What the Dead Know by Heart

Дауду удается прятаться в Радшоре целый день, прежде чем чувство вины за то, что он разлучил Эмили и Корво, берет верх над его нежеланием встретиться лицом к лицу с Мартином после шокирующего откровения Корво. Возвращаться в «Песью Яму» волнительно, но его успокаивает знакомое присутствие Томаса рядом. Его заместитель настолько запугал Кента, что тот отпустил его, и Дауд эгоистично позволил это. Не похоже, что они сегодня выйдут в город, рассуждает он, и Томас все равно будет игнорировать рекомендации врача, где бы он ни был. Кроме того, Эмили будет рада снова его увидеть. Они прибывают незадолго до полудня и обнаруживают Эмили и Каллисту во дворе, сидящими на старом одеяле, которое, по как помнит Дауд, он видел свернутым в «Амарант» Самуэля. Сам лодочник находится неподалеку, прислонившись к перевернутой лодке, служащей крышей его лачуги, держащим в руках дымящуюся кружку чая. Когда Дауд и Томас спускаются вниз, он первым замечает их. — Ох, доброе утро! — приветствует он их обычной лучезарной улыбкой. — Мы не ожидали, что вы вернетесь так скоро. Он оглядывает Томаса, безуспешно пытаясь определить, куда тот был ранен. — Вы уверены, что вам уже можно вставать, сэр? Ответная улыбка Томаса безупречно вежлива, хотя по мышце, дергающейся у уголка правого глаза, Дауд может сказать, что вопрос, который ему, должно быть, задавали по меньшей мере три десятка раз с тех пор, как он вышел из лазарета, раздражает его. — Я в порядке, спасибо, — говорит он, и его тон не оставляет места для возражений. — Ничего особенного. Самуэль ловит взгляд Дауда, без сомнения, вспоминая их напряженное путешествие вниз по реке после площади Холджера. — Как скажете, сэр, — соглашается он. — Хорошо, что вы снова с нами. Мы беспокоились. Улыбка Томаса превращается во что–то более искреннее, но прежде, чем он успевает выразить свою благодарность, молодой взволнованный голос разносится по двору. — Томас! — кричит Эмили Колдуин, а Каллиста спешит за ней, тщетно прося ее притормозить. — Ты в порядке! Она бросается к нему, крепко обнимая за талию, и Томас бледнеет от того, как она давит на его рану, отчего у него перехватывает дыхание. — Ваше величество, — выдыхает он, кладя руку ей на макушку больше для того, чтобы угомонить, чем для того, чтобы ответить на объятие, хотя он не отталкивает ее. Эмили отпускает его, лучезарно улыбаясь. — Дауд сказал, что ты был ранен, — говорит она, оглядывая Томаса почти так же, как Самуэль, ее острый взгляд останавливается на той части тела, которую он подсознательно прикрывает. — Тебе больно? — Я не был ранен, — быстро отрицает Томас, игнорируя поднятую бровь Дауда. — Меня слегка ударили ножом. — Прости, тебя ударили ножом? — Каллиста в ужасе вмешивается. — Слегка, — стоически поправляет Томас. — На самом деле это пустяк. Глаза Эмили сверкают от едва сдерживаемого любопытства. — У тебя есть шрам? — нетерпеливо спрашивает она. — Можно мне посмотреть? У Томаса нет шрама. У Томаса наполовину зажившая рана, которая едва успела затянуться, не говоря уже о шраме. — Эмили, это неприлично, — мягко упрекает Каллиста, избавляя Томаса от необходимости искать оправдание. Эмили надувает губы, и Дауд не может сдержать приступ смеха при виде ее лица, как будто ей не подарили торт на день рождения. — Шрамы не так уж интересны, Императрица, — говорит он. Ее взгляд скользит по шраму на правой стороне его лица. — У шрамов всегда есть история, — возражает она. — Шрамы — это ошибки, на которых можно учиться. Значит, она действительно его послушала. — Это правда, — признает он, — но не все истории интересные. Она скрещивает руки на груди. — Тогда откуда у тебя этот? — Эмили! — снова зовет ее Каллиста, на этот раз более резко. Но взгляд Эмили не отрывается от лица Дауда. — Человек пытался убить меня, — отвечает ей Дауд. — У него не вышло. Он отчетливо помнит это: мужчина, который отобрал его у матери и посадил в клетку, набросился с ножом после того, как Дауд слишком много раз спорил в попытке защитить других детей, разделяющих его участь. Он был молод и неопытен, но стоял на своем, заработав шрам, и забил этого ублюдка до смерти голыми руками. — Ты убил его? — хочет знать Эмили. — Да. — Контракт? — спрашивает она заминаясь. — Нет, — говорит Дауд, бессознательно проводя пальцем по линии поврежденной части своей щеки. — Это… из прошлого. До того, как он стал наемным убийцей. До того, как он был отмечен. До того, как он разрушил ее жизнь. Эмили прикусывает губу, но не может удержаться от следующего вопроса. — Сколько тебе было лет? — Четырнадцать, — хрипло произносит Дауд. Тогда ему всего неделя как исполнилось четырнадцать, и он даже не знал об этом. Годы в плену, когда его выпускали только для работы, все еще кажутся прошедшими вне времени. Каллиста перестала пытаться остановить Эмили, уставившись на него с немым ужасом на лице. — Четырнадцать, — повторяет она шепотом. — Кому вообще понадобилось убивать четырнадцатилетнего мальчика? Дауд вспоминает множество смертельных угроз, которые ему бросали еще до того, как ему исполнилось четырнадцать, а человек, который похитил его, никогда не умел держать себя в руках. — Ты была бы удивлена. Он в шоке, когда Эмили подходит к нему и обнимает так же, как обнимала Томаса, ее руки обхватывают его, насколько это возможно, ладони вцепляются в его пальто. — Прости, — тихо говорит она. — Уверен, что это должен говорить я, Императрица, — он пытается говорить ровно. Только почувствовав влагу через рубашку, он понимает, что она плачет, и тогда, отбрасывая настороженность, опускается на колени, крепко прижимая девочку к себе. Она обвивает руками его шею и плачет у него на плече, а Дауд нежно гладит ее по спине. — Простите, — шепчет он ей в волосы. — Мне очень, очень жаль. Эмили отстраняется, свирепо глядя на него покрасневшими глазами. — Я ненавижу тебя, — говорит она, и ее голос срывается на полуслове. — Я ненавижу тебя. А потом она снова обнимает его. — Она не ненавидит тебя, — грохочет Корво со своего места в кармане Дауда, и Эмили плачет еще сильнее при звуке голоса своего отца. — Она хочет. Она чувствует, что должна. Но не может. — За это тоже простите, — бормочет Дауд, и Эмили икает, смешок теряется среди ее рыданий. Он держит ее даже когда у него начинают болеть колени, лишь смутно осознавая, что их окружают другие. Девочке это нужно. Не от него — от ее родителей. Но он причина их смерти, и это самое меньшее, что он может сделать. Когда она, наконец, отпускает его, ее лицо в красных пятнах, а волосы в беспорядке, Эмили кивает ему. — Спасибо, — говорит она ровным голосом, выглядя так, словно хочет сказать гораздо больше. Но не произнося ни слова, поворачивается и уходит обратно в свою башню. Каллиста следует за ней, ненадолго останавливаясь, чтобы легонько сжать плечо Дауда, прежде чем уйти. Дауд ждет, пока их шаги не затихнут вдали, прежде чем с трудом поднимается на ноги. — Черт, — ругается он, покачиваясь, когда кровь приливает к ногам, и Томас немедленно оказывается рядом, поддерживая Дауда сильными руками за плечи. Самуэль смотрит на него, все еще сжимая в руке кружку с чаем, который давно остыл. — Это было отлично, сэр, — говорит он. — Вы хороший человек. Дауд испускает вздох, который должен был быть смешком. — Люди продолжают это говорить, — бормочет он, думая о том, что сказала ему Каллиста, когда узнала, что он спас ее дядю. — Потому что это правда, — настаивает Самуэль. Дауд смотрит на перчатки, обтягивающие его руки, и практически видит, как с них капает кровь. Китобойный корабль мог бы проплыть по всей той благородной крови, которую он пролил. — Я делал ужасные вещи, — шепчет он. — Я совершил так много ошибок. Пальцы Томаса с силой впиваются в его предплечья. — И ты исправляешь их, — решительно говорит он, как будто попытки Дауда помочь Эмили Колдуин занять трон, который по-прежнему должна была занимать ее мать, компенсируют хотя бы часть совершенных им грехов. — Мы исправляем. Дыхание Дауда прерывается на выходе, и тогда Корво считает нужным добавить к этому потоку утешения, которого он определенно не заслужил. — Ты признаешь свои ошибки, — заявляет он. — Что это, если не правильный путь? Бездна его дери, это не эмоциональный срыв, но ему кажется, что он сейчас развалится на части. Лоялисты находятся всего в двух шагах от них, и Дауд не может позволить себе проявлять слабость. Поэтому он высвобождается из объятий Томаса и дышит, с усилием собирая себя обратно, пока снова не станет хотя бы подобием человека. — Как поживает Соколов? — непринужденно спрашивает он Самуэля, чувствуя облегчение от того, что может хоть как-то сменить тему. Самуэль понимает намек. — Они с Пьеро не перестают спорить, — рассказывает лодочник, — с тех пор, как он очнулся. Мисс Карноу забрала маленькую леди для уроков на улице, потому что та выучила слишком много новых слов в пабе, и на этот раз не от адмирала. Дауд слишком часто разнимал драки, потому что удержать Китобоев от нападок друг на друга было непросто, особенно в первые годы существования банды. А еще он знает, как легко Соколов может начать раздражать всех вокруг, потому что испытал это на собственном опыте. — Надо было позволить запереть его на псарне, — ворчит он, уже идя к пабу, чтобы высказать натурфилософам все, что он о них думает. — Бездны ради, там вообще-то чума. — Возможно, им просто нужно напомнить, — предполагает Томас, и злобный блеск в его глазах выдает, насколько он опасен, когда ему это нужно. Это другая причина, помимо доверия, почему Дауд назначил его своим заместителем. — Удачи, — искренне желает им Самуэль. — Спасибо, — говорит Дауд, и он благодарит его не только за последнюю фразу. Лодочник улыбается и салютуя им кружкой, допивает остывший чай, прежде чем удалиться на берег, в то время как Дауд и Томас направляются в паб. Они входят внутрь и обнаруживают абсолютный хаос. Пьеро и Соколов стоят по разные стороны бара, осыпая друг друга изощренными оскорблениями, которые никто другой даже отдаленно не понимает. Хэвлок поддерживает Пьеро, Пендлтон на стороне Соколова, а Лидия отчаянно пытается навести хоть какой-то порядок. На заднем плане Уоллес расставляет стулья, а Сесилия собирает осколки того, что когда-то было стаканом. Мартин сидит за барной стойкой, спокойно потягивая грушевую содовую. Дауд проводит рукой по лицу. Это будет долгая неделя.

***

К вечеру в «Песьей Яме» устоялось некоторое подобие адекватности. Пьеро и Соколов по-прежнему категорически отказываются даже думать о совместной работе, но они хотя бы договорились не мешать друг другу, и другие жильцы невероятно счастливы даже этим фактом. Только Мартин, похоже, расстроен из-за потери своего последнего источника развлечений. Дауд сидит за одним из столов паба с Томасом, потягивая стакан молока после позднего ужина, когда приходит Каллиста. — Эмили искала тебя, — говорит она ему, и нетрудно понять почему. Из-за всей этой суматохи у него не было времени поговорить с ней о сердце ее отца. Прекрасно понимая, что остальные пристально смотрят на него, Дауд кивает, сохраняя бесстрастное выражение лица. — Конечно. Он допивает молоко и выходит из паба, двумя быстрыми рывками добираясь до двери в комнату Эмили в башне. Дауд стучит, и она приглашает его войти. Императрица островов сидит на своей кровати, одетая в старую ночную рубашку, которая ей слишком велика, рукава свисают, отчего она кажется еще моложе. Но ее голос напоминает, как сильно ей повзрослеть всего за несколько месяцев. — Я хочу Корво, — требует она, как будто просит привести одного из ее советников, а не отдать ей Сердце ее отца. Дауд достает Корво из кармана, но не отдает его ей. — Ты не можешь оставить его у себя, — говорит он как можно мягче. — Он связан со мной магией. Ему нужно оставаться у меня как можно дольше. Он ожидает, что она разозлится по этому поводу, и это справедливо, но она просто задумчиво сводит брови. — Связан магией, — протягивает она. — Так вот почему Корво вел себя так странно, когда тебя так долго не было? — Да, — быстро подтверждает Дауд, радуясь, что она так легко все понимает. Он не уверен, что смог бы пережить еще один сеанс объятий и слез. — Простите меня. — Перестань это говорить, — огрызается Эмили, закатывая рукава своей ночной рубашки. – Это не… Она запинается и отводит взгляд. — Мне жаль, Эмили, — вместо этого говорит Корво, его голос звучит мягко, чего Дауд раньше не слышал. — Я бы хотел, чтобы все было по-другому. Эмили шмыгает носом, но ее глаза остаются сухими. — Без тебя сны хуже, — признается она тихим голосом. Это прозвучало бы раздражительно, если бы ее сны не были связаны с жестокими убийствами ее родителей. — Я скучаю по тебе. Корво практически колотится в руке Дауда, и он знает, что было бы больно, если бы Сердце все еще находилось в грудной клетке. — Только на ночь, — говорит Дауд, потому что подавленное выражение лица девочки, выражение, которое ей не пришлось бы носить, если бы не он, вызывает знакомое чувство вины в его животе. — Я буду рядом всю следующую неделю. Вы можете оставлять его на ночь и отдавать мне за завтраком. Дауд не имеет права чувствовать себя облегченным, когда из-за его слов отчаяние в ее глазах сменяется робкой надеждой, но он это делает. — С ним все будет в порядке? — нерешительно спрашивает Эмили. — Я не хочу, чтобы ему было больно. Это просто сны. Она говорит это смело, но Дауд слишком близко знаком с «просто снами», и его не проведешь. — Я думаю, он справится с этим, — убежденно говорит Дауд, потому что Корво был с ним уже достаточно долго, чтобы знать, что он не сказал бы «нет» своей дочери по какой бы то ни было причине. — Так ведь, Корво? — Конечно, — немедленно выдыхает Корво, звуча решительно. — Все, что хочешь, mija. Это серконанское обращение вызывает слезы у нее на глазах, и Эмили забирает своего отца у Дауда, прижимая его к груди. — Я хочу… — начинает она, но не может заставить себя закончить предложение. Дауд, к собственному сожалению, знает, что она хотела сказать. Он опускается перед ней на колени, раскрыв руки для объятий, и она устраивается в них, ее собственные руки крепко обхватывают сердце Корво. На этот раз Дауд ничего не говорит, не разрушает иллюзию, что это объятия ее отца, которых она так отчаянно жаждет. Он просто обнимает ее, помня о третьем сердцебиении между ними, пока Эмили не отстраняется. — Корво был прав, — говорит она как ни в чем не бывало. — Я тебя не ненавижу. Она отворачивается и забирается обратно в свою постель, не думая о пуле, которую только что выпустила прямо ему в мозг. Одно дело, когда Корво раскрывает ему чувства, которые она скрывает от всего мира, совсем другое — слышать, как она признается в них сама. — Вы должны, — говорит он, потому что это правда. — Да, — легко соглашается Эмили, — но это так. Она устраивается в постели, кладет Корво рядом со своей головой на подушку, а затем смотрит на Дауда со странной тоской. Эмили выдерживает его пристальный взгляд в течение долгих секунд, прежде чем отворачивается, натягивая одеяло до подбородка. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, Императрица, — произносит он, вполне довольный тем, что он уходит, оставляя эту ситуацию позади. Но, конечно, так легко он не отделается. — Она хочет, чтобы ты почитал ей, — говорит Корво, игнорируя возмущенный вздох Эмили. — Но слишком гордая, чтобы сказать тебе. Эмили раздраженно садится, пристально глядя на Сердце своего отца. — Я не гордая, — гордо фыркает она. — Конечно, нет. Извини. Я только хочу, чтобы ты была счастлива, mija, — мягко говорит Корво, и это немного успокаивает ее. — Тебе не обязательно это делать, — говорит она Дауду, но он уже подошел к маленькому книжному шкафу, смотря на ее ограниченный выбор. — Какую из них? — Тебе не обязательно, — повторяет она тверже. — Какую? — снова спрашивает Дауд. Эмили молчит так долго, что он думает, что та, видимо, заснула, но потом она говорит тихим голосом. — Про Черную Салли. Эта книга не для детских ушей, но она уже вряд ли ребенок после всего, через что ей пришлось пройти, поэтому Дауд без возражений достает книгу с полки. Он устраивается в изножье ее кровати и открывает книгу у себя на коленях, жалея, что не додумался взять с собой очки, которые, как он продолжает настаивать, ему не нужны. Дауд откашливается и читает. — До того, как Слекджов заправлял улицами в Винном квартале, не было босса более безжалостного, жестокого, чем Черная Салли.