Все теперь без меня

- Товарищи, завтра мы расстаемся. Я с конвоем одвуконь поеду в Самсун короткой дорогой, через прифронтовую полосу. С собой возьму нашего бравого капитана, аскеры останутся охранять караван, капитан назначит старшего. Фургоны пойдут под охраной аскеров кружной безопасной дорогой, старшим назначаетесь вы, Роман Валерьянович, Алексей Артурович – переводчик. Костя, ты, разумеется, тоже остаешься, у тебя больной товарищ Андерс и раненые. Присутствующие переглянулись с выражением: «Ты тоже это слышал?!» - Миша, ты с дареной лошадки не падал? – выразил общее мнение Константин. - Уступаю вам титул буйнопомешанного, вы его честно заслужили, - поддержал его Хлудов. - Не хамите, - впрочем, довольно добродушно ответил Фрунзе. – Костя, не забывай: пока меня не сменит Аралов, мои полномочия еще при мне, и вы все, включая тебя, выполняете мои приказы. - Но какой в этом смысл?! – возопил Дежнов, которого не прельщала перспектива остаться на попечении Хлудова. - Объясняю. – Фрунзе легко коснулся карандашом оперативной карты, очертив район боевых действий войск Кемаля с понтийскими сепаратистами. – Через два дня я непременно должен встретиться в Самсуне с товарищем Араловым и лично ввести его в курс дела, иначе он наломает дров. Нет, радиограмма или диппочта не вариант, это требует личной встречи. Это не обсуждается, я должен закончить то, что начал. Если мы будем тащиться со скоростью фургонов, можно разминуться с ним. - А так можно встретиться с апостолом Петром, - флегматично заметил Хлудов. - Мы все умрем, если это для вас новость, - обнадежил Фрунзе. – Есть и другая, не менее важная причина. Я обязан доложить Чичерину реальную обстановку, на основании того, что видел сам. Я ездил на фронт с Кемалем, но присутствие командующего подтягивает дисциплину, поднимает боевой дух войск и исключает эксцессы. К тому же Мустафа, не желая вводить меня в заблуждение, не хотел и позориться – самое скверное, уверен, не показал. Теперь я хочу видеть неприкрашенную картину. И, наконец, третья причина. Союз с Кемалем в этой войне – выбор Москвы, но когда я, взвесив все, согласился с ним, он стал и моим. Я несу за него ответственность. Я должен видеть последствия моих решений собственными глазами. - В этом есть резон, - согласился Хлудов, - но я поеду с вами, и это так же бесспорно, как то, что быть старшим каравана полковник Андерс сможет и будучи больным. Фрунзе поднял бровь, как бы говоря: «Однако! Подобную наглость нечасто встретишь!» И спросил: - Существует какой-то способ от вас отделаться? - Вы упустили свой шанс. - Миша, не упирайся, мне будет спокойней, - вмешался Константин. – Иначе я брошу раненых, они не тяжелые, сами перевяжут друг друга, и поеду с тобой сам. И добавил, покраснев от злости: - Я отказываюсь везти матери твой гроб, накрытый красным знаменем! Ей нужен живой сын, а не мертвый герой! - Ну, хорошо… Я поеду очень быстро, не жалея ни людей, ни лошадей. Сдюжите? Хлудов пожал плечами: - Я по вашему приказанию почти три недели служил рядовым в штабном эскадроне Первой Конармии. У Буденного нареканий в мой адрес не было. *** Хлудов не без основания полагал, что разбирается в людях. Но Фрунзе понять было непросто, слишком он был непредсказуем и как-то никуда не вписывался. А главное, проявлял качества, которые никогда не сочетаются в одном человеке. Революционер-политкаторжанин, штатский, ни дня не служивший в армии, для которого армия стала не просто родным домом – построенной* по мерке шинелью. Убежденный коммунист, непринужденно цитирующий Библию. Военачальник, за считанные минуты искрошивший конницу Барбовича огнем четырехсот пулеметов, корректируемым с аэростата, - и любитель изящной словесности, не расстающийся с потрепанным томиком Пушкина. Политик, непринужденно рассуждающий о тактике сдерживания Великобритании руками Кемаля и тред-юнионов, - и упоенно играющий в дареную лошадку с улыбкой детского счастья на лице. «А, так вот ты, стало быть, еще какой!» - думал он с возрастающим интересом, когда красный маршал хладнокровно, как в тире, отстреливал налетчиков через окно салон-вагона и с гримасой горькой жалости отворачивался от лошадиных скелетов в степи. Когда терпеливо объяснял любознательным красноармейцам, почему Пушкина не стоит сбрасывать с парохода современности, - и железной рукой держал в узде норовистых честолюбивых начдивов и комкоров, по обстоятельствам то ободряя, то сбивая спесь, то вгоняя в оторопь холодным бешенством – если видел не ошибку, а трусость, безответственность, пустые амбиции. Никакого определения этому человеку Хлудов дать бы не смог, мог бы только назвать свою реакцию на него – безмерное удивление. Удивление было первым, что он почувствовал, когда к концу их совместного путешествия из Севастополя в Екатеринослав начал выходить из состояния «режь – кровь не течет». Удивление и любопытство, окрашенное слабым проблеском надежды: большевики что, бывают еще и такими?.. Так, может, и вытянут любезное Отечество из болота, и дотянут до какого-нибудь светлого будущего?.. Дорогой из смерти в жизнь для него стали те три дня в главкомовском поезде. Когда Хлудов впервые застал главкома Украины и Крыма, в перерыве между двумя оперативными совещаниями уткнувшимся в «Капитанскую дочку», он вспомнил Буденного, трудолюбиво грызущего гранит литературной классики, и изумленно спросил: - Вы что, освежаете в памяти гимназическую программу? - Нет, просто люблю, - с обезоруживающей прямотой ответил Фрунзе. – Пушкин - как живая вода, он не дает перестать быть человеком. Кажется, совсем ороговел – а перечитаешь, вот, хоть «Капитанскую дочку», - и снова душа оттаивает, и каждого щенка и котенка жалко. - Так вот чего вы хотите? Остаться человеком? - Да. Потому что если я перестану им быть, - буду только ломать, не строить. А от таких один вред, даже если то, что они ломают, насквозь прогнило. Ну, и как его заприходуешь? На какую полку поставишь?.. Пытаясь понять Фрунзе, он как-то вообще не думал о себе, не задавался вопросом, зачем он-то, битый полководец и конченый человек, понадобился красному маршалу? Может, хочет поиграть, как сытый кот с мышью, а может, ему тоже охота глянуть. И лишь теперь, много недель спустя, понял: Фрунзе с первого дня его теребил, стараясь вывести из апатии – разозлить, задеть за живое, заставить что-то почувствовать, хотя бы шок или ярость, - чтобы из смирно ожидающего похорон ходячего покойника превратить в человека. Так раздувают остывшие, подернувшиеся пеплом угли. Так растирают колючей варежкой обмороженное ухо, чтобы восстановить кровоток. И если Фрунзе при такой занятости не пожалел времени и труда – значит, верил, что этот сломанный предмет можно починить? Что он вообще стоит потраченных усилий?.. Не ошибающееся древнее чувство, ведущее перелетных птиц в родные края, подсказывающее зверю, какая трава залечит его раны, помогающее людям узнавать своих, говорило ему, что он нашел друга на всю жизнь. Он был так полон этим открытием, что это требовало какого-то действия, поступка. *** Наутро конный отряд переменной рысью выступил из Кавака в Самсун. * Шинель "строят", а не шьют.