— Не смотри так на меня. — Сун Хендже скопировал давние слова Юджина и криво усмехнулся, сверкнув клыком.
Юхен, больше рефлекторно оскалившийся на его слова, которые будто ножом проходились по его и так воспаленному сердцу, — не сам ли Сун Хендже угрожал расправой за любую возможность вреда его Хену? — прошипел тихое «тварь». Он давил себе руки, когда видел отрывки смерти Михе, он пытался тушить в себе пламя, когда Ной цеплялся за него, но эти слова уже было сложно вытерпеть. Однако в этот раз Юхен был умнее — он не стал рваться в бой, несмотря на всю ту ненависть и ярость, скопившиеся в нем.
— Прежде чем спасти своего братца, ты должен спасти себя. — Отрезвляюще кинул Сун Хендже на этот бесполезный всплеск гнева.
Хан Юхен сжал челюсть и вновь подавил огонь в глазах. Плавящие кожу, режущие своей солью слёзы начали испаряться, испуская угрожающее шипение — таков был предел контроля его пламени.
Правота Сун Хендже застряла глиняным комом в горле, и он должен был проглотить его. Хан Юхен перехватил рукой свое запястье, сводя тряску на нет. И лидер Сесён, более не ощущая на себе обиженный взгляд, желающий смерти, продолжил.
— Если у Хан Юджин-гуна не будет сейчас проблем, мы все тут умрем.
— Но мистер Юджин не стал бы нас… — Ной не договорил. Не смог просто закончить предложение, начав от паники чаще дышать.
Хендже хмыкнул на эту писклявую надежду, скрытую в тоне Луира.
— На его месте я бы избавился от тех, кто знает слишком много. — Отрезал он. — Но, конечно, Хан Юджин-гун не будет нас убивать. Как минимум потому, что среди узнавших есть его драгоценный младший брат.
Слова могли показаться жестокими, однако, смотря на мертвые глаза Юджина из воспоминаний, все понимали — это прошлое Воспитатель хотел похоронить вместе со всеми, кто узнал бы о нем. И все же… Хватило бы духу Хан Юджину потерять еще нескольких близких лишь в попытке сохранить тайну? Или же он бы считал, что, узнав прошлое, они сами бы покинули его?
— И что же тогда значили ваши слова, лидер гильдии Сесён? — Сон Таэвон обрезал эти пустые размышления в головах молодых охотников, вернув к первоначальному течению разговора.
Хендже примолк, обдумывая то ли что сказать, то ли как. Сложно было поверить во второй вариант, ведь он никогда не раскидывался заботой, но его нахмуренные брови недвусмысленно на это намекали. И это только настораживало, поливая тревожных червей, копошащихся в желудке, новой порцией опасений.
Ной заёрзал руками. Его угнетало притихшее и серьезное состояние Сун Хендже, но в то же время его прессовала мрачная обстановка в воспоминаниях Хан Юджина, полная безразличного, затхлого запаха. Над причиной таких запахов думать не хотелось, хотя ответ и плавал на поверхности. Все же, депрессия — не красивая меланхоличная сказка. Это болезнь, в ходе которой человек заживо умирал.
Сон Таэвон, заметив на руках Ноя царапины от собственных ногтей, повернулся к Сун Хендже и прервал молчание.
— Именно на нас применили навык проникновения в память. И все равно мы оказались в воспоминаниях господина Хан Юджина.
Сун Хендже посмотрел на неожиданно раскрывшего рот охотника Ассоциации и уловил в его глазах еще некоторые вещи, которые тот не произнес: Сон Таэвон с намеком кидал взгляды на охотников позади себя.
Ной, весь исцарапанный, растрепанный и потерянный, стоял, смотря с гниющей надеждой на двух старших. Глаза, опухшие и с краснеющими сосудами, кожа вокруг которых была испещрена мелкими ранками, — видимо, когда он тер глаза, то перестарался — вызывали и сочувствие, и отвращение.
И Юхен. Все еще хранящий в глубине своих темных зрачков ненависть и агрессию, рожденные от бессилия. Он тоже смотрел на них двоих, но в отличие от Луира, в нём не было доверия. В этом мире Юхен мог доверять разве что… Уже никому. И, смотря на свою версию из прошлого Хёна, даже себе.
Сон Таэвон приковал этими переглядками внимание Сун Хендже к их плачевному состоянию, то ли призывая быть разумным и не колоть их словами, то ли, наоборот, не молчать и отвлекать их от воспоминаний. Скорее последнее, ведь мертвой тишины, сопровождающей Юджина в новых — сменивших боль потери на отсутствие всего — отрывках, хватало с головой.
Сун Хендже хотел раздраженно закатить глаза. Собственно, ему никто и не помешал это сделать.
— Я подозреваю, что мы видим результат комбинации навыков Хан Юджин-гуна и Собирателя. — Упомянув виновника их положения, Хендже сумел перенести часть ненависти Юхена с внутреннего врага на внешнего. Это был максимум из того, как лидер Сесён мог поддержать стабильное состояние этой пороховой бочки. Заботу о Ное он оставил Сон Таэвону.
— Как комбинация могла произойти между ними, если в итоге попали в ловушку мы? — Охотник Ассоциации задавал этот вопрос больше себе. В конце концов, он понимал, что лидер Сесён в объяснениях и сам всё затронет. Иначе же, если ответа он не получит, даже задавать этот вопрос было бессмысленно. Однако он все равно спросил: пусть хотя бы мысли молодых будут заняты.
Сун Хендже хмыкнул.
— Мы не знаем, как работают навыки Собирателя, но, учитывая всё известное нам, то вполне логично, что он, если бы сам хотел увидеть прошлое Хан Юджин-гуна, должен был видеть все воспоминания от первого лица, и «цель», чью память и собираются смотреть настраивается им же. Мы же видим с другого ракурса… Это часть, скорее всего, из-за способностей Хан Юджин-гуна. — Он потер пальцем подбородок, задумчиво прищурившись, и замолк на некоторое время. Слишком много деталей надо было сплести во что-то единое.
— Вряд ли у Хёна есть другие навыки, связанные с памятью. — Хрипло — горло разрывало после долгого молчания и подавления своих эмоций — прошептал Хан Юхен. Он приложил руку к дёрнувшемуся кадыку и сглотнул, устраняя песчаную пустыню внутри. — Если бы навыки Хёна скомбинировались с Собирателем, то это бы означало, что Хён уже… — Он на мгновение замолк, но сглотнув еще один ком, выдавил конец. — Должен был умереть.
И правда. Единственная известная способность Хан Юджина, связанная с памятью, активировалась только после смерти хозяина воспоминаний. И если бы Юджин уже погиб, тогда бы и они, скорее всего, тоже. В конце концов, они так и не вышли из его «головы». Что происходит с человеком внутри навыка, владелец которого умер — тоже загадка. И очень нереалистично звучало, что они в таком случае продолжили бы существовать внутри этого пространства.
Слова Юхена больше полнились надеждой, нежели осознанными выводами, но зерно рациональности все же в них было. Хан Юджин не умер. По крайней мере пока что.
— Я и не говорил, что в комбинации слились только навыки памяти. — Сун Хендже опустил руку, а следом засунул ладони в карманы и устало закинул голову, сделав глубокую затяжку затхлым воздухом. Таким противным, но уже привычным и, казалось, таким же необходимым, как Хан Юджин для них всех. — Помните, как сильно менялись обстановки в воспоминаниях? — С прикрытыми глазами бросил он, однако тут же окинул косым взглядом S-рангов. — Я не про разные локации, а про их восприятие.
Сон Таэвон поднял руку, начав массировать залегшую морщину на лбу.
Он устал разгадывать загадки лидера гильдии Сесён. Хуже было то, что тот говорил так не от желания — хотя, может оно и к лучшему. Просто сложно было понять, как и о чем он думал.
Благо, самооценка Сун Хендже позволяла понять исключительность своего мышления. Он цокнул, раздражаясь, что рядом не было того, кто понимал бы его с полуслова.
— С самого начала были материальные вещи, как диван в гостиной или, как минимум, пол под нами. — Хендже показательно стукнул каблучком своих лакированных туфель, в которых, казалось, он был и на зачистке. Звук цокота уверенно разнесся по омертвевшему пространству, и Хендже продолжил мысль. — Но после все сменилось на мысли. Мы стали их слышать не с самого начала. — Он хорошо акцентировал внимание на тех деталях, над которыми обычные люди вообще не задумывались. — Реализация материи из пустоты и способность заглянуть настолько глубоко, чтобы даже мысли было слышно. — Увидев непонятливое моргание Ноя, единственного, кто готов был внимать его словам, лидер Сесён усмехнулся. Сон Таэвон лишь нахмурился, следом вновь устало принявшись растирать лоб. Хан Юхен же, охладив свою магму, искоса смотрел практически безразлично, с легкой примесью подозрения. — Тут и головой не надо думать, чтобы понять, какие и чьи навыки слились.
Ной опустил голову. Глаза были направлены к своим же пальцам, нервно мнущим и перебирающим друг друга, однако он не глядел на них.
— Но с самого первого воспоминания больше не было ничего материального. — Тихо попытался оспорить Луир. — А мысли иногда появлялись, иногда пропадали…
— Я сказал материальное, а не осязаемые. — Недовольно и презрительно фыркнул Хендже, и Ной потупил взгляд, ощущая себя слишком глупым, чтобы иметь право голоса. Он сжал одной рукой запястье, отворачивая и так опущенную голову в сторону.
— В словах господина Луира есть и правдивые моменты. — Сон Таэвон заступился за него, сделав шаг вперед, и Ной неосознанно встал ему за спину, хотя и оставался на приличном расстоянии в пару шагов — ближе он бы не смог подойти из-за ауры S-ранга.
Сун Хендже перевел взгляд на охотника Ассоциации.
— Вы не заметили, как нам перекрывали воздух? Или даже сейчас нас окружает запах дома Хан Юджин-гуна. Все это — тоже материя. — Продолжал он настаивать на своем с видом, что его заставили снизойти до объяснения чего-то столь очевидного. — А когда Хан Юджин и Собиратель вместе вкладывают больше сил в свои навыки, мы получаем, что у нас одновременно с мыслями сгущается материя. — С раздраженным и в какой-то степени глумливым смешком кинул он «забавный» факт.
Хан Юхен неожиданно замер.
Слова Сун Хендже стоило разбирать детально. Он не скажет глупости, не кинет что-то, что, по сути, не имело под собой никакой доказательной базы, но он с легкостью мог солгать. Однако не в такой ситуации.
И это значило лишь одно.
— Все это время… Мы могли знать, что происходит с моим Хеном прямо сейчас? — Все еще в пол пробурчал он, но этого было достаточно, чтобы остальные разобрали его речь. Он сжал кулаки, ощущая себя ничтожным.
Ной оглядел троицу, уже не понимая, как тема вновь свернула к чему-то неожиданному. И такому же непонятному.
— Бинго. — Сун Хендже, наконец, довольно кивнул. — Но это лишь гипотеза.
Хан Юхен закусил губу, но через пару секунд довысказал остатки мыслей.
— Именно поэтому ты сказал, что лучше бы у Хёна были проблемы…
— Быстрее было просто меня послушать.
Юхен, нахмурившись, отвернулся, не желая признавать свое открытое недоверие глупостью.
Сон Таэвон был рад, что им удалось отвлечься от всего в раздумьях. Даже его напряженные уголки губ приняли привычное стоически прямое положение. Однако новая информация рождала новые вопросы.
— Кх-кх. — Он немного прокашлялся от першения в горле и размял затекающие плечи, пытаясь расслабиться. — И что делать?
Сун Хендже протянул долгое «мм» и выдал.
— Молиться. — После того, как ему пришлось разобрать по-детально свои выводы, Сун Хендже подумал, что только что брошенный ответ был недостаточно понятным для молодых и не очень охотников. Поэтому вместе с усмешкой, в которой уже явнее — в отличие от прошлых непонятных и неуместных фарканий — чувствовалась его злость от бездействия, он добавил. — Молиться, чтобы у Хан Юджин-гуна сейчас все было плохо.
***
У 28-ми летнего Хан Юджина всё было плохо.
Его обезболивающие таблетки чуть его не убили. Точнее, он сам чуть не умер, а таблетки лишь поспособствовали этому.
После смерти Михе он не выходил из дома в районе месяца. Подняться с кровати было для него роскошью, а есть он выползал лишь тогда, когда живот скручивало от пронзающей желудок пустоты. И, еле переползая к кухне, он мог достать что-то быстро приготовляемое и запихнуть наскоро это в себя. Пока его не стошнило бы из-за непривычки. А когда тело успокивалось, оставляя его вновь одного наедине с головой, Хан Юджин предпочитал пить.
Это сухой факт. От него Юджину не было ни горячо, ни холодно.
Когда же он не мог заставить себя есть даже после судорог в желудке, он начинал пить алкоголь вместе с таблетками. Тогда и любая боль уходила. Вместе с побочками усиливались и слуховые галлюцинации, принося единственную не опресневевшую эмоцию — страх.
Такой же факт, но который, почему-то, доводил его до слез.
Однажды в его квартиру кто-то ворвался, подхватил его и вывез в больницу. У Юджина начались проблемы с памятью, поэтому запомнить, кто это был или что этим человеком двигало, он не сумел. Он лишь очнулся в белой палате. Белоснежно-белой.
Мир, к удивлению, не поменял красок. Он не стал серым или черно-белым. Он был таким же разноцветным и удивительно разнообразным. Но в чем суть этих красок? Почему что-то должно его было здесь интересовать?
Когда белая ткань больниц перестала быть отвратительной? Наверное, когда его кожа стала такого же бледного, не пойми какого цвета. А люди? Когда образы врачей, снующих из коридора в палату и обратно, больше не вызывали желание сбежать? Когда, видимо, их лица размазались и стали не отличимы друг от друга. Также, как случалось с внешностью тех погибших, чьи голоса Юджин еще помнил.
Значит, так было всегда? Но я же вроде не хотел сюда ходить. Или не я? Мне тут не хочется быть?
А что ему в принципе могло здесь не нравится? Забинтованная вновь нога? Пронзенные иглами вены, в которые текла мутная жидкость?
К его рукам вновь была приставлена капельница, к ней еще прибавились и пакетики с питательной жидкостью, ведь усваивать еду он больше не мог. На тумбочке лежала его недопитая пачка обезболивающего.
И что? И снова ничего.
Серия воспоминаний этого периода вообще не сопровождалась звуком. Изредка лишь мелькали пара-тройка мыслей, из-за которых возникало чувство прыжков от близости к миру, до непричастности и далекости. И очертания были столь размыты, что создавалось ощущение, словно Юджин жил во сне. Неясном сне, где живых людей заменяли обезличенные манекены, но которых он воспринимал… Никак не воспринимал.
Человек, что вывел его из дома, создавал шум, если беззвучное мельтешение перед пустыми глазами Хана можно было так назвать. Он сидел напротив Юджина, словно желая с ним поговорить, но натыкался лишь на стену безразличного игнорирования, поэтому вскоре и он исчез из пейзажа белой палаты.
Сколько времени прошло в больнице сложно было сказать: время в воспоминании Хан Юджина тоже беспощадно искажалось. Возможно неделя, возможно месяц. Все, что оттуда запомнил Воспитатель, укладывалось в одну обыденную мысль.
Мои таблетки заменили.
Обезболивающее, которое раньше принимал Хан Юджин, больше напоминало мощную анастезию местного действия — чтобы подействовало на усиленное тело охотника. Но то, что подсунули ему вместо них вообще не имело никакого отношения к болеутоляющим. Это были антидепрессанты.
Хан Юджин не знал, кто и с какой целью выписал ему их, но спрашивать или пытаться вернуть свои он даже не пытался. У него не было на это сил. Да и причин тоже.
Юджин, вернувшись в свою квартиру, понял, что в его доме кто-то был: квартира была чиста, а весь алкоголь был выкинут. Это было странно, он должен был начать волноваться или хотя бы насторожиться, однако Хан Юджин спокойно это принял. Потому что пытаться всё разузнать казалось слишком трудозатратным.
Жить в принципе было слишком трудно. А умереть… Сил не хватало. Дух был, но рука не поднималась.
На самом деле, Юджин думал, что он рано или поздно умрет. От голода, спившись или еще как-либо способом — не важно. Осталось только подождать.
И в этом ожидании было что-то мучительное.
Почему эти воспоминания вообще остались в памяти, пусть даже и в таком размытом и тягуче душащем виде? Было ли что-то, что оставило отпечаток в его голове? Был ли хотя бы день, ради которого стоило помнить этот омут?
Был.
Единственное четкое воспоминание.
***
Сколько прошло со смерти Михе, Хан Юджин не знал. Не считал и не думал. У него просто не выходило.
После того, как он напрочь сбил режим сна, то не вставая с постели сутками, то проведя с закрытыми глазами минут 20 от силы, он разучился понимать, сколько времени утекло. Обычно он мог заметить смену дня лишь в случае, когда свет сквозь занавешанные шторы все же достигал его черных, зеркальных глаз.
И в это утро он понял, что еще один день прошёл.
Его разбудила настойчивая трель телефона. Такая непривычно живая, что это раздражало. Мобильник валялся где-то в углу, в куче грязной одежды, которую надо было бы постирать, но было лень. Одежды было много, и вместе с тем недостаточно, чтобы заглушить противный звонок.
Юджин выругнулся и сильно закашлялся от сухости во рту. Все же, он не вставал со вчерашнего дня, а во рту не то, что еды, даже маковой росинки не было. Поэтому кашель принес раздирающую глотку боль. И чем больше он кашлял, тем сильнее раздражались стенки.
Надо было дотянуться хотя бы до стакана воды, но никакого стакана поблизости не было. Оставалось только беспомощно свернуться креветкой в постели, приглущая хрипящий звук тканью помятого одеяла.
С еще одним приступом кашля Хан Юджин внезапно приподнялся на локтях над подушкой, и в глазах мгновенно помутилось от резкого движения.
Я точно вчера не пил, так почему сейчас голова так болит?
В ушах гудело и трещало, и звонок, не заткнувшийся даже спустя столько времени, только сильней давил. Перекатившись на пол и чуток проползя, Юджин все же добрался до кучи одежды, из которой, просунув в нее руку, он вытащил беспоконый телефон.
Сначала он хотел просто сбросить, но, увидев имя звонящего, замер.
Ладонь с гаджетом сильно затряслась.
Первой реакцией Хана было выбросить мобильник подальше. Не от злости, а из страха. Страха и резкой боли, скрутивший его живот сильнее голода. Но он заставил себя остановиться.
Его дыхание сильно участилось, и он начал бояться, что с другой стороны его не поймут. Но пусть его даже не услышат, он хотел сам слышать.
Шокированные глаза заслезились, и, глотая рваное дыхание со слюной, неумело и убого усевшись на пол и подтянув больную ногу, он нажал дрожащим пальцем на кнопку звонка.
— Привет, Михе.
Хан Юджину не пришлось считать, чтобы понять: с момента смерти Михе прошло ровно два месяца.
