✧
Повязку на глаз Кейя заработал из-за слухов, домыслов и желания мнимых избранных отомстить за слезы вдов и матерей единственному вполне себе подтвержденному ублюдку каэнрийцев — глаза выдавали нечистую кровь отродий бездны, хотя сам Кейя был обычный — мальчик и мальчик. Но когда это заботило настоящих праведных мстителей. Очередной сирота из тех, что постарше, переведенный из приюта где-то в глухой части Монштадта, встретившись с Кейей лицом к лицу, прямо-таки возненавидел его. Ненависть — вспышка ржаво-красного на закате — поначалу была бессильной, но за пару месяцев приобрела более понятные и низменные, подлые формы. Все началось с тычков плечом и локтями, с толчков в толпе. Кейя, безмолвно взявший на себя работу смотреть за мелкими, часто играл с ними во дворе приюта, и никто не увидел ничего плохого, когда в компанию влился еще и другой ребенок постарше. День за днем они следили за мелкими, играли с ними, водили на обеды, укладывали спать. Кейя с благодарностью посматривал на новичка — любовь к нему любовью, а десяток малышей кого угодно может измотать своей неусидчивостью. А тычки — ну тычки и тычки, мало ли кого толкнули или как другой парень пытается привлечь внимание, чтобы подружиться? Когда в первый раз игры в салки, прятки, вышибалы и чеканку разбавились игрой в «победи дракона» — все правда обрадовались. — Тогда, — радостно сказал новичок. — Кейя будет драконом, я буду рыцарем, ты, мелкая, будешь принцессой, ты — ее наперстницей, верной хранительницей тайн, вы трое… Роли нашлись для всех, юный рыцарь с удовольствием озвучивал сценарий, мелькающий в его голове. Дракон похищает принцессу и её подругу, безутешный король конечно же созывает лучших воинов, среди которых и доблестный рыцарь, все они сражаются на турнире, размахивая палками вместо копий, сшибаются и валятся с хохотом на землю. В конце концов, самые доблестные и невредимые выдвигаются в пещеру дракона, который рычит на голосящих пленниц, и именно эту картину застают воины. — Не боимся мы твоих когтей! — азартно заорали мальчишки и гурьбой понеслись валить Кейю на землю. — Щекоти злодея! — малышня с визгом засунула чумазые руки под рубаху хохочущего Кейи. И тем неожиданнее оказывается нависшая над ними тень. — Драконов положено убивать и обязательно брать их голову как доказательство победы! — звучит резкий, знакомый голос с незнакомой интонацией. Кейя вздрагивает, вскинув глаза — а через мгновение визжит от ужасающей боли в глазу. Грязная палка, которой прежде колотили кусты и крапиву, глубоко вошла в глазницу. Боль такая, что Кейя, выдрав палку из азартно стискивавших ее ладоней, готов кататься по земле, грызть камни и даже ненароком опорожняет мочевой прямо себе в штаны. Из здорового глаза катятся слезы, хочется спросить: «за что?» Малышня с ревом и визгом разбегается кто куда после секунды ошеломленной тишины, победитель дракона, побледнев, тоже трусливо бежит прочь, что было мочи — подвиг оказывается страшнее, чем его планирование, да и не спешит «дракон» умирать от раны, а свидетели неожиданно не благодарят его за поражение супостата. Смотрительница и прочие нянечки носятся вокруг Кейи, не способного даже думать связно от боли, и Крепус выбирает именно этот момент, чтобы появиться из-за поворота. Через час Кейю вместе с палкой в глазу доставляют в госпиталь, а к ночи Крепусу позволяют заглянуть в палату к мальчику. — Мы его усыпили, — настоятельница, возглавляющая госпиталь при Соборе Барбатоса, тяжело вздыхает и указывает на стул рядом с постелью, на фоне которой Кейя теряется. Голова мальчика забинтована, а сам он ужасно бледен и мелко вздрагивает сквозь сон. Боль преследует его, не позволяя забыться. Крепус опускается на предложенное место, разом вспоминая все адские дни и ночи, когда он точно так же сиднем сидел рядом с постелью болеющего Дилюка. — Нам очень повезло, палка была тонкая и мальчик не рискнул ее дернуть от боли, и невольно уберег глазное яблоко от окончательного… Вытекания. Наши врачевательницы смогли восстановить глаз, но то, каким он стал… — женщина виновато вздохнула. — После лечения он изменил цвет, и мы до сих пор не знаем, сумеет ли он им видеть. Крепус подавлено молчал. Через две недели после всех наблюдений Кейя с повязкой на глазу вернулся из госпиталя — тихий и замкнутый. В медицинском заключении о его зрении ни слова, из чего все делают вывод: глаза у ребенка больше нет. Мальчик, виновный в потере глаза, в сопровождении смотрительницы подходит извиниться. Говорит «не хотел, так получилось, несчастный случай, прости». Кейя кажется всем бледной копией себя, но, конечно же, прощает. Несчастный случай и несчастный случай, верно? Глаз этим не вернуть. Кейя теперь чувствует чужую ложь лучше всех дознавателей, но не предпринимает ничего. Улыбается уголками губ, гораздо чаще, чем раньше. «Прячет горе за улыбкой», — вздыхает смотрительница. «Имеет право», — сочувствуют остальные, и делают вид, что верят его улыбкам и смеху. Инвалид из-за чужой глупости — это даже звучит страшно, а каково ребенку даже представить не получается. Его желание пойти служить в орден — неожиданно, но он не первый такой доброволец в рядах сирот, и Кейю отпускают — полный пансион и обеспечение прекрасный способ разгрузить приют, магистр Варка, как вы предусмотрительны и великодушны. Мальчик всегда мечтал стать рыцарем, а на один глаз не смотрите, по детскому возрасту он привыкнет и справится с утратой. Кейя забирает все свои вещи — тощий узелок, негодный даже плечевой мешок заполнить — и уезжает в город, оставляя малышей вразнобой кричать вслед прощания. За спиной полукровки остается привкус дешевой драмы.✧
В городе… Все летит в бездну едва он оказывается в приемной. Рыцари, собравшиеся возле кабинета магистра, шепчутся при виде него. Потом объявляется собрание и Кейя вынужден ждать его конца. А когда собрание кончается и вовсе не магистр приглашает его к себе… — С вами очень тяжелая ситуация, молодой человек, — вздыхает мужчина, который ни разу не Варка, судя по портретам за спиной — хорошо если он хотя бы капитан. Однако случайные люди в этом кабинете тоже не сидят, и Кейя полон надежд. — Давненько у нас не было никого из приюта. Рыцари, пригодные быть наставниками, заняты все до одного, да и оруженосцы у нас полным набором — так что пока вам придется побыть кем поменьше… Вот так Кейя и оказывается в ордене пустым местом. Пустым местом, которое гоняют во все лопатки, и свое призвание Альберих находит на конюшнях — кони любят его, а он любит их и не любит людей. К сожалению, для третьих помощников седьмого оруженосца магистра формы не придумали. Ему выдали кое-что «на время» — честно перешитые под его мерки рубашку и брюки. Они явно были подогнаны по размеру в последний момент, после получения замеров. Нашивок не было, но Кейя ведь еще даже оруженосцем не стал, так что отсутствие шитья мальчик воспринял спокойно. Его поставили на символическое довольствие — весьма условное, не чета полагаемому даже оруженосцам, но зато у орденского повара не было предубеждений насчет «отродий» и «ублюдков», так что даже символические порции частенько оказывались не символически большими — аккурат наесться впрок, зная, что скоро опять начнут гонять, как зайца, до самого ужина, опять же плотного. Иногда Кейе казалось, что низкий полный мужичок с кручеными усиками, одетый в поварской колпак, и мага бездны одолеет с помощью своей готовки, закормив неубиваемое чудище в барьере до диаметра самого берьера. Спать Кейе разрешили в казармах, в какой-то кладовке. Отдельно от рыцарей, которым выдавали комнаты, но через стенку от оруженосцев, и уже этим мальчик был доволен. Казармы — это все-таки орден, а значит, все однажды сдвинется с мертвой точки. В конце концов, может, брать помощников оруженосцам — это нормальная практика, и все временно? Освоится — и сразу станет не последний человек в ордене? С этой оптимистичной мыслью Кейя написал единственное письмо своему благодетелю — хозяину винокурни «Рассвет». В неровных строчках прыгающим почерком, тренируемым украдкой в самом пыльном углу библиотеки — все мечты и надежды мальчишки, который не так давно лишился глаза, все страхи и робкие вопросы, бессловесная мольба поддержать. Крепус не отвечает, но Кейя на самом деле и не ждал, что до него снизойдут. Даже если мастер так и не прочел его письмо — Кейя выговорился. И этого ему достаточно.✧
В подвешенном состоянии — ни документов, ни имени, ни прав, одни обязанности — Кейя пребывает несколько совершенно отвратительных месяцев, почти до самого нового года, спраздновав день рождения стопкой блинчиков с огарком свечи в центре и в одиночестве. Однообразный быт разбавляют только встречи с Дилюком, который тоже зашивается, исполняя свои обязанности подопечного, но тайком бегает к нему из комнат наставника по вечерам. За это время Альберих почти отчаивается, и слушая рассказы друга, как быстро того приняли — хотя он пришел после Кейи — уверяется, что рыцарем его видеть не хотят — прочие вояки даже не скрывают своей брезгливости. То, что в приюте он кое-как пережил, легко отбросив по малолетству, начинается по-новой, с новыми силами. На зиму у него нет никаких вещей, а в ордене не выдают не то, что теплую одежду, но даже и одеяло, и пока прочие мальчишки и девчонки кутаются хотя бы в них, набиваясь в кровати по двое и укрываясь двумя одеялами, Кейя вынужден кутаться в одно летнее и тонкое, стуча зубами в одиночестве. Теперь то, что его отселили в какой-то закуток, видится ему вовсе не такой уж хорошей идеей, а способом уморить его с особым цинизмом и хладнокровием, медленно, но надежно. Конечно же Кейя простывает и почти месяц торчит в госпитале при Соборе, отъедаясь и отогреваясь впрок перед возвращением. Зиму называют аномально холодной, патрули отзывают домой. Снега выпадает, сколько за десять лет не было. Жители вспоминают песни и легенды о боге и Хранителе Северного Ветра, Андриусе, а Варка ходит в Вольфендом с подношениями, оправдывая титул рыцаря Борея. Все это только слухи о великом магистре, потому что Кейя так и не встречается с этим человеком лицом к лицу, даже когда очень пытается и ерепенисто нарушает указания своих надзирателей. Он почти было решается отказаться от своего желания стать хоть кем-нибудь, но спустя еще несколько недель уверен: из-под колпака его тоже так просто не отпустят — слишком колкие у рыцарей взгляды, слишком пристально они отслеживают каждый его шаг. Градус отторжения растет медленно, но неуклонно, и Кейя начинает думать, что из города придется спасаться бегством, потому что даже бродяжничество предпочтительнее, чем тихая смерть и закиданная мерзлой землей неглубокая яма вместо могилы. Все это длится до тех пор, пока его судьбой не интересуется — кто бы мог подумать — мастер Крепус, читающий цепочкой идущие от сына письма и все больше приходящий в недоумение.✧
Давно получивший и прочитавший письмо Кейи, мастер наконец-то находит время, силы и возможность спросить у магистра Варки — как там ваш третий помощник седьмого оруженосца, магистр? Все должно было быть шуткой — продвигают же они новичков, рано или поздно, до оруженосцев, если не могут посвятить сразу? Может, его сын что-то путает, вставляя рассказы о странностях, творящихся с его приятелем здесь? И тем ошеломительнее Крепусу услышать утомленно-сердитый ответ: — Помилуйте, мастер Крепус, у меня и первого-то оруженосца нет, откуда взяться третьему помощнику седьмого? — Варка расправляет пальцем густые усы. — Присаживайтесь, сейчас принесут чаю. На улице такая погода, что без чая я вас отсюда не выпущу, — и правда, за окном воет метель, тонкие стекла в рамах дрожат под напором ветра, а возле уголков расцветает инеевый узор. Варка кутается в мех, посматривая на растопленный камин и запас дров, взглядом предлагая Крепусу пересесть к теплу, но Рагнвиндру не до этого. Не чувствуя ног, мужчина тяжело оседает на ближайший стул. Сглотнув, благодарно принимает стакан воды от всполошившегося его внезапной бледностью Варки, хмурится, жует губу, подбирая слова — жест, за который Дилюк получал от учителя этикета каждый день не по разу, но так и не истребленный у его отца. Наконец, слова находятся — настолько нейтральные, что почти обезличенные. Варка приходит в полную боевую готовность. — Тогда не скажете, как поживает один из моих… Воспитанников? Его имя Кейя Альберих, — от Крепуса веет решимостью — иголочки инея все до одной наточены и готовы впиться под кожу, стоит прозвучать хоть полутону вранья. Варка открещивается; он честно и прямо при виноделе перебирает все заявления, все личные дела, все документы, все, что только можно было найти среди бумаг. Никакого Кейи Альбериха в ордене не числится. Заместитель и капитаны, срочно вызванные к магистру, пожимают плечами — в их отрядах тоже никто подобный не мелькал. Крепус уже начал думать, что сошел с ума, и старательный мальчик, потерявший глаз, примерещился ему, его сыну и всему Мондштадту. В растерянности он уезжает из ордена прямо в метель, забирает из приюта остатки документов, почему-то не переданные в орден, фотографии из личного дела, и возвращается в штаб рыцарей, намеренный обязательно снова попасть на прием к Варке, хотя бы и ради заявления о пропаже ребенка, пусть и после пары часов ожидания под дверью, когда Кейя буквально вылетает на него в коридоре, выскочив из подсобки. Почему-то сильно помятый, побитый и в обносках, выдаваемых любимым арестантам ордена, торчащим в камерах минимум раз в неделю по любому поводу. — Мастер Крепус! — восторженно охает мальчик и светлеет лицом, и тут же затравленно озирается, вжимая голову в плечи. Вальяжно шагающий следом рыцарь, только что подгонявший парня подзатыльниками, загадочно быстро меняет маршрут, уходя в библиотеку, словно так и было задумано. Взгляд у него, когда Крепус встречается с ним своим потяжелевшим взглядом, настолько честный и искренний, что невольно заподозришь человека во всех грехах, начиная с клейма Похитителей сокровищ на заднице и заканчивая шпионажем по наводке недобитков из армии Каэнри`ах. Кейя облегченно вздыхает, когда его сопровождение исчезает из виду, но Крепус держит в уме: рыцарь наверняка греет уши за дверью библиотеки. Картинка в голове Крепуса начинает складываться, и он мрачнеет. Соблазн двинуть по двери кулаком, чтобы дать кое-кому по слишком большому уху, растет экспоненциально. Однако он сдерживается, предпочитая не отвлекаться от дел, и протягивает Кейе ладонь, неуклюже сдернув с задубевших пальцев перчатку. — Мне нужно, чтобы ты кое-куда меня сопроводил, — нейтральный тон заставляет мальчика насторожиться, но за руку тот берется твердо — авансом оказывая доверие, а может, в память о былой доброте к сироте. Ойкает — пальцы мужчины ледяные, белые, — торопится охватить горячими ладонями чужую руку, торопливо дует, пытаясь отогреть. Крепусу смешно от его причитаний и тепло от его непосредственности. Его Дилюк уже сердито сопел бы, надменно цыкал, скрывая переживания, и ворчал бы на отца, толкая к камину, пряча волнение, отдавая распоряжения служанкам. Кейя не Дилюк, он может согреть только своим теплом, и Крепус не может устоять — подхватывает его на руки, сажая на локоть — потому что ему восемь, или едва исполнилось девять, и он такой ребенок. Кейя все еще легкий и тонкий, идеальный кавалерист, наверняка получится отличный мечник — гибкие связки, приличная терпелка, огромное желание добиться поставленной цели. Крепус думает, что однажды Мондштадт перестанет травить детей за то, что кто-то из их родителей был врагом, но пока что жители даже Лоуренсов не могут забыть с их тиранией и занудным следованием этикету, хотя уже даже от Лоуренсов в ордене числится ребенок. Наверное, у девочки такие же проблемы, как и у Кейи. С этой беспокоящей его мыслью, Крепус толкает дверь в кабинет магистра, напоминая бурю, сквозь которую от возвращался в штаб, гиганта и воина древних времен. Спустя четверть часа Кейя убеждается, что у него есть самый сильный защитник на свете, и в своих мечтах он побеждает драконов, ловит воров и мошенников — во славу благодетеля, большого и сильного, который вновь спас его-ребенка от незаслуженной жестокости. Крепус Рагнвиндр становится его детской мечтой. С той поры Кейя клянется верно служит ордену — но сердцем предан своему личному божеству. Дилюк — приятель, но даже он не силах впечатлить Кейю в той же степени, в какой это всю жизнь сироты делает его отец. Мальчишку наконец-то оформляют в орден, как положено, и пышущий бешенством, бьющийся молниями Варка приказывает выплатить причитающееся пособие за все прошедшие месяцы, выдать униформу, выделить место, одеяло. А еще сначала высечь для разумения, а потом усадить за работу заместителей великого рыцаря Борея — к черту почтение, когда от магистра полгода скрывается такое! Любви Кейе это не приносит ничуть, знакомые за полгода лица получают своего кнута и сушеных пряников, и это мгновение триумфа Кейи. Оно короткое, заемное почти, потому что уже спустя час его грызут на занятиях с такой свирепостью, что лучше бы разок как обычно шею намылили и успокоились. И все же, осознавая, что его обидчики не ушли от ответственности, Кейя сияет. И всей силой детской любви, обожает своего благодетеля. Мастера Крепуса.