***
С того дня мы с Питом сидели друг от друга поодаль. Мы редко оставались наедине, а если такое и случалось, то лишь перекидывались словами, и постепенно наше общение свелось к одной лишь фразе: «Есть закурить?». Удручало то, что история с моими родителями теперь повторялась между мной и Питом. И мне казалось, что в какой-то момент просто с ним разойдёмся: без слов, без объяснений. Надо было поговорить, и я чувствовал, что в отличие от моих родителей нам с Питом ещё было что сказать друг другу, и нельзя было упустить момент. –Пит, есть разговор…– произнёс я в спину Тельмана, когда он уже развернулся, чтобы пойти за ребятами в кафе выпить кофе. –Какой?..– он остановился, но не обернулся в мою сторону. — То что случилось на прошлой неделе, Пит. Тот день, когда ты подарил мне трость.– я не решался назвать произошедшее в тот день своими словами, и оттого цеплялся за другие события того дня. Я знал, что это глупо, но я не хотел смущать и его и себя. –Не понравилась? — он обернулся и выразил на лице слабое удивление. А это означало лишь то, что он понимал о чём на самом деле я хотел поговорить. –Я не об этом Пит.– ответил я, чувствуя, как меня загоняют в угол. –Тогда называй вещи своими именами, Майкл.– он тряхнул головой, вскинув чёлку, и взглянул на меня в упор, казалось, что он чем-то оскорблён. –Я поцеловал тебя и с того момента мы с тобой больше не говорили.– я затянулся сигаретой, потому что чувствовал что мои нервы вот-вот дадут сбой: либо я буду раздражаться, либо брошу эту затею окончательно. Я пытался сохранять спокойствие, имитируя равнодушие. –Я понял, а чего ты хочешь от меня? — он сделал пару шагов ко мне и встал напротив, ожидая от меня реакции. По манере его ответов я решил, что продолжать будет бессмысленно, но предпринял последнюю попытку, чтобы уже с полным правом сказать самому себе (на возможный отказ вернуть всё, как раньше): «Я пытался, я сдаюсь…»: –Я не хочу прекращать наше общение только из-за того, что я тебя поцеловал… Такая формулировка тебя устроит? — я прикрыл глаза и сделал вздох, всё это походило на какую-то игру, где меня по-садистки и изощрённо пытались заставить испытывать стыд. Даже у католиков это казалось сравнительно мягче, чем то, что происходило сейчас: допрос с пристрастием… –Ты сейчас чувствуешь себя неловко? — Пит попал в точку, возможно, он того и добивался. –Более чем…– я выкинул окурок в сторону, стараясь не встречаться взглядами. –То же испытывал и я в тот момент…– он перевёл взгляд на выкинутый мною окурок, а потом снова посмотрел на меня.– Знаешь, это было слишком неожиданно, и момент далеко неподходящий…– на удивление он взял меня за руку и потянул за собой. — На меня столько навалилось в тот день, и я был в полной растерянности. А вспомнив твоего отца с конформистскими взглядами на жизнь, я таки решил что он тебе сломал ногу.– он сделал вздох и явил кривую усмешку, но рука его при этом дрогнула на секунду. — Недосып творил с моей головой вещи, которые чуть ли не сделали из меня неврастеника. Так что не бери в голову…– он явно что-то недоговаривал.– Лучше поговорим у меня… — К рукоприкладству не тяготеет, только раздражается– я едва сдержал усмешку, но подумал, что возможно зря дал такой ответ, пока мы шли к его дому. — Давай в кое-то веки обменяемся номерами, будем встречаться у меня.–предложил он. — И продолжим общаться как раньше? –продолжил я. –Всё верно, как раньше… — произнёс он более угрюмо, чем обычно.***
В тот же вечер я вместе с Питом пошли к нему домой. Тот разговор между нами до сих пор казался мне чем-то нереальным, а его оправдания, связанные с недосыпом не объяснили мне того, почему мы молчали целую неделю, пока я не решил заговорить об этом. –Пит, если всё дело было только в этом, то почему ты молчал? — мой взгляд снова встретился с чёлкой, что опять закрывала его глаза.– Если бы прошли недели, месяцы… Ты бы всё равно не стал поднимать эту тему? Тебя что-то беспокоит?..– я решил продолжить наш разговор, когда мы уселись за стол. –Я молчал, потому что на самом деле мне было немного обидно…– в этот раз он убрал чёлку с глаз рукой.– Ты ничего не рассказывал мне о себе: я не требую изливать мне душу или что-то подобное, просто близость подразумевает доверие. А ты обычно обо всём умалчиваешь, и оттого мне трудно предположить что ты имел ввиду тогда, или что ты чувствуешь сейчас, –Пит приложил ладонь к своей шее и устремил свой взгляд в сторону плиты, где уже стоял кофейник.–Генриетта знает о твоём мировоззрении, твоих идеях о нонконформизме, даже то, что ты обычно ешь, а Фиркл о твоих литературных предпочтениях. Они рассказывали мне о тебе и как они с тобой познакомились, пока ты отсутствовал. И я понял, что я единственный, кто общался с тобой о чём угодно, но при этом я ничего о тебе не знал и похоже до сих пор не знаю, — он опустил голову, потирая шею и вновь глядя в сторону.– И, знаешь, я им завидую, потому что они повстречали тебя раньше, и потому знают тебя лучше…– он сделал вздох.– Зависть отвратительна и присуще только конформистам, и это ещё одна причина, почему я хотел уйти. В тот день я пришёл к тебе в надежде, что ты мне откроешься или поддержишь морально.– он убрал руку и чёлка снова опала на лицо, скрывая глаза.– Это было инфантильно с моей стороны: повёл себя как типичный эмо, потому оставаться в твоём доме после этого мне казалось позорным не только как для нонконформиста, но и как для…– его речь прервал громкий свист кофейника, отчего Пит встал из-за стола. — Я просто не думал, что тебе это будет интересно… Я не считал это слишком важным, чтобы рассказывать. Но то что ты описываешь, скорее не зависть, а… Ревность…– я увидел как в раковину внезапно свалилась кружка. — Будешь кофе? — прервал он меня. — Да.– он налил кофе из кофейника в кружку и поставил передо мной на стол. И после сел сам, без кофе. — А ты не будешь? — спросил я. — Было только две чистых кружки, одна упала к грязной посуде… Остальное я просто не хочу мыть. Точнее сейчас я пока не хочу это делать.– он устремил свой взгляд куда-то в стол.– Думаешь это всё-таки ревность? Это даже хуже самого конформистского чувства–любви…– с досадой усмехаясь, произнёс он. –Ревность это следствие неудавшейся любви. Это отчаянное стремление вернуть себя в мир иллюзий, которое дарит это чувство.– я сделал глоток, отметив про себя, что вкус кофе был весьма непривычным сейчас. — Это следствие неразделённой любви…– добавил Пит, снова смахивая чёлку. — Я говорю с тобой обо всём потому, что с другими я так не могу. То, что знают Фиркл и Генриетта обо мне– незначительно, и не касается моей личности так сильно.– я сделал ещё один глоток.– У меня нет желания возвращаться домой и я каждый раз оттягиваю этот момент: с отцом я не общаюсь, хоть и живу с ним в одном доме, а моя мать недавно умерла. И мне кажется я ещё не до конца осознаю этот факт. Моя мачеха кажется мне куда более близким человеком, чем родной отец. И поэтому я отчасти корю себя за то, что я, возможно, таким образом, пытаюсь «заменить» ей отсутствие матери, и я чувствую, что уже не могу мыслить адекватно…– я отпил ещё немного кофе из кружки, понимая, что сейчас я не буду одергивать себя и останавливаться, я не изливал душу, я констатировал факты о себе. Я не думал, что буду рассказывать о себе именно при таких обстоятельствах, мне было паршиво от осознания того, что я говорю, и оттого как я это говорю человеку, который хотел, чтобы я просто ему открылся. — Не думаю, что это именно то, что ты бы хотел знать обо мне… Прости, что так вываливаю это на тебя, но это и есть вся правда обо мне. Ничего сверхъестественного…– я задумался, вперив взгляд в висящий на стене плакат.– Чёрт! — я пролил кофе на свою рубашку: у меня дрогнула рука, но опустив взгляд на неё, до меня дошло почему всё это произошло: Пит взял меня за руку.– Пит? — Понимаешь, я испытываю к тебе близость, особую близость, открываюсь тебе, но ты не идёшь навстречу. И потому мне не нужна твоя снисходительность ко мне. И тот поцелуй в лоб… Поцелуй из жалости или из благодарности? Я этого не знаю, и я решил, что если ты воспринимаешь всё наше общение именно так, то лучше его и вовсе прекратить. — он уже решил сказать мне прямо, как есть (почему я раньше не понял этого?). — Пит, ты мне и правда нравишься в том смысле… — я прикрыл глаза, пытаясь подобрать более точную ассоциацию, напрочь позабыв о теплеющем на моей груди пятне от только что пролитого кофе на рубашке. — Ты как не унимающиеся в моей ноге боли: то они тянущие, то острые, но вместе с ними я по-настоящему что-то чувствую, и потому я хочу, чтобы они были рядом. После травмы моя жизнь изменилась в физическом плане, но то было не так значительно, как после первой встречи с тобой: тогда мой разум перестал цепляться за воспоминания, и я стал воспринимать настоящее.–я не отводил от него взгляда, может быть мои слова могли бы показаться чересчур абстрактными, но я чувствовал, что он поймёт, что в них я вкладывал часть своей души (звучит, конечно, странно и по-конформистски, но порой даже буквальный смысл слов бывает понятен гораздо меньше, чем сюрреалистичная ассоциация).–Останься или давай уйдём вместе… — я сжал в ответ руку Пита: он не выдернул запястье из моей ладони. Как я и сказал ему тогда: если он и правда уйдёт, я последую за ним, и я к этому готов. — Как думаешь возвращаться домой? — он кивнул на мою испачканную рубашку, слабо улыбнувшись. — Пойду как есть — я лишь пожал плечами. — А что? Волнуешься? — я улыбнулся ему в ответ. — Я одолжу тебе что-нибудь из своего, иначе буду ассоциироваться ещё и с болями в твоих лёгких… — он усмехнулся, вскинув чёлку и поднялся из-за стола. Домой я возвращался с грязной рубашкой в руках и серой футболке на теле. Более странно я ещё не выглядел никогда: говорят, что некоторые поступки и слова «греют душу», а я ощущал, как она горела и проходила жаром через всё тело.***
Мне уже было 14, а Питу и Генриетте по 13, Фирклу было уже 10. Время летело быстро и незаметно. Не знаю почему, но на свой день рождения я попросил мистера Рэдли научить меня водить (не хотел об этом просить отца, к тому же он бы заставил меня ждать до 16-летия, а так у меня был бы небольшой шанс свалить куда-нибудь). Мистер Рэдли заметно постарел за 2 года (он не был стариком, но общий вид был не лучшим, как будто прошло 4 года), его жизнь несильно изменилась. Мы с ним перекинулись парой слов, немного вспомнили о прошлом, и потом вместе съездили на могилу моей матери. Он сказал, что старается поддерживать это место в чистоте. т.к. судя по всему никто из родственников не хотел этим заниматься (спустя 3 месяца после её похорон, он решил навестить её, но застал её могилу в довольно печальном виде). Отец вдвойне ограничил мой поток карманных деньги и вынудил устроиться меня в кафе на временную подработку: между Макдональдсом и мелкой сети кофеен семьи Твика я выбрал второе (в Старбаксе, как и в Макдональдсе, было слишком людно, к тому же кофе там был не очень). График был щадящим, а родители Твика вполне спокойными и адекватными (по поводу моей внешности с их стороны я не слышал ни одной претензии, хотя они даже нормально отнеслись к отношениям Твика и Крейга, потому на их счёт у меня не было чего-то негативного: в глубине души я признавал, что при таких условиях работа не казалась мне каторгой,***
Мы с Питом пропадали на подработках, а в те дни, когда не было нашей смены, мы не могли полноценно побыть вдвоём и даже просто поговорить о чём-то. –Чёртовы позёры… Их стало гораздо больше…– проговорила Генриетта, когда мимо нашей компании прошли напыщенные особы с пластиковыми клыками во рту. — И при этом все считают их готами, а не вампирами, они видите ли не видят разницы…– Пит был раздражён, но сдержан. Он взмахнул чёлкой и закурил. В последнее время он стал более резок по отношению к конформистам, и стал более активным членом, как и Генриетта. Впрочем его активность стала более явной, после вступления в нашу группу нового члена — «Ворона» (так назвался Стэн Марш). Пит был против него, но его неприязнь проявлялась в игнорировании. Я же «оказывал поддержку» новичку, хотя и сам в него не верил, как в гота. –Конформистам плевать, потому что у них есть лишь одно деление: «свой» и «чужой». Своих они всегда различают, а «чужие» — все на одно лицо. Сегрегация по цвету кожи трансформировалась в сегрегацию по «конформности членов общества». Конформисты не умеют думать, они поверхностны, и потому судят остальных также поверхностно. Внешне эти позёры пытаются быть похожими на нас, но в голове у них пустота. И боюсь именно это отличие невозможно донести до людей… — я зачем-то вмешался в их разговор, но увеличение числа этих позёров и правда вызывало повод побеспокоиться. — Надо действовать более радикально…– предложила Генриетта.***
–Откуда ты знаешь этого Майка Маковски? — после обсуждений планов, Пит спросил меня о короле позёров, возглавляющего вампирскую шайку. –Учились когда-то вместе. Вечно хотел склеить хоть одну девчонку, но его бледная рожа вызывала у них рвотные позывы… А потом выпустили это вампирское дерьмо в кино, все конформные девчонки до сих пор тащатся по этим «Сумеркам». Маковски сообразил что к чему и стал воплощением этого позёрства, в итоге окружил себя такими же пустышками, как и он сам…– я выпустил дым в сторону, снова закурив.– А откуда ты знаешь Стэна Марша? –Вполне аналогичная ситуация: мне довелось учиться с ним вместе. Типичный эмо, страдающий по Венди Тестабургер, ничего примечательного…– ответил он вскинув чёлку, глядя на школьную площадку. — И всё же он решился вступить к нам… — я не хотел обсуждать Стэна, он того не стоил, чтобы тратить на него наше с Питом время. — Генриетта и Фиркл приняли его, потому что ты не возразил: ты же знаешь, им твоё мнение небезразлично. — он посмотрел на меня с каким-то немым укором во взгляде. — Его отец — Рэнди Марш. Он доставляет Стэну немало проблем: он довольно истеричен и неуравновешен. На его месте я бы тоже в какой-то момент докатился бы до такого. С нами он может обрести немного покоя, пусть даже и временно…– произнёс я, наконец выдав отчасти истинную причину моего решения принять Стэна Марша в наши ряды. — Под «временно» ты имел ввиду, что выгонишь его? — поинтересовался он, повернувшись ко мне. –Нет, выгонять не придётся: он сам уйдёт, потому что сейчас у него наступил момент, когда ему нужна «психологическая помощь», это будет проявляться в нестандартных поступках: смена имиджа, привычек, своего окружения…– я невольно стал цитировать ещё одну книжку по психологии подростков (в этот раз я сам увлёкся читать этот конформистский и наивный бред о пубертатном периоде, потому втихаря стал периодически покупать подобную литературу; единственное, что разочаровывало– большая часть «симптомов» совпадала с тем, что проявляют мои конформные одноклассники и остальные ученики школы. Пришлось признать, что «кретинизм» свойственен конформистам уже с раннего возраста).– Ну а после состояние подавленности прекратится, и он вновь войдёт в свой привычный конформистский строй. — Откуда ты столько знаешь? — он прикрыл глаза, запустив руку в собственные волосы, чтобы зачем-то их взъерошить (он редко прибегал к такому жесту, и потому это вызывало у меня неподдельное желание наблюдать каждое его действие в такой момент). Впрочем не стоит утаивать и того, что я откровенно пялился на него. Несмотря на то, что мы почти давно объяснились друг перед другом по поводу наших взаимоотношений и прояснили уровень близости между нами: никто из нас не решался делать шаг, чтобы сдвинуться ближе и в физическом плане, (впрочем и моменты уединиться у нас не появлялось, чтобы это сделать). — Книжки про пубертат– забавное чтиво, Пит.– я усмехнулся, проведя рукой по своему затылку. Я мысленно поймал себя на том, что хотел бы, чтобы это был его затылок под моей рукой.– Я знаю, он раздражает тебя, но надо просто подождать… — Я бы относился к этому равнодушно, если бы ты не стал проводить с ним больше времени…— Стэн всё чаще выбирал момент, чтобы я оставался и общался с ним наедине, точнее выслушивал его. Оттого нам с Питом было сложно найти время чтобы побыть вдвоём, как раньше (по вполне объективным причинам у меня дома было некомфортно оставаться, а в доме Пита это было осуществимо только в течение часа и не более, потом обычно возвращалась мисс Тельман и ей всегда было немного неловко за беспорядок, когда приходили «гости»). Пит стал даже немного раздражительнее за эти дни. — Ты ведь считаешь его эмо? Так вот: все эмо хотят, чтобы с ними носились как с маленькими детьми и уделяли внимание, даже если они демонстративно отмахиваются. Если же на них не обращают внимания, то они прибегают к эмоциональному шантажу: грозятся наложить на себя руки, и калечат себя. Вечно ждут жалости со стороны… — Скажи мне, что хуже: превратиться в позёра или в эмо? — Пит задал провокационный вопрос, переводя взгляд, то на лидера вампиров в теневой стороне площадки, то на Стэна, читающего свои стихи Генриетте и Фирклу. — Позёры хуже: эмо хотя бы могут убить себя и тогда исчезнет весь мир вокруг тебя, потому что ты перестанешь быть его частью. Предашься вечному забвению…– я с отвращением взглянул на Маковски. — Я бы предпочёл оказаться позёром: я уже достаточно побыл среди эмо, чтобы понять, что это гораздо хуже: позёр всегда может отказаться от своего позёрства, если захочет, и тогда это будет вполне себе сносный человек…– я заметил как Пит покосился с неприязнью на Стэна.***
–Да что ты вы знаете о боли? Поживите сначала в странах Третьего мира! — Кайл Брофловски, лучший друг Стэна, прибег к отчаянной попытке убедить «Ворона» вернуться в их конформистский круг. Этот аргумент был по-настоящему пропитан отчаянием до самых краёв, а всё потому, что Марш отказал ему в просьбе вернуться. У меня было что ответить ему на его заявление, но я не стал. Если бы я это сделал, то Стэн бы никогда бы не покинул нашу компанию, и тогда бы я и вовсе перестал видеть Пита, а я этого не хотел.***
Кайл рассуждал довольно странным образом: будучи ребёнком из полной семьи среднего класса, где оба его родителя были относительно адекватными по сравнению со всеми жителями этого городка, он не видел страдания и боль своих сверстников, которые стали принимать подобное как данность. Даже его друзья не могли похвастаться тем, что у них всё относительно спокойно и хорошо (Стэн это всё же отчасти осознавал, и об этом он опять делился со мной, вынуждая меня оставаться с ним тет-а-тет, оставляя Пита одного). Кенни Маккормик был из бедной семьи, его родители часто ссорились и при этом он всегда пытался ухаживать за своей младшей сестрой, (потому что больше некому). Эрик Картман был тем ещё «фруктом»: воспитанный матерью-одиночкой, чью личную жизнь все местные любили пообсуждать во всех грязных подробностях, он вырос «эгоистичным и мстительным козлом». Хотя если принять во внимание те факты, что его мать практически гнобили все жители, а она из-за своего «мягкого характера» не вступала лишний раз в конфликт, казалось, что Эрик мстит своими выходками этим конформистским стервятникам, однако и не брезгует сам эксплуатировать свою мать (было бы глупо отбрасывать эгоистичные мотивы со стороны Картмана). Ну а Стэн… его родители не могли сладить друг с другом: его отец был чересчур импульсивен, и его выходки вредили всей его семье. Я не осуждаю этих ребят за то, что они конформисты, или за то, что они такие какие есть, я осуждаю лишь тех, кто пытается убедить себя и остальных, что настоящие проблемы сейчас испытывают только в Африке и Индии. Именно такие люди лицемерны, именно они и являются в будущем «конформистскими вербовщиками», как мистер Мэки.***
— Да мне грустно и я плачу, но это даёт мне понять, что до этого мне было хорошо. Значит это не конец, и потом мне будет лучше. Так я понимаю, что я что-то чувствую, и это всяко лучше чем быть «педрилой-готиком»…— Баттерс убедил Стэна уйти, но что-то мне подсказывало, что «Ворон» испугался клейма «педрила», которое на него могут поставить знакомые и даже Стотч. Стэн смылся быстро, Генриетта и Фиркл пошли к ней в дом, чтобы продолжить свои сочинения стихов (Стэн особо сильной привязанности у них не вызывал, и потому его присутствие или отсутствие никак не сказалось на них). И вот мы с Питом наконец оказались одни. — Как быстро упорхнул наш «Ворон»… — Пит язвительно усмехнулся, я чувствовал его ликование. — Если бы ты знал сколько он может каркать о своих проблемах, ты бы уже давно облил его горячим кофе, — я улыбнулся одним уголком рта и положил свою руку ему на плечо. Я взял в рот сигарету, Пит сделал то же самое. Мы уселись на ближайшую лавку, где фонарь тускло освещал её. — Плеснул бы на эту позёрскую футболку,— он растянулся в улыбке и я поднёс зажигалку сначала к его сигарете, а потом уже к своей. Со стороны бы показалось, что два приятеля дают друг другу закурить. Но на деле мы установили странное подобие физического контакта за все эти «дни на расстоянии». Я коснулся (как бы невзначай) своими пальцами его затылка. С его стороны не было возражений. Я решился погладить пальцами этот участок, которого я коснулся. — Подожди… — он отстранился, подбирая что-то с земли. А потом я услышал звук битого стекла: он разбил фонарь, и теперь нас с ним окружал только мрак; огни домов, магазинов и закусочных были далеко, чтобы пролить яркий свет на нас. Мы стали невидимы для всех. Пит снова уселся на скамью, и взъерошил свои волосы также, как и в тот день: медленно проведя пальцами от затылка к своим волосам, будто испытывая меня. Он ухмыльнулся, видимо, заметив как я снова на него пялюсь. — Майкл, а ты знал что в некоторых странах Азии обнажение затылка имеет эротическое значение? — да, он меня испытывал, но хуже было то, что до меня только сейчас дошло откуда он взял эту информацию (а, главное, как давно он начал «обнажать затылок» в моём присутствии). Когда Пит опять пытался придумать веский повод, чтобы зайти ко мне, в этот раз выкручивался я, сказав Кёко, что нам нужно делать доклад по Азии, в качестве «алиби» (чтобы мой отец не возмущался) мы взяли ту книгу с полки про азиатскую культуру (когда-то у отца было стремление познакомить нас с Кёко, чтобы мы с ней могли наладить контакт после его развода с моей матерью, но книга не помогла, зато позволила мне убедиться в том, что составители порой включают странные факты об азиатах, либо это сами азиаты были такие «нестандартные»). Видимо Пит увлёкся и забрал её с собой, сказав, что продолжит свою часть «доклада» у себя. — Что ж, значит все эти дни я не сходил с ума и меня пытались соблазнить «по-азиатски»… — я рассмеялся и Пит тоже. А потом, когда наши голоса стихли, я придвинулся ближе к нему и прильнул губами к затылку. Он запустил руку себе в волосы, чтобы открыть мне больше пространства. Я старался не спешить, но подавить своё волнение мне было трудно; Пит порой вздрагивал, но в конце концов переключился на сигарету, чтобы не дёргаться. Звонок матери Пита отвлёк нас и немного отрезвил: уже стемнело, и она за него волновалась. И нам пришлось разойтись по домам. Той ночью я ещё долго не мог заснуть, и дело было даже не в частом употреблении кофе…