История, что нам нашепчет ветер

      Кейе десять и его жизнь бьет ключом. Он все еще оруженосец без наставника, его все еще пилят все, кому не лень в бездновом ордене Фавония, скупо наблюдает за его успехами лично магистр Варка, раз уже обманутый своими замами, а еще его опекают Рагнвиндры — он платит взаимностью всем, по заслугам, каждую секунду, когда имеет возможность. Прикидывается не очень умным перед пытающимися его вывести учителями, восторгается при виде магистра, сияя, но так и не поднимая к лицам ненавистного всеми глаза. А еще помогает выбираться хоть иногда мастеру Дилюку, помогает встретиться с сыном мастеру Крепусу, помогает на винокурне в свободные часы в пору урожая, помогает, помогает, помогает…       Он влюблен в Рагнвиндров и в Мондштадт, который ветер, мельницы, каменные стены города-крепости. Так, как умеет сирота, так, как приказывает сердце. Верный пес, лижущий руки, не умеющий лаять на хозяев даже в шутку, не сожалеющий и не мечтающий о большем. Любящий, даже если привязать к его шее камень и столкнуть в реку…       К счастью, ему везет. К счастью, Рагнвиндрам не свойственна подлость. Они вообще единственные люди в этом городе, которым не страшно доверить собственную душу, потому что знаешь наверняка: сберегут.       Крепус становится первым, кому Кейя показывает свою новенькую форму, пошитую чуточку навырост после очередного минувшего скачка роста, и мужчина тот самый взрослый, который всегда готов послушать о том, как меняется отношение к маленькому полукровке, если оно меняется. Альберих заглядывает к нему в городской особняк в дни поставок, неизменно захватив собственноручно испеченных печений. У Рагнвиндров самый вкусный чай в городе, а мастер Дилюк — ужасный сладкоежка, и Кейя знает, кто на самом деле таскает выпечку после его ухода и окончания времени патрулей, но благодарен обоим за нехитрую опеку и продолжает свои попытки печь десерты, напросившись в кухню «Хорошего охотника».       Дилюк после получения глаза бога и возвращения хода своих мыслей к человеческим меркам все чаще приглашает его в свой отряд во время выездов за стены. Остальные загадочно молчат на этот жест доброй воли, но вообще Дилюка рыцари любят — тот прост, как монета моры, и, кажется, верную дружбу засчитывают Кейе в плюсы, перевешивающие недостатки происхождения. Не без заминок, но к нему привыкают, прекращают искать в нем черты врага, видят, скорее, простого мальчишку. — Ты со своей грязной кровью ничего сделать не можешь, но хотя бы нормальным человеком растешь, — вздыхает один рыцарь во время привала, хлебнув из бурдюка отнюдь не воды. Это против устава, но они уже возле мыса Веры, и им предстоит скакать в обратный путь следующие несколько часов почти без остановок. Немного вина не может сделать хуже — чуткого обоняния касается сладость винограда, растущего возле «Рассвета». Кейе это сентиментально напоминает о Мондштадте — и мастере Крепусе, который ждет Дилюка в их городском особняке неподалеку от «Доли ангелов». Кейю, возможно, тоже ждут, но он старается не наглеть и своим присутствием не досаждать — у отца с сыном и без него есть о чем поговорить и что обсудить, лишние уши — ни к чему, хотя, конечно, иногда шевелилась в нем эта гадкая ревность сироты, желающего выгрызть кусок любви только для себя.       Но Кейя успешно давил недостойные порывы души. Жизнь в приюте и казармах научила Кейю уважать чужое личное пространство, и перебравшись из каморки в общие казармы мальчиков-оруженосцев, иногда он скучал по символической обособленности. Кровати с пологами все же не давали полного уединения, как не давали и тепла зимой, скудно защищая от сквозняков. Эула Лоуренс, занудная последовательница совершенно сумасшедшего сборника правил поведения в обществе, обещающая отомстить всем и каждому как только, так сразу, как-то проторчала в госпитале с пневмониями всю зиму — ей досталась кровать рядом с треснувшей рамой, а пускать ее к себе никто из девочек не захотел, либо не смогли. Джинн Гуннхильдр в ордене была одна, и в ее постель набивались по пятеро. Эула была одинокой — и даже не шестой девочкой в спальне. Может быть, кровати и были с налетом монументальности, как и все в ордене, и учитывали возраст обитателей, однако казармы оставались казармами. Будущие рыцари не должны быть тепличными цветами, однако иногда казалось, что все делается для размещения этих самых цветов на могилах.       Кейя не ждет от себя великих свершений пока. Ему просто нравится помогать старику-библиотекарю, скупо превращавшего его каракули в буквы, и жителям на улицах города. Он первый, если нужен расторопный курьер и «тот самый мальчишка», достающий застрявших котят с деревьев. Он с гордостью носит ученический меч и с не меньшей — униформу. Ему нравится ни с кем не ссориться, и в отличие от Дилюка он стойко переносит попытки себя задеть или уколоть, оскорбления стекают с него, как с гуся вода. Рыцари продолжают присматриваться к нему, но уже как-то иначе. Как к одному из вверенных им детей, а не к врагу, пусть это занимает разное количество времени у разных людей. Альберих ощущает это спинным мозгом, и несмело выдыхает с облегчением.       Потому что сам он себе в этот период не верит. Шепот в его ушах, который он слышал с детства, с годами никуда не пропал. Это все еще песни и смех — наверное, кто знает — отца, шепот и голоса. Все они — на каэнрийском, и он не может перестать слышать. Умеет отстраняться, игнорировать, но никогда не может заставить шум исчезнуть из головы окончательно.       В детстве он находил в нем утешение; узнав, что голоса в голове — это не нормально, думал, что он сумасшедший, не осмелившись никому рассказать о том, что с ним что-то не так, как с другими детьми — его забили бы камнями за странности. Сейчас это просто мешает, и кажется, что что-то изменилось. Кейя против воли напрягается — здесь даже приятель и уже рыцарь мастер Дилюк не поможет.       Очередной сбор урожая наступает в свою пору, и Варка щедро отдает всех оруженосцев в помощь земледельцам, оставляя для патрулей только рыцарей. Дилюк, скрепя сердце, передает с Кейей письмо отцу, — у молодого рыцаря физиономия кислее недозрелой валяшки, — а потом они забираются в седла своих коней и правят тех в разные стороны. Дилюк должен присоединиться в отряду у мыса Звездолова, а Кейя едет к винокурне — и мастеру Крепусу. В седельном мешке — стратегический запас домашнего печенья, и Кейя очень надеется, что благодетель попробует хотя бы одно.

✧

      Крепус Рагнвиндр кажется вечным и совсем не стареющим. Кейя, впервые за все годы вошедший под крышу винокурни, смотрит разом во все стороны, охватывая взглядом шкафы с книгами и гроссбухами. Некоторые так и намекают, что это бух учет, и если бы не уроки для оруженосцев, то Кейя до сих пор считал бы на пальцах и листьях, а так он просто понимает: дело ясное, что дело темное. Хотя бы из-за того, что книжки помечены, как тома, и их толщина заставляет уважительно коситься, а на торчащих наружу листках цифры начинаются с нулей и запятых, и только потом идут привычные значения, но такого громадья мальчик все равно пугается и прекращает напрягать глаз, пытаясь рассмотреть большее.       Чтобы обернуться и обнаружить, что мастер Крепус стоит у перил на втором этаже, и с улыбкой его рассматривает. Кейя не удерживается от вздрагивания и виноватой улыбки, и торопится повернуться к хозяину особняка лицом и телом. — Оруженосец Альберих для оказания помощи в сборе винограда прибыл, — полусерьезно докладывается он, и, приложив руку к груди, щеголевато стучит каблуком о каблук, портя все улыбкой уже в конце. Крепус смеется — взрыв теплых воспоминаний о хриплом хохоте из детства — и трясет головой, а потом торопится спуститься, на ходу подвязывая волосы. Кейя почти с завистью смотрит на алые пряди — волосы у мужчины сильные, яркие, густые, хвост, который он собирает, выглядит пышно, сама обвязка — толстая, с его запястье, не меньше. — Здравствуй, Кейя, — просто говорит мужчина, и даже обнимает его, на долгие мгновения прижав мальчика к груди. Трогает стрижку выше плеч — ровную, в отличие от поры в приюте. — Что это, неуставная прическа? — Никак нет, мастер Крепус, сэр. Магистр Варка дал разрешение при условии соблюдения аккуратности, — Кейя улыбается почти игриво, щурит единственный глаз. — А я очень аккуратный, он до сих пор гадает, как я мог за полгода не попасться ему на глаза.       Мужчина улыбается, но скорее задумчиво, чем весело. Он почти уверен, что внутри Ордена есть свои заговорщики и свои тайны, Варке не доступные. Подводные течения есть в любом деле, но то, что Варка настолько доверяет своим амбициозным и выжившим в рубке войны заместителям — это заставляет беспокоиться. Люди на войне — это совсем другие люди, нежели в мирное время, и как быстро обнажается подлая натура в военное время, так же стремительно она зарождается в мирное даже у самых благородных воинов.       Потому что мир — это не доклады о количестве поверженных солдат и не отчеты об отбитых атаках. Здесь и там — совсем разные заголовки над цифрами, и совсем разные суммы на содержание. В мирное время все эти военные побрякушки — неподъемная гиря на шее у народа, и то, что орден работает не только на военные нужды, заставляя рыцарей просто работать руками, а не только защищать от других людей, оставаясь в стороне, словно конвой — огромная удача.       Госпожа Аделинда накрывает чай, Кейя передает ей свои потуги в кулинарию, и вскоре печенье красуется в вазочке на столе, неказисто-домашнее среди пышной сдобы, неуклюжее рядом с роскошно вздымающимися изысками из слоеного теста. Мальчик смотрит на это добро влюбленными глазами и изредка посматривает на хозяина дома с мольбой, молча спрашивая, точно ли можно. Аделинда с жалостью думает, что надо было накормить тощего голенастого мальчишку обедом, а уже потом подавать чай, но мастер уже разрешает начать расправу над сладостями.       Откусывая первую булочку, Кейя умоляет сам себя хотя бы жевать еду, а не глотать оторванные куски, но не сказать, чтобы все получалось так, как виделось в сладких грезах.       Тактичный Крепус первые пять минут смотрит куда угодно, но не на одноглазого волчонка, усыпавшего весь китель крошками. Опустошивший чашку и половину блюда Кейя сам себе самыми страшными клятвами назначает налечь на обучение этикету за столом, даже если придется терпеть удары Эулы по гордости остаток жизни — никто другой просто не согласится мурыжить безднов сборник ради него, разжевывая неписанные нюансы.       После они весело болтают о всяких глупостях. Кейя делится рассказами о патрулях, о том как Дилюк справляется со своим глазом бога и как помогает иногда Кейе, пуская в свою личную рыцарскую комнату после отбоя — Альберих старается ходить принимать душ самым последним. О причинах мальчик умалчивает, но мужчина все равно делает выводы несмотря на торопливую болтовню. Про то, что Кейя чуточку завидует другу — Дилюк такой умный, в Ордене его ждет быстрый подъем, потому что тот хорош во всем, за что берется, и дело не в таланте и не в симпатиях руководства, а в его упорстве. Уже сейчас Дилюк подает надежды, как талантливый тактик, и с годами эту его сторону будут только развивать. Кейя может только вздыхать и не мешаться ему — сам он надеется обнаружить в себе склонность к стратегии, чтобы стать удачным дополнением талантов друга и закрыть слепые пятна, но пока что у него даже рыцаря-наставника нет, что уж говорить о большем? — Ни глаза бога, ни перспективы, как рыцарю, — вздыхает Кейя. Он не склонен напрасно обольщаться — экзамен на рыцаря назначается по рекомендации наставника. Нет наставника — нет рекомендации. Нет рекомендации — нет шанса даже на испытания попасть. — А что Дилюк? — любопытствует мужчина, прикинув для себя расстановку сил и восхищаясь хитрости членов ордена. — Ему запрещено пробовать себя, как наставнику, хотя бы до шестнадцати, — пожимает плечами Кейя. Крепус поглаживает бородку — разумно, конечно, но — Кейя получит свои заслуженные наплечники в свою пору, или Крепус плохо знает своего сына.       Утешая кислого мальчонку, Крепус делится своими мечтами юности, воплощать которые оказалось суждено Дилюку. — Мне уже почти сорок, а я не рыцарь, и глаз бога мне с небес в руки не упал, — с ноткой досады ворчит мужчина под конец рассказа о своих амбициях юности, и улыбается, слушая, как Кейя смеется. — Так что оба мы с тобой неудачники, но стыдиться нечего. Рыцарем ты еще стать успеешь, а у меня есть дело всей моей жизни, любимый сын и город, лучше которого нет на свете. О чем я еще могу просить богов?       Кейя, опустив ресницы, кивает. По его мнению, мужчина заслуживает глаз бога за одно свое доброе сердце — но почему-то Архонты, ни один из семи, не награждают за доброту и трудолюбие. Монолитная настойчивость, граничащая с упрямством — гео, пыткость души и сердца — пиро, знание своего места и готовность подстраиваться под изменчивые условия — гидро. По мнению Кейи, мужчине подошел бы подарок гео или гидро, но… Чего-то не хватало, очевидно.       Чего-то, чего не было уж слишком у многих самых выдающихся личностей.       Мастер Крепус в домашнем сюртуке, уделивший ему целый день — Дилюк иногда только мечтать о таком мог. Кейя блаженствует, проводя с ним время, восторженно слушает рассказы и ворчание мужчины. Он буквально в рот ему заглядывает, и снова — вилял бы хвостом, будь тот у него в наличии. Поздно вечером, когда луна уже показывается из-за статуи Архонтов на вершине холмов над долиной виноградников, Крепус спохватывается — и Кейе позволяют остаться ночевать в гостевой комнате на винокурне. — Не только сегодня, — мягко говорит Крепус, и кивает Аделинде, разрешая идти застилать постель гостю, а спустя несколько минут уже лично провожает мальчишку к выделенным покоям. Аделинда вовсю растапливает очаг, хозяин весомо проходится кончиками пальцев по столу, прежде чем подхватывает подсвечник, зажигая дополнительные свечи одну за другой, ничуть не экономя. Теплый золотой свет пляшет по стенам, разрезаясь черными тенями людей, а Кейя, замерев на пороге, не может поверить.       Это первый раз, когда ему будет позволено спать одному в самой настоящей комнате. Не в каморке, где ничего кроме кровати, не в переполненных казармах и не в забитых детьми комнатах приюта. Целая комната, огромная, для него одного. С кроватью, скрытой мягкой периной, столом и стульями, с целым камином в четверть всей стены, чистеньким ковром без герба Фавония, с бельевым шкафом у одной из стен — жаль, повесить туда кроме формы нечего. — Одежду для работы я принесу завтра, — коротко говорит главная горничная и удаляется, не бросив ни одного косого взгляда на застывшего с открытым ртом мальчишку, в уголке глаза которого собрались слезы. Кейя торопливо закрывает рот и вытирает глаз основанием ладони, а потом поспешно кланяется — сначала спине удаляющейся горничной, потом — хозяину винокурни. Слов нет, да и горло перехватило, перекрыло вставшим комом. Получается выдавить только сдавленное «спасибо», от которого Крепус теряется, не найдя ничего лучше, чем ответить на невыразимую благодарность попытками уговорить выпрямить согнутую спину и возражениями против благодарности.       Для него это просто гостеприимство и желание подарить хоть капельку роскоши, но для Кейи… Для Кейи это опыт. Опыт и знание, как живут если не сами богатые, то те, кто к ним причастны. Хотя бы вскользь. Потому что повезло.       Кейя впервые засыпает совсем один на огромной кровати, и сам себе, одетый в сорочку, кажется ничтожным. Не не существенным, а не существующим.       Всю ночь ему снится, что он крошечная звезда на небосводе, далекая от других звезд, слишком мелкая, чтобы быть замеченной благодаря силе своего света. Звезда, которая старается гореть как можно ярче, которая пыжится, пытаясь стать больше, пытается стать ближе к другим звездам, чтобы быть не одной. Но все кончается тем, что он срывается со своей орбиты — только для того, чтобы расчертить небо мимолетным блестящим росчерком, и утонуть во мгле, угасая, так и не достигнув цели, а в его ушах целый хор голосов, мужских и женских, поет что-то прекрасное и ужасающее о звездах, которых никогда не увидеть людям земли, на которой нет солнца и луны, и Кейя плачет во сне, стискивая зубы.       Чтобы неожиданно кошмар кончился и пение утихло — горячие губы целуют его в лоб, отгоняя дурной сон, и кто-то желает таким знакомым голосом: — Добрых снов, Кейя, — и подтыкает ему одеяло.       Негромкий звук шагов, прикрытая снаружи дверь…       Передавший Аделинде гасильник мужчина прислоняется к закрытой двери спиной, под вопросительным взглядом девушки прикрывает глаза, несколько секунд молчит… — Нужно было усыновить его сразу же, — несчастным голосом делится Крепус, и закрывает лицо ладонями. — Архонты свыше, Аделинда, он спит с ладошками под щекой, впервые в жизни спит в комнате один и даже не попросил на ночь молока! Так нельзя! Он же ребенок! — Но теперь он ребенок ордена, — непреклонно, пусть и безрадостно напоминает горничная. — Вам не дадут его усыновить даже за всю мору, что у вас есть. И что скажет мастер Дилюк? Он тоже до сих пор ребенок, которому вы нужны. Не посчитает ли он предательством, что вы отдаете свое внимание другому мальчику? — Он поймет, — горько качнул головой мужчина. — Не может не понять. В конце концов — он тоже очарован Кейей, и… — Остановитесь, мастер. Арундолин и Ростам тоже были друзьями, вот только Ростам любил девушку с голосом, способным растопить льды, а Арундолин любил Ростама и умер с его именем на устах, пронзив себя лезвием его меча от горя потери любимого. Нужна ли им такая судьба? — Аделинда укоризненно поджимает губы. — Не принимайте детскую дружбу за что-то большее, мастер, и не проецируйте на собственного сына свое желание подарить как можно больше любви. У них будет свой собственный путь, не ведомый даже архонтам. Не мне вам об этом говорить…       И Крепус побеждено склоняет голову.       Аделинда права. Права, как никогда, но…       Насколько было бы легче смотреть на изумленную мордашку мальчишки, если бы вещами, которые его поражают, были бы новые игрушки или хотя бы книжки, а не такая банальность, как своя комната и личное пространство, которое ни с кем не требуется делить.