V. Исповедь

Митава. Курляндская губерния. Промозглый, сырой ветер срывал с деревьев уже по-осеннему желтеющие листья. Этими листьями была устлана вся подъездная дорога, ведущая к двухэтажному каменному дому, стоящему в глубине запущенного, старого сада. Давно не крашенная деревянная ограда слегка покосилась, будто уставшая от бремени лет. Возле железной калитки обрывала сорняк толстая баба, замотанная в шерстяной платок, её Александр и окликнул, не выходя из кареты, с вопросом «здесь ли имение графа фон Палена?» Женщина оборотилась и посмотрела на него не то с испугом, не то с подозрением и рукой указала на дом за оградой. — Евойное... Да... — и тут же, как будто застигнутая за преступлением, поспешила прочь. Александр вышел из кареты и огляделся. Видневшийся вдалеке дом казался жутким и мрачным особенно на фоне грязно-серого осеннего неба, с которого уже упали капли дождя. Император ощутил укол сомнения: он проделал немалый путь, чтобы увидеть человека, которого видеть совсем не хотел и даже не был уверен: в здравом ли тот рассудке? Сможет ли с ним говорить? — Мне пойти с вами, Ваше Величество? — его адъютант, недавно назначенный на эту должность красивый и робкий молодой человек с некоторым испугом смотрел на него. Александр специально взял с собой в эту поездку Сережу — он был новеньким, ещё не успел сблизиться ни с кем из его окружения и был чист, как белый лист. Именно такой, не ведающий ни о чем человек и был ему теперь нужен. Для всех в Петербурге он отправился в Курляндию совсем по другому делу и даже Илья, который с бесстрастным лицом восседал на козлах, до последней минуты не знал, куда именно он привёз своего господина. — Сходи и постучи в дом. Кажется, калитка открыта. Пусть они откроют ворота. Его несколько озадачил и удивил заброшенный вид усадьбы. Сам дом выглядел старым, а кривые деревья с наполовину оголенной кроной и облезлые, будто поражённые болезнью кустарники выдавали дух запустения. А ведь у Палена, как он помнил, было много детей, часть из которых сделала карьеру на службе. Почему же здесь все выглядит так убого? Когда через пятнадцать минут к воротам поспешил взлохмаченного вида краснолицый мужчина в потертой ливрее, который выглядел так, будто только что встал из-под лавки, Александр спросил сначала по-французски, а после по-русски ещё раз «точно ли здесь ли живёт граф Пётр Алексеевич Пален?» — Здесь.. здесь... но гостей-то не ждут... С весны болеют. А вы... — он пригляделся, как будто не веря. — Господи Боже... Убедившись, что перед ним император, слуга в страшной суете бросился отпирать ворота, попутно бормоча что-то по-польски. На большом, поросшем высокой, желтоватой травой участке их встретила пронзительным лаем сидящая на цепи возле будки сторожевая собака. Бежавший с ними лакей швырнул в неё палкой и прикрикнул, заставив прижаться к земле и жалобно заскулить. Обычно равнодушным к собакам, Александр ощутил острую жалость и боль, как будто бы палкой сейчас швырнули в него. — Вы всегда так обращаетесь с живым существом? — ледяным тоном спросил он и вдруг ощутил желание схватить эту вот палку и хорошенько огреть по спине его самого. «Отец бы мог это сделать... и сделал бы.» Слуга испуганно забормотал что-то в своё оправдание. Эта злость, сменившая сострадание Александра самого напугала и он поспешил к дому. Пока он шёл, то чувствовал, как к подошвам его сапог липнет раскисшая от дождя грязь. Фасад самого дома местами порос мхом и каким-то лишайником и от него веяло сыростью. Внезапное громкое карканье присевшей на дерево вороны заставило вздрогнуть. «Я будто на кладбище...» В открытых дверях их, с потерянным видом, встретила средних лет женщина, одетая в старомодное платье. При виде Александра она сначала отвесила поклон, а потом, растерявшись окончательно, присела в реверансе. — Ваше Величество... Никак не ждали... Как же... Без предупреждения... А мы не готовы... — она попятилась назад, впуская его в дом с лицом столь испуганным, будто он был грабителем. — Графиня Юлиана Ивановна дома? — Александр прекрасно помнил супругу графа, холодную, строгую женщину, которой когда-то было поручено управление их с Елизаветой двором. Впрочем, судя по всей обстановке, ответ ему был заранее известен. — Госпожа пятый год как отошли в мир иной... — Кто из хозяев дома? — Только старый граф да племянница... Мария Сергеевна... Но она в городе, в магазине. — Я здесь проездом. Хотел навестить Петра Алексеевича... Я слышал, он давно болен? — как можно более небрежно произнёс Александр. — Его можно увидеть? Женщина, очевидно исполнявшая роль экономки, переглянулась с лакеем и, чуть понизив голос, произнесла: — Ваше Величество... Пётр Алексеевич-то... Очень хворы. Третий месяц как не признают никого, не встают с кровати и на один глаз полностью слепы. Я, право, и не знаю... Могут ли они вас принять. В состоянии ли? Вот теперь, услышав все это, он мог бы уехать. То, что граф Пален был вообще все еще жив, само по себе было едва ли не чудо. И от того Александра вдруг охватило странное чувство, что граф все эти годы дожидался его. Он снял накидку и шляпу, поймав в висевшем на стене пыльном зеркале своё отвратительное отражение. Он обрюзг, располнел и выглядел хуже, чем Пален был в его возрасте. Это хорошо, что граф теперь слеп и не может разглядеть его. — Не волнуйтесь об этом. Я не обременю вас визитом. Мне бы только увидеть Петра Алексеевича... — он заставил себя улыбнуться. — А они часто о вас вспоминали. Особливо когда выпивали. Граф ждал вашего визита много лет... говорил: «Государь меня помнит... он меня навестит...» — неожиданно произнесла женщина как будто с упреком. — И вот надо же дождался... С этими словами она окликнула кого-то в глубине дома и к ним вышла красивая, белолицая, молодая девка в фартуке с настоящей длинной русой косой. Александр почти машинально окинул взглядом её ладную фигуру, с грустью подумав, что еще какие-то лет пять назад он бы тут же желанием к ней воспылал и непременно бы нашел возможностью в этом доме задержаться подольше и сделать ближе это знакомство. Ему стало противно и стыдно то ли от себя прошлого, то ли от сознания того, что все мужское в нём кажется уже умерло и сам он едва ли эту девушку своим видом мог бы увлечь. Может быть, и в этом его наказание. А может быть, искупление? Скольких таких как она, милых невольниц он испортил своей похотью потому, что оставались они безответны? — Люда, проводи его Императорское Величество к графу. И чаю подай, — Строго произнесла женщина. Серёжа присел на стул, трепетно держа в руках его верхнюю одежду. Александр стал подниматься наверх по скрипучей лестнице на второй этаж. Комната графа располагалась в самом конце длинного и такого же тёмного коридора, как и все прочие помещения. Внутри дома было так же мрачно и тихо, как и снаружи, пахло пылью и ветхостью. Затертый, непонятного цвета ковер по которому они шли не чистился,кажется,с прошлого века. Закоптелые канделябры на стенах давали совсем мало света и потому девушка освещала их путь со свечой. — Здесь живёт кто-то ещё? — спросил её Александр. — Где же дети Петра Алексеевича? — Все давно разъехались, Ваше Величество. Кто за границей... Кто в Петербурге... Сюда редко кто наезжает. Сюда, пожалуйста... Они подошли к двери и Люда, не став даже стучать, приоткрыла её и, попросив его подождать, вошла внутрь. Вот он, последний шанс уйти... Александр почувствовал, как голову вновь сдавили знакомые тиски, в глазах потемнело и тошнота подступила к горлу. Не хватало ещё упасть здесь в обморок. — Проходите... Они не спят... — девушка проскользнула мимо него и оставила дверь приоткрытой. Александр вошёл в просторную полутёмную комнату, очевидно служившую спальней. Он уже ожидал увидеть жуткого, бородатого умирающего старика на кровати, обтянутой паутиной, но граф сидел в кресле возле слабо горевшего камина. Он был одет в домашний халат и чепец, закрывающий почти совершенно лысый череп. Бороды не было, только седая щетина покрывала испещренное глубокими морщинами лицо, в котором с трудом, но всё-таки можно было разглядеть знакомые прежде черты. Старость изменила его, но не слишком. Пален не выглядел ни безобразным, ни жутким, каким он его представлял. Даже напротив, его обыкновенный вид доживающего свой век очень старого человека, заставил слегка растеряться. Александр застыл, не зная, что говорить, но потом вспомнил, что граф почти слеп и осторожно опустился в кресло напротив. — Здравствуйте... Пётр Алексеевич... Вы меня... Узнаете? Старик поднял на него затуманенный бельмом на правом глазу взгляд и чуть подался вперёд, ухватившись сухой, костлявой ладонью за подлокотник кресла. Его высокая, прежде источающая статность и мощь фигура усохла, но все-таки он показался Александру большим. Рядом с Паленом он всегда ощущал себя меньше, слабее и даже сейчас, когда в этом теле слабел огонек жизни, чувствовал некую странную робость. — Ваше Величество... Вот уж не ожидал ещё успеть вас увидеть... — голос у него был тихий, напоминающий шелест опавших листьев снаружи. Александр придвинулся ближе, потому что едва слышал его. — Я приехал... Потому что хотел поговорить с вами... — он сглотнул. — Я знаю, о чем вы хотите спросить... — Пален внезапно его перебил и в белесых глазах его, где-то в глубине будто заворочалось что-то. Александр смотрел в маленькие зрачки, которые казались очень далёкими. Они глядели, не видя его, куда-то в прошлое, сквозь пепел времён. Александру вдруг показалось, что на него смотрит призрак. Что он здесь, в этой комнате, с мертвецом, который ждал его, чтобы утащить с собой в преисподню. — Вы... Знаете? — Я ждал, что однажды вы придете, потому что вы вспомните. — Вспомню? — сердце заколотилось, как сумасшедшее. Пален ухватился руками за подлокотник, встал и, на удивление, беззвучно направился к комоду в углу своей спальни. Он и правда будто бы плыл в полутьме, не касаясь пола ногами. Звук отодвигаемых ящиков. Шорох. Тихий хлопок. Граф приблизился к Александру, который будто бы утратил связи с реальностью. Он здесь, чтобы спросить... «Что на самом деле случилось той ночью, когда мой отец умер?.. Почему в отчётах очевидцев рассказано разное? Кто убил его? И что должно было быть со мной?..» Вопросы застряли в горле, и Александр не мог выдавить из себя ни звука. Пален протянул ему что-то. Что-то прохладное, твердое, тяжёлое вложил ему в руку. Обмякшие веки старика опустились, как будто бы он заснул, а сухие тонкие губы приоткрылись и из глубины его рта вырвалось короткое: — Вы убили.

***

11 марта 1801 года Александр так и не смог заснуть, вернувшись уже за полночь к себе от матери. Он попросил слугу принести ему чаю с мёдом и сильнее затопить камин, но так и не смог согреться. Он лежал в кровати, завороженно смотря, как стрелка часов на циферблате медленно ползет вперёд и думал, что вот уже через пять часов... Через четыре... Три часа ему предстоит увидеть отца во время утреннего обхода войск. Он задремал к шести часам, совершенно измученный лихорадкой и где-то в затуманенном сознании мысль пронеслась, что он мог бы сказаться больным и провести в постели целый день... И тогда... Тогда все как-нибудь само решиться. В половине седьмого к нему постучался камердинер, и с завтраком вошёл лакей. Он забыл, что сам просил разбудить себя, боясь проспать. Блаженный мираж рассеялся с грубыми лучами солнца, упавшими из-за открытых штор. Александр встал с кровати, чувствуя страшную сухость и боль в горле. Машинально умывшись, он сел за стол и взял с подноса только чашку с чаем. Ему была нужна бумага и перо. Молодой человек с недоумением смотрел на пепел на столе и огарок от свечи: значит все, что было ночью ему не приснилось? А где письмо Палена? Он сжег его? Александр никак не мог это вспомнить. Около восьми, когда он уже был одет, к нему вошла Елизавета. Встав за его спиной, пока он писал, она коснулась ладонью его лба, желая, очевидно, проверить нет ли у него температуры. Он хотел грубо отбросить её руку, но сдержал себя и просто медленно убрал от своего лица, слегка пожав. И все же её присутствие, её возможные вопросы давили на него, и он хотел, чтобы она ушла. — Саша, ты болен. Нужно позвать врача. — Я через полчаса должен быть на обходе. — Он встал, залпом допил свой остывший чай, стараясь казаться спокойным и уверенным. Он видел беспокойство в глазах жены и вновь одновременно хотел скорее от неё уйти и с ней остаться. Поцеловав её в висок сухим, коротким поцелуем, Александр взял два письма и сказал, что вернется к часу, чтобы с ней пообедать. Нужно было успеть перехватить Кутайсова, который всегда лично занимался утренним туалетом императора, и удача сама улыбнулась Александру, когда он спустился на первый этаж. Иван Павлович повстречался ему прямо на лестнице, как всегда в радостном и бодром расположении духа. Остановившись буквально на пару секунд, Александр сунул в руки камердинера письмо со словами: — Прошу вас передать это государю как только увидите его сегодня после смотра. — Что это? — Кутайсов приподнял брови. — Император сейчас будет на плацу. Вы можете передать ему сами. «О, как ты смеешь, ничтожество, так со мной разговаривать!» Александр ухватил Кутайсова за рукав и, притянув к себе, тихо сказал: — Если желаете ему добра, сделайте, как я вам велю. Я не могу отдать это императору из соображений безопасности. И вы не говорите, кто вам это отдал. И никаких больше вопросов! То ли непривычно жёсткий тон его так подействовал, то ли он просто застал Кутайсова этой просьбой врасплох, но тот не стал задавать больше вопросов, взял письмо и, кивнув, стал подниматься дальше по лестнице, несколько раз, впрочем, удивленно на него оглянувшись. Второе письмо Александр передал одному из лакеев, веля срочно отнести к почтмейстеру. Он боялся, что уже опоздал с утренней почтой, но едва тот унес письмо, пожалел, что вообще написал его и испугался, что конверт могут вскрыть. На улице шёл слабый снег, и Александру на свежем воздухе стало получше. Он увидел, что император и Костя уже стоят на площадке перед строевым взводом и вспомнил, что сегодня по плану его Семёновский полк должен сменить караул у измайловцев. Это мысль подбодрила и придала спокойствия. Александр ждал, что отец станет ругать его за опоздание, но тот был как будто погружен в себя и не обратил на его появление почти никакого внимания. В потеплевшем за ночь воздухе уже ощущался приход весны, и тихо кружащийся в воздухе крупный снег дарил ощущение умиротворения. Было приятно чувствовать, как прохладные снежинки падают на разгоряченное температурой лицо. А ведь ночью была метель, но теперь напоминанием о ней был только белый таящий покров на крышах домов и ветвях деревьев. Александр подумал, что утро было таким обыкновенным и спокойным, каким не было уже очень давно, и было в этом что-то неправильное, неестественное. «Что если он знает, что все уже должно быть сегодня? И притворяется...» — подумал он, поймав взгляд отца, который задержался на нём несколько более пристально. Нет, отец притворяться, играть совсем не умеет. У него все чувства написаны на лице. Но может ли тот прочитать его чувства? Как часто Александру казалось, когда тот смотрел на него, что отец знает его мысли и видит все то, что он даже от себя пытается скрыть. Он постарался придать выражению лица отрешенное выражение и увёл взгляд в сторону. «Главное, не показывать никакого испуга... Волнения... Это насторожит его. » Когда смотр закончился, Павел внезапно подъехал к нему и, указав рукой на Михайловский замок, загадочно произнёс: — Я говорил тебе, что на этом месте когда-то был деревянный Летний дворец твоей покойной прабабки, где я появился на свет? Я хотел построить свой замок таким, каким этого хочется мне. Но тебе, Алексаша, он не нравится, верно? Этот последний вопрос застал Александра врасплох ещё и потому, что Павел впервые за последние месяцы обратился к нему этим домашним, детским прозвищем вместо издевательского «Ваше Высочество». Он не знал, что ответить и в такие минуты старался всегда угадать, какой ответ было бы приятно услышать отцу. — Нравится, но он все еще очень холодный внутри... — Не беспокойся, ты не пробудешь в нём долго, — последовал спокойный ответ и отец улыбнулся очень странной улыбкой. Её нельзя было назвать добродушной, хотя и злобной она не была. В ней скорее читалась некоторое разочарование и сожаление. Александра же от неё обдало изнутри жаром. — Я хочу, чтобы теперь вы с Костей кое-что сделали для меня, - Павел натянул поводья и, кивнув в сторону, велел следовать за ним. - Пора с этим покончить. Сперва Александр убеждал себя, что ему это кажется, но когда через некоторое время подъехавший к нему Костя в испуге спросил: «Мы что, едем к Петропавловской крепости???» — внутри все упало. Их сопровождала привычная охрана, император не выражал никаких признаков недовольства и ничто не отличало их путь от обычной прогулки. Казалось безумием, что их теперь вот могут арестовать. Александр уже чувствовал знакомый туман паники в голове. Взмокшие ладони ослабли и чудом удавалось прямо держаться в седле. Ещё была возможность развернуться и поскакать обратно, но он думал о ней, как о чем-то совершенно невозможном теперь, невероятном и был даже не в состоянии окликнуть отца, чтобы спросить куда и зачем они едут. — Ты что-то от меня скрываешь... — брат с подозрением смотрел на него, и в этом взгляде читалось и обвинение и угроза. — Я все равно узнаю! Их лошади остановились у моста комендантской пристани. Резкий порыв холодного ветра ударил в лицо. Снова начиналась метель. — Ну, что вы там встали? — недовольно крикнул Павел и устремился вперёд, к Невским воротам, где два охранника уже отдавали императору честь. Они въехали на территорию Петропавловской крепости и, слыша, как закрывают ворота, Александр почему-то подумал, как ужасно, что он не успел попрощаться с женой.

***

— Где вы были? Когда Уваров сказал, что после смотра вас увели, я была в ужасе! — спустя полтора часа бросилась к вошедшему Александру Елизавета. Он дал обнять себя, практически не понимая, где находится. Он чувствовал, что у него вновь поднялась высокая температура и возникло такое же ощущение нереальности, как было ночью. — Император заставил нас приносить присягу на верность, — Александр посмотрел на жену и казалось невероятным, что он снова видит её и его страхи не оправдались. Что он в безопасности, здесь, в своих комнатах. Но облегчения он не чувствовал, напротив, было так плохо, что он едва стоял на ногах и, с трудом дойдя до кровати, упал на неё. — Мне нужно поспать... Разбудите меня через час... — пробормотал он, закрывая глаза и будто проваливаясь в чёрный колодец без дна. Лизхен, кажется, что-то ему говорила, но слова её едва долетели до затуманенного лихорадкой сознания. Он спал и не спал, и, погрузившись в странную полугрезу, вновь был за холодными гранитными стенами крепости на заячьем острове. Сквозь облака вдруг пробился, словно божественный меч, луч солнца и, на миг отразившись в золотом шпиле Петропавловского собора, его ослепил. В зале удивительно тихо и пусто. Горит только одна из нескольких люстр и золотистым светом мерцает резной иконостас. Пахнет ладаном. Этот запах Александру не нравится. Он ассоциируется с смертью и забвением. Несмотря на роскошь отделки из янтаря, яшмы и мрамора, само помещение навевает жуткий образ, как будто бы он стоит на дне огромного мраморного, красивого гроба. Их встречает недавно назначенный митрополит, который отводит императора в сторону, и они с Костей стоят растерянные, разглядывая лики икон. — Подойдите сюда. Они вдвоём подходят к отцу, который стоит у иконостаса, держа в руках небольшую икону. Он видит, каким торжественным и печальным стало лицо его в тающем, мягком свете свечей и понимает, что сейчас будет. Его охватывает ужас сильнее, чем некоторое время назад. — Всю свою жизнь я борюсь, как и каждый человек на земле, с демонами, что пытаются украсть мою душу. Каждый раз, спотыкаясь и падая, я из последних сил обращаюсь к Богу с молитвой и вновь встав, с его помощью возвращаюсь на истинный пут. Бог прощает того, кто покаялся. Вы мои сыновья и я хочу, чтобы вы поклялись, что преданы мне отныне и в эту минуту. Что преданы Богом возложенной на нас короне и мне как государю и как отцу! Они с Костей, не сговариваясь, встают на колени. Преклонить их легко, когда ноги, охваченные дрожью, едва тебя держат. Вот он. Его шанс. Сказать сейчас правду. Здесь, перед лицом господа во всем повиниться. И присягнуть. И получить прощение. Он открывает рот, чтобы произнести признание, но вместо этого, подхватив голос брата, слышит себя как будто бы со стороны. «Я, нижепоименованный, обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред святым его Евангелием, в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору Павлу Петровичу, Самодержцу Всероссийскому, и Его Императорского Величества...» И в это мгновение, произнося клятву, Александр чувствует, что слова его истинны. Что идут они от самого сердца. Он видит, как лицо отца проясняется и на нём отражается почти детский восторг. Он наклоняется и целует каждого из них в лоб. — Помолимся теперь вместе. Павел встает на колени, лицом к иконостасу и берёт их за руки. Когда он молится, истово, страстно, у него совсем другой облик. В нём есть что-то возвышенное, доброе, величественно-благородное и Александр почти завороженно наблюдает, как прозрачный, золотистый свет падающий от свечей, будто снимает с отца невидимую маску злого героя и под ней человек, полный сострадания и любви. То, как он сжимает его руку в своей ладони есть что-то по-детски трогательное, и в голове звучат слова матери: «Кому же ты веришь? Графу Палену или родному отцу?» И в это мгновение Александр совершенно, вдруг, понимает, что все слова, сказанные об отце, все домыслы, все предсказания, угрозы — все это ложь. Его отец, как он есть теперь, правдивый и честный сейчас перед ним. И тихая радость, успокоение, словно благословение спускаются на него. Он чувствует будто бы самому Богу принёс покаяние и ничего не нужно теперь говорить. — Отец Амвросий сказал, что нет доверия без веры. И мне должно верить и доверять коли хочу я верности от своих подданных и семьи. И не должно мне требовать от своих приближённых преданности коли сам я в подозрении живу. Ты поклялся и я тебе верю». Кому отец это сказал? Ему или Косте? Или же им обоим? — У тебя есть старший брат. Он был рождён ещё до моей первой женитьбы. У него была непростая судьба. Я скоро вас познакомлю. Я хочу, чтобы вы друг для друга стали семьёй.

***

      «Это так странно, что он собрал теперь всех нас... » Александр смотрел на закрытые двери столовой, откуда слышен был звон посуды. Слуги накрывали стол к ужину. Он машинально поздоровался с графиней фон Пален, которая к ним подошла и завела разговор с Лиз. В углу, у окна, бросал на него хмурые взгляды Костя. Они почти не говорили друг с другом последние дни. Костя сказал: «Я узнаю, что ты замышляешь». А что если... Узнал? Графиня Ливен. Граф Кутузов в сторонке, держа бокал, о чём-то пересмеивается с князем Нарышкиным. Сегодня тот без своей красивой жены... На долю секунды мысли Александра как будто бы уплывают куда-то и он вспоминает, как танцевал с княгиней Марией Нарышкиной на последнем балу. Как давно это было! Княгиня так красива, так молода и так чудесно поет и танцует... В неё многие влюблены. И он, кажется, тоже. Но почему-то к нему она насмешлива и холодна. Он мог бы думать сейчас, как завоевать её сердце... но вынужден думать теперь о другом... Обер-камергер граф Шереметев... шталмейстер Муханов... сенатор князь Юсупов. Но где же... Лакей открыл дверь. — Её Императорское Величество императрица Мария Фёдоровна! Все встали. В этот же миг двери столовой распахнулись и гостей пригласили зайти. Александр бросился к матери и на несколько мгновений, пользуясь тем, что император ещё не пришёл, смог переброситься с ней словами. — Ты сказал ему? — Да... Я... Написал... — Написал? — мать в возмущении отшатнулась. Он хотел ей сказать, что теперь все в порядке, что они вместе молились, и он обещал... Он дал клятву от чистого сердца... Он... Александр, вдруг, понял, что это ничего не меняет. Ничего не изменилось с тех пор! — Если ты не скажешь, это сделаю я. Императрица прошла мимо него в залу. Александр прошёл следом на ватных ногах. «Он не знает... Кутайсов не передал ту записку. А что если и Кутайсов...» — Ваше Высочество, что с вами? Александр не сразу пришёл в себя, обнаружив, что собравшиеся за столом на него с удивлением смотрят. Вопрос задал отец. — Вы бледны и ничего не едите. Вы здоровы? — в тоне императора ничего особого нет, никакого упрека, но Александр сжимается в ужасе. Ему кажется, что все собравшиеся за столом знают правду. Пален обманул его. Все его предали. Во всем обвинят его! — Я немного приболел. Простуда, Ваше Величество, — тихо ответил он. — Тогда вам нужно обратиться к врачу и полечиться, — Павел смотрит ещё только секунду, кивает и, кажется, теряет совершенно к нему интерес. Александр пьет вино, чтобы проглотить еду, которая застревает у него в горле. Кажется, все чувствуют себя хорошо, кроме него. Он видит, как смеется отец, говоря что-то Кутузову и восхищается новым столовым сервизом с изображением замка. Удивительно. Когда тот счастливый, счастливы становятся все. Александр скользит взглядам по лицам людей, и кажется, что все эти люди сейчас — декорации. Актёры на сцене, которые рано или поздно уйдут. Они нужны только для фона. И всех их теперь от него отделяет черта, за которой Александр стоит, одинокий. Он изгнал сам себя. Ложь. Её стало между ним и отцом ещё больше. Он солгал ему в церкви, ничего не сказав, и не знает, как сказать об этом теперь. Ему на колено, под столом, ложится рука Лизы, и этот жест, в который (он это знает) она вложила поддержку, кажется в эту минуту ему нелепым и непристойным. Она всегда нарушает все правила и выставляет его дураком перед отцом. Он убирает её руку и, наклонившись к лицу, едва шепчет губами: — Не делай так. А если кто-то увидит? — И что? — она смотрит на него спокойно и прямо своими темно-голубыми глазами. — Что с тобой, Саша? Тебе плохо, я вижу. — И мне не станет лучше, если ты будешь трогать меня, сидя с моим отцом за одним столом. Ужин заканчивается и они, как обычно, выходят в соседнюю комнату, где будут желать спокойной ночи отцу. Александр отошёл от жены и встал в угол. Туда в наказание ставят детей. В детстве пару раз так наказывал их Протасов. Смешно. Он всегда покорно стоял, а Костя всегда выходил и говорил, что «его не заставят стоять там». Выходит отец. Он прощается и желает всем доброй ночи. Гувернантка приводит за руку Ники и Мишеля. Это странно, обычно в это время младшие дети уже спят. Отец долго возится с ними, целует и что-то ласковое им говорит. Александру всегда было неприятно видеть проявления любви отца к младшим братьям. Наверное, он ревновал, потому что и Николаю и Михаилу не нужно стараться, чтобы получить эту любовь, которую ему самому выдавливать нужно было по капле. Но сейчас от этой сцены у него почему-то слезы выступили на глазах. — Какой странный вечер, однако! — услышал он голос графини Ливен. — Его Величество сегодня совершенно другой... приятно видеть его в хорошем настроении! Все ждали, что император, как водится, проститься теперь с остальными, но отец, будто о чем-то задумавшись, вдруг остановился и посмотрел в огромное зеркало на стене. И Александр увидел там собственное омертвелое выражение лица, на которое через отражение в стекле неотрывным взглядом смотрел император. Смотрел на него. «Меня выдало зеркало...» — Какое странное зеркало... Михаил Илларионович, только взгляните... — Павел почему-то обратился к Кутузову. — Я вижу себя в нём как будто со свёрнутой шеей назад. — Разве? — генерал озадаченно встал рядом и пригляделся. — Ваше Высочество, вам плохо? — Александр почувствовал, как кто-то берёт его под локоть и отводит в сторону, сажая на стул. Князь Нарышкин. — Юлиана Андреевна, а почему не было на ужине вашего мужа? — внезапно спросил Александр графиню Пален. Женщина не повернула даже к нему головы. А может быт,ь он спросил это лишь про себя? — Пойдем, тебе нужно лечь, — Елизавета снова взяла его за руку. Александр вдруг обнаружил, что зала уже опустела. Не обращая внимание на уговоры жены, он подошёл к окну, не зная сам, что ожидал там увидеть. В центральном коридоре было, на удивление, пусто. Александр ожидал увидеть там привычный охранный конвой, но встретил только одного караульного. — Почему нет охраны? — Император на сегодня всех отпустил. — Как отпустил? Быть не может! Только не сегодня! Александр, вдруг будто проснувшись, в панике поспешил по коридору вперёд. Он должен знать точно, сколько же времени... Времени... Он не знал, когда по плану заговорщики должны были проникнуть в замок. Не знал, сколько их будет. Через какой войдут они вход? Он не знал ничего, кроме того, что ЭТО произойти должно будет сегодня. Ошарашенный, он понял, что провёл почти целый день будто во сне. Он не знает ничего кроме того, что мерзавец Кутайсов императору ничего не сказал. В голове путаются мысли. Он думает одновременно о том, что нужно разыскать Палена и все отменить, и о том, что будет, когда император узнает всю правду. Нет... Уже поздно. Слишком поздно теперь. Они, может быть, уже в замке... Он идет машинально к себе, ощущая нарастающий постепенно шум в ушах, и как в голове его будто ворочает горячая палка. Вдруг видит Федю Уварова. Верный, добрый, преданный ему Федя! — Фёдор, который теперь час? — он бросился к нему, обнимая, как друга. — Четверть одиннадцатого, Ваше Высочество... Ой, что это с вами? — во взгляде испуг. — Федя, милый, ступай к караульному и скажи, чтобы немедля поднимали мост и заперли двери. Никого не впускать и не выпускать! Кто там сегодня на карауле? Марин? Полторацкий? Он говорит быстро, глотая слова, и, наверное, похож на безумца. Уваров сначала молчал, сбитый с толку, а потом с сомнением произнёс: — Как прикажете... А не будет ли это... Теперь плохо? — Федя, ты мне подчиняешься. Ты мне должен верить. Я знаю, как я поступил... На меня сошлись! — Уваров кивает и, вспомнив, хватает его за руку и быстро ещё добавляет: — А потом... Ступай на квартиру к графу Палену... разыщи там его... Скажи, что все отменяется! Или нет! Не успеешь... Кого-то пошли к нему! Ему кажется, что Федя почти ничего даже не понял из его сумбурных речей, но послушно понесся на первый этаж. Зайдя к себе в комнату, Александр подошёл тут же к окну и стал смотреть на ворота. Было темно. Вот несколько приближается факелов... Что-то происходит внизу... Он стоит, прислонившись к стеклу, наслаждаясь прохладой и чувствуя, как сползает пот по щекам. — Они не поднимают мост. Почему? — он обернулся и посмотрел на стоящую позади Лизхен. Она была серьезна, напряжена. По сосредоточенному лицу и возбужденному взгляду он видит: она все поняла. — Саша... Сегодня? Сегодня должен случиться...переворот? «Переворот...» — какое странное слово. Как будто все встанет «с ног на голову». Наоборот. Неужели, это возможно на самом деле? Против его отца заговор, его должны свергнуть. А сам он участник? Он дал разрешение на это? Александру кажется, что все, что с ним было последние месяцы, было сном, а сейчас он проснулся. Вот только сегодня... но может ли он вмешаться теперь и все отменить? Помешать... Что он может? Он рассказывает все жене. Кое-что она знала. Догадалась по его поведению. Александр видит по её взгляду, что хоть Лиза встревожена, но совсем не удивлена. Почему-то ему хочется, чтобы она сейчас отшатнулась и его осудила, но вместо этого Лизхен берёт его за руку и спокойно так говорит: «Саша, с тобой или без тебя, они бы сделали это». Сделали что? Все ужасные перспективы рисуются в голове совершенно отчётливо. Если заговор будет раскрыт, его наказание будет ужасно. Но если все получится... Разве он сможет просто править и жить? При живом отце... Нет... Потому никто императора в живых не оставит. Так лучше же умереть самому! Александр снова подошёл к окну. Мост был поднят, но казалось где-то там, во тьме, в отделении, внизу спряталось зло и никто его не удержит. И с чего он решил, что группа пройдет в замок оттуда? Что если все они давно в замке... Рассредоточены по специальным позициям и только ждут... Почему долго так нет Уварова? Что же он... Тут должен просто сидеть? И Александр начал ходить по комнате, говоря вслух, что теперь надо поднимать гвардию. Но может быть и гвардия уже перешла... сколько всего человек? И что будет, если он выступит теперь против? Елизавета в тревоге пыталась его успокоить, но в воспаленном длительным напряжением и болезнью мозгу уже жила и горела мысль, которая казалась ему единственно возможной теперь. Неизбежной. Отчаянной и вместе с тем удивительно правильной и простой. Даже странно, что он это раньше не сделал. — Лиза, у меня нет выхода. Мне ничего не остаётся, как сейчас идти к нему. — Он выпрямился и с каким-то безумным триумфом посмотрел на неё. — Я сейчас пойду к отцу. И скажи Фёдору, если вернется... Скажи ему, что я пошел туда. Чтобы он готов был сигнал дать войскам. Елизавета сначала опешила, а потом, увидев, как он, решительно идёт к двери, бросилась к нему в ужасе. — Нет, ты с ума сошёл! Ни в коем случае! Это слишком опасно! Наконец-то! Наконец-то он смелее её! Александра охватил жуткий, странный восторг и он, взяв жену за ледяные ладони, уверенно произнёс: — Они будут бессильны, если я буду там и ничего не смогут сделать. Они побоятся причинить вред нам обоим. Я уже все придумал. Я знаю, что надо будет всем сказать. И ему казалось, что он действительно знает. — Саша, милый, ты не в себе! Не ходи! — Запрись и никому кроме Уварова не открывай двери, — он обнял её, крепко прижав к себе, и тут же резко от себя отстранил. Оружие! Ему нужно оружие... Пройдя мимо бледной как смерть жены, Александр прошёл к себе в спальню и через минуту вышел оттуда, вешая на пояс свой пистолет. Конечно, он не понадобиться, но спокойнее будет знать, что он с ним есть. Он вышел из комнат, закрыл дверь и, постояв немного, посмотрел в пустой коридор, где будто бы в тревоге дрожали на стенах тени от пламени канделябров. Он взглянул на часы, выходя. Было одиннадцать двадцать.