наим и Чимин, и к ним же подсаживаются Юнги и Джин. Омеги, завидев их, здороваются с ними и начинают играться с маленьким Асадом. Каждый раз вспоминают тот день, когда они буквально вернули Юнги с того света, спасли обоих. И Юнги благодарен Наиму так же, как и вся его семья. Но, конечно же, Наим без своих помощников не справился бы, среди которых был и Тасбих. Сразу приехавший в больницу после звонка Наима, хоть и плохо чувствовал себя, но он не мог пропустить эту операцию. Омеги уже всё своё внимание отдали Асаду, что даже забыли про танцоров и, кажется, про праздник тоже. Они смеются, когда Наим напоминает им, что они уже пропустили половину выступления из-за маленького альфы. Тэхён смотрит на танцующих омег, одетых в красные балади со звенящими монетками, исполняющих танец саиди. Все эти омеги были очень красивые, их плавные движения руками и то, как они двигали телами. В этом пустынном мире все смотрели на них, затаив дыхание. Никто не смел отвести своего взгляда от них. Красные балади переливались в лучах восточного солнца. На это можно было смотреть вечность.  Тасбих переводит свой взгляд в сторону навеса, где сидят альфы, и видит Чонгука, который ушёл в свои мысли и внимательно смотрит на танцоров. Тасбих словно сгорает изнутри. Чонгук смотрит на других омег, забыв про своё восточное солнце, так думал Тасбих. И сердце словно остановилось в этот момент. Чонгук словно почувствовал взгляд солнца на себе и обращает своё внимание на Тасбиха, а омега тут же спешит отвести свой взор, иначе Чонгук подумает, что он ревнует или вовсе потерял стыд. Так открыто пялиться на альфу — не красиво. А Чонгук так сильно хотел, чтобы Тасбих дарил свой нежный взгляд только ему одному, чтобы только на него смотрел и не стеснялся этого. Тэхён снова смотрит в сторону Чонгука и понимает, что альфа даже не собирается сводить с него глаз. Тасбих делает это снова и снова, а Чонгук всё так же смотрит и даже на секунду не переводит свой взгляд. Чон улыбается такому поведению своего омеги. Тасбих в глазах Чонгука всё ещё ребёнок, которого Чонгук должен защищать любой ценой.  Как только выступление заканчивается, Тасбих встаёт и уходит, скрываясь за дальним шатром, а Чонгук следует за ним.  — Солнце, куда ты спешишь? — Чонгук добегает до омеги и хватает его руку, разворачивая к себе. — Что такое?  — Ты смотрел на них.  — Смотрел и думал, что ни один омега не умеет танцевать так же красиво, как моё солнце, — честно признаётся Чонгук.  — Это неправда, они ведь танцоры.  Чонгук лишь отрицательно качает головой и подносит руку омеги, которую держит в своих, к губам, и нежно целует её. А после заглядывает в глаза Тасбиха и произносит:  — Пусть я сейчас же покину этот мир, если я хоть раз думал о других омегах с тех пор, как познакомился с тобой, — Чонгук не собирается даже отпускать руку омеги. Боится, что Тасбих исчезнет, если отпустит.  — Не надо, Чонгук.  — Что?  — Не надо покидать этот мир. Мне нельзя без тебя, — у омеги в уголках глаз скапливается солёная влага, а голос дрожит.  — Я не посмею, солнце, — Чонгук улыбается, а Тасбих понимает, что он наконец счастлив, наконец нашёл своего альфу. Свою родственную душу.  — Нам пора. Все, наверное, уже обыскались нас. Скоро домой, — Тасбих разворачивается и собирается уйти, как вдруг Чонгук зовёт его.  — Ты и только ты перед моими глазами.  Тасбих так и стоит спиной к своему Чонгуку, а внутри расцветает огромный букет цветов, потому что бабочек больше не осталось. С каждым разом убеждаясь в том, что Чон Чонгук его покой.  Люди уже потихоньку покидают пустыню. Сегодня был насыщенный день. Они запомнят его ещё надолго, но это потом, а сейчас они лишь поедут домой и лягут спать. Нужно набраться сил, чтобы встретить новое утро в пустынном мире. Тасбих уже знает, что с первыми лучами солнца будет думать только об одном альфе. Поедет на работу и так же будет думать о Чонгуке, а Наим, как всегда, будет ругать его. Это именно то счастье, которого ему так не хватало. Да, сейчас он по-настоящему счастлив.  Чимин прощается с друзьями и идёт к своему порше, как по дороге случайно задевает кого-то. Он извиняется и поднимает глаза, встречаясь взглядом с шейхом Хусейном.  — Чимин, будь осторожнее.  — Да, конечно.  Омега собирается уйти, но его браслет, что зацепился за пуговицу на рубашке шейха, не даёт ему сделать и шаг. Хусейн помогает распутать браслет и, всё ещё держа руку Чимина, произносит:  — Красивый браслет, — улыбается шейх.  — Да, его мне дядя подарил, — омега чешет затылок и смущённо улыбается. — Сделанный на заказ. Он единственный в своём роде, — почему-то решает добавить он.  — Не теряй его.  Шейх, усмехнувшись, уходит, оставляя Чимина с бьющимся о рёбра сердцем. С Хусейном найти общий язык для Чимина было тяжело изначально, но и сейчас ничего особо не изменилось. Чимин всё ещё держится на расстоянии с шейхом, прекрасно понимая, что Хусейн не видит в нём надёжного друга его сына. Хусейн сам как-то сказал, что не доверяет ему, но Чимин лишь пропустил это мимо ушей, но это вполне логично, потому что они с Тасбихом слишком быстро сблизились. А шейх боялся, что он повесит лапшу на уши сыну, и Тасбих решит уехать вместе с ним в Корею, но Чимин и сам не хотел уезжать, потому что это место слишком родное для него. Здесь любовь всей жизни Чимина, здесь омега чувствует себя свободнее. И Чимин сделал свой выбор. Здесь его дом.

☾ ☾ ☾

— В чем дело, Дауд? — спрашивает Тасбих, обращаясь к только что зашедшему на кухню Дауду, который, кажется, был чем-то обеспокоен.  — Альфы из семьи Чон приехали, кажется, у них что-то срочное, раз они в такое время назначили встречу, — говорит бета и садится на стул, рядом с барной стойкой. — Шейх сильно разозлился после их звонка и сразу выскочил на улицу, как только они приехали.  — Чонгук… — тихо выдаёт омега, чувствуя, как холод пробежался по его телу. Что ему только не пришло в голову, за эти секунды.  — Я не видел его среди них, — качает головой Дауд и, подойдя к омеге, приобнимает за плечи, чтобы тот успокоился и не волновался. — Надеюсь, мы очень скоро узнаем их настоящие мотивы.  Шейх Хусейн приглашает Чонов и их людей в дом, где они сразу идут в гостиную, усаживаясь на диваны и занимая все места. Хосок садится на большой диван посередине, показывая этим своё лидерство, а с правой стороны от него его отец, с левой — Намджун, Чонгука с ними не было. Хусейн во всю носится перед ними, предлагает чай и сладости, но те отказываются, говорят, что не хотят зря тратить время, а стоит лучше перейти к главному. Хусейн соглашается и тоже садится на диван напротив своих коллег, а рядом садится Мустафа, что совсем недавно приехал из другого города, куда он ездил навестить больного отца, отложив свадьбу с Тасбихом ещё на два месяца. Альфа успел и похоронить отца, потому что, так и не сумев перебороть свою болезнь, он скончался за день до приезда Мустафы и Джалила обратно в Дубай, а альфе с омегой пришлось ещё на несколько дней отложить приезд. И вот, спустя четыре дня после его похорон, они наконец приехали домой.  — Я думаю, у тебя очень серьёзное дело, раз ты мне назначил немедленную встречу, — обращается Хусейн к Хосоку, поглаживая свою бороду. — Это связано с нашими общими делами? — После этого разговора не думаю, что эти дела будут нашими общими, — резко отвечает Хосок.  Хусейн напрягается от услышанного, а Мустафа подаётся чуть вперёд и, уперевшись локтями о колени, исподлобья смотрит на Хосока.  — Ни для кого не секрет, что в последнее время нам начали поставлять старые или бракованные запчасти для самолётов. — К чему ты клонишь, Чон Хосок? — перебивает его Мустафа.  — С кем бы мы не вели дела, такого у нас никогда не было, пока мы не начали сотрудничать с вашей компанией, — говорит Хосок, обращаясь к шейху, а потом смотрит на Мустафу.  — Думаешь, это мы по дороге меняем новые запчасти на старые? Мы все прекрасно знаем, кто это сделал. Кстати, как там прошли похороны Муавия? — будто с издёвкой тянет Валид. — Слышал, что его помощник Харун тоже был с ним, не смогли сбежать из горящего склада, так и сгорели заживо. Очень жаль.  — Ты что, как-то неуважительно приписывать живого человека к мёртвым, — раздаётся позади голос, что словно эхом доносится до каждого угла этого дома. Все оглядываются и видят Чонгука, что стоит у входа в гостиную, улыбаясь, и смотрит на Мустафу, когда тот буквально прожигает в нём дыру.  — Харун как раз таки очень нам помог, ещё бы немного, боюсь, вам бы удалось чуть дольше вести нас за нос, благо, успели, — усмехается Чонгук и встаёт за спинкой дивана, прямо за Хосоком, будто пытаясь показать, что всегда горой за брата.  Чонгук сначала задумывается о чём-то, потом, бросив осмысленный взгляд в сторону Мустафы, говорит: — Вот как вы всё продумали, — когда все непонимающе уставились на него, Чонгук продолжает, — мне казалось, что вы прямо на складе отгрузки меняете запчасти, а вы, оказывается, меняли их по пути на склад приёмки.  — С чего ты решил, что это мы? — Мустафа зло смотрит на Чонгука, когда у самого по телу пробегается холодок, а нога начинает непроизвольно дёргаться.  — Ты двумя минутами ранее дал понять это, когда сказал, что не меняли их по дороге на склад. Ты не только провалил задание, которое тебе дали, — на этих словах Чонгук переводит взгляд с Мустафы на шейха и продолжает, — но ещё и соврать эффектно не можешь.  Мустафа слишком резко подаётся вперёд, стремясь ударить Чонгука за нечестно выдвинутые обвинения в их сторону, но Хусейн быстро хватает его за руку и усаживает на место, чтобы тот не натворил ещё больше глупостей. Чонгук выпрямляется и смотрит на Мустафу, а его взгляд, в котором играл азарт, вдруг становится чернее ночи и выражает уже совсем не веселье.  — Харун не мёртв, с чего ты взял, что они оба умерли? — уже выступает Намджун. — Ты не мог знать, что он жив, потому что это была скрытая ото всех информация, а кроме тебя, что с Муавия был его помощник, никому не было известно. Харун нам всё рассказал в больнице, когда пришёл в себя. Он рассказал, как ты приходил к нему и предлагал сотрудничать. Потом, когда он отказался, ты его тоже отвёз на тот склад, где был Муавия, и издевался над ними. Они до последнего остались верны нам. А для своих целей вам стоило использовать других людей, вы не на тех напали изначально.  Шейх понимает, что сухими им уже из воды не выйти, завеса приоткрыта, а они прижаты к стенке, не смогут уже свернуть в другую сторону, чтобы снова все пути привели их к той тёмной дороге, полной жестокости, алчности и тщеславия. Но он не может так просто дать им разрушить всё, к чему он так долго шёл, и неважно, сколько жертв он принёс, чтобы добиться этого. Им нельзя разрывать контракт, нельзя, чтобы люди узнали о всех его тёмных делах. Хусейн тогда не сразу вошёл в доверие к семье Чон, но сейчас понимает, насколько он ошибся, знает, что только это сотрудничество принесло ему больше славы и власти. Он обязан защитить свою честь и не дать своей репутации шейха навредить. Надо было придумать что-то, и чем быстрее, тем лучше.  — Мне нужны честные люди, с которыми можно будет сотрудничать, — говорит Хосок и подзывает альфу из своих людей, который, подойдя к столу, раскладывает две толстые папки и рядом документ о расторжении договора. — Спешу сообщить, что на этом наши с вами пути расходятся, — Хосок кладёт ручку на документ и пододвигает бумагу ближе к шейху. — Надеюсь, вы знаете, куда ставить подпись.  — Ты не можешь просто взять и разорвать контракт, — подаёт голос Хусейн и встаёт со своего места.  — Почему я не могу? Это моя компания, я имею полное право распоряжаться её дальнейшей судьбой.  Чон Джихун, как гордый за своих сыновей отец, сидит рядом и следит за развернувшейся картиной, не желая вмешиваться в решение Хосока. Старший сын всегда был ответственным человеком, который всегда достигал своих целей. Чонгук каждый день доказывает, что на него тоже можно положиться. Джихун знает, что они далеко пойдут.  Когда Хусейн смотрит на Джихуна, ожидая того, что он тоже вставит своё слово, чтобы как-то повлиять на сыновей и на всю эту ситуацию, альфа отрицательно качает головой и подаёт голос: — Хусейн, я не собираюсь вмешиваться в дела ни одного из моих сыновей. Каким бы не было их решение — я его приму, — альфа смотрит на Хосока, а тот кивает отцу в знак благодарности.  — Я на многое закрывал глаза, Джихун. Мне много, что не по нраву, но я умалчивал об этом, — альфа повышает голос, еле сдерживая рвущиеся эмоции наружу. — Я даже закрыл глаза на то, что твой сын с моим сыном… — Хусейн, не смей переходить на личности, это совсем не касается нашего сотрудничества, — Джихун, вскочив со своего места, перебивает альфу и, подняв палец вверх, грозно смотрит на него. — Ты должен был ещё тогда хоть как-то повлиять на эту ситуацию. Или тебе сотрудничество с нами было настолько важным, что ты решил собственным сыном пренебречь? — задаёт вопрос альфа, на который не следует ответа. — Мы обсудим это потом.  — Мы не будем ничего обсуждать, — в разговор альф вмешивается Чонгук. — Я всё решил для себя. Тасбих мой омега, мы выбрали друг друга, и это не обсуждается. Ну а если вы против этого, то глядите в оба, — Чонгук смотрит на Мустафу, что смотрит в ответ, внимательно слушая альфу и чувствуя, как руки непроизвольно сжимаются в кулаки, а на губах Чонгука расползается многозначительная улыбка. — Я останавливаться не собираюсь, пойду против всех и вся, но этот омега будет моим.  — Как ты смеешь говорить о моём сыне при мне, в моём же доме? — практически рычит, срываясь на крик. От сильных движений белая арафатка в чёрную клетку, что была накинута на его голову, чуть съезжает, и альфа, сорвав её с себя, кидает куда-то в угол.  — Не я это начал, а вы. Я ответил вам, что не собираюсь отказываться от того, кто стал для меня дороже всего на этом свете, — голос Чонгука звучал твёрдо и уверенно, он держал спокойствие и хладнокровие, что нельзя было сказать о шейхе. — Подпишите бумаги, пока дела не стали совсем плохи. И нет, это не угроза, а предупреждение.  Шейх знает Чонгука, знает, что он просто так словами на ветер не бросается. Если он так сказал — значит, ожидать от него можно было всё что угодно. Они затеяли опасную игру изначально, но сейчас нет смысла говорить, что это просто игра. Это жизнь, в которой может быть только один победитель — тот, кто не сдаётся. Чонгук настроен серьёзно, а слово «сдаться» в его планы не входит.  Мустафа подрывается со своего места, кулаки сжимает, бросает угрозы в сторону Чонгука, но тот даже глазом не моргает. Шейх останавливает Мустафу и говорит племяннику успокоиться. Он принимает условия Чонов и, взяв в руки ручку, черкает ею, поставив в самом нижнем углу бумаги свою подпись. Теперь их пути, как сотрудничавших компаний, официально расходятся, но никто не говорил, что на этом всё закончилось. Всё только начинается.  Хосок рассказывает о том, что в тех двух папках находятся все прошлые уголовные дела шейха, что половина из них не раскрыты, и он лично займётся тем, что в скором времени о них узнают все. Шейх не понимал, зачем ему это нужно, ведь он получил своё, чего ему ещё не хватало, или он так мстил ему за поставку неисправных деталей для их самолётов. Но ведь договор уже расторгнут, он должен считать, что уже отомстил. Тут явно есть какой-то скрытый мотив, который в скором времени тоже раскроется.  В этот жаркий вечер, после расторжения контракта по сотрудничеству двух компаний, семья Чон, во главе отца семейства — Чон Джихуна, покидает особняк шейха Абдаллы Хусейна. Как только их машины выезжают за территорию особняка, а двери закрываются, Хусейн приказывает всем присутствующим исчезнуть с его глаз. И стоит последнему покинуть дом, он тут же кидается к оставшемуся Мустафе, хватает его за грудки и трясёт, вызывая ужас в глазах у альфы напротив.  — Что я тебе говорил? Я ведь предупреждал тебя, что будет, если моя репутация шейха пострадает. Как тебе ещё смелости хватает приходить в мой дом и стоять сейчас передо мной, сукин ты сын? — альфа толкает Мустафу и запускает пятерню в волосы, дышит разъяренно, словно рассвирепевший хищник, готовый разорвать свою жертву на кусочки.  — Я не знал, что он выживет, я думал, что они оба мертвы, — оправдывается Мустафа.  — Значит, надо было вернуться и убедиться, а потом, если было необходимо, добить. И я ещё собираюсь тебе, ничтожеству, доверить своего сына, — Хусейн кривит губы и сверху вниз смотрит на альфу, словно брезгает.  — Я люблю Тасбиха.  В эту секунду в сторону альфы летит стеклянный стакан, что стоял на столе с водой, он тут же уклоняется от него, и стакан летит прямо в стену, разлетаясь на тысячу мелких осколков.  — Вали вон из моего дома! — шейх срывается на крик и начинает кидать в племянника всё, что попадается ему на пути. — Исчезни с глаз моих, и пока не исправишь всё, что натворил, на глазах моих не появляйся.  Мустафа уходит, а шейх, который не знает, на кого ему сорвать свою злость, приказывает привести к нему его сына, что всё это время затаившись сидел в своей комнате, не зная, в какой момент ему перепадет от отца. И, кажется, именно сейчас настало его время.  Стоит Тасбиху показаться перед обозлённым отцом, альфа тут же подлетает к нему и без объяснений и лишних слов что есть силы бьёт по лицу, так сильно, что звук от пощёчины, кажется, доносится и до второго этажа. Голова омеги непроизвольно поворачивается в сторону, а он хватается за стену, пытаясь удержать равновесие, и у него получается не упасть.  — За что, отец? — тихо спрашивает Тасбих и поднимает полные слёз глаза на отца.  — Как ты смеешь спрашивать за что, как ты вообще смеешь поднимать свои глаза на меня, опусти свой взор. С каких пор ты стал таким смелым? Что там тебе твоя корейская шавка уже успела на уши навешать? — Хусейн хватает сына под локоть и быстрым движением поворачивает в свою сторону.  Его хватка настолько сильная, что Тасбих шипит, не сумев стерпеть боль, что причиняет ему отец. Хусейн снова задаёт вопрос, но ответа снова не следует, это злит ещё сильнее. Шейх толкает Тасбиха, и он падает на колени, выставив руки вперёд и содрав нежную кожу с рук в попытке не упасть. Он прикрывает на секунду глаза от боли, а слёзы, что сорвались с глаз, падают прямо на холодный паркет.  — Что вы с ним делали? Что ты ему такого показал, что он говорит, что не может оставить тебя? Чего я не знаю? — альфа снова хватает Тасбиха, только на этот раз за волосы на затылке, и садится напротив омеги, заглядывая в его заплаканные глаза. — Я тебя спрашиваю, отвечай!  — Что мне ответить? Что бы я не сказал, вас не устраивает это. Что вы от меня хотите? — Тасбих повышает свой тон и в попытке высвободиться из хватки отца, только усугубляет ситуацию — Хусейн отпускает сдавшегося сына, а тот подаётся назад и падает, ударившись головой о пол.  — Почему я должен терпеть это неуважение в мою сторону. Ты знаешь, как мне было стыдно перед всеми этими людьми. Мне хотелось сквозь землю провалиться, лишь бы не чувствовать всё это. Почему я должен выслушивать этого мерзавца, когда он говорит о тебе, в моём доме? Ответишь мне?  — Убейте меня, чтобы вам не пришлось больше стыдиться, — севшим голосом говорит Тасбих, всё ещё лежа на полу и смотря в потолок, пока слёзы скатываются с уголков глаз, прямо к ушам.  Хусейн смотрит на сына и, ещё сильнее разозлившись на его слова, снова хватает его за волосы и поднимает с пола, полностью игнорируя крики и просьбы омеги отпустить его. Альфа даёт ему несколько раз пощёчину, на этот раз даже сильнее, чем в первый, так что губа лопается от сильного удара. С каждым ударом внутри омеги словно что-то ломается, а грудную клетку сдавливает стальной проволокой с шипами. Чем больше ударов наносит отец, тем сильнее впиваются шипы в тело омеги.  Хусейн решает сжалиться над сыном и отпускает его, а тот медленно опускается на пол, чтобы не упасть ненароком, чувствуя, как силы покидают его. Грозный отец садится напротив сына, на диван, и смотрит на него, приказывая посмотреть на него. Тасбих выполняет просьбу, медленно поднимая взгляд на отца. Шейх проходится глазами по всему лицу сына, смотря на то, что сам же сотворил на его лице.  — Тасбих, — омегу бросает в дрожь, стоит отцу позвать его по имени. — Я клянусь, что в следующий раз не остановлюсь на этом. Если до меня дойдёт хоть один слух о вас, не спрашивай больше, за что я так с тобой. Я просто убью тебя и глазом не моргну. Ты знаешь, что я могу, лучше не доводи меня, не дай натворить глупостей, — отец звучит уже тише и спокойнее, но в голосе его можно было всё ещё услышать стальные ноты.  Хусейн встаёт и, оставив омегу так и сидеть на полу, уходит, даже не посмотрев, до какого состояния довёл сына. Стоит отцу скрыться из виду, Тасбих падает на пол и срывается на громкие рыдания, не в силах больше держать внутри всю ту боль, что причинили ему отец с Мустафой. Он, как сумасшедший, бьёт себя по груди, прямо где сердце, пытается заглушить эту глупую мышцу, что так мешает ему жить, что каждый раз больно бьётся о рёбра в попытке наконец выйти из заточения. Проволока вокруг грудной клетки сжимается сильнее, а вокруг неё выступают капельки крови, что, сорвавшись, стекают по груди омеги, впитываясь в каждую рану на его теле, причиняя всё больше боли и дискомфорта.  И снова все надежды на светлое будущее полностью разбиты, а удавка на шее сильнее затягивается, и дышать становится в разы тяжелее. В этом мире он снова остался один. Словно единственная роза пустыни. Пытается спастись, но от кого — не понятно. Тасбих обречён на такую жизнь и надеется уже только на Всевышнего, по-прежнему прося у него защитить его сердцу любимого человека. Только на Него может положиться. Тяжело осознать, что родной отец может настолько быть жесток с ним, с единственным сыном. Не знает, что ещё можно от него ожидать, ведь он действительно и убить может, и если он сказал, что сделает — значит, действительно сделает и воздухом не поперхнётся.  Тэхён, поднявшись к себе в комнату, сидит у подножья кровати и тихо роняет слёзы. Ему больно. Грудная клетка сильно сжимается, переплетая рёбра между собой, не давая задышать полной грудью. Омега пытается не думать об этом и хоть немного успокоиться, но новая волна истерики накрывает его с головой, и он снова начинает плакать. Руки дрожат, как и сам омега. Сдерживать себя становится в разы тяжелее.  Дауд заходит к омеге и садится рядом, просит Тасбиха успокоиться, гладит его по спине и много раз повторяет, что всё будет хорошо. Он ужасается от его вида, когда омега поднимает голову. Бета просит подождать и быстро исчезает за дверью в комнату Тасбиха, через несколько минут возвращаясь с аптечкой. Дауд помогает Тасбиху обработать его разбитую губу и другие мелкие ссадины на щеке. Тэхён благодарит бету и впервые улыбается за этот вечер.  — Больно, Дауд, — тихо говорит Тасбих и кладёт руку прямо на сердце. — Вот тут очень больно.  Глаза Дауда наполняются солёной влагой и, чтобы омега не смог увидеть его плачущим, он за плечи притягивает Тасбиха к себе и обнимает. Омега обнимает в ответ и чувствует то родительское тепло, которого ему так сильно не хватало всё это время. Отстранившись от беты, Тасбих о чём-то задумывается, а потом смотрит на Дауда и спрашивает, с собой ли сейчас его телефон, на что бета медленно кивает, не понимая, что тот задумал.  — Я не могу здесь уже находиться, это убивает меня с каждым днём, — Тасбих вытирает свои слёзы руками и берёт телефон, который передал ему Дауд, набирает заученный наизусть номер и кладёт к уху, дожидаясь ответа. 

☾ ☾ ☾

Хосок с Джихуном заходят в дом, сразу направляясь в гостиную, за ними Чонгук. Альфа уже знает, что его ждёт разговор с отцом. Это самое последнее, что ему сейчас хотелось, но избежать этого разговора у него не получится. Джихун сидит весь красный и злой, смотрит на младшего сына. У него не осталось уже слов, не знает, с чего начать разговор.  — Я не понимаю, чего тебе не хватает. Я же говорил тебе оставить этого омегу, — Джихун сидит в своём кресле и внимательно наблюдает за сыном, который стоит у окна и смотрит на улицу. — Твои детские игры мне надоели.  — Игры? О каких играх ты говоришь, отец? — Чонгук разворачивается к отцу, срываясь на крик. — Я взрослый альфа, которому скоро будет двадцать семь лет. И я знаю, чего я хочу. Я люблю этого омегу.  — Чонгук, успокойся, — Хэвон подходит к Чонгуку и кладёт свою руку на плечо сына, этим самым надеется, что альфа хоть немного успокоится.  Чонгуку сейчас хотелось доказать своему отцу, что все эти детские игры, о которых он сейчас говорит, давно в прошлом, и он не тот Чон Чонгук, что был полгода назад. Он изменился, и все это прекрасно видят. Но Джихун знает, о чём он говорит. Он хотел защитить своего сына, потому что хорошо знает этих людей, и что шутить с ними точно не стоит, а Чонгук ведь тоже не подарок и разорвать любого готов за своё солнце, и об этом знает уже один Хосок. Сам видел.  — Ты же сам хотел, чтобы я приехал в Дубай и работал с братом, и я приехал. Ты хотел, чтобы я прекратил свои гулянки и погрузился в дела компании, я так и сделал. Ты хотел, чтобы я изменился, я изменился, — Чонгук ухмыляется и после недолгой паузы продолжает, — и сейчас ты хочешь, чтобы я оставил Тасбиха, но я этого не сделаю, а знаешь, почему? Потому что именно он сделал меня таким, потому что я люблю его и потому что я устал жить по твоим правилам.  — Чонгук, ты не понимаешь…  — Не надо, отец. Я всё прекрасно понимаю.  Чонгук отходит обратно к окну, а телефон в кармане брюк вибрирует, оповещая о звонке. Он достаёт телефон и видит неизвестный номер, но решает ответить.  — Да? — слишком грубо и резко говорит альфа.  — Чонгук, — стоит Чонгуку услышать до боли любимый и родной голос, как вся его грубость тут же исчезает.  — Солнце, что такое?  — Чонгук, мне очень больно, забери меня.  И всё. Чонгуку хватает этих слов, чтобы сорваться к своему солнцу, оставив все свои проблемы где-то на фоне. Разорвёт любого, кто посмеет даже не так посмотреть в сторону Тасбиха. Он уничтожит их, главное, чтобы его солнце не перестало светить для него. Главное, чтобы солнце дождалось его.  — Ты куда? — говорит Джихун, вскочив со своего места, когда видит, как Чонгук берёт ключи от машины и направляется в сторону коридора.  — Спасать Тасбиха.  — От кого? Ты сходишь с ума, — Джихун отказывается верить в слова сына. Принять эти слова даже не хочется.  — Пусть я буду сумасшедшим, потому что с ним я забываю, кто я на самом деле, потому что он сводит с ума.  — Если ты приведёшь его в этот дом, ты не получишь моё благословение, — говорит Джихун, а Хэвона в этот момент будто облили холодной водой. Он не может даже пошевелиться, лишь тихо шепчет мужу — «замолчи».  — Я не нуждаюсь в твоём благословении, нас благословил сам Всевышний, — Чонгук уходит, громко хлопнув дверью.  Джихун садится обратно и прикрывает глаза, массируя свои виски. Юнги приносит ему воды и просит не волноваться по этому поводу так сильно.  — Да его завербовали уже, — возмущается старший Чон, указывая рукой в сторону выхода, где минутой ранее скрылся Чонгук, а Хосок сдерживает свой смех и себя, чтобы не рассказать отцу, как его брат пост держал вместе с Тасбихом.  А Хэвон, услышав плач Асада из соседней комнаты, зло смотрит на мужа и идёт в комнату, где спал маленький альфа, сказав, что он разбудил ребёнка своими криками.

☾ ☾ ☾

Дауд помогает Тасбиху перелезть через забор их особняка. Дауд на всё пойдёт ради маленького принца. Он всегда будет рядом и помогать ему во всём, и каждый раз доказывает это. А там, в узком тёмном переулке, рядом с плиточным холмом, Тасбиха встречает уже приехавший Чонгук. Он выходит из машины и идёт навстречу омеге, сразу заключая его в крепкие объятия. Омега сильно плачет, уткнувшись в плечо Чонгука. У альфы внутри рушится всё, когда он видит разбитое лицо омеги. Он не может смотреть на него, хочется покончить со всем этим. Уничтожить всех, кто посмел так отнестись к солнцу. Тасбих весь дрожит, а сдерживать эмоции у него не получается. Чонгук просит успокоиться и говорит, что рядом, но Тэхён не может успокоиться, слишком больно.  Чонгук сажает омегу в свою машину и сам садится следом. Альфа видит этот страх в глазах своего солнца и убивать хочется ещё сильнее, и быть очень жестоким со всеми, кто посмел коснуться Тасбиха, кто посмел сделать больно. Очень трудно сейчас сдерживать себя.  — Я устал быть сильным, — Тэхён не может успокоиться, а слёзы застилают глаза, не давая ничего увидеть. — Солнце, тебе не надо быть сильным, просто будь рядом и доверься мне, — Чонгук берёт руки омеги в свои и крепко их сжимает. Руки у Тасбиха холодные, как всегда, а Чонгук согреть их пытается, отдать всё своё тепло. — У тебя теперь есть я, оставь всё на мне, я со всем разберусь. Тасбих шмыгает носом и переплетает свои пальцы с чужими. Яркая луна светит им в салон машины, а звёзды, что так сияют на небе, говорят о том, что завтра наступит ещё один жаркий день, в котором Тасбих не будет чувствовать этой жары. Холодно. — Солнце, я не буду говорить, что рядом со мной всё будет хорошо. Я скажу, что будет по-разному, но обещаю, я буду рядом, — Чонгук сильнее прижимает дрожащего Тасбиха к себе. — Как же ты напуган, солнце. Я клянусь, они понесут моё наказание, и меня не будет уже ничего волновать. Они будут испытывать то, что испытал ты, — Чонгук целует омегу в макушку и заглядывает в океан его глаз.  — Чонгук, каким бы он ни был, он мой отец.  — Солнце, ты ведь не готов уехать со мной, ведь так? — Чонгук давно это понял, Тасбих не сделает такой смелый шаг.  — А как же мой дедушка? Если я уеду, что с ним будет?  — Я не хочу давить на тебя, и я не буду заставлять. Я не имею права, — Чонгук отстраняется от омеги и заводит двигатель. — Ты можешь подумать, солнце. Тасбих лишь молча кивает.  — Хочешь, я отвезу тебя к дедушке?  — Хочу.  Чонгук давно забыл себя настоящего, а может, этот Чонгук и есть он, настоящий. Может, Тасбих раскрыл настоящую личность Чона. Никто этого не сможет узнать, кроме самого Чонгука. Альфа знает, что он в плену, и ему это нравится. Нравится гореть от любви восточного солнца, нравится запускать пустынный песок в свои пальцы и видеть, как он стекает через пальцы по руке и обратно ложится на землю, нравится сидеть на пляже у моря и видеть, как его восточное солнце танцует для него, а прохладный поток ветра взъерошит его волосы. Эти моменты впускают стрелы в самое сердце, и от каждого удара он становится сильнее.  Любовь восточного солнца делает его сильнее.  Они доезжают до Ахмеда, и Чонгук помогает Тасбиху выйти из машины, проводит до двери дома. Ахмед открывает дверь и видит Тасбиха с Чонгуком, он удивлённо смотрит на заплаканного внука, пытаясь понять, что произошло, а Чонгук оставляет их одних и уезжает.  — Господи, что случилось? Что с твоим лицом, Тасбих? Почему этот альфа был рядом с тобой? Это из-за него? — слишком много вопросов, а Тасбих не знает, на какой ответить. — Он тут ни при чём, дедушка. — Что происходит, Тасбих? — Ахмед сам чуть ли не плачет. Он заводит омегу в дом и сажает на диван, садится рядом. — Не пугай меня, пожалуйста. — Дедушка, это больно. Мне очень больно, — Тасбих прикрывает своё лицо руками и начинает плакать по новой. — Это Хусейн тебя избил? — Ахмед догадался, ведь давно понял, что между его внуком и Чонгуком что-то есть, хоть Тасбих всеми силами старался скрыть это. — Всё из-за этого альфы? Тасбих, почему? Я же говорил тебе, — дедушка кладёт свою руку на плечо омеги и несильно сжимает её. Самому больно видеть состояние внука. — Запретный плод сладок. — С каких это пор любовь стала запретной, дедушка? Почему ты так говоришь? Ты же всегда поддерживал меня, — у младшего омеги внутри словно что-то обрывается. — Тасбих, я всегда буду на твоей стороне, но это неправильно, пойми меня. — Я люблю его, дедушка. Я умру без него. — Ты сейчас так говоришь, но это пройдёт, — Ахмед качает головой и встаёт со своего места. — Я не хочу, чтобы ты так говорил. Ты не понимаешь, насколько моё сердце разрывается, — Тасбих встаёт следом за дедушкой и направляется в сторону лестниц, дабы пойти в другую комнату. — Но и за Мустафу я не выйду замуж, — Ахмед сам не хочет этой свадьбы. — Я должен позвонить Хусейну, он не имел право так избить тебя. Я ему это не прощу, — очень больно смотреть на разбитого внука. — Не надо, дедушка, он сейчас не будет слушать тебя. Тёплый Дубай больше не кажется таким тёплым. Холод его преследует. Тасбих не хотел расстраивать дедушку, не хотел, чтобы он узнал об их отношениях, потому что знал, какая у него будет реакция, и не ошибся. Ахмед сам сдерживал слёзы, ему действительно хотелось поддержать внука, не давать его в обиду, но понимает, что это неправильная любовь, а видеть Тасбиха в таком состоянии в разы больнее, он не знает, что делать, но обещал завтра же, с первыми лучами солнца, поехать к старшему сыну и разобраться со всем. Ахмед надеется, что очень скоро всё наладится. И какой бы тёмной не была ночь, рассвет придёт, ведь за каждой тягостью всегда наступает облегчение.