История, что нам нашепчет ветер

° ° ° ° Часть 1 ° ° ° °

      В Мондштадте было несколько портов, и нет ничего удивительного, что рыцари, расквартированные в городе, а также их казармы, конюшни, склады — все это располагалось возле одного из них, пусть за скромность крохотный порт вблизи от боковых ворот и назывался пристанью.       Как внутри, так и снаружи защищающих город стен, рыцари всех подразделений, направлений и специальностей размещались вблизи от пристани, а заодно и от Доли Ангелов.       Во времена своей юности, Дилюк использовал это, чтобы забежать к отцу хоть на десять минут, но так часто встречался с сослуживцами, все замечавшими и норовившими кольнуть хотя бы в шутку, что радость встречи, если та случалась, всегда имела привкус досады. Рыцари столовались в Доле Ангелов, не желая спешить обратно в свои казармы, а Дилюку это портило всю прелесть посещения привычного места.       Встретить за день, оставшись в зале таверны, можно было практически весь состав Ордо Фавониус, кроме командиров, оруженосцев и учителей — у первых были свои дела, у вторых были свои наставники, не дававшие спуску и не считавшие выходные уважительной причиной для праздности, а у учителей были свои дома и семьи, и если уж они все-таки носили в свободное время доспехи, то и работа настоящих рыцарей для них находилась всегда.       Так было в обычное время. Сейчас, когда большинство носителей доспехов были в отъезде, встретить хотя бы одного пешего патрульного уже можно было считать за удачу. Удивительным образом, возле Доли Ангелов, не иначе как по старой памяти и надеясь поймать нарушителей, ходил Хоффман, а у боковых врат, ведущих на пристань, маялся от однообразного несения службы Гай — Дилюк хорошо знал этого паренька и его поистине легендарное уныние из-за отсутствия приключений на свою задницу, хотя от слаймов, когда те забредали на пристань и жгли своими телами доски, Гай драпал с неприличествующей для несущего службу скоростью, вместо того, чтобы хотя бы попытаться спихнуть нахальные сгустки элементальной энергии в воду озера, вдарив по ним мечом плашмя. Дилюк восхищался его попытками впечатлить возможных гостей города ношением боевого доспеха будучи в карауле, но вот готовность к реальным боевым действиям ставил под сомнения — и судя по тому, что караул Гая выглядел практически бессрочным, сомневался не он один.       Герту за боевую единицу Дилюк отказывался считать еще тогда, когда ее только произвели в рыцари. Как логистик она была великолепна, в стальных рукавицах удерживая порученное ее заботе имущество и территорию, но как боец была чуть больше, чем полностью безнадежна — отстрелявшись в минималке для сдачи экзамена, Герта так и не продвинула боевой стиль, равно преподаваемый в ордене всем без исключения. Честь ей и хвала — если бы снабженцы решили всерьез обучиться дракам, выбить из них хоть что-то в обход магистра, не вызывая на дуэль каждого по цепочке, стало бы решительно невозможно.       Муторные мысли Дилюка оканчиваются неожиданно — с сигналом открыть боковые ворота. Эхом по стенам звук разносится на треть города — комендантский час придуман ровно для того, чтобы порядочные жители не имели повода жаловаться, что рыцари мешали им спать своими делишками с открыванием-закрыванием ворот. Сейчас, когда казармы в основном пусты, это кажется довольно забавным, но в одном из пустых общежитий сейчас расквартирован Альбедо и малышка Кли, и если бы они не жили, как правило, в доме Алисы на другом конце города, ближе к центральным воротам, Дилюк бы всерьез хмурился от мысли, что кто-то из его посетителей своими поздними пьяными загулами может помешать столь опасному в своей активности ребенку отдыхать ночью.       Просто рыцарь Искорка — это одно, но невыспавшийся ребенок с титулом рыцаря Искорки — это прыг-скок бомба невиданного размера, которая неизвестно еще, когда рванет…       По мощенке въезда возвращение вечернего патруля слышно особенно хорошо, боковые ворота с грохотом поднимаются, и это сигнал быть готовым к наплыву посетителей не хуже, чем цокот множества вернувшихся лошадей. За музыкой и прикрытой дверью эхо не так сильно беспокоит, но достаточно того, что прочие посетители начинают удовлетворенно гомонить — случись что, и по изменившимся звукам снаружи можно определить, в каком состоянии вернулся патруль.       Несколько тружеников пристани торопятся расплатиться и уйти — им нужно вернуться на свои суденышки до закрытия ворот на ночь, а в случае конюхов — лучше бы им самим заняться вернувшимися лошадьми, редкий рыцарь имеет свою зверюгу в стойле и не портит скакунов, числящихся на балансе, своими кривыми попытками в заботу.       Сердце делает кульбит в груди, и Дилюк, извинившись перед Чарльзом, уходит наверх. Там он торопливо собирает бумаги со стола стопкой, придавливает сверху пресс-папье и только после этого почти украдкой открывает окно и выглядывает на улицу — с окошка его рабочего кабинета отлично видно маленькую зону прибытия, рассчитанную на оборону с высоты. Новобранцы ордена как раз расседлывают лошадей — большинство из них мальчишки, сейчас они оруженосцы доблестных рыцарей.       (Вот так и осознаешь, хочешь ли ты быть в рядах доблестных рыцарей Фавония: начинаешь с самых низов. Дилюк ненавидел следить за чужими зверюгами, и был счастлив, не пробыв оруженосцем дольше положенного.)       С высоты прожитого опыта Дилюк может заключить, что до старых критериев отбора многие не дотягивают, но это послабление — заслуга мирного времени, и жалеть о нем нет никакого желания.       Сами рыцари, закончив получать указания и наставления командира, прощаются друг с другом хлопками по плечам, по спинам, шуточками и подколками, и нестройной толпой поднимаются по лестницам — кто в сторону центральной улицы, чтобы пойти в штаб и домой, а кто и в сторону таверны, пропустить кружечку вина, поулыбаться подавальщицам, а может, и не подавальщицам.       Винодел ловит сияющий взгляд единственного глаза капитана кавалерии, которому кто-то очень метко указывает на окошко подсматривающего Дилюка, и тот торопливо отшатывается от стекла, пойманный с поличным. В зеркале его физиономия неровно заливается краской и окно он захлопывает с поспешностью просватанной благородной девицы, пойманной на близком общении с сыном конюха.       После этого счет идет на секунды. Дилюк не знает, зачем торопится, но не суетиться не может, и сердце бьется в предвкушении встречи, отгоняя дурные мысли и недовольство целого вечера.       Есть всего один человек на белом свете, способный воздействовать на него так, и Дилюк винит по всем свою любовь — и благодарит ее же, за то, что у него есть лучик света в беспросветном мраке жизни.       Чтобы зажечь свечи хватает щелчка пальцев. Постель, от входной двери прикрытая ширмой, аккуратно заправлена, подушки лежат красивым беспорядком. На журнальном столике блюдо с фруктами — закатник, яблоки, спелый и свежий виноград. Дилюк нервно дергает манжету, опускает глаза, оборачивается к зеркалу. Тягучей апатии всего вечера как ни было, он нервничает и мнется, потом, решившись, порывается спуститься вниз и посмотреть своему сердечному капризу в глаза, вернее, в глаз. Но стоит распахнуть дверь — и тот на пороге. Стоит, пялится с глупым лицом, сжимает руки в кулаки. Потом делает нужный шаг вперед и Дилюк не помнит, как они закрывают дверь, не разорвав взглядов. — Люк, — как-то глупо и глухо, но счастливо проговаривает капитан, глядя с таким всеобъемлющим чувством, как никто кроме него не сумеет посмотреть, и в этом слове то, что люди не могут выразить письмами. Дилюк понимает, что ему мало просто смотреть, хватается за отвороты чужого плаща, оказываясь невыносимо близко — и ужасно далеко, судя по тому, как непреклонно его притягивают вперед ладони на пояснице; привстает на мыски, окидывает жарким взглядом вырез чужой рубахи, отмечает расшнурованный и едва держащийся корсет — а потом не может оторвать взгляда от чужих разомкнутых губ, и этим, собственно, и провоцирует того начать поцелуй.       Дальше все сливается в искристо-огненный шквал. Дилюк забывает, что хотел спуститься вниз и из-за стойки посмотреть, как капитан травит байки, развлекая своих подчинённых, как хохочет и лихо опрокидывает в себя кружку за кружкой. Они целуются до боли в губах, и он все время стонет в чужой рот, не в силах остановиться и удавить эти ужасные звуки из самого нутра, даже когда Кейя кусается, а его руки стащили строгий сюртук, расстегнули жилет и ладонь уже вовсю сжимает член Дилюка через штаны. — Кай, Кай! — с надрывом ахает мужчина, когда Кейя с рыком расстегивает поясной ремень и бляха Глаза Бога грохается на пол. Дилюк закусывает губу и стонет, дыша носом, не отпуская отвороты плаща — потому что Кейя ведет по члену крепко сжатым кулаком и если он отпустит, то просто не сможет стоять, упадет из-за подкосившихся ног. Колени ватные, чужие губы сумасшедше приятно целуют и пощипывают шею. Дилюк ощущает бросившийся в лицо жар, а Кейя теснит его к постели, где с облегчением укладывает на матрац. Из своих вещей он выворачивается виртуозно — вот ещё Дилюк жадным взглядом облизывает очертания его члена сквозь тонкую материю и сглатывает голодную слюну от вида крепких рельефных бедер, а вот уже тот полностью голый, и под смешки и ласковый шепот, перемежающийся с поцелуями, стаскивает штаны с самого винного магната, не слушая протестов.       Кейя от природы смуглый — кофе с молоком, шоколад и сливки. И сладкий. Дилюк давится его членом, заглатывая до основания, и вспоминает, что с этого все началось: ворвавшийся в закрытую таверну во время бури капитан кавалерии, и Дилюк, отпустивший Чарльза пораньше, сам севший за пересчет и сосредоточенно гоняющий звонкие нефритовые бусины счётов то туда, то сюда.       Мокрый мужчина пах лошадью, с него текло, от холода сквозь прилипшую сорочку торчали соски. Дилюк, поднявший взгляд, чтобы резко заявить, что таверна закрыта, уставился на очертания чужого члена под тесными мокрыми штанами, гулко сглотнул вдруг набежавшую слюну и поймал себя на мысли, что хочет сейчас же встать на колени, стянуть развратные подштанники кавалериста — где, спрашивается, нормальный доспех, а, капитан? — и поймать тяжело упавший вниз холодный член горячими губами.       Это не было нормально для него, правда. Тем более это не было нормально делать с человеком, которого ты клялся не обременять вновь своими трудностями и личными драмами, которого знал так долго — и прежде не позволял себе развивать мысли о романтическом ключе взаимоотношений.       Но сдержаться оказалось невозможно, и он…       Он встал, давя своим присутствием, загнал опешившего вторженца в тупик. А потом опустился на колени, стянул тонкие штаны с бельем вместе, и поймал-таки на глазах налившийся кровью член пылающими губами. Капитан, прижатый спиной к двери, оцепенел прямо под руками и даже не пытался оказать сопротивление — только тонко застонал, задрожал всем телом, прерывисто выдохнул: «Что же вы… Я же… Я бы… Я и сам… М-мастер» — а потом застонал так низко и страстно, что у Дилюка по позвоночнику прокатилось горячее и осело в паху сладкой тяжестью, от которой он застонал в ответ, так и не выпустив член изо рта. Капитан зажмурился, неверной рукой вцепился в волосы, а потом неровно дернулся раз, другой, словно в ломке, и кончил, успев только открыть рот, чтобы предупредить, но не предупредив.       Здесь и сейчас Дилюк ведет губами по крепко стоящей, восхитительно бархатистой твердости, оставляя поцелуи и сгорая от внутреннего, невыразимого блаженства и любви. Кейя держит его волосы в кулаке, сам задает направление, и от этой хватки яйца поджимаются к телу и перетряхивает дрожью. Дилюк прослеживает венки языком, давит, приминая, чмокает мокрую головку и охотно насаживается ртом, вскидывает глаза на чужое поплывшее лицо, сводит брови домиком и стонет — от похабной позы, где он сидит на кровати с членом за щекой, мурашки покрывают плечи и грудь.       Сосать член Кейи Дилюку нравится, хотя вслух он этого никогда не признает. Разве что захмелевший капитан его самого прихватит за член, ловя на горячем, но даже тогда Дилюк будет все отрицать. Редкий случай, чтобы Кейя пил перед тем, как идти к нему — не так страшен хиличурл, как его малюют, вот и огненный, вспыльчивый, а то и вздорный Дилюк достался человеку прозорливому и с сильными руками — во всех смыслах.       Кейя держит его крепко, когда начинает толкаться в рот, и Дилюк торопится огладить бархатистые бедра, скользит пальцами по упругим ягодицам, с удовольствием тиская. Кейя трется о язык уздечкой, невнятно стонет пошлости, из которых Дилюк разбирает хорошо если «узкий ротик, влажный, мокрые губки, дай постучу головкой по языку», но этого хватает для понимания, что связным этот текст он слышать не хочет — во избежание конфуза в самый ответственный момент.       Кейя любит кончать на лицо, поэтому в последние судорожные движения Дилюк успевает заправить волосы за уши и податься вперед. Теплое семя щекотно плещет на язык, течет по губам, потом брызгает на щеку, кончик носа и попадает на грудь. Кейя пялится на него, возбужденно дыша, и двигает кулаком по члену. Остатки забрызгивают грудь, и Дилюк, экономными движениями «кошачьего» по словам Кейи язычка собирает сперму с губ, проглатывая то, что попало в рот, без колебаний. Остальное его капитан торопится стереть руками, бережно касаясь лица, чтобы не промахнуться, касаясь кожи сотней легких поцелуев. — Ложись, хочу посмотреть на тебя, — хрипло и возбужденно командует Кейя, и Дилюк подчиняется приказу — по званию Кейя старше его самого, и в постели это иногда становится частью игры. У Дилюка хранится запасная форма — от вида его в офицерском Кейя теряет голову и норовит похлопать по обтянутой белыми штанами заднице, а то и погладить между ног. Большие узкие ладони могут забраться удивительно далеко, если Кейе хочется дотронуться.       Дилюк легко укладывается на спину, разводит ноги и перехватывает под коленями, дразняще показывая себя — между ягодиц блестит масло, и Альберих гортанно рычит, блеснув глазом. Он ставит колено на постель, а через мгновение уже оказывается над Дилюком. Поцелуй горячий и сочный, Рагнвиндр поощряюще стонет и прерывисто дышит, когда Кейя опускается поцелуями на его шею, оставляя красные пятнышки поцелуев на светлой коже, прежде чем вгрызться в шею зубами, оставляя укус. — Игрались со своей дырочкой без меня, мастер Дилюк, как можно, — рычит Кейя в самое ухо, кусая за мочку, оттягивая сережку в ухе. Дилюк рвано дышит, и дрожь прокатывается по телу — если Кейя так и будет дразниться, долго он не протянет. — Ну так накажите меня, капитан, — шепчет он с вызовом, и с вызовом же разводит бедра. Кейя замирает, а потом нехорошо усмехается — и принимает его приглашение. Заподозривший неладное Дилюк поспешно пытается свести их, но явно даже не представляет, насколько сильно он раскрывается, задирая колени к груди. Кейя намекающе трет сочащуюся смазкой дырку, вводит сразу два пальца и гладит внутри, и Дилюк встает на лопатки, задохнувшись от острого удовольствия. — Пиро масло, — мурлычет Кейя, растирая жидкость по подушечкам пальцев. — Как мило с вашей стороны, мастер, быть для меня еще горячей, чем обычно, — и Дилюк игнорирует заливающий скулы румянец. Не будет же он говорить, что помнит, как легко Кейя мерзнет, и как хочет остаться в памяти чем-то горячим, чем-то о доме, чем-то, что воспламенит кровь, даже если его не окажется рядом.       Кейя сползает ниже, вновь разводит бедра, которые глупыш Дилюк стеснительно свел, и, удерживая одну ногу под коленом, прежде чем закинуть себе на плечо, другой он берет влажный от выступившей естественной смазки член, медленно и размашисто облизав его от основания до головки. Дилюк издает совершенно нерасшифровываемый звук, способный обескуражить и мага бездны, в ответ.       Бедра приходится держать двумя руками — Дилюк скулит от стыда, но Кейя стремительно всасывает в рот головку, кружит по ней языком и толкается в уретру, разлизывая щель, пока Дилюк не поджимает на ногах пальцы. Только тогда Кейя издает насмешливый фырк и вбирает член глубже. Дилюк до онемения в пальцах вцепляется рукой в подушку у себя за головой, и видно одни его растрепанные алые локоны — чудесные локоны, в которые Кейя влюбился раньше, чем разглядел своего трогательного злюку по-настоящему.       Мысль отдает ностальгией, и Кейя тратит несколько секунд, чтобы вернуть разум в нужное русло, вновь принимаясь за изведение насмешника и приведение его к иллюзорной покорности. Страшные пытки губами и языком прилагаются.       Если бы не играющие рельефом руки, удерживающие его бедра в разведенном положении, Дилюк зажал бы чужую голову сто процентов. Мышцы сводит тем чаще, чем ближе разрядка, Люк цепляется за постель, судорожно дыша и смаргивая слезы, ощущая, как сводит пресс — он хочет кончить, ужасно сильно хочет кончить, но не так быстро, как к этому подводит умелый рот партнера. Между ног все сладко подводит, хочется захрипеть от избытка ощущений и выплеснуться, но он еще не может, не… Не…       Оргазм перетряхивает, как взрыв, Дилюк не замечает, когда глаза закатываются и он все-таки издает какие-то агональные звуки, кончая на себя, едва член выпадает из чужих губ. Семя обильно стекает по животу на бока и вниз, на лобок, щекочет кожу. Мокрый и трясущийся Дилюк шумно выдыхает, прежде чем удается не то, что сфокусировать взгляд, а вообще достать глазные яблоки из-за век, заставить их смотреть и видеть. От рукоблудия и пальцев в себе такого никогда не было. Оно и не удивительно — на стороне Альбериха явно опыт, которого у Дилюка просто нет — капитан считается умельцем что среди дам, что среди господ, хотя откуда берутся слухи — не ясно.       Дилюк давит в себе ревность, душит ее бестрепетной рукой, потому что от затеи думать о Кейе с кем-то до него его пробивает внутреннее отвращение.       Тот с любопытством наблюдает единственным глазом за чужой ломкой и за первым за вечер оргазмом, лениво прикусывая и засасывая кожу бедер, оставляя метки. Дилюк, разомлев, закрывает глаза и мечтает о том, чтобы немного подремать, так ему хорошо и лениво, но чужой рот охватывает мягкий член, горячо и тесно, и его прошибает мелкая дрожь слабости. Кейя сосет его чувствительного и мягкого, и Дилюка корежит от этих ощущений, сильных и непонятных, когда он не может возбудиться снова, и совершенно беспомощен перед чужой лаской.       Кейя наблюдает за враз напрягшимся Дилюком из-за полуприкрытых век, выпускает член изо рта с мокрым хлюпом, и в мгновение ока оказывается рядом, укладывая его на бок, горячо целуя в шею. Капитан притирается болезненно вставшим членом к мягким бедрам и пощипывает жесткие соски, проталкиваясь между ляжками. — Сожми бедра покрепче, — командует он, и толчки начинают учащаться. Дилюк сжимает его так, что почти больно — но на самом деле Кейе как раз хорошо, он трется, гладит подрагивающего после оргазма Дилюка и тихо стонет ему в затылок, с хриплым рыком кончая на бедра. Они лежат, переводя дыхание, несколько минут, Кейя довольно улыбается, а Дилюк, кажется, вот-вот уснет вопреки всем своим намерениям идти до конца, поэтому капитан, переборов лень, поднимается и уходит за ширму. Мягкой вылинявшей тканью он вытирает свои и чужие бедра, испачканный в сперме живот Дилюка, обтирает испачканные лица и груди, и ложится на постель, притянув Рагнвиндра к себе. — Подреми, — ласково уговаривает он. — Немного после продолжим. Я схожу промочу горло.       Дилюк согласно угукает и тут же перекатывается на другой бок, подгребая подушку и задирая одну ногу. Кейя пару минут гипнотизирует чужие тылы, от масла сияющие при свечах, словно артефакты богов в храмах, и с позором ретируется — о своем проигрыше перед чужой красотой он давно в курсе.