Все теперь без меня

Флэшбек. События фика «Лучший враг» глазами Хлудова. Вернуться к ним и как-то осмыслить Роман Валерьянович набрался сил только теперь, после событий, описанных в главе "Добродетель надежды". С незакрытыми гештальтами ему тяжело. Часовой в островерхом шлеме с синей звездой направил на него штык: - А ну стой! Эшелон особого назначения, не положено! - Стою, - спокойно ответил Хлудов. – Мне нужно видеть главкома Фрунзе. - Смены караула ждите, гражданин, - уже более миролюбиво ответил красноармеец. – Разводящий вас проводит к товарищу Сиротинскому, а я на посту. Хлудов отошел и присел на разбитую снарядом дрезину, которую за год никто не удосужился убрать с запасного пути - там, впрочем, ржавел еще и неисправный паровоз. Он закурил, поеживаясь от озноба: было очень холодно, почти как год назад. Если смена караула не скоро, перед Фрунзе он предстанет клацая зубами – подумают, что от страха… Однако долго ждать не пришлось. Через четверть часа из вагона выглянул некто в наброшенном на плечи офицерском полушубке, поговорил с часовым и крикнул: - Идите сюда, товарищ! Хлудов подошел, с отвращением чувствуя, как все сильнее непроизвольно дергается щека. - Михаил Васильевич сказал, что примет всех желающих. Я его старший адъютант, пройдемте, я о вас доложу, - поправляя очки, улыбнулся студенческого вида молодой человек. Вид у парня был штатский и мешковатый, форма ему не шла. Надо же, какой нелепый адъютант у красного маршала. Должно быть, прапорщик или подпоручик, офицер военного времени из «вольноперов». Какой-нибудь учитель словесности. - Как доложить о вас товарищу Фрунзе? – продолжая улыбаться, спросил адъютант, когда они поднялись в вагон и оказались в небольшом помещении с окошком, письменным столом, стулом и дверью. Окно закрывали зеленые занавески, на полу лежала темно-зеленая ковровая дорожка, на которую с хлудовских сапог немедленно потекла грязь, а на столе, крытом зеленым сукном, стояла настольная лампа с абажуром салатного цвета. «Все зеленое», - отметил Хлудов, почему-то удивленный этим обстоятельством, и сказал: - Доложите, что генерал Хлудов просит принять его. - Кто?.. – шепотом переспросил молодой человек, попытавшись сесть мимо стула. - Хлудов, - придержав малого за локоть (отчего тот вздрогнул), повторил Хлудов. И добавил, глядя ему в глаза, которые от испуга стали шире очков: - Тот самый. Я вернулся. Так и доложите. - А-а… - Ремень подтяните. Куда он у вас сполз. - Ремень?.. Дверь распахнулась, и Хлудов оказался нос к носу с красным маршалом. С фотографической четкостью восприятия, которая бывает только в моменты наивысшего напряжения всех душевных сил, он мгновенно охватил взглядом невысокую ладно скроенную фигуру, темные усы и бороду при русых волосах и выгоревших до соломенного цвета бровях, светлые глаза. А седины-то у него порядочно, просто у светловолосых она не так заметна. Вспомнилось досье на него, с которым Хлудова ознакомил Врангель: они одногодки, ровесники. И оба – седые волки. - Да быть не может… Ну, бред же, бред! – изумленно проговорил Фрунзе. - Никакого бреда. Это я. Можно войти? - Прошу. – Изумление длилось секунд десять. По-видимому, на Фрунзе он особого впечатления не произвел, как, впрочем, и год назад, когда пытался не пустить его в Крым. *** - Располагайтесь, - адъютант Сиротинский открыл дверь купе. На Хлудова он старался не смотреть. – Постель сейчас принесут. Обед через полчаса. - Побриться можно? – на катере контрабандистов, доставившем его в Севастополь, такой возможности не было, и на подбородке уже пробивалась щетина. - Конечно, - молодой человек показал, где именно можно привести себя в порядок, и спросил: - Что-нибудь еще? Если хотите, есть библиотека. Михаил Васильевич следит за тем, чтобы бойцы занимались самообразованием, читали книги. - Позже, может быть. Благодарю. - Михаил Васильевич считает, что вам нужен врач. - Разве что патологоанатом. Вы в каком звании? - Прапорщик, - ответил юноша и покраснел. – Если что нужно, скажите мне. Папирос вам купить? - У меня денег нет. Совсем. – Пять лир, оставшиеся от продажи часов, он отдал контрабандистам, не торгуясь и не предполагая, что деньги еще могут ему понадобиться. А папиросы-то заканчивались. - Я не спрашивал про деньги, - почему-то обиделся чудаковатый прапорщик, - Михаил Васильевич велел выполнять ваши просьбы. Но он также просит вас не выходить из купе, когда в коридоре посторонние, и не покидать эшелон ни под каким видом. Если захотите выйти на воздух, прогуляться, то только ночью и под охраной. - Я понял. - Отдыхайте, - сказал адъютант и с нескрываемым облегчением вымелся за дверь. *** Хлудов долго и тупо разглядывал обстановку купе – зеленые занавески на окне, мягкие диваны, откидной столик и на нем лампа с зеленым абажуром, - не имея сил пошевелиться. Иногда он переводил взгляд на тарелку с супом, понимая, что не сможет проглотить ни ложки – горло сжимал какой-то спазм. Был еще стакан чая, крепкого и сладкого, пахнущего чабрецом, - вот чай он выпил и почувствовал себя несколько бодрее. По коридору, весело переговариваясь и гремя шпорами и шашками, стремительно прошли несколько человек – надо полагать, красные командиры к главкому. В одном из соседних вагонов дружно заржали лошади – так они ржут во время кормежки, приветствуя овес и сено. За окошком маячила островерхая богатырка часового. После разговора с Фрунзе Роман чувствовал себя крепко избитым, хотя тот говорил ему «вы» и вообще держал себя джентльменом: предложил сесть, разрешил курить, даже чаем напоил. Почему-то от этого было только хуже. То ли потому, что красный маршал был – и этого не разглядел бы только слепой – силен духом, умен и храбр, и в солдатской белой косоворотке больше походил на полководца, чем Деникин и Врангель во всех своих регалиях. То ли потому, что, назвав белогвардейцев кондотьерами, а Белую армию – шлюхой, он не сказал ничего нового. Ничего такого, чего бы не говорила Роману Хлудову собственная совесть. А может, потому, что, окажись этот Фрунзе год назад в его руках, - недолго бы ему оставаться в живых. Пуговицу, впрочем, следовало пришить. Действительно как босяк. *** Чувствуя странное облегчение от того, что больше от него ничего не зависит – даже его собственная участь, что не нужно уже ничего решать, Хлудов курил папиросу за папиросой и смотрел в окно. За окном красноармеец конвоя гонял на корде буланого коня – вывел из вагона размяться. Конь, видно, застоялся – бил задом, становился на дыбы. «Попросить, что ли, чтобы тоже вывели погулять», - подумал Хлудов и усмехнулся, продолжив мысль: «…до ближайшей стенки». В коридоре послышались шаги и спорящие голоса. - Я вижу, Михаил Васильевич, недаром ташкентские товарищи вас обвиняли в имперско-колонизаторских замашках, - сердито говорил неизвестный. – Вы и здесь их проявляете. Почему вы против национальных кадров? Что за великодержавный шовинизм? - А я, товарищ Петровский, поражаюсь вашей политической слепоте, - в ровном голосе большевистского полководца отчетливо позванивал металл, - подобная ошибка уже была допущена в Туркестане, и исправлять ее пришлось большой кровью. Помянутые вами товарищи несли чушь про какую-то «тюркскую нацию», которой нет и не было, а были и есть – узбеки, таджики, туркмены, киргизы, казахи. Сформированные этими товарищами чисто мусульманские части пополнили число басмаческих банд, а выдвинутые ими национальные кадры со всем усердием и старанием работали на английскую разведку. Я разогнал и тех, и других, и за лозунги пантюркизма карал беспощадно, как за контрреволюцию. Поэтому впредь я не допущу никакого заигрывания с националистическими элементами. - Сложный вы человек, товарищ Фрунзе, - обиженно ответил названный Петровским. - Такого мама родила. А вы поделитесь вашими идеями с наркомом по делам национальностей Сталиным, он оценит. Вот понравится ли вам его оценка – судить не берусь. Прошел, звеня шпорами, разводящий – сменил часовых. Буланую лошадь накрыли попоной и увели, вывели вороную. Красноармеец, неодобрительно что-то буркнув, унес нетронутый суп. Ему пришло в голову, что он как покойник среди живых – лежит себе с венчиком на лбу, и даже если бы хотел, не может вмешаться в их дела и заботы. «Скучно так лежать. В Чека хоть на допросы бы таскали, все развлечение. А то и поговорить не с кем, даже Крапилин куда-то делся. Никому я на хрен не нужен». Грянула песня. Кудри мои русые, очи мои светлые Травами, бурьяном да полынью прорастут, Кости мои белые, сердце мое смелое Вороны да коршуны по степи разнесут… «А правда, был бы настоящим покойником – бесплотным духом, проходящим сквозь стены – посмотрел бы на этот сводный хор. И послушал бы, о чем там был военный совет у красного маршала Фрунзе…». В дверь постучали. *** Заполночь вернувшись в «свое» купе, Хлудов устало опустился на диван и прикрыл глаза, обдумывая самый странный вечер в своей жизни. Странным было и то, что он сам без всякого нажима, совершенно добровольно рассказал все, что знал. И то, что Фрунзе, не стесняясь в выражениях по адресу Белой армии в целом, снова не сказал ничего оскорбительного для собеседника. И то, что спазм, двое суток мешавший ему глотать, прошел так же внезапно, как и возник. В целом он не понимал, что происходит. Даже если его оценка перспектив разбитой Белой армии за границей действительно интересовала Фрунзе, это не объясняло, почему с ним обращались как с хрустальной вазой. И с какой целью красный маршал прятал его от посторонних? Не наигрался еще? Постучали. За дверью стоял пожилой военврач с чемоданчиком. - Михаил Васильевич попросил меня осмотреть вас, - сказал он. Пришлось подчиниться, хотя в этом не было никакого смысла. - Санаторий бы вам не помешал, молодой человек, - заметил врач. - Германский? – не удержался от сарказма Хлудов, застегивая рубашку. - Почему? Ливадийский, - не понял собеседник. – Там сейчас брат товарища Ленина, доктор Ульянов, занимается организацией работы здравниц. Он толковый врач и очень хороший человек, но закладывает не по-детски… Михаил Васильевич поэтому по поручению Владимира Ильича курирует и этот вопрос. Я уже стар для военной службы, попросил откомандировать меня в помощники к доктору Ульянову. Михаил Васильевич согласился, но попросил поработать, пока его брат, тоже военврач, переводится из Пишпека. Он меня сменит здесь. - Брат?.. - Да, старший, Константин Васильевич. А почему это вас удивляет? Хлудов пожал плечами. Когда словоохотливый доктор наконец оставил его одного, он задумался: а в самом-то деле, почему его так удивило наличие у большевистского полководца брата, а может, и матери, и жены – тех, кто обнимет, даже если ты кругом неправ? Потому лишь, что сам он один как перст, завтра выведут в расход – и свечки за упокой поставить некому?.. …Несколько ложек гречневой каши, съеденные за ужином, подействовали как снотворное: глаза закрывались, голова падала. Хлудов отвернулся к стене, натянув одеяло до макушки, и крепко заснул. *** - Сергей Аркадьевич, сию минуту доставьте ко мне начальника станции, - в негромком голосе Фрунзе было что-то… Хлудов, которому в окно купе смотреть не запрещали, открыл его и встал за занавеской, так, чтобы с перрона нельзя было увидеть его лица. Начальника станции он, впрочем, тоже видеть не мог – только стоящего спиной к вагону Фрунзе в длинной кавалерийской зимней шинели и защитной фуражке, с шашкой на боку. - Гражданин Саенко, - тем же обманчиво ровным голосом заговорил красный маршал, - я имею точные сведения о том, что вы, именно вы персонально ответственны за пожар на станции в марте текущего года, уничтоживший эшелон с хлебом, присланный из Москвы. По-видимому, гражданин Саенко попытался возразить, поскольку Фрунзе сказал: - Я не давал вам слова. Последовала пауза. Прапорщик Сиротинский стоял рядом с начальником станции, лицом к вагону, и вот его Хлудову было видно хорошо. Молодой человек не выглядел в эту минуту ни мешковатым, ни нелепым. Руку он держал на кобуре. - На чем мы остановились? Да, таким образом вашими преступными действиями был уничтожен хлеб, предназначенный для населения Крыма, из которого Врангель вывез все продовольствие. Советская власть приняла меры для предотвращения голода, но и ее враги не сидели сложа руки. Вы, гражданин Саенко, являетесь убийцей сотен советских граждан, которых вы цинично обрекли на мучительную голодную смерть. Вы также виновны в том, что передавали бандам анархо-националистов сведения об эшелонах с солью, которые я отправляю в Москву. В результате на эшелоны были совершены налеты, имеются убитые и раненые среди красноармейцев и бойцов ЧОН, исполнявших свой долг. В связи с этим я нахожу ваше дальнейшее существование совершенно неуместным. Вы будете расстреляны. Немедленно. Нет, завещание оглашать не будем. - Сергей Аркадьевич, выделите из моего конвоя экзекуционную команду. Пятерых достаточно. - Слушаюсь, - козырнул адъютант и стал называть имена бойцов, тем временем высыпавших на перрон: - Надь. Рублев. Шипилов. Татаринов. Ус. Алкснис. Пятеро конвойцев споро построились в шеренгу с ружьями наизготовку. - Вы не можете!.. – вдруг завопил начальник станции. Двое бойцов без особого на то приказа, явно привычно взяли его под белы руки. – У вас нет на это полномочий! - Мои полномочия, - почти ласково ответил Фрунзе, - перестанут вас волновать сразу же после того, как в вас наделают дырок, категорически несовместимых с жизнью. Исполнять. Конвойцы унесли – идти он от ужаса не мог - невнятно воющего начальника станции. Раздался залп. - Сергей Аркадьевич, приказываю арестовать коменданта станции, вызвать сотрудников КрымЧК, передать им труп и арестованного. Позвоните Папанину*, скажите от моего имени: пусть хорошенько тряхнет Викжель**, мне надоело это змеиное гнездо вредительства и саботажа. - Слушаюсь. Вернулись конвойцы с еще дымящимися винтовками. - Ласло, - окликнул Фрунзе одного из них, - выведи погонять моего Выстрела, застоялся поди. - Это мы мигом, Михаил Васильевич! – весело откликнулся мадьяр. Фрунзе поднялся в вагон, и Хлудов, сам не понимая зачем, вышел ему навстречу. - Удивлены, что я не сужу судом присяжных? – спросил красный маршал и, не дожидаясь ответа, продолжил: - Вам не кажется странным, что человек, хладнокровно уморивший голодом столько людей, собственноручно вряд ли способен курицу зарубить? Был. Его глаза словно выцвели, сделавшись из ярко-голубых прозрачными, как лед. В них медленно таяла тень чужой смерти. - Идите к себе. Скоро здесь будут чекисты, - добавил Фрунзе нормальным голосом, без нюансов. – Увидимся позже. *** - Товарищ главком Украины и Крыма, эшелон особого назначения готов к отправлению! – бодро отрапортовал Сиротинский, и Фрунзе ответил: - Хорошо. Следуем без остановок до Екатеринослава. Екатеринослав?.. С воем и скрежетом поезд тронулся, поплыл назад севастопольский перрон. Хлудов был уверен, что жизнь его закончится в Крыму, но выходило по-другому, к лучшему или к худшему – как знать. Ставка Фрунзе была в Харькове, как и резиденция грозного председателя УкрЧК Василия Манцева, - мысль о знакомстве с ним не грела совершенно. Впрочем, не все ли равно. Ну, посидит он напоследок пару недель в тюрьме, гораздо менее комфортабельной, чем эта, - в Турции во время врангелевского суда над ним дольше пришлось просидеть. …А все-таки сам Фрунзе был его противником. И дорого же далась ему победа! Послышались шаги и голос Фрунзе, отвечавшего собеседнику: - Ни одному человеку, кем бы он ни был, я не откажу в уважении, которого он заслуживает. *Иван Папанин (моряк, впоследствии полярник) - в настоящий момент комендант КрымЧК. ** Викжель - профсоюз железнодорожников, преимущественно эсеровский по кадровому составу.