Долг платежом красен

Рыкнув, грубо разворачивает её к себе спиной, чтобы глаз испуганных не видеть, и с глухим ударом опускает едва прикрытой грудью на пустующий стол, где она парой часов ранее утюжила белье. Боялась, как бы не приложил сейчас её стоящим на краешке утюгом в гневе, но что-то внутри, судорожно трепещущее, подсказывало, что в этот раз наказание ждало совсем другое, нежели рукоприкладство, и от этого кровь стыла в жилах. Стоит ли говорить, что она совсем не была готова к такому исходу? Вовремя не успевает подставить локти и с них беспощадно стирается кожа, оставляя мелкие мерзкие царапины и гадкое жжение, что она не в силах побороть, кожа снова соприкасается к шершавой деревянной поверхностью. Сколько увечий благодаря ему получила — не сосчитать. Ударилась крепко помимо всего прочего, прямо рёбрами, он буквально швырнул грудью на дубовую поверхность, устроившись сзади, едва не прижался пахом к её прикрытым одной лишь тканью халата ягодицам в жарком порыве овладеть ей как можно скорее и безжалостнее. Горело: в голове от гнева, в горле от спиртного и в паху от желания расправиться с распалённым возбуждением. Юра с трудом сдерживался, а Аня замерла на месте, ноги от его действий словно онемели, все внутри колотилось и холодело, она была напугала его резкостью, тем, с каким остервенением он её трогал и как беспардонно жался, несмотря на то, что только вчера уверял, что кроме злости ничего к ней не чувствует. Видимо прерванное получение удовольствия и гнев выдали очень горючую смесь в виде агрессивного возбуждения и на кого же ещё выплеснуть, если не на Аню?  Еле дышала, боялась сделать себе хуже, поэтому и прерывала вдохи на полпути, не решаясь даже на своих губах тёплоту почувствовать. Снова хватает за волосы, наматывает на кулак, чувствуя, как натянулись корни, и тянет на себя, заставляя подняться, морщиться. Больно. Девушка тяжело выдыхает, поборов всхлип и изматывающую дрожь, казалось, все нервные клетки, вся кровь — всё бурлило внутри и до тошноты изводило. Себя не помнила, вздыхала рвано и испуганно. Только бы организм не решил перезагрузиться от такого всплеска.  А Юра нагло ладонями под халат и под резинку её белья, откровенно лапая, как дешевую девку, что снял в подворотне, обещавшую исполнить любой каприз за небольшую плату. Казалось, что даже с той девицей, от плотских утех с которой она его отвлекла, не так обращался, как с ней сейчас, иначе бы та не вздыхала так томно и не воспевала любовника на всю округу. С Аней грубо, жёстко, резко, совсем без нежности и жалости, даже не оглаживая юное тело, а просто сжимая бёдра до красноты, властно надавливая на поясницу. Словно и не получал от этого удовольствие, а только ей больно хотел сделать. Словно хотел оставить кожу на подушечках своих пальцев, наставить синяков или вовсе кусок её тела отодрать да свежую рану кровоточащую оставить. — Этого ты добивалась?! — хрипит, задирая подол халата, полностью оголяя её обтянутые тонкой тканью ягодицы и прижимаясь. — Этого так хотела, да?! — лапает, оставляя за своими ладонями белые следы, клеймит то алым, то белым, пробирая буквально до костей и снова нагоняя страха. Аню от этих касаний чуть не выворачивает — игрушка в его руках и не более.  Вновь ударяет крепко по бледной коже, зацепившись пальцами за тонкую резинку и рванув на себя, спускает белье до трясущихся от страха ледяных коленок, оставляя растянутые рваные дырки там, где слишком сильно схватил ткань пальцами. Белью хана, но тут лишь бы самой в живых остаться. Снова касается — нетерпеливо, жадно, заставляя девушку вздрогнуть и по-настоящему испугаться. Он рвал и метал, был возбуждён до предела, а она наоборот вся зажималась, превратившись в один дрожащий комок паники. Локтями в стол, забыв на миг, как было больно, глубокий вдох и обрывистый выдох, когда чувствует. Юра проводит пальцами у неё между ног, чуть входит, раздвигая складки кончиками пальцев, а следом размазывая липкую смазку. Цокает. От таких интимных касаний Аня дёргается, как от тока, забывает как дышать и зажмуривает глаза. Даже сама себя там так откровенно не трогала, не говоря уже о совершенно чужом мужчине. Он же только крепче сжимает бедра и, чуть помедлив, нагнав ещё больше страха от предвкушения боли, рывком входит в неё, совершенно нежной плоти не жалея. Невероятно узко, сухо, она дёргается, губы так и замерли в приоткрытом вздохе боли, а по спине от режущего чувства между ног пробежал холодок. Пытается вырваться, но тщетно, держащие за талию руки не дают и шевельнуться. Он только с большим остервенением и злостью раз за разом все резче и быстрее вдалбливается в неё, пока она наконец не сдаётся.  Тихое и болезненное, дрожащее «Ай» режет воздух и развевает пелену перед его глазами. Первый всхлип и болезненное мычание она подавила, попытавшись скрыть свою невинность, но когда он перешёл на слишком быстрый ритм, а от режущей боли стало темнеть в глазах — не выдержала.  Ноги слабеют, коленки дрожат, едва держится. Как хорошо, что есть опора в виде стола и его сильных рук, всё сильнее натягивающих на член. Обои перед глазами плыли, пальцы немели от того, как уцепилась в столешницу, а мерный стук о стенку отбивал словно метроном, словно секунды, что ей осталось, отсчитывал. Она снова сжимает зубы на его толчки — резкие, быстрые, ударяется лобком о её покрасневшие от шлепков и его пальцев ягодицы и только потом, взгляд опустив туда, где тела их соединялись, желая потешить своё эго до жути возбуждающими картинками, каких и в иностранной порнушке не увидишь, замечает яркие красные подтёки, что тянулись по едва влажному от её смазки члену, и следом резко выдыхает. Девственница, кто бы подумать мог, что Рулёв её перед свадьбой не распечатал. Хотел просто наказать, проучить, а тут вон как получается. От того, что её до этого ещё никто не брал, и он заполучил девственное тельце первым крышу снесло окончательно.  Остановиться и дать Ане прийти в себя или привыкнуть к вторжению даже мысли не возникает. Её скрипящая боль только раззадоривает сильнее, возбуждает до звёзд перед глазами, член ещё твёрже становится, каждой венкой её тугую, девственную и дрожащую промежность чувствует, хочет глубже и быстрее, хочет, чтобы запомнила, чтобы знала, что такое настоящий мужчина и что будет, если посмеет ослушаться. Замирает на пару секунд, снова наматывая длинные, немного влажные волосы на кулак и тянет на себя, заставляя подняться и снова заскулить, как избитой дворовой собачке, только в этот раз отчетливее и с такой болью, от которой у любого здравого человека кровь бы застыла в жилах. — Юра, не надо, — Аня еле выговаривает это, пытается хоть как-то на него воздействовать, остановить эту пытку, но увы, только хуже. В горле пересохло, губы до крови и привкуса железа на языке, от соли щипали глаза и щёки, а проникновения только грубее и грубее становились, вовсе её рассудка лишая. — Закрой рот, сука!  Шлёпает резко по бедру, только скулёж вырывая — так ей и надо, никаких имён и жалости, потому что заслужила. Растягивал быстро и нещадно, ни капли не сожаления о сделанном, вдалбливаясь в неё и вдалбливая себе в голову, что эта мразь доигралась и теперь получала заслуженное наказание за его истерзанные нервы, а в том, что она целкой оказалась, его вины не было. Только в плюс к удовольствию — такого подарка в виде совсем узенькой девочки никак не ожидал. Получается, может лепить себе идеальную девочку для снятия напряжения — о таком только мечтать, получше любого денежного вознаграждения будет.  Аню же всё ещё бьёт мелкая и противная дрожь, от которой стучат зубы и дрожат ноги, радуется, что бандит шлёпает периодически её, уже горящие, ягодицы и бедра — иначе бы отключилась прям под ним. Ловит себя на периодическом холодке по шее и щекам, явно признаки приближающегося обморока, следом жадно и со скулежом, иначе не получалось, глотает кислород, следом свои слёзы и всё проходит, но лишь на недолгие тридцать секунд. И так по кругу, завершая всё практически чернотой перед глазами и очередным шлепком, приведшим её в сознание. Юра же, сменив положение, чтобы брать резче и глубже, чтобы совсем не смогла сопротивляться и покорность превратила в бездействие, возобновляет свою пытку, с каждым движением приближаясь к своей разрядке. О её удовольствии и не думал, даже речи не было, чтобы приносить наслаждение такой противной и доставучей девчонке. Он обещал, что она отработает — так и будет.  Выходит на доли секунды, сплюнув на пальцы, растирает влагу по испачканному девственной кровью члену, чтобы в мясо о её стенки не стереться, и снова резко и без раздумий входит, опять подгоняя её плоть под свой член. Девушка снова скулит так, что хочется ей рот закрыть и пощёчину треснуть, чтобы помолчала наконец. Это, конечно, возбуждало, но не в таком количестве и не на такой ноте.  — Заткнись, иначе в третий раз повторять не буду! — опять ладонью на её искусанные губы, должно быть так и до синяков не долго, но пускай вспоминает эту ночь каждый раз, когда смотрит в зеркало.  Такая узкая, чуть влажная, бедра напрягает, делая тем самым хуже себе и приятнее ему. Дурочка. Даже не представляет, как сейчас для него выглядит — красная тряпка. Чуть ссутулившаяся из-за боли спинка, раскрытые для него бедра и заметные глазу мурашки по всему телу. И рада бы хоть что-то сделать, чтобы он кончил поскорее и прекратил мучить, но в силу своей неопытности не знает, что именно, а из-за жгучей боли даже сообразить оперативно не в состоянии. Все болело, все, каждая клеточка тела, перед глазами всё ещё полумрак и проклятые плывущие узоры на выгоревших обоях. Стёртая на локтях кожа пылала огнём, между ног, казалось, осталась лишь разорванная на куски бесформенная истекающая кровью плоть, что безжалостно продолжали рвать. Сил на крики не было, да и все равно никто не услышит. Её жалостливые «ой, мамочки» только сильнее Юру возбуждали, словно он думал, что стоны эти не от боли, а от удовольствия. И дёргается она не от того, что его член как раскалённый в ней ходит, а от кайфа.  — Отпусти меня, пожалуйста, — сквозь слёзы, растягивая слова, потому что говорить по другому вопреки разрывающей боли просто не получалось. — Мне больно, перестань, умоляю, — шёпотом, чувствуя, как он только повышает скорость и вновь зажимает рот рукой, крепко надавив на губы. Буквально визжит от боли, хнычет и снова заходится под ним рыданиями, окончательно обмякнув. Всё ее действия и слова будут использованы против неё.  В глазах темнеет с каждым толчком, он как назло выходит медленнее, чем входит, тем самым причиняя ещё больше раскалённой боли и словно выворачивая внутренности. Лицо мокрое от слез и соплей, рвано дышит и всё сильнее дрожит и хнычет от каждого движения. Себя не помнила, до отключки считанные минуты, по пальцам одной руки пересчитать можно было.  Чувствуя, что ещё пара-тройка движений по узкому и едва влажному — и конец, Юра ускоряется. Отпускает волосы, позволяя Ане ненужной куклой упасть на стол и снова удариться, втрахивает её в столешницу, заставляя ту жалобно постукивать, а саму Аню обессиленного скулить, закусывая пальцы, чтобы не тешить его слух своими криками. Много чести было, так активно отзываться на его насилие, да и сил осталось лишь на полные боли всхлипы. Коленом ей между сжатых ног, чтобы раздвинула шире и не мешала ему пользоваться своим юным телом. Крепко сжимает её ягодицы и разводит в стороны, наслаждаясь видом натянутой на его член молодой, ещё несколько минут назад девственной плоти. Самодовольно ухмыляется. Прекрасный вид, почти доводящий до оргазма.  Какой же джекпот он ухватил, всего-то решив раз и навсегда разобраться с затянувшимся долгом.  Кончает много и долго, самодовольно постанывая в раскалённый солёный воздух, на раскрытые им ягодицы, едва удосужившись выйти, чтобы и без того несладкую жизнь девчонке не портить. Заливает спермой задний проход, оставляя её стекать на промежность, капать на сдвинутые дрожащие бедра и смешиваться с мажущими следами крови. Аня не чувствует ничего, кроме мерзкой липкости и раскалённым железом жгучей боли. Ноги почти отнимаются, вместо ощущения себя один напряжённый клубок боли и нервов. Испачканная, испорченная, использованная. Без сил и желания жить дальше. Самой себя было до боли жаль, одновременно с этим и воротило от своей несчастности — хотелось привязать что-нибудь на висящую в ванной комнате у потолка лампочку и повесится, лишь бы не терпеть свое общество и не попадаться больше на глаза своему насильнику.  Она мерзкая и грязная, и в жизни от его следов не отмоется. Едва держится на ногах и в сознании. В ушах шумит, глаза уже режет от того, сколько она наплакала, а успокоиться не могла. И ещё, наверное, долго не сможет.  Глухо рыдала, глотая искусанными в кровь губами пропитанный болью и похотью воздух, шептала в перерывах что-то несуразное, уцепившись ослабевшими пальцами за край стола, чтобы не рухнуть от сковавшей боли на пол.  Чудом не потеряла сознание — душа уже была где-то вне тела и явно хотела лучшей доли. Возможно, это ещё ждало её впереди и было не самым худшим выходом в данном положении. Сладкая тьма и никакой больше боли…  Юра уходит, перед этим хлёстко ударив по испачканным бёдрам и отчего-то хрипло рассмеявшись, втаптывая её в им же намешанную грязь ещё сильнее, не оставляя ни малейшего шанса отмыться и забыть. Хлопок дверью, от которого вздрогнула и снова зашлась рыданиями, и звенящая тишина. Никогда в жизни ей так сильно умереть не хотелось. Кое-как встаёт на ноги, придерживаясь за любые попадавшиеся на пути предметы и ощутимо вздрагивая, идёт туда, где всё и началось. В темноте, чувствуя горящими стопами лишь холодный пол под ногами и ночную прохладу, ветерком слизывавшему липкий под с обнажённого тела. Молилась лишь о том, чтобы её мучителя не оказалось в доме. Попадись она ему на глаза, казалось, все начнётся заново, весь кошмар повторится и теперь уже она точно в сознании не останется. Попросит добить, лишь бы всё кончилось. Между ног мерзко липко, от этого словно ещё больнее. Воды, как назло, мало, да и вся холодная из колодца. Голова соображала очень смутно, всё как в тумане, густом и холодном, ослабевшими пальцами взяла с плиты вымытый ранее самолично, алюминиевый ковшик и зачерпнула воды на сколько силы в руках хватило. Ей и чашки кипятка хватило бы, чтобы смыть с себя кровь и сперму, вполне возможно, что с её дрожащими руками примерно столько и останется к тому моменту, пока она донесёт кипяток до таза в ванной. Разольёт случайно всё себе на ноги, казалось, даже эта боль не сравнится с той, что она несколько минут назад стойко и сжав зубы вытерпела. Вода приятно и спокойно журчала, разбиваясь о дно эмалированного таза, Аня даже выдохнула как-то спокойно, едва звук этот с тишиной смешался, словно легче стало. Разбавила кое-как, без обожжённых пальцев не обошлось, но даже не поморщилась, словно это в порядке вещей было. Устроилась кое-как, намылила ладонь, боясь, коснулась себя и только потом поняла, какую ошибку совершила. Защипало так, как никогда, вынуждая зажмуриться и закусить губу, но всхлип и скулёж все равно проскочили. Только бы дома никого не оказалось. Пробило на дрожь. Выдохнула, успокоилась. Одна ладонь все же оставалась чистой, как и вода в тазу. Аккуратно, морщась от каждого касания, кончиками пальцев бережно убирает его сперму и окрашивая воду в чуть розоватый цвет. Осторожно, боясь коснуться себя лишний раз и смахивая воду со щёк. Все силы потратила на отмывание себя и поиск аптечки. После того, как нашла хоть примерно подходящее средство для дезинфекции разорванных тканей, чуть зубы о подушку не сточила, так старалась не орать от жжения. Страх быть услышанной Юрой превышал все мыслимые и немыслимые шкалы. И плевать было на других, только бы не он… Чудилось, что уснёт и всё по новой начнется. Но нет — не началось. Долгожданная и густая тьма забрала с собой, даруя, наконец, беспокойную, но безболезненную реальность. От сквозняка хлопнула форточка. Перед глазами пёстрый ковёр, веки от слез чуть припухли, еле разлепила, чувствуя, как саднит и как в уголках липкость скопилась. И пары секунд хватило, чтобы мерзким тёплым светом пресытиться и снова пропитаться желанием уснуть. Уснуть и никогда больше не проснуться. Пошевелилась, боясь скрипом разбудить вероятнее всего самозабвенно дрыхнущего на соседней кровати Юру и тем самым испортить свой день с самого утра. Он ведь ни перед чем, как оказалось, не остановится. Снова начнёт кричать, снова рванёт её на себя и снова поимеет, как ему захочется, несмотря ни на что. Боль за ночь никуда не исчезла, а раны не заросли, хотя было бы неплохо. Все просто чуть притупилось и не было теперь таким обжигающе ранящим. Уснула в своём бессменном халате, чуть испачканном, как она позже заметила. Пусть рвущей боли и не было, но на грудь тоской давило так, что не могла пошевелиться и просто встать с постели. Голова приклеилась к подушке, тело — к липкой простыне, а коленки друг к другу. Хотя надо было. Просто ради себя, чтобы чуточку живее себя чувствовать, вновь сполоснуться под нормальным количеством воды, а не остывшим ковшиком. Весь этот порыв заканчивается там же, где и начался — в голове. Боялась даже движение сделать, чтобы вновь кровотечение не вызвать, просто сомкнула ноги, едва не солдатом на кровати замерев. Глазами немного в бок, на соседнюю койку и, наконец, выдох облегчения — Юры в комнате нет. Судя по заправленной кровати — либо не приходил со вчера, либо ушел очень рано. Это было уже совершенно не важно — главное, что его просто нет. И вот бы он оставался там, где сейчас… А ещё лучше, Аниным страшным кошмаром, который забудется спустя пару часов и никогда не вернётся. Только вот, не вернётся, это уже, похоже, про саму Аню. Проще действительно считаться пропавшей без вести, чем прийти домой и рассказать весь ужас, что произошёл с ней за такой короткой срок. Стыдно, страшно и стыдно, что всё вот так. В больной голове снова закрутилось: папа, мама, Вадик, которому её обещали и вчерашняя ночь. Как только жива осталась и была ли этому вообще рада? Снова чуть двигается на кровати, сжав зубы, словно предугадывая боль, которая, к слову, оказалась вполне терпимой, по сравнению со вчерашней, сгибает ноги в коленях и притягивает поближе к груди, скручиваясь под тяжёлым одеялом в позу эмбриона. Её знобило, скорее от пережитого, чем от болезни, но разницу между температурой снаружи и своей чувствовала слишком ярко. Куталась в одеяло и согреться никак не могла, всё вздрагивала с той или иной силой. Вспомнила, как смывала дрожащими пальцами его следы, что смешались с кровью. Вспомнила, что сама его на это спровоцировала. Затошнило. Прикрыла глаза, уткнулась носиком в одеяло и тяжело, обжигающе горячо выдохнула. Форточка снова со стеклянным дребезжанием ударилась об окно, Аню снова подбросило над матрасом. Её совсем ещё юный, фактически детский организм до ужаса истощён и напуган. Руки ослаблены, она даже обхватить себя толком не сможет, ноги дрожат, между них — живая рана, беспокоящая похлеще одолевавшей головной боли. Но по сравнению с тем, что пришлось пройти — так, детский лепет. Сосчитав до семнадцати, проваливается в сон. Весьма поверхностный, чересчур спокойный, умиротворённый, даже частично радостный какой-то, удивляется и не сообразив толком, что это он. Сон без сновидений медленно и очень противно вытесняется из сознания, а по голове, словно в бубен, бьёт строгий Юрин голос. Юрин голос?  Аня вздрагивает всем телом, тут же глаза в панике распахивая, чтобы объект пробуждения тут же в поле зрения поймать. Только этого ей не хватало — сердце теперь бьётся как бешеное, между ног опять режет, а мужчина стоит скалой у кровати и брови свои Брежневские хмурит.  — И что за сон-час ты тут устроила?! Заняться совсем нечем? Так я найду! — он переоделся, наконец сменил свои малиновые штаны на обычные, менее яркие, а ещё на всю комнату вкусно пахло духами. И Аня уверена, что импортными, так как в столичных магазинах такого и близко не встретишь.  А теперь претензию ей выкатил, что же, несмотря на всю ситуацию, Ане есть что ответить: — Не трогал бы меня вчера — может и не лежала бы без дела.  Вопреки смелости, в голове это звучало лучше — на деле же, бубнит это себе под нос, половину скрипом кровати заглушая. Не знает точно, услышал Юра или нет, но его мерзкое хмыканье и хлопок дверью, говорил о том, что сегодня он её ещё вряд ли тронет.  Часы тянулись один за другим со скоростью улитки, но придавливали к кровати словно катком. Аня крутилась с боку на бок, разглядывая то узоры на ковре, то ветки с зелёными листочками за стеклом. Периодически мимо проходил Кучер с топором, из открытой форточки доносились мужские голоса, но разбирать их не было сил да и желания. И так слишком много мерзости вылилось на неё в эти дни, чтобы ещё подслушивать разговоры бандюг и вникать в них. Ей и своих дум хватает — переосмысление жизни подвергшейся насилию, переживающие родители и неоднозначный жених на горизонте.  За всем этим солнце медленно, но верно, опускалось из виду, погружая и без того тёмную комнату в ещё больший мрак. И становилось снова липко страшно. — Да я откуда знаю?!  — Тише ты, чего орёшь!  Аня тревожно подскакивает на матрасе, тут же впиваясь взглядом во входную дверь. Прямо за ней протопали чьи-то ботинки и Юрин голос, что и заставил её вздрогнуть, продолжил: — Сам решу тихо или нет. Я сказал разобраться с ним, а вы что?!  — А что нам сделать? — вскипает в ответ, судя по голосу, Кучер. Аня снова дёргается и, словно пытаясь отгородиться от разговора, который она не должна была слышать, отворачивается к стенке, закрывая глаза. Уши бы ещё закрыть, но неудобно. — Нужно было приложить его и дело с концом. А ты долг вздумал выбивать! Сейчас ещё про девчонку узнают, и похищение на нас повесят! Вот тогда и посмеёмся на соседних шконках. Аня забыла, как дышать. Сперва не поняла, о чем речь шла, делишек у этой банды было хоть отбавляй, да и о том, что главным из них было выбить долг их Вадика, она догадывалась, только не думала, что так открыто почти при ней это обсуждать станут. — Так чего ж ты на замочил его до сих пор, мм? — нагло спрашивает Юра, судя по голосу, отдалившись от двери. — Или теперь мне поминутно нужно вам расписывать, что, с кем и как делать? — А я тоже деньги хочу, а в тюрячку нет, прикинь?  Страсти в коридоре накаляются и Аня уже готова была провалиться под землю, слиться с кроватью, лишь бы не трястись из-за каждой, переходящей в повышенные тона, реплики. Всё боялась, что её выставят крайней и замочат, чтобы хоть как-то пар выпустить и долг Вадика перекрыть.  — Начнём с того, что задолжал он мне, значит и деньги мои. Если не отдаст — не видать вам их тем более, а если отдаст — там и поговорим, — в беседу вклинивается третий голос, принадлежащий Альтаиру, но девушка в этот момент слишком занята тем, чтобы успокоить свой пульс и слышит только продолжение Юриных раскладов, — придётся наведаться, пускай свою красотку забирает, я заебался на неё тратиться.  Аня тут же зажмуривает глаза, соображая, что речь о ней. Красоткой назвал — это, конечно, лучше чем последние слова в свой адрес слышать, но вот то, что устал её присутствие терпеть — совсем уверенности в себе и жизненных силах не вкушает. Идея что-то с собой делать уже не кажется такой глупой, только вот слишком она трусиха, чтобы на такое решиться. Голоса медленно стихают, отдаляясь, а дверь дома захлопывается, вновь надрывая ниточку шаткой нервной системы. Так и до седых волос недалеко. Оставшись наконец в одиночестве, решает рискнуть и попробовать хоть как-то прийти в себя. Боялась, что будет больно ходить, к счастью, оказалось вполне терпимо, только поначалу пришлось поморщиться, но сделав пару-тройку шагов стало полегче. Лежать иногда было гораздо больнее. Сильно хотелось пить. Кем-то оставленная на столе на кухне кружка остывшего чая пришлась как раз кстати. Голода почему-то не чувствовала, видимо из-за стресса и отсутствия свежего воздуха, что так яро требовал организм. Аня счёт потеряла, сколько чашек воды подряд в себя влила, прежде, чем смогла напиться вдоволь, и сколько воды пролила на пол из-за своих трясущихся пальцев. Тишина ласкала слух и одновременно с этим до жути напрягала, заставляя вздрагивать от каждого шороха. Привела себя чуть в порядок, умыла лицо и застирала мылом пятно на халате. Так и вышла во двор с мокрым подолом, надеясь, что так быстрее высохнет, чем в доме. Тихо и спокойно, природа что-то нашёптывала на ушко, а она и слышать не хотела, вся в своих тёмных и затягивающих в тоску мыслях. На крыльцо садиться не рискнула, камень-то холодный, да и низко слишком, свалится ещё, ноги ведь по прежнему дрожали. Прошла до скамейки, на которой так предательски соблазнительно лежала забытая кем-то пачка сигарет и коробок спичек. Захотелось горечь на языке сигаретную почувствовать. Купить пробовала всего пару раз, а здесь явно все посчитано. Получит потом, если украдёт одну, даже если сигареты не Юрины. На свежем воздухе отвлекаться от навязчиво атаковавших голову мыслей было гораздо легче. Ветерок приятно шуршал в листве, а облачное небо словно специально оберегало глаза от яркого солнца. Несмотря на это — воздух тёплый, играет с волосами и мокрым подолом, ласкает кожу бледную и кое-где уже синяками покрывшуюся. Как же хорошо было дышать полной грудью и какая она дурочка, что только сутки назад хотела свести счёты с жизнью. Не сидела бы сейчас на сырой скамейке, подставив лицо весеннему ветру, не вдыхала бы запах расцветающей природы.  О ноги вдруг потерлось что-то тёплое и мягкое, а после аккуратно, пусть и чуть неприятно, царапнуло и запрыгнуло на колени. Аня от неожиданности резко выдохнула и распахнула глаза. Животное несмело умещалось у неё на коленях, ближе к ноющему животу. Смело, без страха, что прилетит под хвост за такие внезапное вторжение, лёг себе и лежит, как будто там ему и было предназначено местечко. Аня впервые, наверное, за все время здесь искренне улыбается. Глядит на пушистый глазастый комок, что никак пристроиться поудобнее не мог, да ещё к тому же и мурчать начал, да так громко, призывно, что и слух навострять не пришлось. Осторожно опустила руку на пёструю шерсть и мягко провела от ушей до хвоста. Котенок заурчал довольно и только ушки сильнее подставил под нежные девичьи пальцы. Ласковый. От него словно исходило тепло, струилось от кончиков пальцев куда-то глубоко в душу, посылая по всему телу маленькие искорки спокойствия. Этот комок жизни тоже тут совсем один, заботится о себе сам, хоть и совсем малюсенький, тоже не имеет поддержки рядом, но все-таки кое-что его от Ани отличало: кот предназначен сам себе и совершенно свободен, она же даже за пределы калитки не может выйти… Точнее выйти сможет, только вот последствия этому будут необратимые.  Животное наконец замирает, свернувшись в клубок и Аня легонько опускает руку на шёрстку, чтобы не нарушить его спокойствия. В голове скользит безумная мысль оставить его себе, чтобы просто быть вместе, чтобы было кого вот так подержать на коленях и расслабиться. Невероятно, но, наверное, это первый раз, когда Аня на территории бандитов чувствует себя абсолютно умиротворённо и даже в относительной безопасности.  Да, решено — надо поговорить с Юрой и попросить его сжалиться, чтобы позволил оставить себе хоть такую частичку счастья.  Просидела так ещё очень и очень долго, даже ноги не затекли от одного положения, пока кот сам не спрыгнул с колен и не улёгся рядом с пачкой сигарет, предварительно её обнюхав со всех сторон. Тащить в дом не рискнула, мало ли, ещё влезет куда, огребут тогда на пару, а ей ещё и прибирать придётся. Животное жалобно мяукало, глядело на неё огромными добрыми глазками, а Аня даже и не знала, что ему, такому маленькому, дать, чтобы не навредить. Молока, как назло, совсем чуть-чуть оставалось. Рискнув своей шкуркой, вылила остатки из пакета в тарелку и вынесла на крыльцо, чтобы этот жалобный писк хоть чуть-чуть угомонить. Сидела всё время рядом на корточках, наблюдала, словно ей лет десять и ни разу не видела, как котёнок пьёт молоко, следила, чтобы тот не свалился в тарелку, что больше его раза в четыре была, да ласково по спинке гладила. Ближе к вечеру ушла на кухню. Поесть чего-нибудь, пока аппетит не пропал снова и не сменился тревожностью, и посмотреть вечерние новости, а там, если повезёт и право на телевизор не отберут раньше, гляди и фильм какой-нибудь начнётся. Одной в пустом доме было гораздо спокойнее, по крайней мере не боялась сделать что-то не так, вздохнуть слишком или неожиданно резко чихнуть, разбудив кого-либо из шайки неугомонных бандитов. В тишине приготовила ужин из того, что было, зная, что так отведёт от себя гнев и отсрочит расправу. Котенок покорно ждал, пока закончится фильм, на пороге дома, когда Аня, уже сонно протирая глаза, вышла в темноту и в очередной раз за последний час удивилась тому, что никто не вернулся. Из дома свет лился прямо на крошку у самой двери, так и просившегося на ручки, и Аня, не сдержавшись, буквально в ладошках его уместив, прижимает ближе, успокаиваясь от мерного мурчания котёнка, и в темноту вглядывается. Стало вдруг тревожно за Вадима. Судя по разговору они поехали на разборки, а значит от её жениха, теперь уже, возможно, бывшего, вполне вероятно остались лишь рожки да ножки. Снова задумавшись, гладит чуть замёрзшее животное, распушившего на холод свои шерстинки. Кот возобновляет тихое нежное мурчание, от которого Аню отвлекает рёв мотора въехавшей на улицу машины и тускло-жёлтый свет фар. Сбегает в дом, словно таракан, который решил поживиться в ночной тьме, но испугался света. Никаких следов на кухне не оставила — всё убрала как было. Быстро гасит свет и юркает в комнату. Только бы они все сразу улеглись и обошлось без шумных посиделок на кухне. Только бы её, едва переставшую испуганно дрожать, не тронули. Мыслей в голове почти нет — только тревога. Не успела даже посмотреть, успел ли котёнок скрыться с крыльца, прежде чем убежала в дом. Вот ведь дурочка! Они ведь с лёгкостью могли его и покалечить. Если что-то подобное с ним сделают — Аня окончательно потеряет веру в человечество и в возможные светлые стороны этих людей.  Спустя минут десять шума из разных уголков дома, в комнату входит Юрий. На лице играет улыбка, сам всё делает спокойно, даже дверью не хлопает.  И тут Аня понимает, что это её шанс. Если не сейчас, то неизвестно, когда в другой раз у бандитского авторитета случится хорошее настроение.  С виду он внушал некое уважение и опасения, но на деле же — кромешный страх. Как же Ане было интересно, какой он бывает со своими родными и близкими, как общается, когда весел, как делает кому-то хорошо, а не только больно.  — Добрый вечер, — тихо, только лишь чтобы обратить на себя внимание. Она опять сидит на кровати, придвинув колени к груди и замотавшись в одеяло. Так было спокойнее всего — словно хоть под какой-то, но защитой.  — Очухалась? Я рад, а то мы голодные как черти.  Мужчина, совершенно не стесняясь, стягивает с себя футболку поло и поворачивается к зеркалу, прямо через него кидая на собеседницу мимолётные взгляды.  — Конечно, только у меня есть небольшая просьба… Он хмыкает в густые усы, а Ане от этого жеста хочется наколоть себе язык иголкой. Начала ведь уже, а выдумывать что-то взамен заготовленной фразы не могла, слишком сильно боялась его и его неадекватной реакции. Ей и так пуще прежнего досталось, но отказываться от своей идеи приютить тот несчастный ласковый комочек, который, она уверена была, так и прождёт её послушно всю ночь на крыльце, не хотела. В конце-концов, она ведь не просит на свободу выпустить, просто чуть скрасить своё одиночество и не более. Хоть что-то человеческое в Юре должно было остаться. Он молча ждёт просьбу, сверля заинтересованным взглядом через зеркало, Аню прожигает даже от непрямого контакта. Тело это загорелое, сплошь покрытое рисунками, крепкие руки и её же мгновенно отзывается смесью боли от воспоминаний, как взял её накануне, как отметин наставил, и чего-то более тонкого, что появлялось ранее, стоило на его мышцы внимание обратить. — Там котёнок на крыльце маленький сидит, — начинает неуверенно, словно просила в детстве у мамы, зная заранее, что та не разрешит, — может быть, — мнётся снова, выдыхает, ногти свои ковыряет бесконечно, боится даже глаза на него поднять, — может разрешишь пустить его в дом?  Говорит быстро, почти в одно предложение свою просьбу выпалив и не поднимает глаз. Ничему её, кажется, жизнь не учит. Это ж какой сумасшедшей надо быть, чтобы в логово бандитов кота приводить, делать ещё одно существо объектом насмешек и ударов? Пусть лучше её продолжают бить и насиловать, чем животное тронут, тут-то Аня была настроена защитить если не себя, то его — точно.  — А что, во дворе ему плохо живётся? — Юра разворачивается, не стирая с губ ухмылку и садится на свою кровать прямо напротив Ани.  Ей от этого совсем неуютно становится, как хорошо, что во время её вопроса вот так не сидели, иначе бы точно заикаться начала.  — Нет, но мне будет не так одиноко, если ты разрешишь, — сглатывает ком в горле, решаясь в тёмные глаза напротив заглянуть, — пожалуйста. Мужчина показательно задумывается, приставляя указательный палец к подбородку. И взгляда не сводит с её испуганных и в мольбе увлажнившихся. — А ты мне что?  Аня была в шаге, чтобы в его физиономию подушкой не запустить, внутри же всё сжалось от страха. Ничего хорошего, обычно, подобные вопросы не сулят. Особенно от таких, как Юра и в такой игривой манере. Что же там произошло у них сегодня, что он такой добренький?  — Ничего, — опять загробный тон и глаза в пол. Ей правда нечего ему предложить, она здесь на правах похищенной, а значит — без них совсем.  — А я думаю, что кое-что всё-таки сможешь.  Аня и рта открыть не успевает, как Юра резво поднимается и, схватив со стула мастерку, выходит из комнаты.  — Видел я этого шибзика у входа, можешь оставить, но должна будешь.  Хлопает дверь, подписывая Ане приговор. Догадаться, чем придётся отдавать — труда не составляет, но вот готова ли она вновь переживать весь ужас той ночи ради пушистого и запавшего в душу котёнка? Наверное…