V. Исповедь

9 июля 1815. Париж Ночь Максим провёл плохо. Обычно он спал без сновидений, но в этот раз ему снились тяжелые, странные сны, из тех, что балансируют на грани с реальностью. Ему снилось, что он просыпается, но не может подняться с кровати, потому что у него нет ни рук, ни ног, а только туловище и голова. Снилось, что он снова в своей венской квартире, и в ней много людей, которые выносят на помойку все его вещи и все его книги, он пытается остановить их, а они не видят его. И сам он не видит своего отражения в зеркале. И понимает в ужасе, что он исчез. Сначала руки, ноги, затем туловище и голова. И вот телесная его оболочка растаяла, и остался лишь один разум. И этому разуму суждено наблюдать весь этот мир без малейшей надежды что-либо сделать. Проснувшись непривычно для себя поздно и с больной головой, он не мог отделаться от чувства сильной тревоги. Ему куда-то отчаянно хотелось идти. Промаявшись без всякого дела почти до полудня, не желая даже и завтракать, он решил все же выйти на улицу. Александр с самого прибытия их во Францию подчеркнул, что Максим волен перемещаться свободно по городу, и потому Эттингер решил прогуляться по центру Парижа, в надежде что свежий воздух приведёт его мысли и чувства в порядок. Это был удивительно ясный, тёплый, солнечный день. Небо над городом было чистое и голубое. Я дошёл почти до сада Тюильри, через Площадь Согласия (не могу называть ее, как прежде, площадью Людовика XV). Было около часа дня. Мне показалось, что на улицах было непривычно много народу. Странное чувство напряженности не покидало меня всю прогулку. Куда-то спешно проскакала целая группа гвардейцев. То и дело слышались повышенные голоса. Мне повстречались несколько человек, которые плакали. В воздухе витало ощущение трагического происшествия, и оно легко передалось мне и моему настроению, которое было таким прямо с утра. Максим подошёл чуть ближе к разговаривавшим возле булочной двум мужчинам - покупателю и продавцу. «Я знал, что это случится. Я с самого начала предвидел этот печальный исход...- произнёс булочник, пожилой уже и упитанный мужчина с усами.- Где вы говорите, англичане перехватили его?» «У острова Экс. Несомненно, там ждала заранее засада..» Максим отступил, споткнувшись о бордюр тротуара. Он подвернул ногу, и от резкой боли у него закружилась голова. На несколько секунд перед глазами стало темно. Его затошнило. Я не услышал точно имени и ещё пару секунд в сердце моем теплилась надежда, что разговор идёт о ком-то другом. Я знал, что Бонапарт должен был плыть на двух фрегатах в Америку. Я спрашивал о его судьбе у Александра в тот же день, что была наша встреча. Он рассказал мне о планах Наполеона выйти из бухты Рошфора в первых числах июля. Он говорил об этом так, как будто никто и ничто не собиралось препятствовать этому. Мой разум отказывался, отказывался принимать то, что я слышал.» Максим не помнил, как добрался обратно до дома. Это летнее ясное небо словно издевалась над ним и над десятком других граждан Парижа. Почему гроза не обрушилась вновь? Почему небо не мечет молнии справедливого гнева? Град, снег или дождь...все это было бы более естественным, чем вот этот веселый безоблачный небосвод. Войдя в дом и идя по коридору на лестницу, Максим пошел мимо гостиной на первом этаже. Он увидел сидящих там Александра и Ла Фаейта. Они пили чай, и до слуха Максима донёсся смех русского императора. Быть может, Александр ещё не знал этой новости? Эттингер остановился возле дверей, не в силах ни пройти мимо, и ни зайти в комнату. Ему было больно дышать от напряжения в груди, которую словно изнутри раздирали в клочья. Александр заметил его и как будто хотел что-то сказать, но Максим бросился по лестнице вверх, в свою комнату, испугавшись той вспышки гнева, что может его охватить. Однако он так шарахнул дверью, что зазвенело стекло в его комнате. Он бегал по ней, натыкаясь на мебель, не зная, что делать. Что он может? Он никто! Он невидимка из сна. В конце концов мужчина присел на кровать и, схватившись руками за голову, стал раскачиваться туда-сюда, словно этим движением хотел убаюкать себя, как матерь младенца. Я пробыл в своей комнате почти до семи вечера. Время от времени мне казалось, что я слышал выстрелы с улицы и выбегал на балкон. Что надеялся я там увидеть? Восстание? Я доставал мой бесценный подарок, держал в руках его, тёр, подносил к губам, как будто хотел произнести заклинание. Мне подумалось, что, отдав мне этот камень, Наполеон лишил себя всякой защиты. Ведь он сказал, что это его талисман...что же теперь мне с ним делать? В семь часов в комнату мою постучался слуга и сообщил, что император приглашает меня ужинать с ним. Уже немного собравшись и взяв себя в руки, я смог спустить в столовую. За столом был господин Ла Файет и Александр. Мне мучительно даже вспоминать этот ужин. Они обсуждали арест Наполеона! Как пренебрежительно высказывался о Бонапарте маркиз! Сколько снобизма, сколько высокомерия! Подробности происшествия ещё не дошли, но я понял, что случившееся за столом совершенно никого не трогало кроме меня. Я же сидел молча, стараясь глотать куски пищи, которые застревали в моем горле, где стыло рыдание. Я видел, что Александр время от времени смотрит на меня. Он,по крайней мере, не казался веселым, не оскорблял Наполеона и не пытался, слава Богу, втянуть в их беседу меня! После ужина он попросил меня пройти в его комнату, и едва мы остались одни, я не выдержал. Я упал перед ним на колени, забыв обо всем. —Ваше Величество! Я умоляю Вас, помогите ему! Так нельзя! Нельзя! Александр, не ожидавший такого, невольно отшатнулся, а потом бросился поднимать его с колен. Лицо его приобрело страдальческое выражение, он сжал руку Максима в своих и произнёс с чувством: —Я сам был глубоко опечален, когда об этом узнал. Однако...что же я могу сделать? —Я не знаю...пошлите ноту протеста королю Англии! Они не имеют права! Они ведь убьют его! Вы понимаете это? Они ведь убьют... —Максимилиан, успокойтесь. Никто не собирается его убивать, я вас уверяю. Ведь это...не якобинцы..- он произнёс это ласковым голосом, но в последнем слове Максиму почудился будто сарказм. - Я не могу требовать от Великобритании отпустить его. Он преступник. Неоднократно нарушавший все договоренности. Он покинул место своего пребывания и во второй раз захватил обманным путём власть. Я не могу вступиться за преступника. —Обманным путём? Его выбрал народ! - с жаром произнёс Эттингер. - Если он преступник, в таком случае должен быть суд! Кто имеет право судить его? Англичане? —Максимилиан, - Александр говорил с ним спокойно и терпеливо, будто с ребёнком и это было ужасней всего.- Вы специалист в медицине. Оставьте политику. Я понимаю Ваше преклонение перед Бонапартом и уважаю его. Он Ваш кумир, но позвольте сказать, что я знаю его ближе чем вы. Легко восхищаться кем-либо на расстоянии. Мне многое нравится из того, что он делал, но поверьте, я говорю это наверняка..Пока он на свободе - мир невозможен. Он не из тех, кто способен раскаяться и смириться с судьбой... Я слушал эти речи, и мне казалось, что Александр говорит все это себе, а не мне. Я замолчал, не имея права с ним более спорить. Я хотел только спросить его: к чему же все это было? Наши беседы часами,сомнения, его заверения в общности наших взглядов, в конце концов, тот визит в Мальмезон? Что он пытается доказать мне? Зачем успокоить? Я презирал его в эту минуту от всей души. Он просто жалкий трус и лицемер. Дело вовсе не в его убеждениях. И не в политике. Ему не понравилось, что Бонапарт сказал ему на прощание там, в саду. Те слова про отсутствие страха. Они уязвили Александра! И ещё, что Наполеон сделал мне на память подарок. Мне, а не ему! Но он и этому позавидовал! Я помню, как он глядел на толпу парижан, выступавших с плакатами, когда мы ехали по Парижу в карете. Он хотел бы сам быть Бонапартом, но он им не стал. Не стал в России и не станет в Европе.Но он слишком себялюбив, чтобы признать это. Он попросту не способен искренне признать свои порочные чувства. Я вспоминал все его рассказы, всю исповедь. Даже в этих рассказах он выставлял себя жертвой, ища сочувствия и сострадания, даже если он осуждал себя, то делал это неискренне, желая только показать, как он строг к себе, чтобы получить восхищение! Наполеон раскусил его, и он отомстил ему. Я не удивлюсь, если он продал его англичанам, ведь он знал тот маршрут..он отпустил его с фальшивым миром, чтобы дать врагам подло поймать. Он творит зло чужими руками. Он негодяй, негодяй, негодяй! 10 июля Сухой, пыльный ветер поднимал в воздух песок и мусор с площади Каррузель. Полуденное солнце беспощадно обжигало лучами собирающуюся толпу парижан возле дворца Тюильри. Улица и центр площади были оцеплены гвардейцами русских и Австрийских войск, державших наготове мушкеты и оттеснявших людей, дальше от центрального входа. Карета австрийского императора проехала по площади, занавешенная красными шторками, и остановилась возле дворца. Первым из кареты вышел император Франц, не смотря на жаркую погоду, закутанный в плащ. Постояв несколько мгновений и приложив ладонь ко лбу, закрываясь от солнца, он перекрестился и пошёл вперёд. Следом за ним выбрался, держа за руку маленького белокурого мальчика, министр Меттерних. Безмолвствующая толпа взорвалась криками, полными восторга. То и дело среди общего шума можно было разобрать выкрики «да здравствует Наполеон II», «Слава Бонапарту!», «Орленок! Орленок!» Мальчик жмурился на ярком солнце, не понимая, что крики эти обращены к нему. Он шёл, перебирая маленькими ножками, крепко держа за руку Меттерниха, который в какой-то момент подхватил его на руки и с улыбкой понёс вперёд. Вперёд, к главному входу, где уже стояли, поджидая их главы остальных государств. Стоявший в толпе, возле левого крыла дворца Максим, не сводил взгляда с ребёнка. Он наблюдал, как маленькая эта процессия подходит и встаёт возле входа. Он видел императора Александра в белом парадном военном мундире с золотыми эполетами на широких плечах. Его величественная фигура стояла немного особняком от всех остальных, словно русский монарх желал подчеркнуть исключительность своего положения. Раздался звук триумфальной трубы. Толпа, которую все более теснят французские полицейские и гвардейцы, на миг совсем замолкает. На площади появилась другая карета с хорошо знакомым Максиму гербом. От жары лицо его покраснело, голова стала тяжёлой, а все тело будто распухло. Он подумал, что нужно отойти в тень, но не мог оторвать взгляда…Людовик выбрался из кареты. С ним был лорд Веллингтон, который с любезностью поддержал короля под руку. Грузная от многолетних излишеств, обрюзгшая фигура пожилого мужчины напоминала бочонок. Со своего места Максим мог даже видеть, что толстые ноги, похожие на сардельки, едва помешались в туфли. Людовик выпрямился и огляделся. Царившая вокруг тишина была хуже любых оскорблений. Король шёл окружённый безмолвием, с гордостью подняв увенчанную париком голову, в золотом парчовом камзоле, который, казалось, был ему мал. Мал, как эта корона, которую ему вновь возложили на голову. В глазах своих подданных не человек - карикатура на власть. Максим перевёл взгляд свой на Александра и увидел, что тот смотрит в сторону. На ступеньки дворца вышел префект граф де Шаброль. Его хорошо поставленный, звучный голос разнесся по площади, въедливо проникая везде - в каждое ухо и каждую трещинку на мостовой. «Сто дней миновало, как Ваше величество было вынуждено покинуть свою столицу посреди слёз и стенаний Ваших подданных!» Над площадью оглушительной в ответ был тишина. *** —Уф, должен признаться, что я ужасно устал. Мне не терпится вернуться домой и забыть этот проклятый конгресс и, как страшный сон, все, что было после. Кстати, Клеменс, как вам те пирожки с грибами, которые были сегодня на ужине? В жизни ничего вкуснее не ел! А вы обратили внимание, сколько тех пирожков съел Людовик? Знаете ли, он все же безобразно толст. Это выглядит неприлично. И к тому же чревоугодие вредит здоровью. Но все же, будьте любезны, узнать рецепт тех пирожков. Я хочу, чтобы когда мы вернулись в Вену, такие мне приготовили... Меттерних слушал эту бесхитростную болтовню короля пока они шли к карете, не вникая даже в смысл сказанных слов. Позади них нёс на руках спящего мальчика камердинер. Торжественный ужин в честь возвращения Людовика был окончен, и Меттернихом было принято решение завтра же возвращаться в Австрию. Причина такой спешки была очевидна - Клеменс прекрасно видел, как люди в Париже реагировали на появление сына Бонапарта. Он был против того, чтобы мальчика вообще брали в Париж, но Франц настоял на этом, чтобы избежать слухов. Теперь им лучше уехать и не смущать город, и пусть этот жирный индюк поглощает свои пироги. Никакого желания делить с ним триумф у Меттерниха не было. Внезапно из полутьмы сумерек возникла фигура. Какой-то мужчина бросился к ним со словами «Ваше Величество! Ваше Величество! Позвольте мне говорить!» Охранники молниеносно достали оружие, преградив неизвестному путь. Франц вздрогнул и невольно вцепился в руку Меттерниха. Они остановились и факел осветил лицо обратившегося к ним мужчины. Лицо это Клеменс показалось ужасно знакомым. —Ваше Величество, меня зовут Максимилиан Эттингер, я австриец, и я ваш подданный! Простите мне мою дерзость, но я должен к вам обратиться!- мужчина остановился, подняв руки, как бы показывая, что он безоружен. На лице императора быстрой волной прошёл страх, изумление и смущение. Он взглянул на Меттерниха, который уже узнал обратившегося. Он повернулся и тихо произнёс что-то на ухо Францу. Тот облегченно выдохнул и улыбнулся, сделав жест страже и велев убрать оружие. —Подойдите. Не бойтесь...Как вас, говорите, любезный, зовут? - голос императора приобрёл знакомые добродушные и покровительственные интонации. Франц очень гордился своей репутацией человека простых и близких к народу манер, великодушного и любящего своих подданных. Клеменсу, как никому было известно, что все это маска, и он усмехнулся. Не шепни он сейчас Францу, кто этот мужчина, несчастный был бы уже арестован за дерзость. Мужчина медленно подошёл к ним и остановился в паре шагов. Он выглядел плохо - бледный, с испариной на лбу и лихорадочно блестевшими глазами. Взгляд его переходил с императора на Меттерниха, он словно решал, кто из них действительно нужен ему. Наконец он повернулся к министру и сдавленно произнёс: «Ваше Сиятельство...я врач венской больницы... на меня в Австрии заведено дело по обвинению в шпионаже в пользу России и разжигании революции...бонапартизме...и я бы хотел...сдаться немедленно нашей полиции..» Франц вытаращил глаза, Меттерних так же в изумлении смотрел на молодого человека, который внезапно сделал шаг вперёд и упал без чувств к их ногам. *** —Ваше Величество! Александр не сразу замечает в темноте словно возникшую из воздуха мужскую фигуру. Одной ногой он ступил уже на тротуар, но рукой ещё держится на дверцу кареты. Дождь шумит слишком сильно. Может быть, он ослышался? —Пожалуйста... Фигура вступила в пятно желтоватого света от фонаря. Индус. Его лицо кажется Александру знакомым, но он не успевает вспомнить. Мужчина резко бросается навстречу и буквально повисает у него на плечах. В темно-карих глазах молодого человека..нет, это не ужас. Агония? Александр инстинктивно отталкивает его от себя, ударяя в грудь, и тот с неожиданной лёгкостью отпадает, повалившись на землю. Что-то липкое чувствуется на руках. Опустив взгляд, он видит, что руки испачканы чем-то, что в темноте кажется чёрным. Что это…кровь? Он слышит свой крик и чувствует, как его толкает обратно в карету рука Фёдора. Уваров что-то кричит. Они снова в карете,которая трогается и, набирая скорость, буквально летит. —Святый Боже, Александр Павлович, вы не ранены?Он напал на вас? —Это не моя кровь...не моя...Я не трогал его...- Александр вытирает испачканные ладони платком…которого не было! Платок не его. Александр рассматривал кусок тонкой белой батистовой ткани с бледно-желтоватыми пятнами. Кровь так не смогли до конца отстирать. Он хотел выбросить его ещё в тот вечер. Если бы случайно не развернул. Монограмма в углу. Вышита толстыми чёрными нитками. Треугольник и око внутри. Он рассматривал странный символ, уверенный, что где-то видел его. Но никак не мог вспомнить. Зато вспомнил этого юношу. Когда они встретились в первый раз, тогда, в Эрфурте, тот был почти ещё мальчик..он даже имени его не запомнил. Только необыкновенные эти глаза, как у оленёнка и красивый, ласковый рот... Что тот хотел от него? Что-то сказать? Передать этот платок или что-то другое? А что если сам индус и был этим посланием? Око. За ним наблюдают…следят. Те же самые люди, которых он видел... Нет, не только в Вене. В Париже…Они не выпускают из вида его уже так давно... Император откинулся в кресле, сжав проклятый платок в кулаке. Потом отбросил его, словно гадость. Сквозь прикрытые веки он слышал тихий треск камина, и звук этот показался ему, будто это половицы паркета скрипят в темноте от шагов. Резко открыв глаза, Александр в испуге огляделся. Да, он по-прежнему один в комнате. В Лувре. В Париже. Снаружи дежурит охрана… Император натянул плед, который лежал на коленях, и рукой потянулся к стоящему на столике рядом фужеру с коньяком. Он пил неприятную для него на вкус жидкость, словно лекарство, но ему все равно было холодно, и бил озноб. —Я всегда мечтал о том, чтобы наша дружба с тобой была вне политики. Я надеялся, что дорог тебе такой, какой есть. Ты знал, как я к тебе отношусь и играл этим чувством…Твоей целью всегда была Польша. Ради неё ты предал меня. Александр смотрит в лицо, которое некогда казалось ему таким благородно-красивым, и находит, что Адам постарел. Неужели эти седые виски, сеть морщин вокруг глаз и глубокие носогубные складки могут вызывать нежные чувства? А он так переживал о себе…о своих изменениях..да, он всегда чувствовал себя рядом с Адамом хуже. Всегда и во всем недостаточным... для него. — Так значит, это я предал тебя? - губы Адама дрожат в какой-то брезгливой обиде. - В чем? Что я люблю свою родину? Ты всегда знал, ЧТО для меня Польша...Я никогда этого от тебя не скрывал. —Да. Ты прав. Ты научил меня этому.На твоём месте я должен был бы поступать так же. И поступил. Он знает, что это конец. Последняя нить между ними разорвана. Адам опускает свой взгляд и видно, как вместе с губами у него дрожит подбородок. Неужели он сможет заплакать при нем? —Я обещал Польше Конституцию. И я сдержу своё слово. Я сделаю все, о чем говорил. Ты займёшь должность сенатора. Адам...- Александр делает шаг ближе и снисходительно руку кладёт на плечо.- Я никогда не обещал Польшу ТЕБЕ. —Ты отдаёшь мою страну своему брату. Этого я тебе никогда не прощу. Этот взгляд! О, этот взгляд! В нем действительно слёзы. Нет больше гордости. Гордость он забрал у него в ту самую ночь... Прощай, мой бесценный, когда-то любимый всем сердцем друг. Прощайте на век смешные мечты юности, прощайте полные тайного страдания взгляды, прощайте томление наивного сердца. Прощайте пустые стремления неокрепшей души. Прощай, Адам Чарторыйский. Забери с собой своего глупого, доброго друга над которым когда-то снисходительно ты посмеялся. Прощай. *** У женщины в закрытом темно-коричневом шёлковом платье, опустившейся перед ним на колени,глаза большие и добрые,чуть влажные, как будто от слез. Баронесса Крюденер тянется поцеловать его руку, но Александр, смущенный, поднимает ее с пола. Ведь он не священнослужитель... —Всевышний услышал мои молитвы, и я подле Вас, Ваше Величество! Благословенен будет сей день и вы сами! - голос у баронессы высокий, немножечко даже детский. Она и смотрит на него почти с обожанием ребёнка. Княжна Стурдза взволнованно прижимает руки к груди. Она просит позволения оставить их, ведь она исполнила главный свой долг. Она так уговаривала Александра принять эту женщину. Она уверяла, что она непременно поможет... —Я знаю, что тревожит Ваше доброе сердце. В нем тяжесть и великая мука! Но в страданиях душа становится чище! Сомнения даны человеку как испытание веры...- она говорит тихо, но речи ее проникновенны, а интонации ласковы. В том как баронесса сложила свои маленькие аккуратные руки и смотрит на него снизу вверх есть нечто трогательное и даже нежное. Она уже далеко не так молода, но у ее лица как будто нет возраста... —Да. Я в ужасном смятении...я принуждаю себя сделать выбор, который отказывается принимать мое сердце. —О, я знаю...я понимаю вас. Вы сострадаете Бонапарту? —Он совершал преступления, но он не хуже, чем все они...- Александр в ярости вкидывает руку, показывая в сторону.- Интриганы, лгуны! Они не думают о благе своих государств! Лишь о собственном устройстве! Они притесняли и притесняют народ, а Бонапарт дал людям свободу! Но и он ведь тоже...делал все это во имя собственной славы.. Он перешёл все границы! Бог мой! Я не желаю...я не могу выбирать...!Я презираю их всех! Он говорит с ней так, как не говорил никогда.. Слова льются с поразительной лёгкостью, он видит в глазах баронессы сострадание. Она понимает его! —Ваше Величество! Бог избрал вас, сделав свой выбор! Вам не нужно выбирать из двух зол! Вам должно избрать свой собственный путь! Через вас Господь хочет вершить великую миссию исцеления мира! Отриньте презренных! Ваше сердце покажет вам истину! Оно поведёт вас! Теперь взгляд баронессы утратил прежнюю нежность и кроткость. Он сияет, горит! И Александр чувствует такой же пожар в собственном сердце. От ее речей, таких проникновенных, глубоких, слезы подступают к глазам. Какая сила позволила ей заглянуть к нему в душу? Она прочитала там все...А ведь и Лагарп! Лагарп все то же ему говорил! Его путь - взять все в свои руки! Сделать все то, на что не способны они! Его путь и путь России - особенный…но он сумеет, он сможет исправить все, он сможет спасти… —…спасти их грешные, заблудшие души! О Государь!!! Провидение свело нас теперь! Покаяться для искупления грехов наших, гордыню смирить!Покаяться!Только тогда возможно для всех исцеление! Господь милосерден! Он все может простить! Покаяться! Покаяться… *** —Ваше Величество... —Не называйте меня так... —Вы знали, что так будет,- Пален садится напротив него. Александр нарочно не поднимает головы, чтобы не смотреть в это лицо. —Когда я давал вам согласие, вы пообещали, что его жизни ничто не будет угрожать. Вы солгали. —Я не солгал.- Несколько секунд царит тишина.- Александр Павлович, если бы я сказал вам, что не могу ручаться за жизнь императора...разве бы вы дали согласие? —Конечно же нет! - он вскакивает, на миг ощутив вспышку гнева, но строгий взгляд карих глаз и голос - суровый, будто одёргивает и заставляет отчаянно сжаться. Пален встаёт и подходит к нему, встав почти непозволительно близко. —Я сказал вам то, что был должен. То, что вы хотели услышать. Я ясно помню тот наш разговор. Вы сказали, что вам невыносима и мысль, что однажды отцу придётся посмотреть в глаза. —И вы..вы приписали мне собственные злые намерения?!- он задыхается, и чувствует, как кровь приливает к лицу, как будто бы его кто-то душит...- Вы говорите без капли раскаяния! —Я вижу, Ваше Высочество, что вы нынче хотите всю вину возложить на меня...это прискорбно. Без дозволения вашего я не пошевелил бы и пальцем. В чем же я должен раскаяться? Что действовал в интересах отечества? Как человек, я соболезную вашей утрате.Но иногда долг велит нам делать мучительный выбор в пользу блага общего... Лицо графа Палена растворяется в холодном синем свете. Покаяться. Надо покаяться...ради общего блага! Ради нас всех... Прибежавший на зов дежурных Фёдор Уваров, вошёл в спальню к Александру. Было холодно из-за распахнутого настежь окна. Камин погас.Император лежал на полу, в полубессознательном состоянии. Тело его, напряжённое, как струна, время от времени вздрагивало в сильных конвульсиях. *** Из дневника доктора Эттингера Пару дней я был в лихорадке. Министр Меттерних, узнав во мне врача Александра, проявил большое снисхождение - меня не только не взяли под стражу, но и предоставили место в королевском экипаже, возвращавшимся в Австрию. Придя в себя, помню, как я сказал, что более не служу при русском дворе, и это вызвало у министра улыбку. Тогда я не понимал, почему он оказался так великодушен, но вскоре все прояснилось. Что касается самого императора Франца, то он, кажется, был заинтересован в том, чтобы по прибытии в Вену всем стало известно о помощи, которую мне оказали. Я слышал, как он спросил у Меттерниха: «нельзя ли так сделать, чтобы нас увидели вместе? Пусть люди знают, что я открыт для нужд каждого простого человека!» Через пару дней, когда мы были в Вене, а я окончательно пришел в себя,(меня разместили на отдельной квартире), Меттерних лично посетил меня. Я оставался в постели,еще немного больной, а он сидел рядом, разложив прямо на покрывале бумаги. Должен сказать, что всегда питал к нему неприязнь. Серьёзный, педантичный, как казалось мне, циничный и жестокий , в разговоре со мной он был обаятелен и этим напомнил мне Александра. —Доктор Эттингер, я внимательно изучил Ваше личное дело. Вы и правда подлежали со стороны нашей полиции особой проверке, как человек, имевший в прошлом контакты с революционными организациями во Франции. Однако…-Меттерних поправил пенсне.-В данный момент вы не находитесь ни под каким следствием. Против вас не выдвинуто обвинений. —Но за мной приходили…-медленно произнес Максим.- В больницу..полицейские хотели меня арестовать.. —С чего вы это взяли? Вас должны были допросить, в связи с вашим прошлым. Как и многих в те дни. Не более того. —Меня не обвиняют в шпионаже на русских? —Кто вам сказал такое? Я промолчал и мое молчание для него особенно красноречиво. С каждой минутой он становился все более ласков. Расспрашивал меня о работе. О том, как я попал к Александру. Я понял, какую ценность он видит во мне. Я отвечал ему, что привержен принципу врачебной тайны. Я не рассказал ему ничего, в том числе причины моего ухода. Я покинул Александра, передав ему письмо, в котором объяснил, что по идеологическим и моральным соображениям более не могу оказывать ему услуги,как врач. Не знаю, получал ли он то письмо, и знает ли где я теперь? Ведь я ушёл, оставив и полученные деньги и вещи. Теперь я понял, что он обманул меня. Он хотел удержать меня рядом с собой, потому что я знал его тайну. —У вас хорошие рекомендации. Занимайтесь медициной, доктор Эттингер. Я полагаю, что этому можно поспособствовать. У вас ведь нет степени? А что если вам открыть собственную частную практику? При рекомендациях в должных кругах…поверьте, я могу оказать вам поддержку в этом. Вы будете в полной безопасности. Он говорил так убедительно. Конечно, я понимал, что он пытается меня просто купить. Он хотел через меня узнать что-то про Александра, но я увиливал и дал ему понять, что для его интересов я бесполезен и меня не втянуть в их грязные игры. Поняв, что я непоколебим, он как будто несколько разочаровался. На прощание он сказал мне, что я могу возвращаться к себе домой и к работе , и ни о чем не беспокоиться больше. —Ваше Сиятельство, могу я просить вас о небольшой услуге? Меттерних вопросительно приподнял бровь, и Максим протянул ему на вытянутой ладони какой-то маленький предмет. Им оказался плоский камешек. —Перед отъездом Бонапарта в Рошфор, Александр виделся с ним в Мальмезоне. Мне так же довелось быть там. Наполеон сделал мне подарок. Я бы хотел, чтобы вы отдали это его сыну. Уверен, что так будет правильней. Скажите, что это от его отца. Талисман на память. Меттерних взял с его руки камешек, рассмотрел его, потом кивнул и сунул к себе в карман. —Я передам Его Высочеству. —Спасибо. *** Выйдя от Эттингера и сев в карету, Клеменс вновь достал камешек и стал более пристально его рассматривать. Безделушка, но для этого доктора, очевидно, она была ценностью. Все они, апологеты, готовы собирать даже грязь у ног Наполеона… Но что если теперь отдать ее маленькому принцу? Чем эта безделушка станет для него? Напоминанием об отце, ненужным поводом к волнениям. И выйдя из кареты у ворот министерства, Клеменс выбросил камень.       —Ваше Сиятельство, Вам велели доложить, что по делу об убийстве Чандра Модеуса есть информация,- секретарь положил на стол Меттерниха папку. Следующие полчаса Клеменс внимательно изучал подобранный материал. Он велел дело это взять под особый контроль. Имя Александра в нем не фигурировало, однако, он ясно дал понять русскому императору, что положение это может измениться… Надо отдать тому должное - Александр умеет, сохраняя лицо, все понимать достаточно быстро. Перелистывая сшитые страницы, Клеменс задумчиво покусывал перо. Было установлено, что индус получил три ножевых удара-в грудь и живот. Повреждения по всем признакам были нанесены человеком большой силы, мужчиной, и предположительно левшой с маленького расстояния. Такие удары наносятся с намерением убить человека, и никак не в случае самообороны. Кроме того в кустах, в паре десятков метров от дома Меттерниха, спустя пару недель после происшествия, одним из дворников было обнаружено и само оружие - испачканный кровью кинжал. Очевидно, что он был брошен убийцей.…но Александр не мог этого сделать, так как сразу сел в карету и уехал. Возвращаться и бросать где-то кинжал никто,конечно, не стал бы. К делу был приложено детальное изображение, рисунок оружия. Клеменс разглядывал его со странным чувством. Казалось, он где-то видел этот оригинальный рельеф, в виде головы льва на рукоятке. Вот только не мог вспомнить где. «Убийца по всему видимо человек знатный. Желай Александр убить несчастного парня, он мог бы нанять человека и не делать этого под окнами моего дома...» Почему-то он испытал подобие облегчения. Просмотрев ещё раз дело,Клеменс отложил папку и достал письмо, которое вот уже неделю как носил в нагрудном кармане. Письмо от Вильгельмины. Если бы он получил такое послание ещё пару месяцев назад, то был бы счастлив. Но теперь, читая заверения в любви и привязанности, не испытывал совсем ничего. Он воссоздавал в памяти некогда такой дорогой ему образ и удивлялся : что он нашёл в ней? Непостоянная, капризная, тщеславная, самолюбивая женщина! Она так унизила его и теперь пишет как ни в чем не бывало. «Ты хотела получить сразу двух мужчин, и в итоге не получишь ни одного..»- Клеменс взял перо и написал ей письмо, в котором благодарил ее за внимание и сообщал, что между ними все кончено. Вечером, выйдя из здания министерства, он неожиданно остановился и посмотрел себе под ноги. У самого подножия тротуара , закатившись между камнями мостовой лежал камешек, который он выбросил утром. Подумав немного, Меттерних обтер его и сунул обратно в карман. *** —Доктор Максим! Вы вернулись, вы живы! Марта встретила Максимилиана с распростертыми объятиями и даже расплакалась. Мужчина оглядывал свой кабинет, где не был уже несколько месяцев и ему казалось, что произошедшее с ним за эти полгода было как будто бы сном. По дороге он наведался к Леопольду. Тот только качал головой, слушая его рассказ, а на том месте, где Максим сообщил, что следствие над ним не ведётся, вышел и через минуту вернулся, держа в руках его саквояж. «Нет, оставь вот это себе…на всякий случай..- Максим показал на тетрадь.- Русский император не знает, что я вёл записи, но может догадываться. Я думаю, что ко мне ещё могут прийти. Сейчас я веду новый дневник и ношу его неизменно с собой.» «Что ты намерен теперь делать?» «Я хочу до Нового года решить все дела здесь и уехать из Вены. В деревню. К матери.» Леопольд смотрел на него, и в глазах его была бесконечная грусть. Максим подумал, что тот всегда выглядел грустным. В отличие от него, в друге никогда не было ни искры сопротивления судьбе. Родившийся бедным евреем в общине, он будет жить так всю жизнь, даже не мечтая ничего изменить. Глубоко верующий, умный и добрый , он плывёт по течению, подчиняясь несправедливым законам и даже не испытывает по этому поводу возмущения. —Доктор Максим, к вам тут пришли… Максимилиан уже второй час лежал на диване, глядя в потолок. На полу лежала раскрытая книга, которую Максим так и не смог продолжить читать. На улице уже стемнело, и он не заметил, что лежит в темноте. Приподняв голову, мужчина увидел, что в дверях стоит, смущенно держась за косяк Эмилия. —Узнала, что Вы вернулись…а я вам..принесла вот эти..марципаны.. Он смотрел на ее смущенное, полное волнения лицо и вдруг понял… —Эмилия, подойди. Она подошла к нему и осторожно присела на самый край дивана. Девушка без всякого образования, она выглядела и говорила просто,бесхитростно, не пытаясь казаться лучше чем есть…и перед ней Максим совершенно не стеснялся. Ни себя, ни своей простой обстановки, ни своей жизни. А ещё она была довольно хороша собой - он только сейчас это заметил. Ему вдруг отчаянно, до дрожи захотелось прильнуть к Эмилии, обнять, почувствовать рядом тепло…Пусть даже от проститутки. —…пока вас не было, у нас творились дела... - она держала на коленях раскрытый пакет с марципановыми конфетами и совала одну за другой в рот.- Заведение нашей мадам прикрыли. Полиция была, навела там погром! Хорошо что я смогла дать тогда деру. А ведь кой-какой клиент меня все еще ищет. Имени называть я не буду, но это тот еще жук! И знаете, я решила, что хватит с меня. На улице работать не стану. Надоело до жути бояться за свою шкуру.. —И где ты теперь работаешь? —Нигде пока. Ну, поможет прачкой устроюсь на время..кое-чего собрать я смогла. Вот только квартиру придётся мне оставить. Не по карману теперь. Да и прийти туда могут. —Хочешь…живи у меня. —Это как это?- опешила девушка. —Вот так. Будешь Марте помогать по хозяйству. И мне..кое в чем. Если хочешь, конечно. Несколько мгновений девушка сидела, как будто не веря, правильно ли она поняла, а потом лицо ее просияло. Она внезапно схватила его руку, поднесла к губам и с благоговением поцеловала. Он задержал эту руку и коснулся ее щеки, чуть погладив. На длинных чёрных ресницах Эмилии блеснули бусинки слёз. А ведь она даже чем-то похожа на неё…формой лица и губами.. Тогда так и быть тому. Три месяца спустя После той встречи, в отеле, с Александром, дела Сюзанны шли совсем плохо. Вернувшись со свидания без денег, она вызвала сильный гнев хозяйки. Мадам Вирджиния заявила, что ей придётся работать вдвое больше и бесплатно, пока она не отработает потерянные деньги. Беда была в том, что к самой работе у Сюзанны появилось ужасное отвращение. И каждый следующий клиент оставался недоволен, потому что девушка, за которую он платил, была с ним так холодна и равнодушна. И через месяц хозяйка просто вышвырнула Сюзанну за дверь, без оплаты, но та была счастлива, ведь она как будто стала свободна…правда, радость эта продлилась не долго. Найти обычную работу оказалось сложнее, чем девушка могла представить. Ведь она не умела ничего, что можно было бы назвать распространенной женской работой - стирать, стряпать, шить или даже как следует мыть полы. Читать девушка хоть и умела, зато писала с ужасными ошибками. Сюзанна пробовала устроиться официанткой, но в дорогой ресторан ее, конечно же, не взяли, а в дешевых тавернах платили мало и за эти же деньги приходилось терпеть еще приставания пьяных мужчин. К августу ее положение стало настолько безнадежным, что оставался лишь один выход - зарабатывать тем, что было привычно - красотой. И Сюзанна попробовала устроиться вновь в бордель. К сожалению, все хозяйки требовали рекомендаций, которых у нее не было, и в итоге она попала в до невозможности убогое заведение - которое посещали солдаты,мелкие торговцы и просто бедняки. Треть девушек там болела сифилисом и не имела половины зубов. Продержавшись там неделю, она сбежала в ужасе. —У тебя нет выбора. Продай жемчуг. Он тебе на что? Куда ты его будешь носить?- уговаривала ее Эмилия. —Это память. Я не могу его продать. Это единственное ценное, что у меня осталось...память о нем.. —Ну все же дура ты какая. А знаешь что? В больницу Максимилиану требуются кастелянши. Я думаю, он сможет тебя взять. Работа не самая приятная, но простая. Сойдёт пока.А вообще тебе надо найти себе мужа, вот что. От подруги Сюзанна шла немного приободрённая. В крохотной комнатушке, под чердаком, которую она снимала, из мебели были только кровать, стол, шкаф и пара стульев. Зато совершенно замечательным было окно. Большое, с дубовой рамой и широким подоконником. Поставив чайник, девушка отодвинула нижний ящик шкафа, достала завёрнутый в материю бархатный футляр и лежавшую там нитку крупного жемчуга. Усевшись на подоконник, она долго рассматривала гладкие, перламутровые бусы, взвешивала их на руке. Продаст она их и что? Надолго ли хватит ей денег? Она ведь продаст память…воспоминание о волшебстве. Эмилия говорит, что ей надо выйти замуж. Но кто возьмёт ее, бывшую проститутку…какой-то работяга, который станет пить и поколачивать ее? А если будут дети, какую жизнь им сможет она дать? Нет, все это лишь одно продлевание мучений… Сюзанна надела жемчуг. Несколько секунд наслаждалась ощущением прикосновения тяжёлых бусин к коже. Потом медленно потянула задвижку и открыла оконную раму, впустив в комнату ветерок и уличный шум. Высунулась наружу, и медленно опустив взгляд, посмотрела на мостовую. Высоко ли…5 этажей? И будет ли ей больно? Девушка заворожённо смотрела на вымощенный крупными камнями тротуар и будто чувствовала всем телом соприкосновение с холодным, твёрдым песчаником. Внизу проехала и остановилась возле дома карета. Из неё вышел мужчина в военном мундире и шляпе, по виду офицер, и зашёл в подъезд. Сюзанна стояла,опираясь ладонями на подоконник, и тяжело дыша. Как же все-таки страшно… Громкий стук в дверь заставил девушку вздрогнуть, прийти в себя и быстро закрыть окно. Поняв, что стучат к ней, она с подозрением подошла к двери. —Кто там? —Пани Злата? Откройте дверь, пожалуйста. Я послан к вам от ваших друзей. Сюзанна остолбенела, услышав польскую речь и собственное, забытое уже ей самой, данное при рождении имя. Она открыла дверь. На пороге стоял молодой, бравого вида, усатый офицер, держа подмышкой шляпу. Он, кажется, представился, назвав своё имя и должность, и что-то сказал о том, что ей необходимо собрать вещи и отправиться с ним. Затем протянул запечатанный в плотную, белую, дорогую бумагу конверт. Раскрыв его, девушка достала письмо, написанное на французском, красивым, аккуратным почерком, с вкраплением польских слов. Милая моя, страдая от невозможности увидеть тебя и все это сказать лично, я передаю тебе письмо с надёжным человеком. Доверяй ему во всем и очень скоро я надеюсь обнять тебя и прижать к сердцу на родной тебе земле. До встречи в Польше, Александр. КОНЕЦ 2 ЧАСТИ