Город Обмана

Как назвать то, что произошло? Как выразить словами те чувства, что я испытывал? Я будто очнулся посреди пустыни, ощущая под ногами глубокие сухие трещины и колючки, отчаянно тянущиеся к подземным водам. Я чувствовал себя бесконечно одиноко, и одиночество мое уходило корнями столь же глубоко. Взгляд мой скользил по замысловатому рисунку на потолке. Эти линии походили на огромный взрыв, расходясь от эпицентра яростными, неудержимыми фракталами и фигурными пятнами. Голова закружилась. Буйный калейдоскоп и растерзанный рассудок. Я бессильно провел ладонью по лицу, и пальцы лениво, едва-едва скользнули по моей переносице, словно плоскость, с которой они должны были пересечься, сдвинулась вверх на пару сантиметров. Все так. Моя реальность, будто сдвинулась всего на пару сантиметров и пересеклась с чужой, с той, в которой жил Хоук. И этот контакт все разрушил. Я был зол. Мне было грустно. Я был счастлив. Я провалился в апатию, точно под лед, и ледяная крышка закрылась за мной. Я был возбужден. Я испытывал отвращение. К нему. К себе. Ко всем остальным. Что из этого было моим? Где застрял тот Андерс, которому положено быть здесь? Хоук сидел на подоконнике, свесив ноги наружу, и курил. Я неохотно откинул голову назад, чтобы рассмотреть точнее, чем он занят. - Мальчишка скоро вернется, - произнес он в пустоту. Я его почти не слышал, а он обращался не ко мне. - Плевать, - проговорил я, глядя вверх за пределы потолка и крыши. Губы мои неприятно саднили, когда я бессознательно проводил по ним языком. Наверное, так же чувствует себя птенец, выпавший из гнезда раньше времени. Перед тобой огромный агрессивный мир и неисчерпаемая свобода, с которой не представляешь толком, что делать, а потому слепо зовешь на помощь, лишь привлекая своим жалким писком хищников. - Моя жена… - Хоук смотрел поверх крыш, далеко, далеко за пределы деревни, далеко за пределы горизонта и, может, поверх самого неба, которое я еще недавно хотел проткнуть пальцем. – Она мертва. Я молчал. Я ни капли не был рад услышанному. Наоборот, в желудке поселилось мерзкое, склизкое чувство вины, которое не исчезало и не велось на переговоры о том, что винить меня не за что. - Сочувствую, - после долгой паузы бросил я. Эта фраза виделась мне как конфетти, летящее из самой моей глотки. Глупая. Неуместная. Бесчувственная. - Видит Создатель, как же я ненавижу тебя. Ненавижу ее в тебе. Я продолжал смотреть в потолок, а всего в нескольких дюймах от меня умирал бог, созданный моим измученным, изуродованным одиночеством и искаженным чувством влюбленности, доживал свой короткий век идол, превознесенный на пьедестал. И я, единственный последователь этого культа личности, лежу у его основания, глядя на свое создание с легкой тоской и жалостью во взгляде. Из этого могло получиться нечто прекрасное, используй я другие материалы. - Как же мне хочется голыми руками содрать с тебя кожу, лишь бы не видеть твоего лица. Ты словно плевок мне с того света. - Тогда вперед. Руки мои были раскинуты в стороны. Такая сладкая нирвана, что и умереть не жалко. Пальцы сильной хваткой сомкнулись на моем горле. И я взлетел. Узор на потолке сводил с ума. Все эти завитки расползались, точно потревоженный клубок змей. Я выдумал себе влюбленного тирана. Он выдумал себе игрушку с лицом возлюбленной. Да. Если уж моему творению суждено умереть, то уйти с ним было бы прекрасным концом. Я старался смотреть ему в глаза, старался увидеть в них бешенство и ненависть, которые он вкладывал в свои слова, однако ничего кроме боли я не видел. Ну же, не будь таким грустным. Мои пальцы насилу коснулись его щеки, и я тепло улыбнулся. Руки его в ужасе разжались. Он тяжело дышал, словно это я сдавливал его шею еще мгновение назад. Мои губы раскрылись и слабо втянули воздух в легкие. Этот жгучий поток немедля достиг цели. Я затруднялся ответить, сожалел ли о том, что ему не удалось. Я прикоснулся к шее, чувствуя глубокие борозды. Линии-змеи снова вернулись на свои места, а в дверь уже в который раз постучали, и я молча поднялся и шаткой поступью подошел, чтобы открыть. Передо мной стоял посыльный. Он, наверняка, скучал все это время. Глаза слезились от зевоты. Совсем еще зеленый юноша. Увидев меня, он застыл, однако щеки его вспыхнули огнем. Интересно, находил ли он сексуальными эти фиолетово-красные следы укусов и засосов на моих плечах? Или синий след от веревки на ребрах? А этот темный обруч на шее? Я находил. Темнота в моем сердце торжествовала, когда он беспорядочно скользил взглядом по моему нагому телу, цепляясь за каждую отметину, и крупные капли пота проступали у него на лбу, несмотря на ледяной ветер, сквозивший через открытое окно. Я слегка прикусил губу изнутри, ухмыляясь и протягивая ему связку с припарками. Дрожащей рукой мальчишка схватил ее и медленно стал отходить назад, будто я собирался наброситься на него, но пал я еще не настолько низко. Сделав несколько неуклюжих шагов назад, посыльный развернулся и побежал прочь, а я смотрел ему вслед, содрогаясь от злого беззвучного смеха. Я так и видел, как он спрячется в кладовой и, рыдая, примется ласкать себя при каждой постыдной вспышке воспоминаний, в первобытном страхе зажимая ладонью рот, чтобы крики грязного, греховного наслаждения не донеслись до кого-либо, кроме его нравственной душонки. Нет. Хоук делил свое безумие не с командором. Оно было только наше. - Кого из нас ты только что убил? – я слегка наклонил голову, наблюдая за его реакцией. – Кем мне быть? Все так. Все именно так. Я буду кем угодно. Кем бы он ни хотел меня видеть. Хватит делать вещи сложными, Андерс. Ты не создан для свободы. Этот миг на грани Небес и Бездны и был ее пиком. Дальше - только смерть. - Ты не она, - холодно ответил он, наконец. – И я это ненавижу. Короткая вспышка гнева. И наши языки сталкиваются в яростной борьбе. Масло. Я ощущал на коже кипящее масло, и кожа кусками сходила с меня вместе с мышцами, оставляя голые кости. Я превращался в пепел, силясь одержать победу, и он тоже. Как давно он растворялся во мне, подобно тому, как я утопал в нем? Как давно его душит вина за то, что он болезненно страстно одержим другим? До этого момента я об этом даже не задумывался. Я был слишком эгоцентричен, роясь в дерьме собственных страданий и полагая его чистейшим прудом. Мы трахались, но это не делало нас целым. А сейчас я прозрел, и слова перестали иметь значение. Я знал все наперед. По щеке моей скатилась слеза, однако она мне не принадлежала. Я победил. - Мне казалось, ты не собирался надолго здесь оставаться, - мы сидели на подоконнике, почти беззаботно болтая ногами. Наконец, хоть что-то изменилось. Внешне, все было, как и прежде, однако душа моя заливалась смехом. Странным. Неудержимым. На грани истерики. Но все же она смеялась, и я по-своему радовался этому. - Верно, - хмыкнул Хоук в ответ. – Не собирался. - Когда уходишь? - Никогда, - задумчиво произнес он, слегка откидываясь назад и упираясь ладонями в край подоконника. - Звучит, как конец дешевого орлесианского романа, - глупо улыбнулся я, повторяя его движение. - Действительно, - уголки его губ слабо дернулись. – Просто надобность отпала. - И что же у тебя за дела были здесь? - Твое любопытство раздражает. - Твои недоответы раздражают. Секундное молчание, и воздух разрезают тихие смешки. - Мне нужны были деньги. - А сейчас нет? - Точно. - Отчего же? Мне казалось, аристократичные особы всегда мечтают пополнить казну. Хоук презрительно фыркнул. - Из меня «аристократичная особа», как из тебя целомудренный хорист. - Вообще-то я пою довольно неплохо, - слабоумная улыбка снова растянула мое лицо до неузнаваемости. - И пугаешь парней на побегушках своими бубенцами. Не знаю, на самом деле, зачем я это сделал, но сейчас меня это знатно веселило. Наша странная идиллия была такой хрупкой, но это и делало ее ценной. Уронить хрустальную вазу страшнее, чем глиняный горшок, черепки которого и поднимать не хочется. Такие вещи либо склеивают воспоминаний ради, чтобы долгими зимними вечерами скрашивать свое жалкое существование памятью о том, каким прочным когда-то этот самый горшок был, сколько дерьма он вмещал, прежде чем перевернуться, либо заменяли без сожалений чем-то похожим, и игра начиналась снова. - У него такие же, уверен, так что не очень-то он и испугался. Вот если бы это была твоя сестра, то проблем было бы больше. - Кузина. - Что, прости? - Твой командор приходится мне двоюродной сестрой со стороны матери. - Это что-то меняет? – непонимающе мотнул я головой. - Она не испугалась бы ни капли, поверь мне. Она даже хуже. - А с виду и не скажешь… Хоук снова фыркнул, поджигая сигарету. - Говоришь так, будто она своей мордашкой ни разу тебя не обманула. Этот разговор вел в никуда, уводя меня все дальше от изначальной темы. - Так зачем тебе нужны были деньги? Я думал, у тебя с этим проблем нет, если учитывать, сколько ты отваливал за мою задницу с завидной переплатой. - А ты еще не понял? – я повернул голову в его сторону и едва ощутимо вздрогнул, столкнувшись с его темными изучающими глазами, в которых плясал маленький демонический огонек. Моя рука скользнула в его карман за портсигаром. Пальцы небрежно коснулись тонкой бумаги. Ногтем я подцепил сигарету и провел ей перед носом, вдыхая необычный аромат, мой взгляд снова устремился на Хоука, а он, в свою очередь, продолжал наблюдать за мной, в ожидании. Мои губы аккуратно примяли кончик сигареты, и я поднес другой к тлеющему тельцу ее соседки, однако ветер не позволял огню разгореться. Тогда Хоук закрыл их своей огромной ладонью. Мое сердце пропустило удар. Мой рассудок разбился на сотни кусков и ему уже не собраться воедино. Я прикрыл глаза и подался вперед, прислоняясь щекой к этой шершавой грубой коже. Сильный порыв вырвал сигарету из моих губ, и от этого они раскрылись лишь сильнее. - Объясни мне, - выдохнул я, ощущая тепло его пальцев и вдыхая этот дурманящий запах. - Я бы выкупил тебя. Для себя, - произнес он, касаясь губами следа на моей шее. – Швырнул бы монеты в лицо твоей хозяйке. Сотни и сотни золотых монет. Единственное, что грело ее по ночам. Я забрал бы тебя. И я убил бы тебя свободным, как умерла она. - Не вышло? – рвано выдохнул я, когда он коснулся моей груди. - Не вышло, - подтвердил он почти шепотом. - Я уже говорил. Ты – не она. Он схватил мою руку и приложил к своей груди. Под ладонью покоился ужасный рубец, который еще болел, без сомнений. Я точно голыми руками касался лавы. - Чувствуешь? Это – твоя вина. - Жалеешь? - Безумно, - прошептал он, касаясь моего члена через тонкую ткань штанов. – И, в то же время, какая-то часть меня счастлива. Было ли это признанием? Слишком притянуто за уши, однако этого мне было вполне достаточно. Я бродил по пустым закоулкам своего разума среди развалин и пепелищ и находил это прекрасным. Нет. Мы бродили по ним вместе. Рука в руке. Мы даже не искали спасения, а просто шли вперед по истлевшим тропинкам, вслушиваясь в далекие отголоски. Наша страсть имела серые тона и стойкий привкус сумасшествия.