What the Dead Know by Heart

Неделя перед приемом Бойлов, пропитана ощущением нормальной жизни, которое, как знает Дауд, не может длиться вечно, но он все равно рад. Дауд проводит большую часть времени, споря либо с Пьеро, либо с Соколовым, подталкивая их к сотрудничеству, с перерывами на обучение Эмили основам фехтования, за которыми следует спарринг с Томасом. Самыми странными являются вечера, когда он приносит Эмили ее отца и читает ей на ночь, но когда возвращается на чердак, он крепко спит с Томасом за спиной, по-настоящему отдыхая, в комфорте и без кошмаров, терзающих его сознание. Он почти позволил себе забыть о мероприятии, когда реальность возвращается в виде Юри и Федора, которые появляются в день маскарада как раз в тот момент, когда Дауд в середине ежедневного спарринга на мечах с Томасом. Юри свистит, и Томас колеблется, позволяя Дауду разоружить его гораздо раньше, чем обычно. — Смотри прямо, — рявкает он, легонько ударяя торцом деревянного клинка по боку Томаса, чуть выше его почти зажившей раны. Именно несосредоточенность привела его к этой травме. — Да, Том, продолжай, — поддразнивает Федор. Дауд смотрит на него. — Я бы посмотрел на тебя, — огрызается он на рыжеволосого Китобоя, словно готов драться за честь Томаса, и Федор немедленно инстинктивно делает шаг назад перед лицом гнева своего Мастера. — Бездна, я не это имел в виду, — он пытается смягчить убийственный взгляд Дауда, но только после того, как Томас нежно кладет руку ему на плечо, Дауд успокаивается. — Конечно, нет, — успокаивает Томас, не обеспокоенный комментарием Федора, но он не отпускает руку Дауда. — Я так понимаю, ты принес снаряжение? Только Томас может сохранять невозмутимое выражение лица, без иронии называя комплект сшитых на заказ костюмов и два поддельных приглашения «снаряжением». — Да, сэр, — говорит Федор без обычного сарказма. Он более или менее ровесник Томаса, тридцати с чем-то лет, и обращаться к нему «сэр» после повышения того было тяжело. Томас поднимает брови в удивлении. — Я думаю, ты сломал его, — как ни в чем не бывало говорит он Дауду. — Он был таким, когда я нашел его, — защищается Дауд, улыбка, появляющаяся на его губах, смягчает его резкий тон. Юри не удается подавить смех, и Федор поворачивается к единственному человеку, который не является его начальником, давая подзатыльник. — Если вы закончили, — растягивает он слова, — нам нужно привести вас в презентабельный вид, чтобы вы могли сойти за аристократов, потому что день не бесконечный. Томас выпрямляется во весь рост — поза аристократа, если такая вообще есть. — В мое оправдание, — надменно произносит он. — Нам повезло, что я исключительно благовоспитан. Федор просто смотрит на него, слегка приоткрыв рот, а Томас выходит из роли, неловко потирая затылок. — Слишком? — Чертовски страшно, — выплевывает Федор, драматично прижимая руку к груди. — Прекрасно, — заключает Юри, тоже наблюдая за Томасом с трепетом. — Сложно догадаться, что ты такой хороший актер. Дауд учит Китобоев смешиваться с окружающими, но большинство его людей низкого происхождения, им не требуется особого обучения, чтобы затеряться в толпе, и Дауд никогда не утруждал себя тем, чтобы научить их вести себя как подобает знати просто потому, что часто есть гораздо более простые способы добраться до цели. То, что Томас только что продемонстрировал, является результатом почти двадцатилетнего пребывания в том обществе — факт, о котором мало кто из Китобоев знает, потому что Томас изначально этого не хотел. Томас с поразительной легкостью возвращается в позу аристократа. — Один из моих талантов, — улыбается он, быстро кланяясь в пояс, прежде чем многозначительно добавить. — Вы, без сомнения, скоро увидите сами. Федор фыркает. — Чертовски страшно, — повторяет он, качая головой. — Не думаю, что хочу оказаться у Бойлов и видеть это вживую. Он отдает им все, что может понадобиться для приема — костюмы, приглашения, Китобойную маску Томаса и два разных флакона дорогого одеколона, — прежде чем пожелать им удачи и утащить Юри обратно в Радшор. Дауд вздыхает, рассматривая костюм, сшитый по его фигуре, черные брюки и пиджак из тонкой красной ткани, а также белоснежную рубашку и галстук, которые он уже ненавидит. Костюм Томаса темно-темно-синий, верхняя одежда другого кроя, чтобы лучше облегать его более стройную фигуру. — Это худшая идея, которая когда-либо приходила мне в голову, — бормочет Дауд, когда они поднимаются в свою комнату на чердаке. — Включая убийство Императрицы. Конечно, это неправда. Но убийство Императрицы тогда не казалось таким уж ужасным планом. Этой идеи он боялся с самого начала. Томас раскладывает свою одежду на кровати. — Это всего лишь одна ночь, — ободряюще говорит он, но в его голосе слышится напряжение. Он боится вечера возвращения к корням, которые он так упорно пытался вырвать. Играть аристократа перед своими товарищами по оружию — это одно, на самом деле вернуться в общество, которое он презирает — совсем другое. Дауд бросает свой костюм рядом с костюмом Томаса и возмущается нелепостью ситуации. — Может быть, мне просто стоит пойти как твой слуга, — говорит он, наполовину шутя. Томас резко вздрагивает, глядя на него так, словно Дауд сошел с ума. — Нет, — хрипло говорит он. А потом, для убедительности, повторяет снова, — нет. Он не дает Дауду возможности как-либо это прокомментировать, целеустремленно направляясь к двери широкими шагами. — Я собираюсь принять ванну, — объявляет Томас, потому что вряд ли они смогут появиться на вечеринке в таком виде. — И приготовлю твою, когда закончу. Он уходит, и Дауд слышит, как его шаги гремят вниз по лестнице с большим шумом, чем обычно. — Бездна, что?.. — бормочет он, немного ошеломленный. Раньше у него никогда не возникало проблем с тем, чтобы понять Томаса, но эту реакцию он никак не может расшифровать. Корво, как всегда, с удовольствием делится своими мыслями. — Он возвел тебя на пьедестал, — признается он. — И не может смириться с мыслью, что ты ниже его, в любом смысле. — Если я когда-либо и был на пьедестале, то уже давно рухнул обратно на землю, — утверждает Дауд. — Он лучше, чем я. Он всегда был лучше меня. Корво хмыкает, словно пытаясь подобрать правильные слова. — Джессамина была Императрицей. Она была выше меня, — в конце концов бормочет он. — Но, если бы она была изгнана и жила как нищенка, я бы продолжал любить ее, потому что она этого заслуживала. Потому что она была Императрицей моего сердца, как ты — Император его. Дауд недоверчиво усмехается. — В таком случае, меня давно следовало бы свергнуть. — Но этого не случится, — быстро и резко замечает Корво. — Никогда. Так что либо ты правишь, либо позволяешь тому, что принадлежит тебе по праву, прийти в беспорядок. Это своеобразная метафора, но она задевает Дауда за живое, о существовании которого он даже не подозревал. Мысль о том, чтобы держаться подальше от Томаса, потому что он стар, не интересуется сексом и облажался по всем фронтам, может быть хуже, чем просто сдаться. Он вздыхает, проводя рукой по влажным от пота волосам. ­ — Я попробую, — признается он, не уверенный, пытается ли убедить Корво или самого себя. — Когда со всем этим будет покончено, я попробую. Трогательно легко представить себе будущее: жить на солнечном винограднике в Куллеро, иметь возможность спать с Томасом в одной постели каждую ночь, не просто спина к спине, а прижавшись друг к другу, наслаждаясь присутствием другого так близко. Держаться за руки, без необходимости носить перчатки, чтобы скрыть кровь и Метки, и целоваться, что он хотел сделать намного дольше, чем предполагал. Это будущее, которого он не заслужил, но к которому все равно стремится. Корво посмеивается. — Те, кто видел, как твои руки совершают зло, были бы удивлены мечтой в твоем сердце. — Мечты не искупают того, что я натворил. — Нет, — соглашается Корво, — но это только начало.

***

Томас возвращается из ванной полчаса спустя, в полотенце, обернутом вокруг талии. Дауд никогда не хотел какой-либо сексуальной близости, но это не значит, что он не может оценить красоту, когда она перед ним подобным образом, и, наверное, он слишком пристально смотрит на почти невидимые тонкие светлые волосы, украшающих грудь Томаса. Не то чтобы он никогда раньше не видел Томаса раздетым, учитывая, что так много Китобоев живут вместе в тесных помещениях, и только у Дауда и Билли есть свои комнаты, столкновения с людьми без формы были неизбежны. Дауд отчетливо помнит момент, когда он думал, что Эдан в боевой готовности, хотя на самом деле это был Ардан, и он призвал к себе голого Китобоя. Но сейчас, глядя на Томаса, Дауда переполняет чувство собственничества, желание, чтобы никому, кроме него, не было позволено это видеть. Он впитывает это, рассматривая шрамы, которые выделяются на его светлой коже, и главный из них — свежий на боку, побочный эффект работы наемным убийцей. Но не все они у него с тех пор, как он стал Китобоем. На тыльной стороне левой ладони красуется большой шрам, оставшийся после того, как отец ударил его раскаленной кочергой в тщетной попытке удержать Аутсайдера от развращения его сына — не то чтобы Томас имел какое-то отношение к Аутсайдеру в тот период своей жизни, и это, очевидно, не помешало Дауду поделиться с ним магией. Другие шрамы менее ужасны, это тонкие линии, которые выглядят совершенно незаметными рядом с более крупными. Но последовательность маленьких круглых шрамов, украшающих его предплечье, заставляет Дауда подняться на ноги, он без предупреждения проводит пальцами в перчатках по отметинам. Томас вздрагивает от неожиданного прикосновения. — Дауд? — Тебе следовало убить его медленнее, — умудряется прорычать Дауд, проводя пальцем по сигаретным ожогам — безошибочно, свидетельством насилия. — Ублюдок заслужил этого. ­– Он думал, что огонь очистит меня, — бормочет Томас, как будто это оправдание. — Очевидно, этого не произошло. Челюсть Дауда сжимается, и это все, что он может сделать, чтобы не впиться пальцами в руку Томаса. — Мне жаль, ­– хрипит он. — Жаль, что мы не вытащили тебя оттуда раньше. К его удивлению, Томас невесело усмехается. — У всех нас есть шрамы, — бормочет он, поднимая взгляд на тот, который рассекает лицо Дауда, словно доказывая то, что сказал. Он поднимает руку, как будто хочет дотронуться, затем передумывает и полностью отстраняется, вырывая свою руку из хватки Дауда. — Твоя ванна остывает. — Точно, — бормочет Дауд. Он всегда ненавидел мыться. Не потому, что не заботится о чистоте — гигиена имеет значение, особенно когда живешь в тесном помещении с почти сорока другими людьми, — а потому, что это делает его чертовски уязвимым. Быть голым и мокрым, независимо от того, насколько близко он держит свое оружие — это не то состояние, в котором он хотел бы, чтобы его застали врасплох. Не говоря уже о том факте, что те несколько раз, когда он засыпал в ванне, Аутсайдер появлялся, пользуясь дискомфортом Дауда, чтобы действовать на нервы более эффективно, чем обычно. Дауд быстро моется чуть теплой водой, смывая пот и грязь, но не кровь, что для него большая редкость. Чаще всего вода в ванне окрашена в розовый цвет, и он буквально купается в крови. Сбивает с толку то, что раньше он об этом не задумывался; только в этот момент, когда нет крови, которую можно было бы смыть, он в полной мере осознает, насколько извращенным было его представление о правильном и неправильном. Больше нет, твердо думает он, вылезая из ванны. Несмотря на утверждения Каллисты и Самуэля, он нехороший человек, и он не знает, сможет ли когда-нибудь это изменить. Но он, черт возьми, будет стараться вести себя как хороший человек, даже если это будет выглядеть хуже, чем его костюм на этот прием. Он направляется обратно на чердак с полотенцем, обмотанным вокруг талии, и одеждой, перекинутой через плечо, осматривая коридоры «Песьей Ямы», прежде чем осмелиться проскользнуть вверх по лестнице. Самое последнее, что ему сейчас нужно — наткнуться на Мартина. Томас уже одет, когда Дауд возвращается, и быстрыми пальцами поправляет галстук. Костюм подчеркивает его фигуру, облегая и заставляя казаться еще выше, чем он есть на самом деле. Сейчас он полностью похож на лорда, которым был рожден. Томас оборачивается на звук его шагов, затем сразу же отводит взгляд, позже, чем Дауд замечает румянец, растекающийся от носа по щекам. В этом есть что-то странно приятное: убийца благородного происхождения, повидавший больше ужасов, чем большинство может себе представить, краснеет, как подросток, при виде обнаженной груди Дауда. Он позволяет себе улыбнуться, поворачиваясь к одежде, разложенной на кровати — ненужному количеству слоев, на надевание которых, по его мнению, уходит слишком много времени. Брюки и ботинки — это просто, но рубашка, жилет и пальто — перебор. Не говоря уже о проклятом шейном платке и нелепых маленьких булавках, которые должны удерживать его на месте. — Где Уоллес, когда он так нужен? — сердито бормочет он, пытаясь прикрепить их. Сильная ненависть к знати и всему, что они делают, кипит под кожей. У Томаса плохо получается скрыть улыбку при виде стараний Дауда. — Я могу помочь, — говорит он, подходя ближе, но затем запинается, не осмеливаясь прикоснуться без разрешения. — Если позволишь. Во всем мире нет никого, перед кем Дауд охотно обнажил бы свое горло, но он делает это для Томаса. — Пожалуйста, — разрешает он, запрокидывая голову, — прежде чем я попытаюсь проткнуть кого-нибудь этими булавками. Томас смеется, его дыхание приятно задевает кожу Дауда. — Это было бы даже не самое креативное оружие, которое ты когда-либо использовал, — замечает он, превращая шелковую ткань во что-то презентабельное. — По крайней мере, они острые. — Нож Дануолла мог бы убить тебя картофелиной, — бормочет Дауд, вспоминая слова, сказанные целью незадолго до того, как он проткнул ее своим клинком. — Никогда не пробовал. — Настоящая трагедия, — сухо замечает Томас, и Дауд выдыхает смешок, чувствуя, как его горло вибрирует под пальцами Томаса. — Возможно, ты слишком рано ушел на пенсию. Он отступает назад. — Я бы сказал, что ушел слишком поздно, — бормочет Дауд, не в силах удержаться от того, чтобы не потянуть за ткань вокруг горла. — Опоздал примерно на десять лет. Оглядываясь назад, ему следовало сложить свой меч в тот самый день, когда он встретил Томаса, следовало забрать его из поместья и без промедления просто свалить на Серконос. Но тогда он был так чертовски горд. Аутсайдер все еще периодически уделял ему внимание, и Дауд почему-то считал себя важным. Он не оставил бы Дануолл и ту власть, которой обладал над городом, ни за какие деньги. Но сейчас он оставил бы все, кроме стоящего перед ним мужчины, к черту деньги и убийства. — Сейчас самое подходящее время начать пробовать, — доносится голос Корво с пола, где он все еще лежит в кармане сброшенного пальто Дауда. Дауд вздрагивает, совершенно забыв о присутствии третьего в комнате, и его взгляд падает на губы Томаса как раз в тот момент, когда тот отворачивается, смотря на солнце через открытое окно чердака. — Почти закат, — говорит он с тревожной ноткой в голосе. Он имеет в виду, что почти пора отбывать, учитывая, сколько времени потребуется Самуэлю, чтобы переправить их в квартал особняков. Дауд вздыхает, момент упущен. — Нам пора идти. Он натягивает пару белых перчаток, которые не защищают его руки, но скрывают Метку от посторонних глаз, и прячет Сердце Корво в свой новый пиджак. И у него, и у Томаса тщательно спрятаны под рукавами наручные арбалеты, нет смысла брать с собой клинки. Дауд открывает дверь. — После вас, лорд Кармайн.