О Жизни и Смерти

«Постучитесь в гробы и спросите у мертвецов, не хотят ли они воскреснуть, и они отрицательно покачают головами», — А. Шопенгауэр. Когда я стояла у порога дома названного Пресвятого Отца, горло раздирало от боли и, казалось, через секунду-другую с вырывающимся от сбившегося дыхания кашля на снег полетят капли крови. Сора бы сочувственно посмеялся надо мной: «Я же тебе говорил, носом вдыхаешь, ртом выдыхаешь». Так я сначала и делала, но затем дорога, изначально казавшаяся не такой долгой и петлистой, начала удлиняться на глазах и уходить все выше, выше, выше… Толстая кромка снега таила местами обледеневшую землю, и я несколько раз поскальзывалась, норовя кубарем укатиться вниз со склона обратно к берегу. Я не торопилась стучаться в дверь, пока мысли в голове не прояснились и в глазах не перестало пульсировать от усталости. Вид трухлой хижины небольшого размера с забитыми окнами наводил на мысли о ее бесхозности. Я обернулась проверить, действительно ли пришла к самому дальнему от берега дому. Пейзаж перед глазами расслаивался: серое небо, черный лес, темно-серое озеро и серо-белый снег с темной крошкой домов. Я повернулась обратно к потрескавшейся от ветра двери — без сомнений, это то место. Я слегка постучалась костяшкой указательного пальца. Ответа не было. Тогда я постучалась настойчивее кулаком. Результат тот же. Взгляд упал на ручку двери. Переминаясь в неуверенности с ноги на ногу, я все же потянула ее на себя — дверь поддалась. — Есть здесь кто? — спросила я в приоткрытую щель. Не дождавшись ответа, я открыла дверь настолько, чтобы можно было войти — за ней скрывалась непроглядная, как туман, плотная, как вода, и черная, как зрачок глаза, темнота, которая казалась упругой и осязаемой, словно была живой. Я застыла перед входом в дом, задаваясь вопросом, точно ли мне следует туда заходить. Поборов страх и сомнение, я сделала шаг вперед, протягивая вглубь помещения ветку, которую держала в руках — она пропала в полой темноте. Я сделала еще шаг и запустила вторую руку — та так же исчезла из поля зрения. Делая небольшие шаги, я продвигалась все дальше от входа. Когда глаза привыкли к темноте, мне пришлось изрядно их протереть — увиденное настолько поразило меня. Помещение простиралось на несколько десятков метров в длину, ширину и высоту, а сводчатый потолок подпирали массивные колонны. Стены по правую и левую стороны украшали окна из разноцветного стекла, свет из которых отбрасывал пестрые блики на каменный пол. Источником света служили не только окна, но и горящие свечи в напольных канделябрах. В воздухе пахло теплом и какими-то пряными курениями. В противоположной от меня стороне располагался алтарь, к которому приглашающе вел широкий проход. Выйдя из оцепенения, я медленно прошла вперед, продолжая разглядывать помещение. Справа и слева от прохода располагались ряды длинных скамей, на некоторых из которых сидели темные бесформенные силуэты, похожие на человеческие. Когда я дошла до центра, над головой внезапно раздался протяжный низкий звук, от которого я рефлекторно пригнулась. — Mutti! Я обернулась на голос. У входа стояли двое: молодая женщина, облаченная с ног до головы в черное, и маленькая девочка, державшаяся обеими руками за ладонь женщины. Кажется, она испугалась не меньше меня. Женщина устало выдохнула и, наклонившись к ребенку, тихо сказала: — Fürcht dich nicht, das ist Orgel. Музыка заполнила все пространство, отзываясь вибрациями в груди. Я вновь посмотрела на женщину. Не просто так та носила черный — она была в глубочайшем трауре. Горе спряталось в складках под глазами у носа и рта, из-за чего она казалась старше своих лет, но открытый взгляд выдавал ее молодость. Девочка, в попытке разглядеть как можно больше вокруг себя, играючи вертела головой из стороны в сторону, отчего короткие косички поочередно бились кончиками о ее лицо. Я засмотрелась на них двоих и не заметила, как они подошли ко мне вплотную. Не успев уступить им дорогу, я подумала, они обойдут меня стороной, но… женщина с девочкой прошли сквозь мое тело, словно меня здесь вовсе не было. Я с ужасом выдохнула и начала судорожно бить себя по лицу, рукам и животу, проверяя, действительно ли превратилась в призрака. Нет, не превратилась. Я обернулась вслед женщине с девочкой — они уже стояли у алтаря. В необъяснимом порыве я преодолела расстояние, отделявшее нас, и встала неподалёку, чтобы можно было рассмотреть их повнимательнее. Внешнее сходство делало их родственниками — передо мной стояли мама с дочкой. У девочки были такие же голубые глаза, черные дуги бровей, словно кто-то нарисовал две ровные линии карандашом, и прямые черты лица, как у мамы, только у последней волосы были темными, а у девочки светлыми, почти что белыми. Я пристально посмотрела на женщину — ее печальный взгляд был мне до боли знаком. На ее глазах вдруг выступили слезы, которые она промокнула краешком платка. Видимо, она была чем-то сильно опечалена. Мне словно сжали сердце в ладони. — Мама, а это кто? — девочка показала пальцем в сторону алтаря, и я проследила за направлением ее руки. На алтаре находились две скрещенные между собой по вертикали и горизонтали перекладины, причем последняя располагалась чуть выше середины. На перекладинах находилась инсталляция тела мужчины в набедренной повязке, при этом его ладони и обратные стороны стоп были прибиты гвоздями. Из места ран струилась нарисованная кровь. Мне стало не по себе. Вдруг я подумала про настоящего Пейна. На самом верху Башни Бога он испытывал такую же боль от чакроприемников, да и сам казался таким же… беспомощным? Я почему-то смутилась от последней мысли. — Не показывай пальцем, — одернула женщина девочку, и та виновата его опустила, — это наш Бог. Он умер за все наши грехи и подарил людям вечную жизнь. Я не отводила взгляд от инсталляции, параллельно подслушивая их разговор. Пейн — наш бог, и ты тоже? Получается, нет никакого одного бога? Все вы такие — жертвуете собой ради великой цели? Пейн подарил нам мир и свободу, но взамен на это проведет остаток жизни в четырех стенах на самом верху самой высокой башни деревни. Меня передернуло. Нет, не будет этого. Я обязательно придумаю, как ему помочь. Только бы самой отсюда выбраться… — А Бог живет на небе? — спросила снова девочка. — Да, на небе. — И папа сейчас с ним? — Да, — ответила женщина с усилием. — А почему Бог его забрал? — Потому что на все его воля. Девочка замолчала. Прерывая тишину, женщина спросила: — Хочешь помолиться? — Девочка неуверенно кивнула. — Давай ту, которой я тебя учила. — Женщина приобняла ее за плечи и подвела ближе к алтарю. С самого начала, как я оказалась в этом месте, меня не оставляла в покое одна мысль — я уже где-то все это видела. Может, в очередном сне? Я снова обвела взглядом пространство и невольно усмехнулась. Чтобы мне нечто подобное приснилось, я точно должна была сначала где-то это увидеть. Я потерла висок, пытаясь вызвать возможное воспоминание. Между тем девочка начала тихо произносить заученные слова: — Господи, дай мне силы изменить в моей жизни то, что я могу изменить… — Изменить то, что я могу изменить, — повторила я за ней неосознанно. — Что я могу изменить? Я вспомнила разговор с Макото. Ни за что не поверю, что Учитель на самом деле такой ушлый и жестокий. Хоть отношения Ясуко с Учителем сложно назвать родственными, но между ними установилась прочная связь. Ясуко во всем слушался Учителя, а тот не оставлял его на произвол судьбы. Ни разу. Как бы Учитель ни разрывался между Пейном и деревней, всегда в его жизни находилось место для него. Хочется верить, что и для меня тоже. Я потерла справа у груди, прогоняя колючую боль в сердце. Учитель был не просто моим наставником — я без преувеличения считала его своим отцом. Я думала, он чувствует то же самое, но теперь я ни в чем не уверена. — …дай мужество и душевный покой принять то, что изменить не в моей власти, — продолжила девочка. — Принять то, что изменить не в моей власти… — повторила я за ней вновь, продолжая рассматривать агонизирующее лицо мужчины. Учителю нужен был помощник, и он выбрал меня. Но вдруг есть другая причина? Что если сближая меня с Пейном, он хочет на самом деле отвести его внимание от себя и Ясуко? Сейчас Ясуко слишком мал, но пройдет время, и наследие Ханзо Саламандры обязательно даст о себе знать. Мысли пронзали голову стрелами, но последняя засела прочнее остальных — Учитель помышляет о перевороте в будущем и хочет привести Ясуко к власти. Неужели снова будет война? Сомнений нет — это лишь вопрос времени. Но чью сторону захочу принять я? Вдруг девочка остановилась. — Забыла? — спросила женщина. — Давай помогу: и дай мне мудрость… — …отличить одно от другого, — закончила я за них обеих. Женщина вдруг обернулась, словно услышала меня, но, не заметив ничего необычного, снова повернулась к алтарю. Я вспомнила. Наконец-то. Воспоминания хлынули на меня мощным потоком, словно рамок, сдерживающих их все это время, больше не было. Я была так обескуражена, что даже не почувствовала какой-то радости. Конечно, теперь я знала, кто эта женщина, стоявшая передо мной. — Мама, — вырвалось у меня неожиданно, — я была такой смешной в детстве. Совсем этого не помню. Совсем… Когда умер мой отец, маму разрывало на части изнутри. Она потеряла не только человека, которого любила; она потеряла мужа, кормильца, отца своего ребенка. Я не помнила себя в детстве, потому что его у меня не было. В то время мою родную страну бросало из одной крайности в другую: кризис, война, голод, погромы, затишье, и все по новой, может, в другой последовательности, но составляющие оставались теми же. Так продолжалось из года в год — с моего рождения вплоть до совершеннолетия. Я ненавидела свою страну, мама же пришла к смирению. Человеку легче, когда у него есть ответы на все его вопросы. У мамы было всего одно объяснение тому, что происходило в ее жизни, — Бог. Когда настало время выбирать профессию, я решила стать врачом. Мне тогда казалось, из всех людей врачи больше всего похожи на богов — знают, как обхитрить смерть и продлить жизнь. Мне тоже хотелось обладать этим знанием, чтобы не умереть от гриппа, как отец, или же отдаваться в руки судьбе, как мама. — Ну и ну, какое место… Я резко обернулась — в паре метров от меня стоял русоволосый мужчина средних лет в длинной толстой накидке. Он с интересом разглядывал помещение, подходя ко мне ближе. Я предупредительно выставила руки перед собой: — Кто вы? Мужчина опешил, но уже через секунду его губы растянулись в улыбке — его позабавила то, как я была готова обороняться одной лишь палкой. — Заходишь в мой дом, и я еще должен представиться? — Пресвятой Отец? — спросила я, в спешке вспоминая, как его назвала Макото. Он брезгливо отмахнулся: — Какой же из меня святой — даже пресвятой, — если мы в аду? Но да, так меня здесь называют. Я опустила руки, отметив про себя, насколько белыми они казались на фоне загорелого лица этого несвятого пресвятого отца. Вблизи его возрастные морщины казались еще глубже. — Я не хотела входить без спроса, — начала я извиняющимся тоном, — сказали, мне смогут тут помочь, но в итоге я оказалась… здесь, — я обвела руками место. — В своём воспоминании, — уточнил он, — если не против… — Он закончил мысль хлопком в ладоши. Я не успела ничего ему ответить — когда моргнула, окружение вокруг меня поменялось. Потолок стал в несколько раз ниже — если бы я подпрыгнула на месте, то смогла бы с лёгкостью коснуться его пятерней. Стены давили своей близостью — теперь все помещение составляло по площади не более комнаты и напоминало убранством дом Макото. Кроме меня и мужчины, здесь больше никого не было. Свет потускнел, в воздухе снова запахло холодом. Я невольно вздрогнула от такой резкой перемены обстановки. — Как это, в воспоминании? — спросила я наконец. — Ну вот так, — ответил мужчина рассеянно. Он скользил взглядом по своему дому в поисках чего-то, — чем бы огонь развести?.. Посередине комнаты располагался очаг с незажжёнными гладкими углями. Взгляд мужчины остановился на палке в моей руке: — Ну-ка, дай сюда. — Я сделала как он просил, но едва кора коснулась его руки, он скривился и протянул ее обратно. — Не годится, вся мокрая. — Мужчина подошел к сундуку, стоящему в углу, и, открыв, начал изучать его содержимое. — Так что там про воспоминание?.. — я попыталась возобновить разговор. — А? — он повернулся ко мне лицом. — А-а-а… — протянул он, вспоминая, и вернулся обратно к сундуку, — да это ловушка, чтобы человек продолжал думать, что он все ещё жив или просто спит. В общем, чтобы запутать его. И хворост закончился, как назло, — он раздосадовано хлопнул крышкой сундука, захватив перед этим что-то, но в темноте я не смогла разглядеть. Вернувшись обратно, он сел скрестив ноги перед очагом и жестом пригласил последовать его примеру. Я села на единственное татами — точнее, на вырезанный квадратом кусок обычной ткани, — которое он почтительно предоставил мне как своей гостье. Мы оказались по противоположные стороны от очага. Он положил перед собой деревянный брусок, маленькую копию лука с натянутой тетивой, небольшую палочку и камень среднего размера с углублением посередине. — Ты, кстати, кто такая? Я тебя в здешних краях вижу впервые, — спросил он, не оставляя своего занятия. Откинув в сторону накидку, он достал из-за пояса заостренный камень. Самодельный нож. Я настороженно отодвинулась, но в следующую секунду мужчина сделала неожиданное — поднес острие к волосам и отрезал прядь рядом с мочкой уха. — Я — Кид, — ответила я, завороженно наблюдая за действиями мужчины, — сама не знаю, что здесь делаю и как оказалась. И очень хотела бы вернуться домой. Мужчина положил отрезанный клок волос на деревянный брусок, обмотал тетивой палочку, схватился одной рукой за край лука, другой — надавил камнем сверху на палочку так, чтобы она стояла перпендикулярно брусу. Он пристально посмотрел на меня, размышляя о чем-то своем. От его тяжелого взгляда серых глаз хотелось спрятаться. — И где же твой дом? — В Амегакуре. На какое-то время мы замолчали — тишину прерывал звук трения веревки о дерево. Со стороны могло показаться, будто мужчина пытался распилить палочку при помощи лука, но через какое-то время от волос, лежавших на брусе, пошла тонкая струйка дыма, и вместе с ним помещение заполнил неприятный запах горелого кератина. Мужчина аккуратно раздул зачатки будущего огня и с такой же бережностью переложил их в очаг. Когда волосы прогорели, угли порозовели и начали отдавать свое тепло, но характерный запах все равно остался. — Так ты дитя Лунного народа? — ухмыльнулся мужчина. Я посмотрела на него непонимающе, на что он, нахмурившись, продолжил: — Да любой житель знает эту легенду. — А, — отозвалась я, вспомнив историю создания Амегакуре, которую мне когда-то рассказывал Сора, — да-да, точно. Вы тоже из Страны Дождя? Мужчина отрицательно покачал головой. — Мне довелось однажды там побывать, — он задумчиво уставился в одну точку, предаваясь воспоминаниям давно ушедших дней, — красивая страна, хорошая… — Затем он снова сфокусировал на мне взгляд. — Так ты хочешь обратно в мир людей? — Мир людей? — переспросила я, смакуя во рту необычное обозначение того места, которое назвала домом. — А мы с вами не люди, что ли? К моему удивлению, мужчина отрицательно покачал головой и снисходительно улыбнулся. Такой улыбкой взрослые обычно одаривают маленьких детей, задавших слишком очевидный вопрос. — Это место называется миром адских существ, — начал он. — Хотя некоторые называют его просто адом, — добавил он задумчиво и пустился в размышления вслух: — Одни говорят, что тут всего девять кругов, другие — все шестнадцать. А впрочем, сколько бы ни было, суть одна — всяк, кто сюда попадает, не достоин называться человеком, потому что однажды потерял себя, и теперь вынужден пройти долгий путь к возвращению собственного Я. Если, конечно, ему это нужно, потому что, знаешь ли, быть человеком не так-то просто… — Долгий путь, — сказала я в попытках удержать его внимание, — насколько долгий? — Все зависит от самого человека — насколько низко он пал. В любом случае, чтобы добраться до мира людей, тебе придется для начала пройти через мир голодных духов и мир животных — места не менее опасные этого. Мир адских существ, мир голодных духов, мир животных, мир людей… Где я уже все это слышала? — Значит, есть всего четыре мира? — Шесть. После мира людей следует мир полубогов и богов. Но тебе туда и не нужно. Шесть. — Чем же полубоги отличаются от просто богов? — Одни боги только наполовину. Я улыбнулась, и он вернул мне улыбку. Мне он нравился — приятный мужчина. Хотелось узнать о нем побольше. — Ну а вы? Вас называют Пресвятым Отцом, потому что много знаете про загробный мир? — я облокотилась о холодную стену позади себя. — Видимо. Лучше спросить у того, кто первым меня так назвал. Хотя я обо всем этом знал еще при жизни. В детстве в монастыре жил, став постарше, ходил по миру, читал проповеди, — он отряхнул руки от прилипших волосинок. — В Стране Дождя тоже проповеди читали? — Не совсем, — ответил он уклончиво. Вдруг меня осенило: — Погодите, если вы жили в монастыре, читали проповеди, то почему тогда…здесь? — Вера не делает из человека святого, — ответил он снова уклончиво, задумчиво крутя палочку в руках, — поэтому мне не нравится, как меня здесь называют. Не соответствует правде. — А как вас на самом деле зовут? — Думаешь, я помню, Кид? — спросил он риторически все с той же улыбкой на губах. Меня словно сжало в тиски. Этот голос; то, как он произнес мое имя… Я посмотрела новым взглядом на сидящего напротив меня мужчину. Внезапно воображение начало окрашивать его волосы в ярко рыжий цвет и придавать коже бледноватый оттенок. На лице выросли черные чакроприемники, а в глазах появился лиловый узор ряби на воде. Я опустила голову, делая вид, что приглаживаю складки на пальто, но образ все еще четко стоял перед глазами. Не может быть. Ведь это Джигокудо — одно из тел Пейна. Как раз оно символизирует путь перерождения в аду. И как я раньше этого не поняла? — Все забывается, — продолжил он, лениво шуруя угли. — Кто знает, может, однажды и я забуду, кто я такой. Поэтому перерождение обратно в мир людей — явление очень редкое, — он остановился, подбирая нужные слова, а затем продолжил: — Нужно иметь большую силу воли. — Так давайте уйдем отсюда вместе, — внезапно выпалила я, — пока вы все еще помните. — Не могу. Да и не хочу. — Я вопросительно на него посмотрела, и он продолжил, ухмыляясь: — Глухому сложно понять немого, верно? Как бы тебе объяснить… Здесь у меня есть то, чего не было при жизни — умиротворение. Спокойствие. Здесь все равны в своем горе — нет такого, что кому-то живется лучше, а кому-то хуже. Нет причин для зависти, гордыни, гнева. И из такого сосредоточия всего самого ужасного, что есть в человеке, рождается истинное понимание. Двум несчастным людям не нужно объясняться — они понимают друг друга без слов. Когда человека понимают, он поистине счастлив. И я счастлив. Мне потребовалось время, чтобы принять сказанное. Я поежилась на месте, пряча руки в рукавах. Мне было больно, холодно и страшно. Света от тлевших углей едва хватало на то, чтобы вырвать из темноты выступающие части лица мужчины. Огонь неумолимо потухал, а вместе с тем иссякало с трудом добытое тепло. И в этом счастье? Словно прочитав мои мысли, мужчина продолжил: — Конечно, ты меня не поймешь… до поры до времени. Живой душе и не место среди мертвых — тебе нужно отсюда выбираться и как можно скорее. — Как? — Вот это хороший вопрос, — он задумчиво потер подбородок, — возможно, ты даже лучше меня знаешь ответ на него. В тебе есть что-то, что нас отличает, — это видно невооруженным глазом. Пусть это будет… стремление? Да, наверное, так оно и есть. Видимо, в мире людей у тебя осталось какое-то незавершенное дело? Передо мной сидел человек, чье тело теперь служит Пейну. Монах, довольствующийся пребыванием в аду? Что-то здесь не сходится. У меня, наконец, есть возможность поговорить с ним лично, приблизиться еще на шаг к пониманию того, кто такой Пейн. — И все же, почему вы здесь? Темнота вокруг сгущалась, и я едва могла разглядеть его лицо. Мужчина склонился к очагу и подул на угли, отчего красные искорки разлетелись в сторону. Когда он сел обратно, спокойно ответил: — За убийство. Я убил своего отца. И не раскаиваюсь. Это еще одна причина, почему люди остаются в мирах — не хотят меняться. — За что убили? Мужчина издал тяжелый вздох, и его морщины стали еще глубже. Он уставился в одну точку, вытаскивая наружу свои воспоминания. — Он убил ее на моих глазах. Снес голову топором, как какому-то скоту, — было видно, как тяжело ему это говорить. — Ее? — Мужчина перевел взгляд на меня. — Вы не сказали, кого. — Мою мать. Опешив, я округлила глаза и удивленно открыла рот, но затем поджала губы и отвела взгляд в сторону, посчитав свою реакцию неподходящей. Сказать я тоже ничего не смогла — на такой случай у меня ничего не припасено, а снисходить до пошлых банальностей вроде «Мне жаль» и «Какой ужас» не хотелось. Мужчина сам пришёл мне на помощь, нарушив тишину и продолжив свой рассказ: — Мой отец был не в себе, а я был ребенком. Ничего не мог сделать. Но потом мне была ниспослана огромная сила, — он посмотрел на меня исподлобья, пытаясь придать своим словам больший вес. — Чудовищно огромная, нечеловеческая. Это была сила короля ада. Сила короля ада? Я открыла рот для очередного вопроса, но мужчину уже было не остановить: — Я даже не помню, как это сделал. Когда пришел в себя — от его тела ничего не осталось, одни кровавые ошметки. Я испугался. Бежал как можно дальше от дома, пока не забыл обратную дорогу. Так начались долгие месяцы моего скитания. Спал, где придется; ел, что мог найти. — Вдруг он горько усмехнулся. — Слукавил. Мне приходилось убивать еще. На моем пути встречались как хорошие люди, так и не очень. Помню, одна женщина приютила меня, но долго оставаться я все равно не мог — у нее были свои дети, о которых нужно было заботиться. Но как-то раз дорогу преградили разбойники. Кроме моей жизни у меня ничего не было, но кто знает, что они бы со мной сделали. Может, продали бы на невольничий рынок, может, еще что похуже. Я не хотел их убивать. Он сделал паузу, выжидающе смотря на меня. Ему было важно знать, что я думаю точно так же — он не хотел убивать. Во всем виновата сила. Она им управляла, не он. Я сочувствующе покачала головой, показывая своё расположение, хотя все ещё не доверяла ему полностью. Однако лицо мужчины просияло, будто ему действительно стало легче. — После этого я начал бояться себя еще больше, — продолжил он. — Точнее, той силы, которая была во мне заключена. Боялся причинить вред окружающим. Я был в целом очень боязливым ребенком. Поэтому решил уйти подальше от людей — вглубь леса. Может, думал я тогда, мне посчастливиться найти там свою смерть — тогда я хотел этого больше всего. Но у жизни на нас свои планы, и на окраинах цивилизации я набрел на монастырь, в котором мне разрешили остаться на многие годы вперед. Жизнь в монастыре мне нравилась своей предсказуемостью и размеренностью. Я чувствовал себя в безопасности в окружении настоятелей, поэтому сила короля ада не давала о себе знать, пока я не вышел за пределы монастыря спустя много лет. Я уже не был маленьким ребенком — мне было столько же, сколько тебе сейчас, может, чуть больше. Я был молодым монахом, странствующим из одной деревни в другую. — Он замолчал, собираясь с мыслями, а затем продолжил: — Вообще, мир очень поменялся за то время, что я жил в монастыре. Я вышел обратно к людям в самый разгар войны. Война отвратительна; она — болезнь, калечащая разум и тело человека. Хуже всего война сказалась на мирных жителях. Простые крестьяне, люди совсем безоружные… они не понимали, за что им все это. Почему их дома разрушены, а люди убиты. Не понимали, чем так насолили шиноби. А шиноби-то что? — перевёл он тему. — Шиноби — сами по себе ходячее оружие. Они верны долгу воина. Скажут убить ребенка — сделают без лишних вопросов; уничтожить поселение — и глазом моргнуть не успеешь, все уже будет позади. Им не было дела до мирных жителей. Вот в такие времена, — он ткнул пальцем в землю, делая дополнительный акцент на том, что он говорил, — пока одни готовы поносить весь мир и бездействовать, другие обращаются к религии. Когда все хуже некуда и помощи просить не у кого, про кого вспоминает человек? Правильно! Про Бога. Уголки моего рта поползли вверх, норовя превратиться в ироничную улыбку, но затем они вернулись на место и остались неподвижны, словно их заключили в железные скобки. До недавнего времени я сама жила в полной уверенности божественного происхождения своего лидера, так что я ничем не лучше тех, кто в жизни полагается на Бога. — Человеку остаётся только надеяться на его снисхождение. И молиться. Чем больше, тем лучше — ведь так шансы быть услышанным увеличатся в стократ. Этому я и учил людей. Конечно, молитвы не остановили войну, но они научили людей жить с войной. Принимать ее и видеть в ней свой смысл. То, что в народе получило название «Вторая мировая война шиноби», лишь готовило почву для третьей. Я был уже не так молод, когда она началась. Людей умирало больше, чем рождалось, поселения пустели. Я собирался оставить свои странствования — это становилось все более опасным. Но именно тогда, когда чаша насилия переполнилась… Тогда король ада снова заявил о себе. — Кто этот король ада? — не выдержав, спросила я, пока мысли мужчины не унесло дальше потоком воспоминаний. — Владыка здешнего места, вершитель человеческих судеб. Ему подвластно как забрать жизнь, так и даровать ее. — То есть, он бог? — Если тебе так проще, то да, — ответил мужчина с той же снисходительной улыбкой. — И у вас была его сила? Мужчина перестал улыбаться и в качестве ответа продолжил: — Ад испокон веков навевал на людей страх и ужас, но, как бы иронично это ни звучало, именно он пришел на помощь людям, когда мир находился на грани катастрофы. Добро и зло должно находиться в балансе, — начал он издалека. — Когда одного слишком много, из него неумолимо рождается обратное. Слишком много добра ведет к появлению зла и наоборот. Так, в мир, где все пропиталось кровью — и воздух, и вода, и почва, — пришел спаситель. Перерождение миротворца Рикудо Сеннина. Тебе известно это имя? Я кивнула. Учитель пару раз упоминал его, когда говорил про Пейна. — Еще бы ты не знала, кто это, — усмехнулся мужчина, — ведь это он создал луну, когда запечатывал Десятихвостого. Я слышал даже, что в Стране Дождя до сих пор живут его потомки, но это лишь слухи… А впрочем, неудивительно, почему спаситель переродился именно в этой бедной стране, больше всего пострадавшей от всех войн вместе взятых. — Внезапно мужчина посерьезнел. — Но новый спаситель мира был слаб. Боялся своей силы. Не знал, как ее укротить. Когда по велению короля ада я прибыл в Страну Дождя, было уже поздно — он видел так много боли, что даже его собственное тело причиняло ему боль. Имя ему было Боль. «Пейн», — пронеслось у меня неожиданно в голове. Концы нитей, ведущих к лидеру, начали постепенно соединяться друг с другом. — Спасение этого мира заключалось в его уничтожении. Из пепла возродится новый мир — таков великий замысел. И я был частью этого замысла. Я вопросительно посмотрела на мужчину, требуя разъяснений. — Я отдал свою жизнь нашему спасителю, — пояснил он. — А также жизни еще пятерых. Угли в очаге окончательно потухли, погружая комнату в темноту.